Учеба и перевоплощение
Умение слушать.
Слушать музыку раги почти столь же трудно, как научиться играть или петь её. От слушателя требуется едва ли не такое же искусство, как и от исполнителя. Причём если западная музыка динамогенна по природе (то есть способна вызывать непосредственную телесную реакцию), то в индийской музыке это свойство не проявляется или проявляется в незначительной мере (по характеру воздействия она некоторым образом близка музыке Баха). Хорошей иллюстрацией этого служит закадровая музыка кинофильмов. Воздействие западного фильма достигается главным образом выверенным соотношением музыки и пауз. Именно музыка в некотором смысле организует временное членение фильма и его сюжета. В этом одна из причин того, что лучшей закадровой музыкой оказывается такая, которая воспринимается менее всего как музыка и которая совершенно ненавязчиво, исподволь подготавливает зрителя к восприятию различных сцен - страшных и зловещих, печальных и напряженных, сцен любви или насилия. Именно музыка дает возможность предвосхитить зрелище весны, воспроизведенное оптикой Джека Кардифа, или ощутить себя в Багдаде Гаруна аль-Рашида, в маньчжурском Китае или в Австрии императора Франца-Иосифа. Подобные этим многочисленные возможности, заложенные в том или ином эпизоде, в его эмоциональной тональности, выявляются музыкой в сочетании с изображением. Скажем, диалог двух любовников, рев автомашин на ближайшем шоссе, скрип калитки, когда в неё крадется злодей, - все это объединяется партией музыки, которая не будучи воспринимаемой отдельно, несёт в себе настроение всей сцены и даёт ключ к правильному эмоциональному ощущению её. Единство зрительного образа, мизансцены и настроения должно быть столь совершенно, чтобы зритель поверил, что полученный им могучий заряд эмоций исходит только лишь от самого эпизода, от актерской игры, а не от музыки, которую, как ему вспоминается, он слушал. События нашей повседневной жизни не сопровождаются музыкой, и поэтому, когда мы испытываем какие-либо сильные переживания, они не столь великолепны и ярки, как те, что изображаются в фильмах, скажем, Рауля Уолша. Причина здесь не в том, что наши эмоции обыденны, а в том, что они лишены музыкального фона, перешептывающихся гармоний Дебюсси или Скрябина, проникновенного звучания скрипок и т. д. Достичь такого же эффекта с одной из наших par чрезвычайно трудно. Это можно сделать только за счёт нарочитого преуменьшения значения раги. Здесь же лежит и причина того, что индийское кино, рассчитывая скорее и повыгоднее сбыть продукцию, вынуждено прибегать к неразборчивому использованию западной музыки и инструментов или неуклюже заимствовать музыкальное сопровождение западных фильмов. Когда же используется индийская рага, то оркестровка настолько скрывает ее, что истинный дух её совершенно утрачивается. Это получается не потому, что индийские продюсеры не знают индийской музыки или не проявляют достаточного патриотизма, - все дело просто в характере музыки раги. Ведь, в конечном счете подлинное имя нашей классической музыки не «сангит», а «рагавидья». Проблема заключается в том, что во время исполнения раги на ней должно быть сосредоточено всё внимание слушателя. Только лишь мускулами, нервами, кожей она воспринята быть не может. В самом деле, допустимо было бы даже сказать, что пассивное восприятие раги невозможно без хотя бы ограниченного соучастия в ней. Физическое воздействие раги на организм подобно опытам музыкального воздействия на рост растений, когда живая ткань реагирует, если вообще реагирует, не на музыкальное качество фразы, а на характер звуковых колебаний. Воспринимается или нет рага «Кахараваприя» простейшим растением, вопрос спорный, но она в тоже время загадочным образом успокаивает и нежит его. Почти нет сомнения в том, что чем сложнее организован разум слушателя, тем выше для него ценность раги. И если музыке для того, чтобы успешно воздействовать, надлежит быть скорее прочувствованной, нежели услышанной, то можно ей быть западной музыкой, но не бессмысленным набором звуков из звукоряда раги. Но индийская музыка тогда добивается большого успеха в создании настроения в фильме, когда она поётся и играется с установкой на то, чтобы восприниматься как музыкальная композиция. Это случается, когда актер поёт или играет рагу как песню, выражающую настроение сцены. Возьмите, например, эпизод из «Девдаса», старого фильма Сайгала, где больной, умирающий Девдас возвращается в Калькутту, останавливает извозчика недалеко от дома своей любимой и, делая несколько последних шагов, поёт очаровательную рагу «Тхумри», которую Абдул Карим Хан сделал известной, а Сайгал обессмертил. «Без любимой нет мне спасенья от мук!» - кричит он в туманную ноябрьскую ночь, и рассвет, прячущийся где-то за крышами домов, отзывается на этот зов, и вы чувствуете душой, что ни Максу Стайнеру, ни Вольфгангу Корнгольду не удалось бы достичь такого совершенного единства в магическом творении трагедии через песню и изображение. Итак, рага нуждается в слушании, то есть в сознательном квалифицированном слушании с тщательной концентрацией внимания. И поскольку рага требует такого напряжения сил, она не может просто развлекать слушателя или доставлять ему удовольствие. Она делает ему сообщение. Ощущение приятности и очарования раги - не главное в восприятии индийской музыки; это лишь побочные явления, сопровождающие процесс уяснения её значения, процесс её понимания. В этом состоит одна из причин того, почему индийская музыка столь плоха, например, в качестве ресторанной и вообще столь малоценна как звуковой фон для других видов деятельности. Она требует от слушателя слишком большого внимания и понимания, чтобы просто развлекать. И этот дар слушания очень редко передаётся по наследству. Его нужно развивать, и с каждым годом обучения вы сможете слушать и слышать всё больше и больше. Индийские шастры посвящённые музыке и танцу, описывают три типа слушателя : 1. Саттвика пуруша. Он имеет троякое восприятие - интеллектуальное, эмоциональное и чисто физическое, причем все три развиты в одинаковой мере, так что он в состоянии постигать исполнение на всех уровнях человеческой личности. 2. Раджас пуруша. Этот тип включает только свои эмоции и ощущает исполнение только как развлечение, удовольствие и отвлечение. 