Главная | Обратная связь

Из «Военного дневника» генерала Гальдера 6 страница

– Он закончил пажеский корпус, – меланхолично закончил цитату Эйтингон. – Иначе с чего б ему знать про латынь? В ЦПШ не проходят.

По губам Павлова скользнула тонкая усмешка. И снова он напялил маску взводного фельдфебеля, по нелепой случайности поднятого Фортуной до почти маршальских высот.

– Если вы, Лаврентий Павлович, считаете, будто такие подразделения нужны, присылайте, – вернулся к теме беседы Дмитрий Григорьевич. – Что требуется от меня, обеспечу в лучшем виде.

– Замэчательно. – Берия снял песне и растёр пальцами переносицу. – Давит, – пожаловался он.

– Так снимите вообще эту штуку, – посоветовал Павлов. – Носите очки.

Лаврентий Павлович поднял взгляд на собеседника. Глаза у Берии были очень красивые, кроткие и слегка беспомощные, как у многих близоруких людей.

– Не могу, Дмитрий Григорьевич. Это нарушит образ. Я же инжэнэр. Строитель. Потомственный русский интеллигент. Вы можете себе представить Чехова в очках‑велосипедах? Вот.

Генерал молчал. Возможно, он пытался представить Чехова не в пенсне. Или же добросовестно вспоминал, кто это вообще такой.

– Для потомственного русского интеллигента не слишком типичен пост, который вы занимаете, – с долей яда заметил Наум Исаакович.

– А что, вы думаете, мне нравится быть жёстким? Хочется ласкать людей, как маленьких детишек. Но вы помните слова Ленина, которые процитировал великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький? Добреньким быть нельзя, по головам надо не гладить, а бить! – Лаврентий Павлович прицепил пенсне и махнул над столешницей пухлым белым кулаком, показывая, как именно требовал относиться к человечеству создатель Советского государства.

На несколько секунд повисло неловкое молчание. Паузу прервал Эйтингон:

– Так я, может, пойду, сразу и займусь? Судоплатова подключу… – не то спросил, не то просто поставил в известность главный диверсант.

– Сколько это займёт времени, Наум Исаакович? – поинтересовался нарком.

– Уточнить кое‑какие детали и распечатать набело. Минут сорок.

– Дмитрий Григорьевич, подождёте? Временем располагаете?

– Конечно, Лаврентий Павлович.

– Замечательно. Наум Исаакович, попросите Любочку позаботиться о нашем дорогом госте. Он, наверное, проголодался…

Секретарша, стуча каблучками и покачивая бёдрами, вошла буквально через несколько секунд после того, как за Эйтингоном закрылась дверь. Будто так и ждала с подносом в руках. Теперь на нём красовалась бутылка «Столичной» водки, тарелочки с холодными закусками вроде балыка, икры, крабов и мясного ассорти. Отдельно – два солёных огурца. Берия знал, что поить генерала коньяками – только добро переводить.

Пока девушка расставляла всё это перед Павловым, тот не сводил глаз с её декольте, а когда Любочка потянулась, чтобы разложить накрахмаленную салфетку и почти коснулась его грудью, Дмитрий Григорьевич засопел и стал окончательно похож на бульдога, перед носом которого оказалась аппетитная кость.

Едва за секретаршей закрылась дверь, нарком недовольно произнес:

– У тебя что, Дмитрий, – сделал паузу, – Григорьевич, на каждую… встаёт? Нельзя же так, ты же не этот… – перехватчик, а полный генерал. Хочешь, я сегодня её пришлю к тебе на ночь? Уж она… приголубит. Если тебе жены и собственных телефонисток с медсёстрами из минского госпиталя мало.

– Ага, – отозвался Павлов, – хочу. А жена… Она у меня, не в обиду тебе, Лаврентий – снова пауза, – Павлович, пострашнее всего твоего НКВД. А у меня натура… Без двух баб в день я не человек, на любую кинусь. А эта… – он возвёл глаза к потолку.

