 |
|
За чужой лук не берись
За чужой лук не берись, на чужого коня не садись, в чужие дела не вмешивайся». Такая банальная поговорка тоже может послужить поводом для вступления на Путь. Изучайте себя постоянно: что вы делаете с утра до вечера, чтобы помочь другим и помочь себе? Если вы замечаете хоть малейшую привязанность или теряете чувствительность, вы должны предостеречь себя. Не будьте беззаботными на этот счет!
В давние дни чаньский мастер Дао Линь жил на высокой сосне, на горе Чинь Ван; люди того времени звали его «Монах — Птичье Гнездо». Когда министр Бо Чжу-и был командующим Чень Тана, он предпринял специальное путешествие к горе, чтобы посетить мастера.
Бо сказал: «Там, где ты сидишь, чаньский мастер, очень опасно».
Мастер сказал: «Для меня опасность, может быть, и очень велика, министр, но для тебя еще больше».
Бо сказал: «Я — командующий Чень Тана: в чем здесь опасность?»
Мастер сказал: «Топливо и огонь объединились, сознанию и личности нет места. Как же ты можешь не быть в опасности?»
Бо также спросил: «В чем полный смысл буддийского учения?»
Мастер сказал: «Не совершать ничего дурного, практиковать все добродетели».
Бо сказал: «Даже трехлетний ребенок может сказать это!»
Мастер сказал: «Хотя трехлетний ребенок и может сказать это, восьмидесятилетний человек не может этого выполнить».
Тогда Бо поклонился и уехал.
Сторожить быка» — самый древний символ в истории дзэна. В Китае есть десять картин; десятая картина послужила причиной великого спора. Мне хочется, чтобы вы поняли эти десять картин и спор, прежде чем мы приступим к проповеди Да Хуэя о присмотре за быком.
Эти десять картин чрезвычайно прекрасны. Первая: бык потерян. Человек, которому принадлежит бык, просто стоит, озираясь вокруг в дремучем лесу, и не видит, куда подевался бык. Он озадачен, он в смятении. Становится поздно, солнце садится; скоро наступит ночь, и тогда идти в лесную чащу и искать быка станет еще труднее. На второй картине он обнаруживает следы быка. Он чувствует себя немного счастливее: кажется, появилась возможность найти быка — он обнаружил следы. Он идет по следам.
На третьей картине он видит спину быка, стоящего в чащобе. Быка трудно увидеть, но владелец догадывается, что это спина его быка. На четвертой он добрался до быка; теперь он видит быка, всего целиком. Он радуется. На пятой картине он хватает быка за рога. Требуются громадные усилия, чтобы привести его назад домой, но человек побеждает. На шестой картине он верхом на быке возвращается к себе домой. Это замечательные картины! На седьмой картине бык привязан в стойле. На восьмой картине человек так преисполнен радостью, что принимается играть на флейте. Девятая картина — пустая рамка, ничто там не нарисовано.
На десятой картине, которая является причиной больших споров, человек идет с бутылкой вина к базару, почти пьяный. Посмотрите, он едва идет. Эта десятая картина вызвала огромную дискуссию, которая не прекращается уже две тысячи лет.
Одна секта, большая секта Махаяны, верит, что девятая картина — последняя. Она изображает не-ум; вы достигли цели. Бык есть ваша глубочайшая сущность, которую вы потеряли, а вся серия картин — это поиск вашей внутренней сущности. Вы нашли свою сущность на девятой. Это необъятное безмолвие и спокойствие. Это нирвана, это не-ум.
За пределами девятой... Люди, которые говорят, что это конец путешествия, считают, что кто-то прибавил десятую картинку, которая кажется совершенно неуместной. Но члены небольшой секты дзэн верят и в десятую картину тоже. Они говорят, что когда человек становится просветленным — это не конец. Это высочайший пик сознания, это величайшее достижение, но человек должен возвратиться к человеческому миру, к обычному миру. Он должен снова стать частью большого человечества. Только тогда он может поделиться, только тогда он может побудить других к поиску. И, конечно, когда он приходит с такой высоты, то совершенно опьянен экстазом. Та бутылка вина — это не обычное вино. Это просто символ экстатического состояния.
Когда эти картины повезли в Японию — это было двенадцать или тринадцать веков назад, — то взяли только девять картин. Десятая внушала беспокойство; ее оставили в Китае.
Я был в недоумении, когда впервые взглянул на японские картины. Они выглядят завершенными. Раз вы достигли нирваны, то чего же еще? Но потом я обнаружил в старой китайской книге десять картинок. Я был чрезвычайно счастлив, что у кого-то две тысячи лет назад было прозрение: будда — не будда, если он не может возвратиться к обыкновенным людям, если он не может стать снова всего лишь простым, невинным человеком, несущим свою нирвану, свой экстаз в бутылке с вином. Совершенно опьяненный божественным, он все же идет к базару.
Я видел, что тот, кто нарисовал десятую картину, был прав. До девятой — это просто логика. После девятой — десятая — великое постижение.
Я считаю, что до девятой человек только будда; с десятой он к тому же становится Зорбой. Это и была моя постоянная забота: я утверждал, что десятая картина подлинная, и если бы ее не было, то я нарисовал бы ее. Без нее переход в ничто выглядит немного унылым, выглядит уж слишком серьезным, выглядит пустым.
Столько усилий по нахождению себя, по медитации, выходу за пределы ума, постижению своего существа — и закончить в пустыне «Ничто»... нет, должно быть что-то большее; после этого должно быть что-то еще: там распускаются цветы, там возникают песни, там танец возможен снова — конечно, на совершенно другом уровне.