3. Тамаса пуруша. Это - наихудший слушатель. Он напоминает (хотя это сравнение и несколько искусственно) современного социолога с его подходом к жизни: он взвешивает и анализирует, собирает статистические данные, высказывает чисто эмпирические суждения. Этот слушатель попытается пройти за сцену и выяснить, как организовано всё представление, каково устройство резонатора, струн и деревянных частей инструмента, какова техника игры на нём. Он изучит привычки исполнителя в еде и одежде, его социальный статус, личные и служебные дела. Такой подход он сочтёт изучением искусства. Конечно, абсолютно чистых типов не существует. Большинство из них - смешение тех или иных черт вышеупомянутых. Усердием и тренировкой можно добиться основательного изменения наших возможностей слухового восприятия. Однако, чтобы достичь этого, недостаточно больше знать о музыке, то есть знать больше фактов о pare и тала или располагать специальными познаниями о качестве раги и бхава. По сути дела, чрезмерный интерес, такого рода мешает усовершенствованию восприятия музыки. Мышление пускается по своему собственному пути, торопясь оценить то, что заучит, но тонкая сиюминутная суть музыки не доходит до слушателя. Просто знание - это еще не главное. Многие люди, соприкасаясь с классической индийской музыкой, заявляют, что они знают о ней слишком мало - как будто смысл классической музыки заключается в том, чтобы знать ее. Ведь можно наслаждаться весной в марте или апреле, не зная сложных таинственных процессов, ее определяющих. И каждый человек откликается на неё по-особому, и так и должно быть. Если вы хоть немного индиец, то всегда найдутся раги, которые необыкновенно трогают вас, наполняют вас радостью или невыразимой печалью. Вы согласитесь, что некоторые из них дадут вам ощущение праздника (как, например, рага «Бахар», исполняемая на шеннае) или плача, как «Яман» в предвечерний, еще без огней, час, когда искусные пальцы заставляют говорить струны саранги о тихом времени сумерек. Есть раги, которые дают ощущение апреля, праздника Холи или Байсакхи, или раги, которые покажутся музыкальным эквивалентом жасмина, или те, которые напомнят вам праздник Дивали в дни детства или страшную тишину испепеляюще-жаркого июньского дня. Другие заставят вас вспомнить начало муссона, живую тропическую ночь, полную неясных и таинственных теней, журчанья водяных струй. Любые из этих ощущений и многие другие, которых я не знаю и здесь не описываю, возможны при соприкосновении с рагой. И для того, чтобы откликнуться так или иначе на рагу, вовсе не нужно уметь читать, писать или понимать бином Ньютона. Все эти ощущения совершенно естественны и оправданны. А зависят они от глубины и наполненности вашей эмоциональной жизни. Эти отклики могут быть весьма интенсивными. И когда вы начинаете знакомиться с рагами и всё больше узнавать о музыке, важно не допустить того, чтобы они стирались и уходили из памяти или были замещены технической информацией и поверхностными суждениями. Следует знать название раги, которая возбуждает в вас особые ощущения и воспоминания, так что если рага объявлена в концертной программе, вы сможете предвосхитить соответствующие ощущения и переживания. Важно затем обогащать эти переживания, все больше узнавая о pare и её специфике. Примерно таким же образом, как рага, определённые, хотя и другие, ощущения даёт вам тала: ощущения упорядоченности и движения, завораживающей утонченности и симметрии, приятное чувство невозвратимости, неизбежности, спокойствия, уверенности в опознавании начала, середины и конца. Вы осознаете, что одни и те же тала могут быть сыграны по-разному в зависимости от того, что исполняется, и восприятие какого-либо тала меняется, когда вы слышите его с другой песней или композицией. И если вы знаете их наименования, то можете научиться соотносить определенные ощущения с тем или иным тала или группами тала. Есть сжатые строгие тала, есть тала растянутые, есть внутренне напряженные или столь лиричные, что их едва слышишь и различаешь. Они по временам пускаются вскачь, галопируют и становятся на дыбы, словно молодые игривые лошадки. Некоторые вызывают представление грохочущего по рельсам поезда. Все ощущения подобного рода опять-таки настолько естественны, что приобретение специальных знаний о музыке не должно происходить за их счёт, не должно их подавлять ни в малейшей мере. Всеми силами нужно стремиться к тому, чтобы сохранить живость этих ощущений и с каждым годом жизни постоянно добавлять к ним нечто новое. И по мере того, как мы будем становиться старше, мудрее и опытнее, мы обязательно научимся лучше понимать наши чувства и никогда их не утеряем, потому что истинное ощущение чего-либо - это всё, чем мы в действительности располагаем. Таким образом, рага и тала постигаются в первую очередь чувством. Существует тенденция - особенно она заметна сейчас, в век науки - расценивать чувства как нечто недостойное, а бесчувствие как то, к чему нужно стремиться. Пословицы, напоминающие о вреде превосходства чувства над разумом, постоянно присутствуют в глубине нашего сознания, будто в сердечных движениях есть что-то опасное и разрушительное. Конечно, самое главное - это правильная мера соединения строго научного скепсиса с непосредственностью, и глубиной эмоциональных откликов. Если же вы развивайте одну сторону своей личности в ущерб другой, вы никогда не сможете получить от нашей музыки то, что она способна дать. Она так и останется хобби, развлечением или в лучшем случае средством к существованию, не более. Но если вы сумеете сделать музыку неотъемлемой частью вашей жизни, она послужит .вам, как ничто другое. Она углубит, обогатит и согреет вашу душу, придаст новое измерение вашему бытию, его радостям и мукам, будет для вас духовной пищей и источником сил даже тогда, когда ваша жизненная активность будет постепенно угасать. Вы сами можете многое сделать в этом направлении, можете, шаг за шагом расширяя свои знания о музыке, развить в себе те качества, которые необходимы для овладения все большим диапазоном чувств и лучшего их понимания. Будучи в состоянии размышлять о музыке со знанием дела, вы придадите и вашим ощущениям больше содержательности и значительности. Знание не рождает переживание музыки, а вот переживание упорядочивает знание, просветляет ваши чувства. Вот почему музыкальные знания играют существенную роль в осмыслении наших музыкальных впечатлений, но для того, чтобы получить эти впечатления, нет необходимости в сведениях относительно музыки. Так, например, безразлична с этой точки зрения история музыки, равно как и научные данные об акустических характеристиках звуков. Однако нельзя обойтись без знания элементов самой музыки. Голос, рага, тала, звучание тампуры, характер исполнения, смысл свары и садханы в, способность отличить хорошую музыку от плохой - вот важные пункты, знание которых помогает укрепить ваши музыкальные ощущения. Однако без этих ощущений, возникающих еще прежде того, как вы начинаете изучать музыку, ваши знания останутся только частью вашей внешней активности, но не станут вашей жизнью. Голые мастерство и виртуозность - вещь совершенно бессмысленная применительно к индийской музыке; сами по себе они ни в малейшей степени не отражают ее смысла и очарования, и достижение их - лишь пустая трата сил. (В западной музыке дело обстоит несколько иначе, и блестящая техника исполнителя может представлять самостоятельную ценность; но и там это действует лишь на каком-то невысоком уровне, на высшем же уровне требования содержательности, духовной наполненности музыки являются столь же непреложными, как и у нас.) Индийская музыка малого стоит на уровне простого ремесла, её ценность в этом смысле незначительна. Если вы хотите что-либо получить от индийской музыки, вы должны идти дальше ее «прихожей», в гостиную, во внутренние её покои и коридоры, в комнаты и будуары раги. И тогда вы поймёте, что то, что представлялось вам всего лишь загородной виллой, в действительности - целая вселенная, наполненная блистающими мирами, прекрасными сверхновыми звёздами, созвездиями и кометами. Возможно, вы никогда теперь не вернетесь в прежний мир, будете ни и силах оторвать глаз от этой полной чудес пещеры Али-Бабы. На следующих страницах мы исследуем, как и почему это происходит, каким образом из живого материала человеческой жизни изваивается музыка и как на основе этого опыта может родиться истинный паломник в свару.
Система парампара.