– Ну, это твои проблемы, а мне от тебя работа требуется, – засмеялся Берия, налил себе коньяку. Подождал, пока Павлов хлопнет стограммовую стопку, закусит чем‑то и мягко, без нажима, спросил: – Ты у Самого на докладе был. Как он тебе?

– Какой‑то… не такой, как всегда. Сам не свой, что ли. Говорит вроде о размещении войск. А думает о другом.

– Вот, – сказал Лаврентий, долил себе, призывно поднял бокал и покачал, чтобы полюбоваться колышущейся жидкостью.

Генерал поёрзал на стуле и высказал опасение, которое всё время беспокоило его:

– Ты не боишься… Мы так вот открыто встречаемся, все видят, все знают.

Генеральный комиссар усмехнулся:

– Не учи меня конспирации. Я же не рассказываю тебе, как на плацу глотку драть. Чтобы соблюсти тайну, не нужно фальшивые усы клеить, воротник поднимать да шнурки постоянно перевязывать. Это для кино «Ошибка инженера Кочина». Смотрел? Нэт? И правильно сделал. Умные люди говорят: лучший способ скрыть тайну – выставить её на всеобщее обозрение. Надо найти абсолютно легальную и общеизвестную мотивировку для того, что делаешь. Мы пригласили тебя, чтобы обсудить государственное дело в рамках моей и твоей службы. Официальные доклады об этом будут направлены всем интересующимся. И всё чисто. Вот это – наилучшая конспирация. Понял? Я ведь нарочно с тобой встречаюсь при твоём амиго по Испании. А ему сам знаешь, какую роль Коба отвёл? Глаза и уши. Вот пусть и докладывает, и закладывает. А теперь вернёмся к нашим… мутонам.

– Мутоны, это как? – спросил Дмитрий Григорьевич.

– Не важно. Значит, Хозяин выбит из колеи, и это заметно любому свежему человеку. А тем, кто его хорошо знает, тем более…

– А ты не слишком всё усложняешь? – спросил генерал. – Есть же испробованные способы.

– Да? – нарком внутренних дел саркастически поднял брови. – И как ты видишь результат?

– Ну, Главный Военный Совет.

– Жуков, Мерецков, Павлов, – меланхолично произнёс Берия. – Ты, Дмитрий, меня надувать не пробуй. Не по мозгам это тебе. Ваш блядский триумвират, который потом всё, что можно, завалит, но сначала меня к стенке прислонит, нэ нужен. Забыл, кто эти фамилии в Постановление ЦК ВКП (б) и Совнаркома СССР вносил? Напомню: дорогой Лаврентий Павлович. На досуге это всё обмысли как следует. И руководствуйся. А Любочку я тебе сегодня на ночь пришлю. Умелица редкостная, так тебя высосет, аж мозги просветлятся. А с супругой твоей мои орлы‑сыщики потягаются. Может быть, всё‑таки хватит сил и возможностей народного комиссариата внутренних дел Советского Союза на то, чтобы прикрыть генерала армии от бдительности одной, нэ спорю, замечательных способностей и талантов, но всё же только жэнщины…

 

На следующую аудиенцию Маркова пригласили в небывало раннее время – к двадцати двум часам. На сей раз документы у сопровождающих проверяли не так дотошно. Если только за прошлый раз Сергей не привык к данной процедуре.

Поскрёбышев сразу же проводил в кабинет вождя. Здесь стоял тот же пропахший табачным дымом сумрак. Сталин сидел выпрямившись, придавив столешницу обоими кулаками. Кулаки казались слишком большими для невеликого ростом Хозяина. Перед Иосифом Виссарионовичем лежали кисет с табаком, трубка, коробок длинных спичек и стояла стеклянная пепельница толстого зелёного стекла. И снова Маркову показалось, будто раньше (намного раньше, чем вчера) бывал он в этом кабинете, и не один раз.

– Здравствуйте, Сергей Петрович, – ответил Генеральный секретарь на приветствие Маркова. – Располагайтесь, – показал он на стул напротив себя. – Вы ознакомились с документами?