Но эти картины о поисках быка оказались чрезвычайно важными для объяснения всего пути, шаг за шагом.
Да Хуэй говорит: Если уж вы изучаете этот путь... Помните, я говорил о Да Хуэе, что он — учитель; ведь никакой мастер не станет использовать слово «изучение». Мастер скажет: «Если уж вы следуете этому пути, если уж вы на этом пути...» Изучение? — это не путь искателя; это путь любопытного студента, который хочет узнать что-то — больше информации, больше знаний, — но который на самом деле не заинтересован в собственной трансформации.
Но Да Хуэй — учитель. Хоть он и старается всеми возможными средствами принять позу, подобающую Мастеру, он не может обмануть никого, кто просветлен. Здесь и там — увертки; но он и представить себе не может, что они выявят его мастерство как всего лишь лицемерие. Абсолютно корректно было бы, если бы он сказал: «Я только учитель». Но он не говорит этого. Когда есть возможность быть признанным как мастер — даже император принимает его как Великого Мастера чань, — он хранит молчание. Он явно знал — потому что производит впечатление очень разумного человека, — он явно осознавал, что он не Мастер. Он очень хороший учитель, и мне хочется, чтобы вы в любой момент помнили, как он выдает свое неосознание.
Если уж вы изучаете этот путь... Изучение относится к студентам. Искатель не изучает путь, искатель увлекается. Он участвует во всем паломничестве. Он паломник, он не студент. У него нет желания узнать о пути; он хочет достичь цели — путем или не путем... Он хочет возвратиться к себе домой.
...то никогда — в ваших столкновениях с людьми и реакциях на обстоятельства — вы не должны позволять неправильным мыслям задерживаться. Снова увертка. Вопрос не в неправильных мыслях или правильных мыслях; все мысли неправильны, если это касается выхода за пределы ума. Он даже не осознает, что правильное и неправильное никогда не бывают разделены; они всегда вместе.
Можете вы отделить любовь от ненависти? Миллионы пытались, но ни одному не удалось, потому что это — против самой природы вещей.
Можете вы отделить темноту от света? Несмотря на то что они выглядят так различно, научные исследования света и темноты в отдельности доказали бы лишь нечто абсурдное. Различие между темнотой и светом только в степенях. Темнота просто означает меньше света, а свет означает просто меньше темноты.
Вот почему существуют животные вроде сов и других, для которых ночь — как день. Они обладают лучшими, чем у вас, глазами, поэтому даже при малом освещении — что выглядит для вас как темнота — для них все наполнено светом. Их глаза способнее ваших глаз. Днем они не могут открыть глаза — они так чувствительны, что дневной свет их ослепляет. При свете дня их глаза просто закрыты; естественно, они видят темноту. Когда для вас день, для сов это — ночь. А когда у вас ночь, для сов это — день, сплошной свет.
Так что различие между светом и тьмой только в степенях. Не может быть света без темноты, не может быть Бога без дьявола.
Странно то, что религии, которые верят в Бога, автоматически верят и в дьявола тоже. Они вынуждены, это просто логическая необходимость. А религии, которые не верят в Бога, не верят и в дьявола. Например, джайнизм не имеет Бога, поэтому там нет и дьявола. Просто нет и вопроса. Но все религии, которые верят в Бога, должны принять и его полярную противоположность — дьявола.
Откуда эта необходимость? Дело в том, что сущему всегда нужна полярность. Рождение поляризовано смертью, любовь поляризована ненавистью, сострадание поляризовано жестокостью. Оглянитесь на жизнь. Все имеет свою полярную противоположность, и если вы убираете полярную противоположность, то и другая тоже исчезнет. Они могут существовать только вместе.
Что такое хорошая мысль и что такое плохая мысль? И как вы можете разделить их? Только учитель не знает, что в последнем приближении к собственному существу необходимо, чтобы исчезли все мысли — не имеет значения, хорошие они или плохие. Мы не говорим здесь о морали; мы говорим здесь о подлинной религии.
Конечно, в основах морали есть хорошие мысли и плохие мысли, и все они произвольны. Например, для мусульманина иметь четырех жен — не плохая мысль, но для всех остальных людей в мире сама идея иметь четырех жен — уже плохая мысль.
Для древних индуистов даже женщина с пятью мужьями не была плохой мыслью; женщине, которая имела пятерых мужей, поклонялись, как одной из пяти великих женщин Индии! Конечно, пять мужей число не подходящее, потому что остается уикэнд — что делать с уикэндом? Каждый день в течение пяти дней бедной женщине приходилось менять мужей, а два дня были просто выходными. Так что уикэнд — это не что-то новое и американское; это очень древнее и индийское! Никто не осудил этого как уродливую ситуацию. Никакой индусский мыслитель, философ или теолог не осудил этого; это было приемлемо.
Юдхиштхира, старейший из пяти братьев, которые разделяли одну жену, считался индуистами одним из самых религиозных людей, когда-либо живших на Земле. Его нарекли Дхарма-радж — король религиозности. А этот парень, Юдхиштхира, был заядлым игроком; он играл до того, что поставил на кон все свое царство, всю свою казну, и, в конце концов, он поставил даже жену!
Все пятеро братьев присутствовали — и согласились. И никто не осудил этого. Юдхиштхиру до сих пор продолжают называть одним из величайших религиозных людей, — а он обошелся с этой женщиной хуже, чем с животным, как будто женщина была просто вещью, частью собственности, вроде мебели, которую можно и проиграть.
Так что же правильно?