Что вы собираетесь услышать, когда идёте на концерт индийской классической музыки? Новую рагу, голос певца или исполнительский стиль? Идёте ли вы на концерт, чтобы услышать объявленную в программе рагу «Яман» или «Дарбари» - подобно тому, как пошли бы на «Весну священную» в исполнении Лондонского филармонического оркестра? Или, может быть, вы устали от знаменитостей, хотите что-то нового и потому: решаете послушать Ганса Ланге или «Прелюдию к трагедии» Роберта Брайда? Нет, на концерт индийской музыки вы идёте по причинам совсем иного рода. Вы идете слушать определенного музыканта, музыканта как индивида, личность. Именно ему вы внимаете, а не pare или какому-либо произведению. И если в памяти вашей остаются его серебристый голос, прекрасная школа, мастерская интерпретация раги и стиль пения, то это, в конце концов, то, чего вы вправе ждать от него; ну, а потом вы можете услышать другого музыканта - с лучшим голосом и более уверенной техникой, с завораживающей манерой пения, - и он окажется лучше предыдущего, и так будет всегда. Но, случается, вы вдруг сталкиваетесь с исполнителем, в котором сразу же узнаете музыканта, чей талант не есть просто арифметическое сложение каких-то определенных достоинств. Это не просто хороший голос, прекрасная интерпретация раги или стиль. Все это у него имеется, но есть и ещё что-то. И это «что-то» вы не в состоянии определить. Какой-то невычисляемый таинственный элемент добавляется ко всему, что делает этот музыкант, представляя собой нечто большее, чем все компоненты исполнения вместе взятые. В самом деле, вы осознаете, что, если сравнить этого певца с другими великими певцами, то он во многом им уступит, но целом он все же представляется чем-то особенным, единственным в своем роде. Оказывается, он может проделать с рагой и композицией всё, что может и большинство других певцов, но при этом менее аффектированно, более, что ли, экономно, с большим смыслом и логикой; и в то же время он может передать вам что-то такое, что он, собственно говоря, не исполняет, но что присутствует в его исполнении просто потому, что оно его. Слушая затем этого человека чаще и внимательнее, вы поймете, что его нельзя превзойти, так как его ни в чем нельзя сравнить с кем-либо. Он не лучше или хуже других - он сам по себе. И музыка его сама по себе. Кажется, что его parа, техника его исполнительского стиля проистекают из него самого, как результат того, что он хочет выразить, а не из его искусства. Этот человек способен исполнять знакомые и близкие вам раги совершенно по-своему, и скоро вы находите, что его исполнение истинно в двух отношениях: в том, что вы узнаете рагу, которую он исполняет, и еще более в том, что он поёт её, опираясь непосредственно на свой (духовный) опыт. И вы благодарны ему за это, потому что вы знаете, даже если никто вам этого не говорил, что именно так должно происходить постижение индийской музыки - ощущением растворенной в её звуках и рагах жизни; жизни, а не просто чувств, умственных усилий и тысяч часов занятий. Эта музыка проникает в вас глубже, чем какая-нибудь другая, и уже не покидает вас, так что если вы снова слушаете этого исполнителя, то делаете это, чтобы еще раз убедиться в этом чудесном её достоинстве. Система гуру - шишья парампара (традиция учитель - ученик) предназначена для воспитания именно такого, описанного выше, типа музыкантов. Эта система и то, что от неё осталось, подвергается в настоящее время весьма мучительной переоценке. Возникают вопросы, может ли она быть сохранена, и если да, то как: какие усовершенствования ей необходимы в наше быстроменяющееся время и необходимы ли? Настойчивость, с которой задаются эти вопросы, лишь подчеркивает важность этих проблем для нашей музыки. Сохранится ли система в будущем или её сменит другая - ответ на этот вопрос может иметь далеко идущие последствия, и решение не может быть принято без ясного понимания того, что дала эта система нашей музыке за последние, более чем тысячу лет, в течение которых она пережила самые страшные превратности истории. Когда вы встречаетесь с тем типом музыканта, который я попытался обрисовать, вы поневоле убеждаетесь, что пока наша система связана с рагой, такой и только такой тип человека, миропонимания и достижений является ее целью. Вы убеждаетесь в том, что только такой человек может воссоздать рагу по-своему, вкладывая в неё свою энергию и свое миропонимание, наполняя ее в процессе воспроизведения подлинной жизнью, убеждаетесь в том, что только такой человек будет жить в памяти потомков, даже после своей смерти воспламеняя каждое новое поколение своими импульсами, своим пониманием музыки. В этом нет сомнения. И вот таким примерно образом наша музыка, незаписанная, неопубликованная, чуждая торгашеству, прошла через поколения и входила в каждое из них, полная трепетных жизненных сил. А такой, упомянутых нами, тип певца выполняет функцию спасителя нашей музыки в критические времена, будучи своеобразным музыкальным святым Бернардом, имеющим наготове средства продления жизни, музыкантом, чья музыка находится за пределами просто искусства и техники, за пределами любых семейных связей и традиций. Никто в действительность не знает, какие новые формы может принять рага, какой она может быть на границах своих возможностей или вообще существует такая вещь, как эти границы, когда речь идет о pare. Может быть, это временные границы, границы на сегодня? А в другое время другой певец установит их где-то другом месте... Во всяком случае, в этом нельзя быть уверенным, пока такой певец не появится, как это обычно, хотя и не обязательно, бывает в одной из известных гхаран. Тогда-то вы и убеждаетесь, что нет пределов возможностям раги, что её глубины бездонны. В растерянности, не веря себе, вы обнаруживаете, что рага, которая пелась, как вы до сих пор представляли, на пределе ее возможностей, была на самом деле едва лишь приоткрыта. Откуда ни возьмись, явился незнакомец, который заставил вас почувствовать, что parи, которые вы слушаете всю жизнь, только лишь рождаются для вашего музыкального опыта. Вот они перед вами - звучащие совершенно по-новому, с новыми улицами, сказочными ответвлениями от них в неожиданных направлениях; со звуковыми завитками, сверкающими так завораживающе, что это и не представлялось возможным. И дело не в том, что другие музыканты, которых вы раньше слышали, были хуже, чем этот. Нет, вопрос более глубок и состоит не в том, что хуже и что лучше. Просто раги могут идти разными путями, исходить из разных источников, могут рождаться заново в душе и исполнении именно этого человека, о существовании которого вы раньше и не подозревали. Когда Фаняз Хан появился на индийском музыкальном горизонте со своим дотоле необычным - прямым, мужественно звучащим, откровенным говорящим голосом - и с отчетливо своей манерой исполнения par, все пытались объяснить его искусство принадлежностью к Агра гхаране, и это некоторым образом напоминало утверждение, что свет состоит из волн. Такие вот фразы создают иллюзию того, что природа света вам известна. Агра гхарана - это ярлык, а сам Фаняз был непостижимым явлением. Ярлык заставляет думать, что его искусство - нечто несущественное, то есть заключается и обученности, стиле, даровании. Но удивительный факт: в этой гхаране не было, кажется, никого, кто пел бы так же и так же осуществил бы живую связь между пением и своим временем. Никто не задавался вопросом, почему это так. Те, кто слышал его, пытались подражать его манере пения, его голосу и технике, или в некоторых случаях имитировали его исполнение песен и par, используя непосредственные его указания, производили просто хорошую музыку, умелую, воздействующую на слушателей, неплохую для музыкального вечера. Но это не было тем духовным прозрением и вдохновенным проникновением в музыку, как у Фаняза, когда он брал для исполнения даже такие простые и, казалось бы, полностью «исчерпавшие» себя раги, как «Бхупали» или «Джаунпури», или «Джайджайванти», и, поднимая значение свары и раги на новую высоту, переворачивал их, представлял их в новом, в высшей степени необычном свете. Так было и с Гулямом Али Ханом. Со своим звучащим по-новому лирическим баритоном, с набором волнующих кристальных звучаний он прямо-таки вспыхнул на индийском небосклоне, и известные, paги родились вновь и в течение нескольких лет жили яркой жизнью. Новая «Дарбари», другая «Кальян», «Камод», что засверкала, как люстра в бальном зале, по-новому отчеканенная «Джайджайванти», приобретшая величественность и поэтичность Гималаев. Начали появляться фольклорные интонации, пробивавшиеся сквозь ткань знакомых par, что-то сельское, овеянное ветром, просочилось в «Кхамаджи»; «Бхайрави» вышла на простор из своего традиционного укромного уголка во внутренних покоях, а «Пахади» обрела свойство внушать трепет, охватывающий нас в безлюдных местах. Все стали называть это школой (гхараной) Патиалы. Но в этой гхаране были и другие певцы - и до и после него, - а его голос и дух были неповторимы, и никто не мог убедительно воспроизвести их. Композиции пелись так же, те же тараны возникали снова и снова, но той силы и того проникновения в музыку, того серебристого вечернего света, отражавшегося в его рагах, не было. Никто не знал, откуда шёл этот свет, даже члены его гхараны. Представьте себе, что гхарана - это сосуд, содержащий некую жидкость, так сказать, насыщенный раствор усилии, таланта, вдохновения, передаваемых по наследству внутри одной семьи. Раствор этот нагревается благодаря целеустремленной страсти, потрясающему труду, как правило, одного из её членов, который в процессе кипения и испарения раствора выходит и необъятный мир музыки за пределами гхараны. Именно тогда гхарана приобщается к этому истинному миру музыки. Несомненно, что, музыкант, вышедший за пределы психофизической оболочки гхараны, обладает всеми качествами последний, но эти качества уже другие по своему существу. Как пар из кипящей жидкости не является более этой жидкостью и не может в прямом смысле войти в неё обратно, так и упомянутый музыкант в некотором роде не принадлежит уже гхаране. Он - свободен, и гхарана, таким образом, является средством его освобождения. Тот гуру, который осознает это, активно помогает своему ученику добиться такого освобождения, снабжая его бесценным сокровищем своего собственного опыта, практики, мироощущения и любви, так что ученик может взлететь к таинственным высотам искусства, откуда ничто не возвращается к своему прежнему состоянию. Те же, что остаются внизу, в растворе гхаране, братья и сёстры освободившегося, овладевают новыми открывшимися им прозрениями и выполняют очень важную функцию: они поддерживают насыщенность и потенцию раствора ради его внезапного закипання в результате усилий какого-либо другого члена гхараны. Для гхараны весьма важно помнить, что её члены не могут обрести качества того, кто освободился, но они не должны бросать свое призвание из-за того, что их минуют богатство и слава. Таким образом, гхарана, или, иначе говоря, система гуру - шишья парампара, жизненно важный механизм, который поддерживает в одном месте и в одной группе людей, объединённых обычно родственными узами, определённый уровень таланта и труда, нужный для того, чтобы некто внутри гхараны (или за её пределами) использовал накопленные ею возможности силы как средство выхода из гхараны и системы парампара в открытый мир прозрений и творчества. Не знать этого - значит не знать того, как возникла наша музыка и как она жила и выжила в течение последнего тысячелетия.