– Так точно, товарищ Сталин.

– Тогда ответьте на несколько вопросов. Это не экзамен. Считайте, что меня интересует ход рассуждений профессионального военного. Во‑первых, какова цель сосредоточивания на наших границах германских войсковых соединений?

– Подготовка к агрессии. Внезапный, мощный, обезоруживающий удар. Блиц‑криг, как немцы выражаются.

– Риббентроп уверяет, будто это – вполне рутинные мероприятия. Мол, вермахт после разгрома Югославии и Греции нуждается в отдыхе, переформировании и всяком таком прочем… Для чего и выводится из района боевых действий. В результате совершенно случайно, – эти слова вождь выделил интонацией, – и, безусловно, временно создалась повышенная концентрация боевых частей в районе нашего нового рубежа с Польшей.

– Товарищ Сталин, перед нашим Западным Особым военным округом совершенно случайно собрались самые боеспособные, обстрелянные части немцев. Генерал Гудериан в труде «Танковая война» разработал соотношение артиллерии, бронетанковых частей, пехоты и авиации, наиболее отвечающее задаче быстрого прорыва обороны потенциального противника. По странному совпадению сейчас подтягиваются именно те дивизии, которые обеспечивают прорыв фронтов на всю глубину построения и вывод наступающих соединений в наши тылы, на оперативный простор. Такой силы удара подвижными соединениями наша оборона не выдержит. Да её и нет фактически.

– Хорошо, – протянул Хозяин. – А что вы можете сказать о переброске частей Красной Армии?

– Первое. Судя по масштабу переброски контингента и боевой техники, мы пытаемся решить ту же задачу, что и противник.

– Конкретнее, Сергей Петрович. Называйте вещи своими именами.

– Советские войска явно готовятся воевать малой кровью и на чужой территории. Нанести упреждающий удар по германским частям, расчленить их и наступать на Варшаву и Восточную Пруссию, выйти на европейские автобаны. Предполагаю, в стратегическом замысле предусмотрен также сокрушительный удар силами Киевского и Одесского округов на Румынию, конкретно – на район Плоешти. Без румынской нефти немцам каюк.

– Неужели вам хватило суток, чтобы составить такую… гипотезу? – удивился вождь.

– Так точно, Иосиф Виссарионович. Если бы мы собирались вести оборонительные действия, целесообразно было бы завершить вооружение укрепрайонов на старой границе, собрать здесь мощный кулак. Аэродромы средней бомбардировочной авиации и самолётов поддержки расположить за главной линией обороны. В случае агрессии измотать силы атакующего противника в естественном предполье между нынешними границами и линией старых укрепрайонов. И уже с неё нанести мощные фланговые удары по растянутым коммуникациям противника…

А мы, наоборот, фактически разоружили эти укрепрайоны, спешно перебрасывая подготовленные УРовские гарнизоны в чистое поле, где от них никакой пользы. В штыковые атаки они ходить не обучены, да и штыков у них нет. Аэродромы располагаем в сотнях метров от рубежа, с границы плевком достать можно. При такой концентрации самолётов и при отсутствии нужного количества БАО со всей системой обеспечения не больше десяти процентов авиации смогут реально вступить в приграничное сражение. Лёгкие танки развития успеха перемешаны в одних подразделениях с техникой прорыва и непосредственной поддержки пехоты. Выполнить своё предназначение они не смогут и бессмысленно сгорят перед немецкими противотанковыми батареями.

– Достаточно, Сергей Петрович. В целом убедительно. Но зачем это Советскому Союзу, как вы думаете? Зачем нам такая война?

– Товарищ Сталин, вооружённые силы – инструмент для достижения политических целей. Нужно ли спрашивать с молотка, чтобы он рассказал о замысле архитектора?

– Ну что же, товарищ «молоток», последний вопрос: что будет, если Гитлер ударит сегодня?