Для мусульман Коран — это их священный источник, а Коран говорит, что Бог сотворил всех других животных человеку для пищи. Теперь, если Бог говорит так, нет вреда в том, чтобы есть животных. Исключая человека, всех животных можно забивать, и есть безо всяких проблем. Вопрос о насилии даже не возникает. Затем есть джайны. Их монахи надевают себе на нос маску, потому что, когда вы выдыхаете, воздух становится горячим, а в атмосфере существуют очень крошечные невидимые живые клеточки, которые горячий воздух может убить. Чтобы защитить те клеточки, которые даже нельзя разглядеть, они все время держат свой нос под повязкой, чтобы к тому времени, как воздух выйдет через повязку наружу, он больше не был горячим; повязка препятствует и охлаждает его. Ну, кто же прав?
Есть индуистские монахи, которые обривают себе голову, усы, бороды — каждый волосок должен быть удален. Причина в том, что они считают волосы мертвыми частями тела. В чем-то они правы. Мертвые клеточки вашего тела отбрасываются беспрерывно разными путями. Вот почему, когда вы срезаете себе волосок, вам не больно. Если бы они были живыми, вы почувствовали бы боль. Так что волосы так же мертвы, как любой труп. Зачем носить мертвые волосы? Индуисты и их монахи удаляют их. Если вы посмотрите на разных людей, разные традиции, вы будете просто поражены. Но как решить, что правильно и что неправильно?
В Китае даже поедать змей не считается чем-то удивительным. Более того, это один из самых изысканных видов пищи. Нужно только отрубить змее голову, потому что в ней яд: небольшая железа с ядом находится у змеи во рту. Они отрубывают голову, а остальная часть — ну прямо вегетарианская. Если вы гость в китайском доме, они уж точно подадут вам ее, просто в знак приветствия, и те, кто ел, говорят, что это восхитительно.
Нет ни одного животного, птицы, насекомого, которое где-нибудь да не едят. Это вызовет у вас отвращение — что там за люди? Но традиционно они приняли это как правильное, а раз что-то признается правильным, оно становится правильным для той традиции, тех людей. Они просто посмеются над вами — вы упускаете такую замечательную пищу.
В древней Индии и даже теперь в Южной Индии храмы — это не что иное, как публичные дома. Таков был обычай, что каждый должен пожертвовать свою старшую дочь Богу, а Бог — это просто каменная статуя; священник эксплуатирует несчастную женщину сексуально — во имя Бога. Множество женщин собираются при храме, и богатые люди начинают посещать храм. Этих женщин назвали девадаси, слуги Божьи, но их настоящая функция — привлечь богатых людей к храму. Они функционируют как религиозные проститутки, и благодаря ним храм становится все богаче.
Вы будете поражены, узнав, что всего несколько дней назад в Бомбее проводился осмотр проституток. Тридцать процентов оказались девадаси из храмов Южной Индии: дело в том, что если священнику попадается достаточно красивая, то выгоднее продать ее на бомбейском базаре, чем содержать при храме. Таким путем священник может получить приличную денежную сумму. Тридцать процентов девушек, которые были пожертвованы Богу, попали на базар проституток в Бомбее. И никакой индуист не возразил против этого — даже сегодня. Правительство не обращает никакого внимания. Так продолжается, потому что никто не хочет никого раздражать, никто не хочет никому досаждать. Каждый старается выглядеть хорошим в глазах остальных людей.
Миллионы женщин в этой стране были сожжены заживо! Они должны были умирать со своими мужьями; им приходилось прыгать на погребальный костер к умершему мужу. Это было названо традицией сатти. Тех женщин, которые выполняли такое самоубийство — очень мучительное самоубийство, — называли великими женщинами, очень религиозными женщинами.
Но подлинная идея за всем этим была не религиозной; не было ничего хорошего в ней. Подлинная идея за всем этим была такой, что мужчина не хотел, чтобы его жена, когда он умрет... кто знает? Вдруг она влюбится в кого-то еще. Он хочет сохранить ее как свою собственность даже после смерти. Так что единственный способ — ведь покидая ее, он не может доверять ей — заключается в том, что она тоже должна умереть вместе с ним, просто для удовлетворения его мазохистской, мужской шовинистической, глупой идеи быть собственником.
Таких женщин почитали, им создавались мемориалы. Я спрашивал шанкарачарьев, ученых и мудрых индусских монахов: «В таком случае, почему же ни один мужчина за всю историю не прыгнул к своей жене, когда та умерла?» И им нечего было ответить. Они просто выглядели смущенными, они хотели переменить тему. Но со мной очень сложно переменить тему! Я сказал: «Если это что-то великое, тогда мужчина сам оказался ниже, чем женщины».
Но истина в том, что мужчина всегда считал, что он хозяин, а женщина, — это имущество. Зачем ему умирать ради имущества? Он может иметь столько женщин, сколько захочет. Фактически, в древней Индии женщин продавали на базарах — как продавали их по всему миру — как рабов. И вы поразитесь тому, что великие индуистские святые, мудрецы — ведь никто не заглядывает за занавеску — даже они ходили в те места, где проводились аукционы женщин, и они покупали женщин.
Они имели жен, и наряду с этим они покупали женщин. Для этих купленных женщин пользовались особым словом. Для жены — это слово патни, а для купленной женщины — это слово вадху. Сейчас различие утрачено, поскольку сейчас нет аукциона женщин.
Но это признавалось совершенно правильным. Даже так называемые пророки, святые, которых вы бы посчитали вышедшими за пределы всех мирских вещей, оказались не настолько восприимчивыми, чтобы восстать против этого жестокого обычая распродажи женщин, приобретения их, совсем как вы приобретаете любую другую вещь на базаре. Что же правильно? И что неправильно?