Учеба и перевоплощение
В предыдущей главе мы рассматривали систему парампара, которая, как мы выяснили, породила нечто большее, чем просто мастерство. Мы также выяснили, что в нашей культуре обучение музыке есть процесс скорее трансформации, нежели обучения как такового. Мы обнаружили, что в нашей музыке исполнитель находится в особом к ней отношении - именно он наиболее важен, единствен, неповторим. Таким образом, это отношение ближе к отношению Бетховена к своему 5-му концерту или Стравинского к «Весне священной», нежели Раффи Петросяна (Французский пианист, известный во многих странах по своим гастрольным выступлениям; неоднократно бывал и у нас - Примеч.пер.) к «Танцу с саблями» или Сергея Кусевицкого к «Траурному маршу» из «Кольца нибелунга».Чем озабочен европеец, когда он подыскивает себе учителя музыки - скрипки или композиции? Тем, насколько знающим учитель окажется: знает ли он старую и новейшую музыку, добаховскую и после Стравинского, насколько он, сведущ в гармонии и инструментовке, в генерал-басе и чтении партитур, в регистрах органа, в анализе форм, в фугах - строгих и свободных, в греческих ладах и грегорианских хоралах, в джазовых ритмах. Как счастлив ученик, когда оказывается, что учитель знает всё. Теперь представьте себе одного из нас, идущего учиться музыке у Фаняз Хана. Будем ли мы озабочены тем, умеет ли наш учитель правильно произносить слова? Или, того меньше, читал ли он «Сангита макаранда» или знает ли он о существовании «Сангит рага кальпадрума»? Мы направляемся к учителю не затем, чтобы узнать всё о музыке, а главным образом затем, чтобы испытать прикосновение его духа и с его помощью преобразить себя соответственно настрою нашей музыки. И нам совершенно все равно, занимается ли наш учитель исследованиями в области музыки и знает ли он этимологию слова «трель» или «глиссандо». Причина этого не в том, что мы отличаемся от других людей; просто наша музыка такова. Если мы покупаем какой-нибудь товар, то нас, конечно, будут интересовать все вопросы, касающиеся его ценности и стоимости. Но когда мы стремимся к прекрасному, к прозрениям, проникновению в суть вещей, то оставляем, естественно, все наши прочие соображения там, где им и надлежит быть - на улице, за порогом. Разница здесь понятна всякому. Причина столь своеобразного взаимоотношения учителя и ученика и уникальность положения того, кто постигает мир индийской музыки, лежит в природе раги. Рага произошла из человеческого голоса, и в тех случаях, когда он а играется, а не поется, ее интонация, звуковой диапазон, фразировка имитируют человеческую речь и свойства человеческого голоса. Лучший исполнитель-инструменталист всё-таки тот, кто может заставить свой инструмент почти говорить и петь. Это возможно благодаря тому, что индийский звукоряд состоит не из звуков, но из свары. Эту разницу обычно не понимают, и слово «свара» употребляется без разбора для обозначения звуков гаммы. Происходит это потому, что в других языках нет ни слова, ни понятия, которые могли бы описать свару. В чем же отличие свары от звука? Звук - явление внешнее. Его можно произвести, ударив два металлических предмета друг о друга, дёрнув струну или проведя по ней пучком натянутых конских волос, можно дуть в трубку с отверстиями, ударять палочкой по растянутой коже или глиняному сосуду или произвести звук сотней других механических способов. Музыкальным звуком является только часть определенного диапазона частот на калиброванной музыкальной шкале. Все, что нужно для его получения, это частота колебаний в определенных пределах. Свара, в отличие от этого, есть часть живого человеческого высказывания. Она имеет частоту колебаний музыкального звука, но только человеческий голос лучше всего может её воспроизвести. С помощью инструмента преобразовать звуки, которые он естественно производит, значительно труднее. Умением сделать это определяется искусность индийского инструменталиста, когда оказывается возможным увеличить содержание свары в звуках до такой степени, что инструмент становится как бы продолжением музыканта. Всё исполнение индийской музыки заключается прежде всего в создании из звуков свары для того, чтобы раги стали тем, чем они должны быть. Слово «свара» - санскритское. Если мы попытаемся разбить его на значимые слоги, мы получим: «сва» - «сам; себя» и «ра» - «давать, предлагать». Не имеет значения, позволяет ли санскрит расчленить слово таким образом. Важно то, что для музыканта произвести свару значит иметь возможность «передать» себя, свою сущность посредством звуков. Без этого музыкальный звук - просто звук, который приятен. В этом и секрет раги, сделанной из материала свары: обнаруживание сущности, мерцающей в звуках подобно язычку пламени, вспыхивающему в глубинах александрита. Есть пластмасса, стекло, камни краснее, чем рубин, или синее, чем сапфир, но лишь этот спрятанный блеск, этот язычок холодного огня делает камень драгоценным и самобытным. То же самое и с музыкой. Можно хорошо владеть голосом пли инструментом, понимать рагу, но все это - пластмасса или стекло, если нет того внутреннего огня, игры соета, игры духа, которые и составляют неумирающую суть человека. Как вы думаете, почему записи покойного К.Л.Сайгала, все его хори, газели, бхаджаны все еще находятся среди бестселлеров нашей звукозаписи - спустя двадцать пять лет после кончины самого певца? Почему его голос все еще преследует вас, хотя много лет прошло с тех пор, как он затих? Не потому, что Сайгал был теоретиком музыки, не потому, что он имел общепринятое классическое музыкальное образование, не потому, что он хорошо владел рагой или техническими приемами. Когда он пел, до слушателя доходила его сущность - вещь более значительная, чем его знание раги и её техники. Его звуки в одни прекрасный момент стали сварой и его свары содержали в себе зачатки всех par. Когда он пел, вы не думали об искусстве, вы были очарованы, все ваши критические способности бездействовали, и вы ждали лишь его выражения тоски, его понимания сокровенных токов жизни. Все это делала свара – не рага, не композиция, не Р.Ч. Борал, Панкадж Муллик, Хемчанд Пракаш или Наушад. Это был Кундан Лал Сайгал, свара, вышедшая из глубин его существа. Можно ли научиться владению сварой? Во всяком случае, примечательно то, что невозможно петь, не раскрывая себя хотя бы в небольшой степени. Никто не может произвести звук, совершенно лишённый свары. В голосах маленьких детей, прежде чем их начнут учить музыке, свара содержится часто в большой степени, но, правда, стандартные школьные программы, известные своей насыщенностью, начисто выбивают свару из детских голосов, так что позднее приводится скрупулезно восстанавливать то, что было утеряно. Для того, чтобы постепенно увеличивать содержание свары в звуках, не обязательно обладать хорошим голосом. Нужнее тонкий слух. Вокальные качества голоса гораздо менее важны, чем это принято думать. Ученику следует - разумом и чувством - осознать значение свары и её отличие от музыкального звука. В противоположность большинству приёмов тренировки голоса, которые включают различные виды гамм для придания ему устойчивости и ровности, цель работы над сварой заключается не в том, чтобы развить и усовершенствовать его регистры, тембр, силу, гибкость, а также контроль над дыханием. Ни