– Не только сегодня. Через месяц наше положение станет ещё хуже, по названным мною причинам. Немцы окончательно вскроют наш замысел, примут меры, и мы получим такой разгром, какого не знала история России. Наполеоновское нашествие – детская игра в песочнице.

– Пачему вы так думаэтэ? – у Хозяина вдруг прорезался сильнейший грузинский акцент. Это было свидетельством крайнего волнения Кобы.

– Я уже доложил. Ну вот, смотрите, на конкретном примере. – Марков вынул из пачки одну из карт. – Врагу очень легко уничтожить наши силы здесь, здесь и здесь, – он указал остриём карандаша. – И самолёты, и танки, и живая сила располагаются в зоне прямого воздействия даже полевой артиллерии. Вот аэродром Малые Заводы. На нём целая истребительная авиадивизия. Семьдесят самолётов. Расстояние от границы – двадцать километров. С началом войны взлететь успеет едва ли одна эскадрилья. Остальные будут ждать своей очереди на рулёжку к ВПП. Дальше – здесь Пятая танковая дивизия одиннадцатой армии. Большинство танков нуждаются минимум в профилактическом ремонте. В самой дивизии ни запчастей, ни нужной рембазы нет. Вот на этих станциях немцы могут захватить матчасть четырёх дивизий прямо в эшелонах, за два часа прорвав весьма хлипкую оборону…

– На каком основании вы называете нашу оборону хлипкой? – Сталин взял себя в руки, и глуховатый голос звучал совершенно спокойно.

– Боеспособные, уже развёрнутые подразделения вытянуты «в нитку», пятнадцать километров на дивизию. Вторых, тем более третьих эшелонов у них нет. Части прикрытия, которые могли бы их создать, расквартированы в сорока и более километрах восточнее. Подъём по тревоге и марш, даже без воздействия противника, займёт сутки. За это время дивизии первого эшелона будут разорваны на батальонные, а то и ротные клочья. Но при превосходстве немцев в воздухе подкрепления могут вообще никуда не дойти. В итоге мы получаем в ближнем тылу дезорганизованные орды, потому что части будут подходить к фронту безо всякой системы, лишённые централизованного командования. Отдельные ответственные командиры будут пытаться выполнять давно устаревшие приказы или «стоять насмерть», обороняя давно никому не нужные «опорные пункты» в глубоком тылу атакующего врага.

Кроме того, товарищ Сталин, – забил Марков последний гвоздь, – на проведение всеобщей мобилизации западнее Днепра нам требуется минимум две недели. И месяц – на боевое слаживание призывного контингента.

– Интэрэсно, – в речи вождя снова промелькнул акцент, – почему мне об этом не докладывали ни Павлов, ни Жуков? Забрасывают сводками о том, сколько пропущено эшелонов, как много танков, самолётов, орудий перевезено в пункты назначения. И никто не сообщает, что всё валят как в мусорную корзину. Можете объяснить?

– Так точно, товарищ Сталин. Жуков – никакой генштабист. На Халхин‑Голе за него работали другие, а он только приказы подписывал и страх наводил. Павлов – неплохой комбриг, но это его предел. Они заглядывают вам в глаза и пытаются угадать, что вы хотите от них услышать…

Марков сказал и замолчал, переводя дух. Он опять поставил голову на карту. Сталин молчал, сделал три шага к окну, вернулся. Нажал на кнопку на столе. Через минуту в кабинете возник Поскрёбышев.

– Большую карту Западного и Киевского округов.

Как уж там Поскрёбышев управился, но через десять минут на столе для совещаний лежала большая тяжёлая карта, подклеенная с изнанки марлей. Иосиф Виссарионович подошёл поближе к Сергею. Оба наклонились, чтобы лучше видеть обозначения.

– Доказывайте, что Жуков и Павлов – дураки и бездельники.