Поэтому вопрос не в том, что вы не должны позволять неправильным мыслям задерживаться. Вы не должны позволять мыслям задерживаться — вопрос не в правильном, вопрос не в неправильном.
Другими словами: всякая мысль неправильна.
Все мысли нужно удалить из вашего ума, так чтобы экран ума был совершенно пуст, чтобы над вами было открытое, бескрайнее небо, чтобы ничто не двигалось в уме. Таков подлинный дзэн. Но так может сказать только просветленный мастер.
Да Хуэй собирал здесь и там все то, что ему казалось значительным. Но у него не было внутреннего критерия, чтобы судить, что такое подлинный путь самореализации. Он ходил к всевозможным учителям, и он собирал всевозможные противоречивые мысли.
Он был разумным человеком, но один разум не способен постичь природу вашего существа. Не в состоянии.
Если вы не умеете видеть сквозь них, то, как только неправильная мысль появляется, вы должны быстро сконцентрировать свою ментальную энергию, чтобы отвести себя прочь от этой мысли.
Во-первых, всякая мысль неправильна.
Во-вторых, вы не должны отводить свою ментальную энергию, потому что ментальная энергия есть корень ваших мыслей. Это мать всех ваших мыслительных процессов, хороших или плохих. Ментальную энергию не нужно отводить. Вы должны выйти из ментальной энергии, из беспорядка ментальной энергии; вы должны вывести себя из нее.
Вы должны стоять снаружи своего ума — как наблюдатель. Что бы ни происходило в уме, вы даже не вмешивайтесь. Просто наблюдайте. Просто продолжайте смотреть на это, как будто это чей-то чужой ум, а вы не имеете никакого отношения к нему — это не ваше дело.
В этой безразличной отчужденности все мысли исчезают. А с исчезновением мыслей нет и ума, потому что ум — это не что иное, как коллективное наименование мыслей.
Да Хуэй не знает ничего о медитации. Он никогда не медитировал.
Если вы всегда поддаетесь таким мыслям и позволяете им беспрерывно тянуться, то это не только заграждает Путь, но и делает из вас человека без мудрости. Он ничего не знает о мудрости. Он пользуется не тем словом. Все, что он говорит... Только одно следует сказать: если вы дадите мыслям тянуться без перерыва, это не только преградит путь, но и сделает вас человеком без знания — а не «без мудрости».
Это тоже нужно видеть ясно. Знание абсолютно уместно в науке. Сам смысл слова «наука» — в знании, и все усилия науки — это продолжать заменять неизвестное известным. Конечная цель науки в том, чтобы однажды не осталось ничего неизвестного — все станет известным. Все будет сведено к известному. Это и есть тот пункт, где религия и наука расходятся. И различие это огромно.
Религия говорит, что в мире существует не только две категории — известного и неизвестного. Есть третья категория, которая более важна, чем другие две, и это категория непознаваемого, таинственного, чудесного. Вы можете жить этим, можете быть этим, можете радоваться этому, можете петь этому, можете танцевать с этим. Но вы не можете знать это. Знание невозможно.
Вступить в эту сферу непознаваемого - и есть мудрость.
Мудрость — это не знание.
Мудрость — это невинность и глубокое чувство чудесного.
Глаза мудрого человека полны удивления; просто маленький цветок вызывает его удивление. Это же так таинственно — почему он тут?
Это произошло однажды ночью... Сократ не возвращался домой. Его жена была очень обеспокоена, все соседи беспокоились. Они озирались вокруг — куда же он подевался? Он был не таким человеком, чтобы ходить куда-нибудь; из школы, где он преподавал, он приходил обычно прямо домой. Такого никогда не бывало прежде, это было беспрецедентно. Падал снег, и все сильно беспокоились, не заблудился ли он где-нибудь в лесу.
Утром его нашли. Он стоял рядом с деревом, опираясь о дерево спиной, и глядел на небо. Когда до него добрались, он почти замерз, потому что снегу там было по колено.
Они растормошили его: «Что ты делаешь здесь?» Он сказал: «Что я делаю здесь? Ночь выдалась такой дивной, и звезды были так таинственны, что я просто продолжал смотреть, смотреть и смотреть. Много раз приходила мысль, что становится поздно, но я был почти загипнотизирован звездами и их красотой. Я знал, что шел снег, я дрожал, — но не мог пошевельнуться».
Вот такой человек и есть человек мудрости. В мире миллионы людей, которые продолжают бегать туда-сюда и никогда не глядят в небо. Оно прямо над ними сверху — бесплатно, без билета, не надо стоять в очереди перед кинотеатром — и такое великолепие! И вы владеете им, потому что никто другой не владеет им.
Ночь полнолуния — и ничто не шевельнется в вашем сердце?
Бутон розы раскрывается — и ничто не раскрывается в вашем существе?
Кукушка начинает петь свою песню — и вас не трогает кукушка?
Мудрость — это совершенно иная вещь, чем знание. Знание демистифицирует существование; мудрость дает ему тайну. Мудрость принадлежит мистикам; знание принадлежит ученым, философам, теологам, — но они не люди религии. Им неведом пульс Вселенной.
Только люди, которые вступают в сферу таинственного, открывают двери за дверями тайны и неожиданно обнаруживают себя не в обычном мире, который лишен смысла, а в сказочном краю, где все так значительно, так поэтично, так музыкально, так прекрасно.
Все это переживание и есть переживание религиозного существа. И такое переживание возможно лишь в том случае, если вы можете отложить свой ум в сторону. Ум — это коллекционер знания; он не интересуется тайной.