одни из этих пунктов не ставится целью, хотя все они достигаются в процессе поисков свары. Результатом приближения к сваре является обнажение голоса до основных его составляющих, подобно тому как часовщик, чтобы прочистить часы, разбирает механизм до основания. Затем голос перестраивается и собирается воедино. Процесс такого перевоплощения носит психофизический характер не имеет отношения к упражнениям или, скажем, логическим позам. Он не может быть назван вполне механическим, хотя физический голос - его материальная основа, а разум - его движитель и катализатор. Он никогда не завершается, поскольку, будучи наполовину физическим, он вплоть до конца жизни человека развивается и созревает, как и сам человек. Пока идут поиски свары, достижение которой является непременной целью этого процесса, постепенно усиливается и его понимание как прочувствованного опыта. Индийское музыкальное образование формально разделяется на стадии, соответствующие хорошо известным индуистским стадиям жизни. Это шайшава - детство, брахмачарья - период ученичества, грахастха - жизнь домохозяина, санияса - стадия отрешения от мира. Во время шайшава музыкальное окружение ребенка - это гудение тампуры, звуки упражняющихся и поющих голосов. Музыка в это время воспринимается неосознанно, во время сна и игры. Дитя подражает голосам взрослых и свободно воспроизводит песни, которые слышит, колыбельные, которые ему поют. Затем начинается период брахмачарья. По времени он может совпадать с общим периодом брахмачарья, в котором столь большое внимание уделяется воспитанию сдержанности, почитанию гуру; с точки же зрения обучения музыке этот период означает, что всё это время в работе над звуком не допускается никаких выражений чувств или настроений. Это делается сознательно как существенно важная стадия процесса создания свары. Звуки должны воспроизводиться по одному, медленно и подолгу, безо всяких украшений и фиоритур. Существуют рекомендации к таким упражнениям. Ученик должен медитировать над каждым звуком. Постепенно, с месяцами или даже с годами, он с радостным волнением обнаружит, что звуки вполне самостоятельны, совершенно не связано с другими. Не украшенные какими-либо гамака или фиоритурами, они трепещут и эмоционально оживают. То, что было правильным, но инертным звуком, остается правильным, но начинает двигаться, «открывает глаза». Этот переломный момент нуждается в глубоком осознании его механизма. Жесты рук, выражение лица, интонации голоса, его повышения и понижения, модуляции - все это часть человеческого общения. Все люди пользуются ими время от времени - и дикарь в джунглях, и профессор ядерной физики. Одни жесты присущи ораторам, другие годны для сцены, третьи - для интимного разговора. Во время речи люди способны переходить от одного вида общения к другому, частично осознавая их характер. Во всяком случае, легко обнаружить, что между жестами, выражениями лица и значением произносимых слов существует определенная связь. Чем меньше передают слова, тем больше нужда в других средствах. В индийской музыке - если упражнениями и размышлением была достигнута свара - возникают четыре уровня значения. Это - в основном – сама свара, значение слов, если они есть, затем - paга, состоящая, образно говору, из музыкальных жестов и мимики (которыми являются гамака), и украшения раги - характерные для каждой из них комбинации звуков, их последовательность. Все это обладает определённым выразительным значением, распределение которого по этим составляющим обнаруживает искусность и степень мастерства артиста. Если говорящий использует слишком много жестов, гримас, движений, мы определяем это как существенный недостаток его натуры, как неумение общаться. Таким же образом возможности музыканта, узнаются по его умению применять гамака и фиоритуры возможно более скупо. Он в этом случае способен передать основную часть своего высказывания в сваре. Короче говоря, он должен уметь создавать бхава с минимальным использованием различных элементов гамака. Выражение лица, жесты, изменение голоса, как правило, неосознанны, и говорящий использует их в той степени, в какой он чувствует несоответствие слов тем ощущениям, которые он хочет передать. Для музыканта же степень, в какой его свара наполнена значением, и является той степенью, в которой он может использовать свою технику в pare и тала убедительно и с силой. Таким образом, в индийской музыке достижение свары есть цель особая. Ученик должен осознать это прежде, чем первый отблеск возникающей свары заставит его обрадоваться той перемене, которая появляется в его музыкальном восприятии. Он должен знать, что это - не простой успех его упражнений, это скорее перерождение. Он смог обнажить свой голос до основания и теперь строит его заново. Это именно, в некотором смысле, перерождение, наподобие того, как гусеница в свое время превращается в яркую бабочку. Старый голос, естественный голос, который звучал так хорошо перед началом трудных поисков, умер, не существует более, как и гусеница, и на его месте возникло нечто новое, незнакомое, с новыми возможностями. Ученик знает, что-то, что он зовет теперь своим голосом, не есть его старый, ставший лишь более гибким, выразительным, совершенным. Это - новый голос. Как бабочка не есть усовершенствованная гусеница, так и это - новое рождение. Теперь возможны первые проблески понимания разницы между звуком и сварой. Для человека, поющего определенный звук, положение этого звука в звукоряде - лезвие бритвы, столь узкое, что он, словно канатоходец, должен, образно говоря, держать руки раскинутыми в стороны и балансировать всем телом, чтобы не сорваться со звука. Для певца балансировкой подобного рода является неосознанное пользование бессмысленными гамака и пристрастие к фиоритурам. Когда же ученик занимается тем, что соответствует стадии брахмачарья, он учится стоять на звуке незыблемо, как скала, и он способен двигаться, не тратя энергии на сохранение равновесия; бхава тогда становится назначением того, что он хочет выразить, результатом ясного утверждения смысла. В таком пенни сразу заметна замечательная экономия средств и техники, прямота и простота высказывания, единство чувства и формы. Чтобы держать звук, исполнитель здесь не нуждается ни в гамака и быстрых пассажах самих по себе, ни в трюках, ни в демонстрации техники и искусности, гибкости и диапазона голоса, он может расслабиться на звуке и магическими ходами спокойно проникать внутрь своей раги, высказывая все то, что хочет сказать. Музыкальный брахмачарья делает свои звуки просторными. Он обнаруживает, что каждый звук вместо узкого и опасного подвесного мостика стал широкой площадкой, на которой он находит чудесное отдохновение и желанную цель. Но это еще не все. С помощью этого метода некоторые побочные изменения происходят в самом подходе музыканта к своему искусству. Тренировка непосредственно порождает музыкальные идеи, которые частично суть ощущения и эмоции. Исполнителю не нужно их искать, чтобы приспособить к музыкальной фразе. Его чувства автоматически находят подходящее музыкальное одеяние. Техника тренировки в таком случае основана не на гаммах, а на звуках. Продолжая поиски свары, он обнаруживает, что самые тонкие оттенки чувства немедленно воздействуют на производимую им свару, изменяя