– Я этого не говорил, товарищ Сталин. Люди не на своём месте, всего лишь. Вы же сами воевали, – польстил он, – и знаете, что очень редко из хорошего ротного можно за полгода сделать командарма. Тухачевский…

Тут он попал в точку. Пусть Тухачевский и «жертва репрессий», но командармом на Польском фронте был действительно плохим, и Сталин знал это ещё с двадцатого года. За что и рассчитался с «выскочкой» семнадцатью годами позже. Сам‑то Марков рос от командира роты до комкора пятнадцать лет, не пропустив ни одной ступеньки, да ещё и Академию закончил по‑настоящему, а не за полгода заочно, как многие герои Гражданской, имея два класса базового образования и трёхмесячные курсы «красных командиров».

– Вот девяносто восьмая стрелковая дивизия двадцать второй армии. Штаб выгрузили здесь, в трёх километрах от границы. Кухни, хозчасти – всё здесь же. А пехоту высаживают тут, – Марков ткнул в кружок, расположенный в пятидесяти километрах от первого. – Пока наладится связь, пока подразделения обустроятся на месте новой дислокации, пройдут дни, если не недели.

– Достаточно, – махнул рукой вождь. Повернувшись к Поскрёбышеву, приказал: – Поручите Жукову и Тимошенко подготовить подробную справку о состоянии войск, переброшенных к Западной границе. Особое внимание боеспособности каждого крупного подразделения буквально на текущий момент. Стенограмма нашего разговора с товарищем Марковым велась?

– Так точно.

– Вот и передайте им её для ознакомления. Пусть по пунктам ответят на каждый вопрос. Личные оценки товарища Жукова вычеркните. Павлова – оставьте. Срок – послезавтра.

Когда секретарь вышел, Сталин долго смотрел в лицо Маркова.

– Спасибо, Сергей Петрович, – произнес он наконец. – Вы проделали большую работу. А за стенограмму – не обижайтесь. Так надо. Позже поймёте.

– Я и сейчас понимаю…

– Вот и хорошо. Надо, чтобы мы всегда понимали друг друга…

Мягко и бесшумно ступая, вождь обошёл стол, уселся, снова положив перед собой плотно сжатые кулаки, и не торопясь спросил:

– Как вы посмотрите, если мы предложим вам командование военным округом? Прежнюю должность вы явно переросли.

– Служу трудовому народу, – вскочил и вытянулся бывший комкор.

– А куда же вы денетесь? Должен официально признать, что ваш арест был ошибкой. Большой ошибкой. Лучше бы сразу вас вместо тюрьмы отправить на Халхин‑Гол покомандовать или линию Маннергейма брать. Но мы ошибки исправляем, как видите. Вы всё равно виноваты, безгрешных людей не бывает, даже самый усердный монах перед Богом грешен, я в семинарии учился, я знаю. Надо было думать, с кем разговариваете, о чём и в какой обстановке. Вас посадили, да, а вон Апанасенко, например, не посадили, хотя он даже со мной позволяет себе матерно выражаться и по столу кулаком стучать. И вам лучше было бы кулаком где надо стучать, а не с прожжёнными троцкистами кадровую политику товарища Сталина обсуждать…

У Маркова похолодели пальцы. Да, было такое. Велись подобные разговоры после первого процесса над Тухачевским и прочими, мол, не следовало бы так круто, и доказательства неубедительные, и все осуждённые к одному кругу принадлежат, а бывших конармейцев, соратников Сталина, никого не привлекли… Значит, лично знакомился с его делом Вождь, и сам, наверное, галочку поставил, потому что других за то же самое, считай, сразу к стенке приставили…

Он ещё соображал, что ответить, а Сталин уже махнул рукой, мол, проехали, дело прошлое.

– …Командующим округом, значит. В соответствии с нынешним положением о прохождении службы решено переаттестовать вас в генерал‑полковники[8]. Своё прежнее «имущество» получите у Поскрёбышева, новое удостоверение – в канцелярии НКО, звёздочки и прочее сами купите в «Военторге». Вы не будете возражать, если мы предложим для начала возглавить Московский военный округ?