В давние дни Гуй Шань спросил Ленивого Аня: «Какую работу ты выполняешь за двадцать четыре часа в сутки?»
Ань сказал: «Сторожу быка».
Гуй Шань спросил: «Как же ты сторожишь его?»
Ань сказал: «Всякий раз, когда он забирается в траву, я вытаскиваю его назад за нос».
Гуй Шань сказал: «Ты и вправду сторожишь быка!»
Дзэн полон такими небольшими диалогами, они очень характерны для него. В этой небольшой притче передано всего несколько слов между двумя людьми, — но все, что должно быть сказано о дзэне, сказано.
Ань был известен в истории дзэна как человек ленивый. Его прозвали Ленивый Ань, потому что он никогда ничего не делал. Гуй Шань спросил его: «Какую работу ты выполняешь за двадцать четыре часа в сутки?» — ведь ты не делаешь ничего, просто сидишь молча.
Люди любили Ленивого Аня. Это был замечательный человек огромного присутствия. Само его пребывание делало это место почти святым, такой энергией он обладал — несмотря на то, что никогда ничем не занимался. Люди обычно сами приносили ему пищу. Он никогда даже не ходил за подаянием — как делали все буддийские монахи, — но люди проявляли заботу о нем. Они беспокоились о нем. Если было холодно, они несли шерстяные одеяла; если лил дождь, мастерили какое-то укрытие.
Ань был до того ленивым, что не хотел даже ходить; людям приходилось нести его! Люди знали, что не было никакого смысла говорить что-нибудь ему, они просто делали все, что надо было делать. А он никогда никому не мешал и не спрашивал: «Куда это вы несете меня?» Даже этого было слишком много — спросить: «Куда это вы несете меня?» Это был особый характер.
Гуй Шань тоже был человеком великого понимания, поэтому он спросил: «Чем ты занимаешься двадцать четыре часа в сутки?» Ань сказал: «Сторожу быка». Он подразумевал те десять картин поиска быка. Только короткая фраза... он не сказал ничего больше.
Гуй Шань спросил: «Как же ты сторожишь его?»
Ань сказал: «Всякий раз, когда он забирается в траву, я вытаскиваю его назад за нос».
Гуй Шань сказал: «Ты и вправду сторожишь быка!»
Таков конец диалога. Но Гуй Шань выразил свое согласие с тем, что это и есть путь медитации. Когда ваше сознание начинает вовлекаться в ум, вытащите его обратно. Оставайтесь поодаль, стойте в стороне. Сохраняйте дистанцию между собой и умом... и нет необходимости делать ничего другого. Гуй Шань в действительности обрадовался тому, что Ленивый Ань вовсе не ленив: он проделывает громадную внутреннюю работу. Внешне, конечно, он выглядит ленивым, — но по его ауре, по его энергетическому полю можно заметить: некая свежесть окружает его, определенный аромат.
Он не делает ничего; и все же, где бы он ни был, люди проявляют заботу о нем по своему собственному желанию. Они внезапно чувствуют, что должны проявить заботу о Ленивом Ане; это так, словно он просто малое дитя, до того невинное, что любой тут же начнет заботиться о нем, — а ведь он был стариком. Никто никогда не говорил ему, что он должен делать. Он был занят тем, что может быть названо реальным деланием. Он постоянно делал только одну вещь: не позволял своему сознанию вовлекаться в заросли ума, где мысли растут, как трава, буйная трава. Он просто продолжал вытаскивать своего быка обратно.
И это не требует много времени. Раз ваше сознание привыкает не вовлекаться в ум, вам не придется тащить его снова и снова; быть вне ума — это так спокойно, так радостно, так благодатно, что сознание само начинает осознавать, что быть в уме — это быть в аду. Теперь — дело ваше. Если вы хотите быть в аду, можете быть; так или иначе, это не вынужденно, это не обязательно. Ад — не обязателен!
Люди, которые изучают путь... и снова он продолжает пользоваться словом «изучать» ...в своем контроле над неправильными мыслями — снова он продолжает говорить неправильные вещи — должны быть подобны Ленивому Аню, стерегущему быка.
Он не понял того, что делает Ленивый Ань. Он не контролирует свои мысли. Он просто вытаскивает свое сознание из мира мыслей, из сферы и территории ума... в этом случае само собой происходит полноценное созревание.
За чужой лук не берись.
«За чужой лук не берись, на чужого коня не садись, в чужие дела не вмешивайся». Такая банальная поговорка тоже может послужить поводом для вступления на Путь.
Это древняя китайская поговорка: «За чужой лук не берись, на чужого коня не садись, в чужие дела не вмешивайся». Она потрясающе прекрасна, несмотря на то, что это всего лишь мудрость людей. Они говорят: «Не заимствуй ничего ни у кого». Полагайся на свои собственные ресурсы, потому что, если ты не полагаешься на свои собственные ресурсы, ты никогда не сможешь быть свободным, ты никогда не сможешь быть индивидуальностью. Ты будешь всегда оставаться рабом.
Да Хуэй говорит: «Такая банальная поговорка тоже может послужить поводом для вступления на Путь». Время от времени он говорит нечто такое, что явно взял от того, кто знает.
Изучайте себя постоянно... — но он тут же возвращается в свое обычное состояние. В этом-то и беда: если вы повторяете чье-то чужое знание, это не может продолжаться долго. Вскоре вы скажете что-нибудь такое, что разоблачит вас.