её качество и её оттенки без его усилия. Именно этот момент музыкальных занятий означает, что ученик вошёл и таинственное царство свары и теперь может, двинуться к следующей стадии, грихастха, где он познает рагу. Стадия брахмачарья в музыке - самый важный, неизгладимый опыт в процессе роста человека изменений, происходящих с ним как в духовной, так и в чисто вокальной сферах, и никто не получает этого опыта без того, чтобы глубокие изменения не произошли в его взгляде на себя и окружающий мир. Явления этого мира часто кажутся стремящемуся к сваре состоящими и заговоре с тем, чтобы помешать ему добиться цели. Его тело играет с ним разные шутки, подавай ему ложные надежды и затем наполняя его дни отчаянием. Он усовершенствуется в течение какого-то времени, но затем вдруг не только останавливается, но соскальзывает вниз, и результаты его занятий от недели к неделе ухудшаются. Всё это делает годы ученичества как бы тиглем, в котором выплавляется своеобразная сталь характера. Долгим одиноким путем представляется эта стадия брахмачарья, и лишь немногие, самые крепкие сердцем, выживают, чтобы пройти весь круг обучения и достичь земли обетованной. Большинство учеников слишком торопятся к цели, не обладают достаточным терпением, чтобы следить за постепенными изменениями, происходящими в них. Они попадают на обочину и никогда не обнаружат дороги к сваре. Они начинают учить parи, овладевают техникой исполнения, ослепительной внртуозностью, впечатляющими масштабами и силой, блестящей подвижностью - все это интересно само по себе, но без магии свары - никчемно. Нужно помнить, что никто, по существу, не может помочь ученику на его пути. Для него не существует карт. Ученик все должен делать сам и быть убежденным в своей самостоятельности. Он сам должен знать, что без свары в индийской музыке ничего нет, и ему не нужно об этом напоминать. Он должен быть уверен, что ничто не может заменить свару, равно как ничто не может заменить пути к ней и те неуловимые превращения, которые она производит - ни богатство, ни власть, ни успех у публики, каким бы опьяняющим он ни был. Даже гуру не может помочь ученику, хотя он и находится рядом с ним в периоды кризисов, помогая ему уяснить удивительные превращения, происходящие в его музыкальном видении и в его голосовых возможностях. Стоит ли удивляться тому, что в каждом поколении лишь немногие обременяют себя упомянутым аспектом нашей музыки, тогда как легко удовлетвориться всем тем, что нетрудно иметь, даже если это всего лишь диплом, полученный в результате дрянных экзаменов - трех письменных и одного устного. Шастры утверждают, что внутри каждого звука, как раз посередине его, находится маленькая дверь и за ней - святилище, где обитает бог, покровитель этого звука. Ученик должен эту дверь отпереть и войти в неё. Выдумка? Да, - но лишь те, кто вставал на этот путь и прошёл по нему хоть немного, знают, что такое описание имеет основание - будь оно религиозное, геометрическое или физическое. Если эту аллегорию понимать как выражение попытки пробить путь внутрь звука, в его структуру, как движение в глубь звукоряда, а не вдоль него, то она означает лишь необычный характер упражнений, только и всего. Примет ли ученик эту аллегорию достаточно серьезно, если он научится хорошо владеть звуками и петь раги, зависит от нескольких факторов, ни один из которых не имеет ничего общего с характером нашей музыки. Стадию брахмачарья в музыке называют часто садхана. Исполнение раги не садхана, садхана – работа над сварой. После же овладения сварой ученик входит в стадию грихастха, когда он начинает учить раги, технику лайя, учится петь различные композиции, начинает выступать публично и этим зарабатывать себе на жизнь. В старости начинается стадия саннияса, когда певец, проведший жизнь в садхане и исполнительской деятельности, прекращает выступления, поёт только бхаджаны и учит своих учеников, наставляет их на путь. Но работа над сварой никогда в действительности не прекращается. Покойный Бад Гулям Али Хан продолжал заниматься ею даже тогда, когда с ним случился удар. Он часто говорил, что прекратить петь означает для него умереть прежде, чем наступит физическая смерть. Значит, музыка и была его жизнью, а не просто занятием, карьерой, способом заработать деньги. Его жизнь давно пошла по дороге свары, а такие люди ни делают различия между пением и жизнью. Для них слово садхана есть синоним слова жизнь.
Роль тампуры
В предыдущей главе мы рассматривали представления о стадии брахмачарья в связи с музыкальным обучением. Мы также рассматривали наиболее важный момент всех усилий и безоговорочной преданности делу, который в нашей культуре именуется садхана. Садхана - чрезвычайно своеобразное понятие; ничего подобного в других языках не найдешь. Это не занятия в обычном смысле слова, не механическое, например, повторение гамм до тех пор, пока пальцы не станут лёгкими и точными. Это больше чем занятия, потому что это понятие включает в себя время, когда ученик не занимается. Садхана некоторым особым образом взывает к разуму. Она требует такого ума, который бы неотступно размышлял над тонкостями и множеством значений свары и раги, над чудесными гранями их взаимоотношений. Это самое существенное условие садханы. Одному богу ведомо, как иногда безжалостны к себе музыканты в занятиях, и часто лишь количеством часов они измеряют свои усилия. Но слишком часто эти занятия остаются всего лишь физическими упражнениями и редко перерастают в садхану. Для музыкальной садханы ум должен ощутить свару и множество её связей с рагой исключительно личным, субъективным образом, глубоко прочувствовать их природу и эмоционально её воспринять. Люди так много говорят о том, что они знают о музыке, что у них не остается возможности почувствовать её. Такие люди могут только заниматься музыкой, но редко они способны на самозабвение для того, чтобы достичь садханы. Интенсивное, почти экстатическое наслаждение сварой главная характеристика человека, способного к caдхане. Если бы только занятиями и знаниями можно было создать Гуляма Али Хана, Кумара Ганхарву или Чембаи, в каждом поколении такие, как они, насчитывались бы тысячами. В самом деле, это было бы вполне возможно - уровень занятии и знаний, даваемых в индийских музыкальных школах, весьма высок. Но этого не случается, что и доказывают нам постоянно хорошо известные гхараны. Ведь нет сомнения, что и знания, и подготовку приобрести гораздо легче, нежели садхану. Недостаточно просто любить музыку. Необходимо хорошо понимать тот психофизический механизм в человеке, который производит музыку и способен - в то время как музыкант постигает тайны искусства - впитывать в себя элементы человеческой сущности, которые вспыхивают в исполнении его собственном и других. Все это не имеет отношения к тяжелой работе музыканта, это возникает в результате понимания им сути дела. Если оно существует, то можно стремиться к правильным вещам в музыке, следовать своим прозрениям, как леопард преследует свою жертву. И тогда возможно возникновение садханы. Нельзя, пренебрегая упомянутыми стремлениями, достичь истины в индийской музыке. Но прежде, чем мы действительно сумеем проникнуть в подлинную природу садханы, и для того, чтобы стало яснее, что именно мы вкладываем в это понятие, необходимо