В самых смелых предположениях Марков допускал, что его могут вернуть на должности комдива‑комкора, чтоб особой самостоятельности не имел. Во время доклада Сталину мелькнула мысль, что в оперативное управление Генштаба могут направить (оттого и велел Вождь оценку Жукова убрать). Но округ?! Причём Московский. Сталин что, поверил, что Западный действительно не выдержит немецкого удара и защищать столицу придётся войскам третьего стратегического эшелона? Поистине, Сталин был мастер загадывать шарады.

Поскрёбышев привычным жестом потёр гладкую, как бильярдный шар, макушку, открыл толстенную дверцу сейфа и выложил на стол два конверта. Из одного выпали петлицы старого образца с марковскими ромбами, два ордена и медаль «20 лет РККА», какие‑то ключи. Второй, большой, туго набитый конверт, был заклеен бумажной лентой с печатью. Помощник придвинул всё это Сергею:

– Прошу, товарищ генерал‑полковник. Это ваши знаки различия и награды, изъятые при задержании. Это – ключи от служебной квартиры. Меблировка казённая, но, если выразите желание, можно будет подобрать обстановку по вкусу. Автомобиль вы будете водить сами или предпочитаете ездить с шофёром? Имейте в виду, два ближайших дня выделены вам для отдыха и обустройства. А здесь, – он коснулся второго пакета, – ваше денежное содержание по званию и должности с момента задержания. – Он второй раз повторил этот термин, как бы подчёркивая, что ни арест, ни суд, ни незаконное лишение свободы не имели места. Так, недоразумение. Исправлено, и не о чём больше говорить.

Вот выписка из постановления Политбюро о присвоении вам нового звания и назначении на должность. Оклад содержания по ней будет исчисляться со дня подписания постановления, то есть с сегодняшнего. – Он машинально взглянул на настольный календарь. Очень обстоятельный был человек, почему и просидел на своём месте больше пятнадцати лет.

Марков вертел в руках бумагу с угловым штампом и круглой печатью «Особого сектора ЦК ВКП (б)», символизирующую кардинальное изменение в его государственном, социальном, просто человеческом статусе, и думал: «Напьюсь. Приеду на квартиру и наберусь до поросячьего визга!»

Это ему удалось. Но не сразу и не так, как он рассчитывал.

 

Из «Военного дневника» генерала Гальдера:

22.3.1941 г. … Хойзингер, фон Грольман: …Вопрос об оборонительных мероприятиях на Востоке на случай русского превентивного наступления выдвигается на первый план. Однако мы не должны допустить проведения слишком поспешных мер. Я не думаю о вероятности русской инициативы…

 

Строго секретно.

 

Заместителю НКВД по кадрам старшему майору НКВД товарищу Круглову Сергею Никифоровичу

от майора НКВД А. Леонтьева

Служебная записка от 2 февраля 1941 года.

Во исполнение вашего устного распоряжения о подборе кандидатуры для внедрения в операцию «12 апостолов» – объект С. М. (фигурант 1) сообщаю:

Анализ представленных сотрудниками моего подразделения документов, биографических материалов и бесед с людьми, близкими к указанному выше объекту специалистами‑психологами 4‑го спецотдела НКВД (отдел лабораторий) не выявил явных предпочтений объекта в интимной сфере. В разное время С. М. (фигурант 1) имел 6 зафиксированных и подтвержденных документально или свидетельскими показаниями контактов. Временные сожительницы отличались одна от другой национальной принадлежностью, ростом, комплекцией, цветом глаз и волос, складом характера. Поскольку большинство установленных связей (4 из 6) произошли в боевой обстановке Гражданской войны, можно предположить, что они предопределялись обстоятельствами, а не личным идеальным образом, бессознательно выработанным объектом. Определить таковой (идеальный образ), исходя из характеристик бывшей супруги С. М. (фигурант 1), спецы не считают правильным, т. к. глубокое изучение доступных свидетельств о семейной жизни объекта до момента развода, последовавшего сразу после взятия объекта под стражу, и исследование его реакции на это событие не дают оснований для подобного вывода.

Исходя из вышеизложенного, обязан сообщить, что подбор нужной кандидатуры не может быть произведён с высокой степенью гарантии результата.