Он говорит: «Изучайте себя постоянно». Это не путь дзэна. Это путь психоанализа, которого не существовало в те дни и которого не существует на Востоке даже сегодня. И если Запад не будет непреклонным и предвзятым и раскроется к пониманию, психоанализ исчезнет даже на Западе.
Изучение себя не вызовет в вас перемены. Вы можете продолжать изучение себя бесконечно. Изучение — это только другое слово вместо анализирования: почему эта мысль, почему та? Какова причина этого? Почему это пришло ко мне? Что мне надо делать с этим? Вы попадете в сумасшедший дом.
Нет, это не путь Востока.
Восток говорит: «Оставайтесь осознающими себя постоянно».
А быть осознающим — не значит изучать себя.
Быть осознающим — это просто быть в стороне, но наготове. Что бы ум ни делал, пусть делает; что бы ни происходило в уме, пусть так и будет. Просто будьте вне этого. Вы не должны быть участником — вот все, что необходимо, и ум умирает своей смертью. С этим же своим изучением вы вступаете на территорию ума. А ум — это такой тонкий феномен... в тот миг, как вы вошли в него, он начинает эксплуатировать вашу энергию для своих собственных целей.
Таков опыт всех восточных мистиков. Не анализируйте, не изучайте, не обосновывайте, не осуждайте. Не делайте никакой оценки. Просто стойте в стороне, как будто дорога заполнена движением, а вы отступили в сторону с дороги и стоите там, и вам дела нет, кто уходит, кто приходит, кто хороший, кто плохой.
Это открытие осознавания было таким чудом: уличное движение попросту исчезает только из-за вашего выхода из него. Вы не должны исследовать, вы не должны контролировать, вы не должны ничего разгонять.
Вам не нужно делать вообще ничего — просто чистого осознания достаточно, чтобы убить ум.
...что вы делаете с утра до вечера, чтобы помочь другим и помочь себе? Если вы замечаете хоть малейшую привязанность или теряете чувствительность, вы должны предостеречь себя. Не будьте беззаботными на этот счет!
Он говорит прямо как учитель морали, католический священник! Он забыл, что если человек осознает себя, то что бы он ни делал — правильно, и он никогда не сделает ничего неправильного.
Это не вопрос выбора. Его осознания достаточно, чтобы вести его к правильному, и никогда — к неправильному. Он просто остается безвыборно бдительным и осознающим, и весь стиль его жизни меняется. Тогда все, что он делает, — всегда полезно. Тогда он — постоянное благодеяние всему миру.
Но это не является его решением.
Это просто его спонтанность. Это просто его природа — быть добрым. Как на розовом кусте цветут розы, на кусте осознания розы тоже цветут — розы доброты, розы красоты, розы милости, розы всевозможных благодеяний для других, для себя.
В давние дни чаньский мастер Дао Линь жил на высокой сосне, на горе Чинь Ван; люди того времени звали его «Монах — Птичье Гнездо». Когда министр Бо Чжу-и был командующим Чень Тана, он предпринял специальное путешествие к горе, чтобы посетить мастера.
Бо сказал: «Там, где ты сидишь, чаньский мастер, очень опасно».
Мастер сказал: «Для меня опасность, может быть, и очень велика, министр, но для тебя еще больше».
Бо сказал: «Я — командующий Чень Тана: в чем здесь опасность?»
Мастер сказал: «Топливо и огонь объединились, сознанию и личности нет места. Как же ты можешь не быть в опасности?»
То, что он говорит, потрясающе значительно. Он говорит: «Я сижу в птичьем гнезде на сосне. Вполне очевидно, что тут есть опасность падения, но осознаешь ли ты, что если упадешь со своего места, то будешь в гораздо большей опасности? И твое падение возможно в любой момент. Ты — главнокомандующий, враг недалеко. Ты и твой враг соединены, как топливо и огонь. Вот огонь, совсем рядом с ним топливо; они могут соединиться в любой момент. В любой момент может быть взрыв. Ты сидишь на вулкане.
«Я, безусловно, в опасности — если упаду, скорее всего, я сломаю себе несколько костей. Но эта опасность невелика. Твоя опасность гораздо больше. Сознанию и личности нет места. Твое сознание так невелико; это и есть величайшая опасность в мире, потому что в любой момент ты можешь соскользнуть в бессознательное. Тогда, в бессознательности, все, что ты ни сделаешь, принесет тебе вред. А мое сознание абсолютно. Я могу сидеть в птичьем гнезде на этой высокой сосне; я знаю, я не упаду, потому что я бдителен. Даже когда сплю, я бдителен».
Однажды Ананда спросил Гаутаму Будду... Он обычно спал в той же комнате, чтобы заботиться обо всем, что Будде потребуется ночью, если тот вдруг почувствует недомогание. Будда был стар и немощен, но он работал тяжело, постоянно ходил пешком, до своего последнего дыхания. Гаутама Будда обычно спал в положении, которое называется позой льва, потому что точно так же спит лев. Но Ананду поразило то, что, когда Будда принимал эту позу, он оставался в ней всю ночь; он не двигал ногами, он не двигал рукой, он не шевелился вообще. Он оставался почти как статуя. Ананда поражался — один день, пожалуй, можно справиться, но день за днем, месяц за месяцем, год за годом?.. В конце концов, он не смог сдержать своего любопытства. Он сказал: «Я должен спросить, ты спишь или нет? — потому что ты никогда не меняешь своего положения».
Будда сказал: «Тело спит, ум спит, но мое осознание вечно, оно не ведает никакого сна. И во-вторых: ты мечешься и ворочаешься, потому что пытаешься найти правильное положение. Я нашел его — зачем же мне метаться и ворочаться? Что ты делаешь, вскидываясь и ворочаясь так и эдак? Фактически ты стараешься найти подходящую позу. Я нашел ее, Ананда. Теперь нет необходимости изменять ее. А что касается осознавания, то даже ночью есть небольшое пламя осознания, вечно горящее внутри меня даже во сне».