рассмотреть одно вспомогательное средство, жизненно важное для достижения садханы. Это тампура. Как ни странно это может показаться всем тем, кто не в состоянии почувствовать пробуждение духа в музыке, именно тампура играет ключевую роль в страстном стремлении к садхане. Именно этот инструмент помогает ученику преодолевать кризисы. Тот, кто обретает хоть крупицу садханы, научается растворяться в звуках тампуры и считать их символом глубочайших жизненных тайн. Тампура может стать источником, питающим чувства, и подмогой в деле сосредоточения внимания на глубинах свары и раги, давая ученику понять громадные музыкальные творческие возможности и тонкость человеческого разума. Просто необходимо исследовать истинное значение этого инструмента в нашей музыке, чтобы понять значение раги. Без этого инструмента все ваши усилия будут подобны путешествию по пустыне без достаточного запаса воды или пересечению Атлантического океана без лодки. Для музыкально одаренного человека понять это нетрудно. Попросите кого-нибудь, если не можете сами, воспроизвести звук на тампуре. Вслушайтесь внимательно в её звучание, приблизив инструмент к уху. Попытайтесь осмыслить этот звук, прочувствовать его, обратите внимание на его музыкальную плоть, на его отголоски резонанс, его струение и бесформенность. Заметьте, что стоит этому звуку начаться, он лишается начала и конца. Он не имеет частей, и любой момент есть и начало, и середина, и конец его. В самом деле, нетрудно заметить, что звук этот пребывает в состоянии постоянного прихода и ухода. Вспомните, что во время занятий вы будете вслушиваться в этот звук часами, и вскоре, как это нетрудно вообразить, вы сможете отключиться от всего, что вас окружают, и даже от собственных мыслей. Вообразите еще, что после нескольких месяцев работы над тонами звукоряда, возникнет возможность нафантазировать самые причудливые связи между звуками, которые, выпоете, и звучанием тампуры. Не подумаете ли вы, например, о том, что каждый звук, который, вы поёте, погружается в озеро струящегося звука, обволакивающего вас, и в котором вы пребываете долго, выплывая на поверхность лишь за глотком воздуха? Можете вы себе представить, что тампура откликается на звуки, которые вы производите, обогащая их, расцвечивая, наполняя их сотнями разных значений, так что каждый звук выглядит созданным заново, и его восприятие сопровождается болью, экстатическим постижением какого-то не вполне выявленного смысла? Представьте себе вот такое живое, одушевленное отношение к инструменту; привыкнув к нему, сливаясь с ним в восхитительном унисоне, вы можете обогатить каждый ваш звук сладостной красотой. И в дни неудач, когда все кажется серым и скучным, когда дух ваш бездействует, вы можете снять внутреннее напряжение, утешить душу обращением к текучему звуку тампуры. Не правда ли, чуть позже вы осознаете, что и ваш голос, и ваш дух оживают вновь, а тампура действует на вашу душу, как бальзам? Возможно, пока вы еще так не чувствуете, но длительное ежедневное общение с тампурой сделает постепенно вполне вероятной вашу глубокую, можно сказать, мистическую связь с этим удивительным инструментом. Уяснение его назначения и роли совершенно необходимо для обучения музыке. Говорят, что несколько лет назад покойного Фаняза Хана спросили: является ли тампура музыкальным инструментом. Ответить на такой вопрос простым «да» должно быть трудно. Ведь тампура - это больше чем инструмент. Когда Фаняз Хан пел, он использовал четыре тампуры, так же как это делал Гулям Али Хан. И если один из молодых музыкантов - Кумар Гандхарва - использует две, то нет сомнения в том, что он наполняет весь-зал их звучанием, словно в его распоряжении целая их группа. Между тем это очень незаметный инструмент, скромный, внешне непривлекательный, теряющийся где-то на заднем плане; однако, несмотря на его непритязательность, он всегда несомненно слышен и ни в коем случае не пропадает. Тампура является одним из старейших классических инструментов Индии и играет огромную роль в воспитании музыканта. Та или иная разновидность его использовалась традицией с незапамятных времен. Уже сама настройка его требует изощренного тонкого слуха, который удавалось развить в течение жизни лишь немногим, а способность настроить его совершенно - признак музыкальной одаренности высокого класса. Здесь дело не в том, чтобы просто обладать искусством приблизить вибрацию струн к определенной частоте. Как всякий человек имеет свою осанку, посадку головы, положение плеч, так и в настройке тампуры любопытным образом присутствует какой-то личностный оттенок, который меняется, когда кто-то другой настраивает её, словно происходит сложение или вычитание из нее каких-то элементов. Каждый музыкант знает, что прежде, чем он сможет пропеть рагу, он должен достаточно глубоко её прочувствовать. И не пение дает ему ощущение раги, а инструмент, который подготавливает его чувства, предлагает ему тот материал нежности, печали, восторга, из которого делаются раги. В звуках тампуры дремлют, еще не рождённые, все раги индийской музыки и ждут освобождения из темницы, состоящей из тыквы-резонатора, дерева и металлических струн. Настройте тампуру в сумерках, когда печальные тени протягиваются за окнами, - годхули санскритской литературы - и инструмент призовет вас спеть «Яман», «Кальян» или «Шри». Его звук будет обволакивать вас, как кисеей, и петь голосом сирены рагу, на которую вы неосознанно его настроили. Только те, кто годами вслушивался в звучание тампуры, могут оценить возможности этого инструмента. Прекрасно настроенная тампура моментально расстраивается, если её поместить вместе с иначе настроенными инструментами. Она, словно принцесса, нуждается в ежедневном внимании и ласке. Подойдите к тампуре после месячного перерыва, настройте её хорошо, послушайте её звук, попытайтесь решить, какую рагу вы хотите спеть, и вы поймете, что тампура, образно говоря, повернулась, к вам спиной. И она останется такой до тех пор, пока вы не завоюете вновь её преданность. Взаимоотношения певца и тампуры с годами превращаются во что-то не поддающееся определению, в нечто, скорее всего, неземное, духовное. Доводилось ли вам видеть, как настраивает тампуру Кумар Гандхарва? Вот он разговаривает, смеется, но затем берёт инструмент, начинает его настраивать, и его глаза перестают видеть окружающее, их взор теряется в далёких мирах звука тампуры. И в то время, как магия тампуры обволакивает его своим покрывалом, раги начинают стучаться в дверь его сознания. Вскоре он сливается с какой-нибудь рагой и исчезает, как бы закрывая за собой эту дверь. Теперь он не возвратится. Тампура унесла его на крыльях духа и властвует над ним в течение нескольких следующих часов. С началом музыкальных занятий вы обнаруживаете также еще одну функцию тампуры. Она - единственное средство дать вам забвение; как воды Леты, её звук прощает вам прошлое, уничтожает ваше одиночество, возвращает вам сущность вашего бытия, так что вы можете петь из самой сердцевины вашей личности. Стоит только её звуку проникнуть в ваше сознание, все остальное кажется не имеющим значения. А на вопрос, заданный Фаняз Хану, он, говорят, ответил: «Нет, это не музыкальный инструмент, это всего лишь моя мать». Достоверно это или нет, - во всяком случае, многозначительно.