Исходя из реакции объекта С. М. (фигурант 1) на внедрённую в рамках той же операции к объекту В. Л. (фигурант 2) спецагента «Лёнечки», сотрудник 4‑го спецотдела НКВД, имеющий звание доктора психологических наук, высказал мнение, что кандидатура должна быть противоположностью «Лёнечке» и иметь следующие параметры: очень молодая стройная брюнетка, возможно, смугловатая, не красавица. Эксперт мотивирует заключение следующим аргументом: С. М. испытывает не осознаваемую потребность покровительствовать, сублимированный (?) родительский инстинкт.

В случае вашего одобрения в течение 3 суток представлю отобранных на роль кандидатуры претенденток.

Майор НКВД А. Леонтьев.

 

 

На документ наложена резолюция: «С сего дня я не исполняю обязанности заместителя НКВД по кадрам и начальника отдела кадров. Возможно, эти функции будут возложены на замначальника отдела кадров НКВД СССР капитана государственной безопасности М. В. Грибова. Обращайтесь к нему. С. Н. Круглов».

 

На копии служебной записки, адресованной 3 февраля уже М. В. Грибову, две резолюции: «1. Моё назначение на должность заместителя НКВД по кадрам и начальника отдела кадров пока не состоялось. Обратитесь, когда я официально войду в должность.

2. Почему я должен заниматься подбором б…?»

На следующей копии той же служебной записки, но уже датированной 26 февраля – Грибов сел в заветное кресло замнаркома ГБ 25.02.1941 г., – стоит приказ: «Майору НКВД А. Леонтьеву. Доложите о сути операции лично. Срочно. М. В. Грибов».

 

Завершилась эта бюрократическая эпопея объявлением майору Леонтьеву выговора за срыв важного задания руководства и переводом в одну из отдалённых областей страны. Сам майор считал, что ему ещё повезло.

 

 

Глава 4

 

– В зону с оружием? Прямо в барак? – Джаба Иоаннишвили, проходивший по всем учётам как Ивакин, человек небольшого роста, склонный к полноте, с трёхдневной щетиной на щеках, недоверчиво прищурился и откинулся на спинку удобного кожаного кресла. Короткие пальцы пробежали по краю письменного стола, словно по клавиатуре фортепиано. Такая уж была привычка у Джабы Гивиевича – в момент напряжённых раздумий он «наигрывал» одному ему известные мелодии в такт рождавшимся идеям.

– Точно так, Джаба Гивиевич, – подтвердил собеседник, двухметровый вахлак в казённой, но чистой и выглаженной робе. В его обязанности входило ежеутренне докладывать обо всех событиях, которые стоили внимания самого Ивакина. Или представляли нечто из ряда вон выходящее.

«Вор» обвёл глазами стены небольшого, но уютного кабинета его персональной камеры в левом крыле главного монастырского корпуса. Кроме стола с креслом здесь было пусто, не на чем глаз остановить. Разве что пялиться в потолок. Но поднимать взор слишком высоко – до свода было больше пяти метров – этот человек не любил. Предпочитал всё происходящее и всех приходящих рассматривать сверху вниз, в немногих крайних случаях – на равных. Он и сейчас, сидя, умудрялся поглядывать на огромного вестника как бы с высоты некоего трона.

– А кто из наших держит тот барак?

Детина исправлял неофициальную должность помощника Джабы уже не первый месяц. Несмотря на диковатый вид и тупую (тщательно культивируемую) физиономию, дураком не был и, как готовиться к докладу, знал. Научили, что уважаемый человек может задать любой вопрос по теме и ответ должен быть тут же преподнесён на блюдечке. Потому отрапортовал: «Витюля Куцый. То есть Виктор Куцубин. Организация бандгруппы в Марьиной Роще. Полтора десятка удачных налётов. Свой срок уже дохаживает. Но утром увели вместе с «вояками», отправили в спецкамеру при БУРе.

– «Переговорить о Куц.», – черкнул Джаба на листе перекидного настольного календаря.