Поэтому старый мастер был прав, когда сказал: «Для меня опасность, может быть, и очень велика, министр, но для тебя еще больше». Он говорит: «Твое осознание так мало, а твоя личность так фальшива. Ты считаешь себя главнокомандующим, но под своей униформой ты просто смертный. Всего лишь пуля покончит с тобой; всего лишь приказ от императора о твоей отставке или смещении с должности — и ты утратишь свою личность.
Никто не может отобрать мою личность у меня. Никто не может отправить меня в отставку — я уже в отставке. Никто не может повелеть мне: «Ты снят с должности». Куда еще ты можешь бросить меня? Я уже в таком положении, что никому не захочется поменяться местами со мной.
Люди редко приходят сюда. Ты странный парень — взвалить на себя такие хлопоты, чтобы подняться на эту гору, в это пустынное место, и поговорить с незнакомцем, который живет прямо на сосне и никогда не спускается. Моя личность в моих собственных руках. Твоя личность пожалована тебе; ее могут отнять — для тебя опасность, министр, гораздо больше».
Бо также спросил: «В чем полный смысл буддийского учения?»
Мастер сказал: «Не совершать ничего дурного, практиковать все добродетели».
Это абсолютно неправильно, и я не думаю, что это было сказано чаньским мастером Дао Линем; он не мог говорить так. Это явно добавление Да Хуэя, потому что это не учение Будды, — а ведь Бо просил полное учение буддийской философии, то есть только суть.
Суть буддийской философии — это просто Випассана: одним словом, медитация.
Все остальное вторично и несущественно. Все то, что говорит Да Хуэй, несущественно: Не совершать никакого зла, практиковать все добродетели — это не учение Будды.
Вот где Будда уникален — отличается от любого другого мастера в мире: его учение можно свести к единственному утверждению:
«Будь безмолвным, выходи за пределы ума, тогда все, что ты делаешь, — хорошо».
Бо сказал: «Даже трехлетний ребенок может сказать это!»
Мастер сказал: «Хотя трехлетний ребенок и может сказать это, восьмидесятилетний старик не может этого выполнить».
Это верно, поскольку единственный способ выполнить этот, не упомянут.
Единственный способ выполнить это — безмолвие.
Из безмолвия распускаются все цветы.
Даже восьмидесятилетнему старику трудно не совершать никакого зла и практиковать все добродетели, потому что они — побочные продукты. Вы не можете делать ничего того, что является побочным продуктом. Вам нужно идти к корням.
Для примера я расскажу вам... я вспомнил маленький случай из жизни Мао Цзедуна, когда он был совсем молодым, а его отец уже умер. Его мать очень увлекалась выращиванием роз всех оттенков и разновидностей; она обладала большим эстетическим чувством и создала прекрасный сад вокруг своего дома.
Ее сестра сильно заболела — а мать очень заботилась о своих розах. Мао был совсем молод, не старше двенадцати лет. Он сказал: «Не беспокойся, мама. Ты можешь идти — ведь это всего на несколько дней; побудь со своей сестрой. О саде позабочусь я».
Мать ушла, а Мао проявил столько заботы, что вы и представить себе не можете; целый день с утра до вечера он смотрел за розами. Но это было очень странно, они умирали — деревья умирали, цветы умирали — он и представить не мог, что же ему сказать, когда мать возвратится. Весь ее сад выглядел необитаемым — а сын делал столько тяжелой работы. Прибыла мать. Она оглядела сад и рассмеялась, потому что Мао стоял там со слезами на глазах. Он сказал: «Я работал беспрерывно с утра до вечера». Мать сказала: «Я так и знала, что это произойдет, так что не беспокойся. Я подошла неслышно, встала у ворот и наблюдала, что ты делал».
Что же он делал? — он промывал водой каждый цветок, убирал пыль с него маленькой кисточкой. Естественно, все цветы... он проявлял огромную заботу, но ухаживая за цветами, вы должны позаботиться и о корнях. Вам не нужно волноваться о розах, они позаботятся о себе; позаботьтесь только о корнях. Он никогда не беспокоился о корнях — он и понятия о них не имел. Его никогда не интересовали корни; он просто мыл цветы.
Деревья умерли, цветы умерли, и бедный мальчик был в полнейшем расстройстве. Мать сказала: «Я видела... стоя за оградой, я просто хотела посмотреть, что же происходит, и я увидела, что ты погубил целый сад! Но нет нужды причитать и плакать».
Его мать сказала ему: «Это и есть то, что человеческие существа делают повсюду в мире. Каждый заботится о цветах, и никто не интересуется корнями. А все дело в корнях. Цветы появляются автоматически. Никакой особой заботы о них не требуется».
Поэтому без медитации даже восьмидесятилетний старик не может выполнить этого, хотя это так просто, что и трехлетний ребенок может сказать это. Мастер сказал: «Хотя трехлетний ребенок и может сказать это, восьмидесятилетний старик не может этого выполнить». Тогда Бо поклонился и уехал.
Это не законченное изречение. Он, очевидно, услыхал его от кого-то — из вторых, третьих рук, — потому что старый мастер Дао Линь не мог оставить без упоминания корни. Если не упомянута медитация, то там нет и речи об учении Гаутамы Будды. И он, должно быть, упоминал о ней, иначе Бо, не откланялся бы перед уходом. Бо был совершенно удовлетворен, но в том разговоре нет никакой причины для удовлетворения.