Переживание раги
Теперь, когда мы имеем некоторое представление о природе и содержании свары и знаем, хотя бы приблизительно, что такое садхана, можно идти дальше - к pare. Нам, однако, придётся неоднократно возвращаться к сваре, поскольку осознание и переживание её не только открывает путь к pare, но и делает ученика способным к полному восприятию всех par. Звукоряд, который не был трансформирован в свару, всего лишь абстрактная схема - будь то лад наподобие мажора и минора западной музыки или тхата и мелакарта индийской. Это - просто несколько нот, из которых может быть сделана рага. Отсюда нетрудно понять, почему невозможно сыграть рагу на рояле или гармонике: музыкальный инструмент с фиксированными звуками не в состоянии произвести свару, а, следовательно, и рагу. Он может воспроизвести тоны раги, близкую имитацию раги, но не подлинную вещь. В западной музыке звук всегда один и тот же. Ля, до-диез, ре-бемоль, написанные на бумаге или исполняемые, звучат одинаково в любом произведении, будь то Моцарт, Бах, баллада Изаи или песня из кинофильма. Но в индийской музыке «ми-бемоль», или, вернее, комаль га, - это один звук в «Кафи», другой в «Дарбари» и опять-таки другой в «Багешри». Их качественное различие невозможно выразить на бумаге, потому что они - свары и никогда не бывают одними и теми же дважды. Они воспринимаются слухом и одновременно переживаются как нечто новое и неповторимое. Это свойство достигается благодаря сваре, именно она воплощает в себе определенный момент времени, и чтобы повторить эти звуки точно такими же еще раз, надо возвратить этот момент вновь. Все характеристики свары присущи и pare. Только раги имеют добавочные сложности, и потому лишь после постижения свары, интуитивного и физического, наступает время учиться pare. Существуют определенные правила построения раги, определенное число исходных звуков - пять, шесть или семь, нисходящие и восходящие ходы, некоторые характерные приемы развития, главные звуки, симметрия. Все это может быть названо правилами в широком смысле слова, но не в таком, каком мы в крикете называем правилом запрещение, отбивающему игроку останавливать мяч, если его ноги загораживают спицы ворот. Это не те правила, знания и выполнения которых достаточно, чтобы знать рагу. Так называемые правила и предписания раги на самом деле являются некоторыми характеристиками её особости, просто легко узнаваемыми чертами, как нос Сирано или походка Чаплина. Но её душа помещается в певце. Возможно произвести pary, придерживаясь всех правил, по, скорее всего, это будет лишь замечательная схема раги, только и всего. Прости правильно исполненная рага относится к pare подразумеваемой, как искусно орнаментированноё, отпечатанное меню к обеду, который оно описывает. Причина, почему рага не может быть создано просто выполнением предписаний, заключается в том, что она - дитя момента. Она - живой организм, и её основными признаками являются не формы и пропорции, а её жизнь. Не в её природе воспоминания и ностальгия по прошлому или зыбкое предчувствие будущего, и поэтому слушатель должен быть очень внимателен. Малейшее отвлечение - и пропущен момент откровения. (Вспомним евангельскую притчу о девах, державших светильники наготове в ожидании прихода жениха). Симфония или концерт могут быть вершинами красоты и смысла, но это - вещи законченные, сделанные, завершенные. Как па в танце, их можно предсказать. В pare - не так. В pare нет завершенности, ибо ничто не закончено. Она всегда, как сама жизнь, находится в состоянии становления, вечного превращения, изменения. Она вытекает из настоящего и остается в настоящем. У нее нет прошлого, и она не может пройти один и тот же путь дважды. Она не может быть, как статуя или картина, установлена или повешена. Как и звучание тампуры, на фоне которого она рождается, она не имеет ни начала, ни конца. Ее окончание всегда - временно. В этом одна из причин того, что она, просто чтобы существовать, должна быть лишена, как и сама жизнь, всяких застывших моментов. И правила её должны быть трансформированы в некий единственный в своем роде, неповторимый внутренний порядок. Отсюда вытекает невозможность сочинить или придумать рагу. Ее нужно открыть - ибо раги пребывают в подсознании человечества и ждут музыканта творца, знающего существо свары, который поднимет их ото сна и вызовет к жизни. К жизни - в этом суть дела. Даже на знакомые раги ежедневно совершаются покушения музыкантами, лишенными дара жизни, а насколько более разрушительно, когда такие убийцы берутся за создание новых par! Попытайтесь-ка поэкспериментировать с рагами. Просто из любви к новизне: убрать один звук, прибавить другой, соединить две раги - ваша рага умрёт у вас на губах, превратится в крошево, когда вы будете протаскивать ее сквозь узкие ходы вашего ума. Мы должны помнить, что единственная вещь, на владение которой претендует рага, это - жизнь музыканта, а исключительная чистота его существа - это то, что убыстряет рождение раги. Удачная фраза, слишком сложный пассаж сами по себе бесполезны. Тьягараджа, Тансен, Мирабаи, святые певцы - все они жили, погруженные в океан свары, и стремились к божественному, эстетически ощущая биение жизни. Их композиции продолжают жить не содержанием их текстов, а импульсом жизни, заложенным в их рагах. Все это следует иметь в виду прежде, чем начнётся обучение pare. Вы начинаете с рабского подражания учителю. Если вы уже обрели необходимые начальные навыки в сваре, не имеет значения, является ли ваш учитель концертирующим музыкантом. При кипячении жидкости вам нужен сосуд но главное в конечном счете - температура пламени и время, нужное на беспрерывное нагревание. Всё это не имеет отношения к учителю, это-проблема ученика. Вам же нужен учитель, который знает тайны кризисного и болезненного состояния перевоплощения и сможет подбодрить ученика, поддержать его старания и веру в свои силы, пройти с ним весь путь, любя, жестоко дисциплинируя его и сочувствуя ему. Любой мудрый, учитель, достойный этого имени, а не обыкновенный поденщик, слишком хорошо это знает, и он ожидает от вас того, что вы проделаете ваш собственный путь самостоятельно. Процесс обучения на раннем этапе состоит, как говорилось выше, в копировании учителя - звук за звуком, фраза за фразой, воспроизводя один за другим каждый «квадратный дюйм» раги; законченные сами по себе, они образуют элементы мозаики, которая собирается без какого-либо смелого намерения ввести новый оттенок краски. Многие часы сосредоточенного всматривания о собственную натуру с тем, чтобы осознать смысл paги, постепенно напитают приносить ученику своеобразное удовлетворение, зажигают в нем огонь жизни, который, в сущности, и есть материал раги. Это происходит благодаря работе над сварой, которая и привносит в звуки этот извлеченный из вашей садханы огонь, льющийся затем огненными струями в рагу. Если в вас нет огня, - а его не может быть, если вам неведомы боль и мука переживания свары, - ваш голос может производить лишь красивые звуки. В них не будет ни трепета, ни наслаждения, ни преображения, ни открытий. Раги ваши будут начинены всем известными правилами, всякими «вади» и «самвади», каскадами мурчхана, но не жизнью. Они будут мертвы, несмотря на ваши знания, технику, искусство; их можно покрасить, как куклу, присыпать пудрой, но труп останется трупом. Но пусть вы поёте самую незатейливую песенку, бесконечной длины колыбельную или куплет песни из второсортного фильма, если вы владеете сварой, в вас возникнет отчётливое и радостное ощущение образа, вызванного песней, которое передаётся и самой песне, рождая в ней огонёк жизни. В этом и выявляется вся суть садханы, многочисленных упражнении и размышлений, молчаливого вдумывания в звуки, чистоты духа, которые, в конце концов, зажигают паши песни, превращая их в лесной пожар великолепия и поэзии. Здесь нет ничего от добродетели и морали. Это нечто более сложное, нежели добродетель. Это приближается к божественному, превосходящему и добро, и зло. Музыку часто рассматривают как науку, имеющую дело с арифметикой временных интервалов. Это неверно. Она - религиозный опыт, причём не что-то вроде поражающих воображение десяти заповедей, высеченных на камне, а духовная религия, - не набор каких-то сведений, а скорее некое состояние, состояние в высшей степени тонкого постижения действительности, экстатической радости и удивления. Вот почему величайшие наши певцы были не чиновниками или дельцами, а святыми людьми. Как же много жизни должно войти в рагу, в каждый её извив и пассаж, чтобы она могла представлять собой новый взгляд на мир! Представьте себе Гуляма Али, поющего поздней ночью рагу «Джай-джайванти». Подумайте о значительности раги, когда она постепенно, звук за звуком начинает виток за витком раскрывать прекрасные картины, элегантные симметричные построения, источающие чистый ослепительный свет скорби по поводу гибели всего сотворенного. Большинство из нас носит в себе подобные живые образы, и выявить их было бы для нас, - если б мы знали, как, - величайшей радостью. Но мы никогда не пытаемся сделать это, не пытаемся размышлять над этим без лени, страстно. Поэтому и радость наша умирает преждевременно. Если же вы не в состоянии вдохнуть в вашу рагу чувство высокого наслаждения творчеством, чувство особого рода радости, то она так и не станет рагой, оставаясь лишь набором приятных звуков. Даже в самых печальных песнях кроется эта радость, - она-то и творит рагу. Именно эта печаль, исходящая из радости, делает, к примеру, песню Сайгала «Sukh ke, dukh ke... (О радости и о печали…)» в филь ©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|