– Ещё что срочное есть? Нет? Иди. Свободен, – и не по‑русски, громко, в иной тональности, рассмеялся собственной шутке.

Камера Ивакина запиралась, как и все другие камеры, но только с двух сторон. Корпусной надзиратель, к примеру, чтобы войти, должен был постучать и ждать, когда хозяин вынет свой ключ из скважины. И только тогда отпереть своим. Впрочем, и наоборот, естественно, но только если надзорсостав получал такую команду от «кума». Тот и наручники мог надеть, но этим своим правом ни разу не воспользовался.

Как и многие обитатели СТОНа, Ивакин жил по особым, нигде официально не прописанным правилам. Срока у него не было, статьи тоже. Посадили, «создали условия», а зачем и на сколько, он и сам точно не знал. О чём с ним говорили сначала на Петровке, а потом и на Лубянке, чем пугали и что обещали – слова и слова. К делу не подошьёшь. Пока что он выполнял свои обязанности и пользовался обещанными льготами, а что завтра будет – вор не задумывался. Наркомов, что ни день, к «вышке» приговаривают, куда тут «маленькому человеку» дёргаться?

Он открыл тумбу стола, достал из неё телефонный аппарат на длинном шнуре. Телефон в тюремной камере! Слыханное ли дело? Поэтому Джаба прятал его от простых надзирателей. Трёхкомнатную камеру ему убирали «шестёрки», вохрам в ней делать нечего, тем более шмоны проводить.

Набрал трёхзначный номер.

– Фёдор Антонович, Джаба говорит, моё почтение. С добрым вас утречком. Спалось хорошо? Я тоже не жалуюсь. У меня просьбишка к вам малая – заключённого Куцубина из второго блока на полчасика ко мне не перекинете? Перетереть кое‑что надо. Да знаю, что в БУРе. Москва распорядилась? Прямо вот так? Что ж это делается – начальник режима в своей зоне и власти уже не имеет? Нет, на полчаса, больше не надо. Премного благодарен.

Ивакин положил трубку и пошёл на маленькую кухню готовить себе завтрак. Тюремную еду он не любил, а кулинаром был отменным. Жаль только, на Севере кавказских приправ на рынке днём с огнём не сыскать, ждать по две недели приходится, пока посылка из Тбилиси, Батуми или Кутаиси дойдёт (каждый раз из разных городов, родственников у правильного грузина много). А с остальными продуктами нормально, расконвоенный зэк через день свежатинку таскает. Надзиратели так не питаются, у них на рынок денег не хватает. Почему и радуются самой малой «благодарности».

 

Куцый явился через три часа. Всё‑таки даже Джаба был не всемогущим, понадобилось время для согласования «командировки» с двумя администрациями: собственно тюрьмы и «рабочего лагпункта», со своей некоторой автономией.

Смотрящим в СЛОНе был пожилой татарин Ахмет Кузьмич Гусейнов, медвежатник с дореволюционным стажем. Все называли его Кузьмич. То ли это было погоняло, то ли просто уважительное обращение, понять не мог никто, да по этому поводу как‑то и не задумывались. Дед числился санитаром при лазарете. Только очень наивный человек мог бы поверить, что во времена всевластия НКВД «законник» мог жить в зоне по понятиям, отказываясь от работы. Гусейнов был человеком неглупым, да и жизнь научила против ветра не плевать. Он знал, что в его положении есть только два пути: скозлиться, т. е. начать сотрудничать с администрацией лагеря, или пахать как обыкновенный «мужик». Уйти на небо с дымом из трубы котельной или в мёрзлую землю – третья возможность – Ахмета Кузьмича мало прельщало. Потому он и устроился на тёплое – в буквальном смысле – место при лекарне. С учётом того, как была устроена система оказания медицинской помощи заключённым, гарантированная самой демократичной в мире сталинской конституцией, можно было с уверенностью говорить о том, что Кузьмич, в общем‑то, воровских запретов и не нарушает, то есть не работает.