Мой взгляд на вещи очень прямой. Я не вижу из этого разговора, почему Бо мог быть удовлетворенным, — но он явно был удовлетворен, потому что с большим почтением откланялся и уехал.
Несомненно, что-то упущено, что-то существенное упущено... и так всегда происходит. Человек, который не понимает, который не испытал медитацию сам, расскажет обо всех деталях, которые являются побочными продуктами, и забудет про медитацию.
Это случалось столько раз, в стольких традициях, что может считаться правилом. Например, Махавира... Его ученики, его последователи считали вот уже двадцать пять веков, что он учил ненасилию, что он учил нестяжательству, что он учил быть подлинными и правдивыми.
Вот это все и есть побочные продукты. Но джайнские монахи следовали этому, и я видел их лица: они не проявляли никаких признаков радости, осуществления, удовлетворенности, достижения какого-нибудь великого безмолвия, спокойствия или блаженства. Они выглядят совершенно сухими, мертвыми. Хоть они и следуют дисциплине как можно точнее, они просто упускают основу.
Все эти три вещи — ненасилие, нестяжательство, подлинность и правдивость — возникают без всякого усилия с вашей стороны... если вы преуспели в медитации.
Человек медитирующий не может лгать.
Человек медитирующий не может повредить никому; потому он и ненасильствен.
Человек медитирующий знает прекрасно, что все вещи преходящи. Вы приходите в мир ни с чем, и вам придется уходить из мира ни с чем; поэтому вы можете пользоваться вещами — но вы не можете владеть ими. Вы можете пользоваться вещами точно так же, как вы пользуетесь железнодорожным вагоном. Просто из-за того, что вы сидите в вагоне поезда, вы не станете заявлять, что вы владелец поезда! Вы воспользовались им на время; на одной станции вы входите, на другой станции вы выходите.
Жизнь надо принимать точно таким же образом. Все, что жизнь предоставляет вам... пользуйтесь этим, но не становитесь собственником. Не цепляйтесь ни за что, и тогда если что-то уходит из ваших рук — вы не огорчены, вы не расстроены; вы не станете думать о самоубийстве только из-за того, что обанкротились, или из-за того, что ваша жена сбежала с кем-то.
Я слыхал о мужчине, который пошел на почту и обратился к начальнику почты: «Пожалуйста, запишите, что моя жена сбежала». Начальник почты сказал: «Сожалею, что ваша жена сбежала. Наверное, вы так расстроены, что не замечаете того, что это почтовое отделение. Полиция как раз напротив — идите туда». Тот сказал: «Я не пойду туда, и я знаю, что это почта, потому и прошу вас принять заявление».
Начальник почты сказал: «Это странно. Вам известно, что это почтовое отделение, и все же вы пытаетесь мне сообщить, что ваша жена сбежала с кем-то».
Тот сказал: «Да, семь дней тому назад. И я не собираюсь в полицейское управление, потому что, когда она сбегала в последний раз, я сообщил об этом в полицейское управление, а те идиоты привели ее обратно. На этот раз я промолчал семь дней, чтобы дать им уйти как можно дальше. Но потом меня начала мучить совесть и я подумал: «Это неправильно. По крайней мере, я должен сообщить». Я и подумал, что лучше сообщить это на почтовом отделении. Примите заявление и освободите меня от угрызений совести».
Начальник почты сказал: «Вот так странно. Если так обстоят дела, тогда зачем волноваться? И хорошо, что она сбежала».
Тот сказал: «Я не волнуюсь за нее; меня волнует тот мужчина, с которым она сбежала. Что будет с беднягой? Я привык к ней; он — новичок. Она же прикончит его. Семь дней прошло, и ничего не слышно».
«И вы ничего не чувствуете — ну хоть что-нибудь?» — спросил почтмейстер.
«Я не беспокоюсь о своей жене; меня беспокоит тот мужчина, которого она захватила. Я не могу сообщить об этом в полицию — вы можете понять мою проблему, — но я молюсь каждый день в храме: "Помилуй того несчастного. Спаси ему жизнь"».
Люди живут в таком страдании. Но даже если они и несчастны (с женой или мужем), они не разойдутся. Они не предоставят свободу друг другу. Но зачем же продолжать мучиться? Причины-то нет никакой.
Эта жизнь для радости.
Если вы можете радоваться вместе — хорошо.
Если вы можете радоваться раздельно — еще лучше. Для этого требуется лишь некоторое углубление вашего сознания, и это приходит через медитацию. Тогда все ваши поступки, ваше поведение, ваша жизнь начинают изменяться сами собою; вы начинаете видеть вещи ясно. А сейчас вы видите вещи сквозь такую дымовую завесу, что ничто не кажется ясным.
Женщина пришла к врачу и спросила: «Что за рецепт вы дали моему мужу? Он был таким хорошим, таким послушным, и вдруг, после того как вы дали ему рецепт, он сбежал».
Врач сказал: «Я не давал ему никакого лекарства. Я просто выписал новые линзы для его очков, так что естественно — он должен был сбежать. Я вижу вас — этого достаточно. У него был раньше не тот рецепт, и он был не в состоянии увидеть вас. Как только он увидел вас отчетливо, он сбежал. Тут не о чем спорить».
Все, что вам необходимо, — это ясное зрение... в своей жизни, в своих поступках, в своих отношениях, во всем, что окружает вас. Просто ясный взгляд — и это изменит все, без всяких тяжких усилий с вашей стороны.
— Хорошо, Маниша?
— Да, Мастер.
СИЛА