 |
|
ОДИНОКИМ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ОБЩЕЖИТИЕ (КОЛЬЦО ДЛЯ ВЕРЫ)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ВЕРА, 40 лет
ВАРДАН, 38 лет
ОЛЬГА, 38 лет
БОРИС, 37 лет
ЛЮДМИЛА, 24 года
ВАЛЕРИЙ, 27 лет
ТОМА, 27 лет
НИКОЛАЙ, 23 года
ГРАДОВ, 60 лет
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
На авансцене в углу — телефонная будка. Выходят Людмила и Валерий. Людмила — в плате и косынке, Валерий — в куртке без шапки, с гитарой. Ветер гонит желтые листья, холодно.
ЛЮДМИЛА.Если мы сейчас всех не обзвоним, кольцо продадут.
ВАЛЕРИЙ.А днем нельзя было позвонить?
ЛЮДМИЛА.Мне час назад сказали. Да что тебе — двушек жалко? Вот автомат.
Людмила заходит в будку, Валерий стоит в дверях и время от времени принимает участие в разговорах, которые ведет Людмила.
ЛЮДМИЛА.Вардашик, привет! Я, да... Через пять дней Веруне — сорок, каждый по пятерке — и мы дарим ей кольцо, золотое, с янтарем. Всего пятнадцать пятерок — и человек одет в золото, шутишь! Завтра Валерке занесешь. Ну, одолжи, господи, кавказский наследник! У нас? (Обращаясь к Валерию.) Валерик, что мы имеем? (Валерий лезет в карман, выгребает какие-то мелкие деньги, считает.)
ВАЛЕРИЙ.Старик, сегодня мы имеем на бутылку «Стервецкой». И печенье «Привет». И на коробок спичек. Сигареты Верунины.
ЛЮДМИЛА.Вардашик, как нас слышишь? Переходим на прием. Вардашик, тут такой хвост — мы не можем принимать долго: страдай несинхронно! А завтра занесешь Валерке пятерку. Будь!
ВАЛЕРИЙ.Жмется?
ЛЮДМИЛА.Откуда у него? Творческая личность без активного творчества обречена на пустой карман. Раздобудет — не наша забота. (Набрав номер, в трубку.) Ольга Федоровна, здравствуйте, это Люда беспокоит. Ольга Федоровна, извините, пожалуйста, что я вас поздно беспокою, но тут такое дело... Вот, народ решил подарить Вере золотое кольцо с янтарем — ей двадцать третьего сорок исполняется. Сорок, честное слово! Нужно по пятерке — с вас с Борис Сергеичем — десять! Сейчас? (Валерию.) Она предлагает сейчас зайти и взять двадцать!
ВАЛЕРИЙ.Нетворческая личность при активном творчестве обречена на толстую суму! Пойдем, пока дают!
ЛЮДМИЛА(в трубку). Мы зайдем, Ольга Федоровна, только двадцать не надо, с каждого по пять — этого хватит! Хорошо, мы скоро будем. Пока! Ну вот, десять уже есть и досуг обеспечен! Может, хоть чаем напоят?
ВАЛЕРИЙ.Чай в такую погоду пьют конформисты. Может, водочки дадут?
ЛЮДМИЛА.Замашки ваши, князь, ординарны, таких, как вы, в приличных домах дальше кухни не пускают. (Ищет монетку.)
ВАЛЕРИЙ.А мы, ладушка, в таких домах и сами вянем-пропадаем: кухня — лучшее, что в них есть!
ЛЮДМИЛА.Давай двушку — еще надо девочкам позвонить, а потом — мальчикам.
ВАЛЕРИЙ. (напевает на мотив «Крестиков-ноликов») Мальчики-девочки... Детская игра!..
ЛЮДМИЛА(набрав номер). Тома, так когда нам зайти за деньгами? Тома, ты считать умеешь? По шесть не надо, Тома, по пять с каждого — и кольцо наше! Тома, не говори так много по поводу купюры, не имеющей хождения в иностранных банках! Тома, с вашей капеллы двадцать. Завтра Валерик зайдет! Тома, береги голосовые связки! (Кладет трубку.) За эти двадцать нам еще много предстоит услышать!
ВАЛЕРИЙ.А мама мне говорила — береги уши!
ЛЮДМИЛА. (набирая номер) Мама забыла тебе сказать: береги шею, жирафенок? (В трубку.) Саша, здорово! Николая позови! Что это ему дома не сидится в такую погоду? Саша, передай ему, что завтра — последний срок. Он знает. Пусть ищет меня по телефону. А чего это ты кашляешь? Покуриваешь, небось, в рукав? Саша, курить вредно — особенно в твоем возрасте. Вот и дядя Валера говорит... Скажи, Валера!
ВАЛЕРИЙ.Курите, отрок, в положенном возрасте, иначе с возрастом вы не займете положенного положения!
ЛЮДМИЛА(отнимая у Валерия трубку). Ты понял, Саша? Я с тобой еще поговорю сама! Привет Николе. Не кури! (Кладет трубку.) Ну вот, основных благодетелей обзвонили, кольцо, кажется, создали. Из ничего — золотое кольцо! С янтарем! Мы заслужили ужин!
ВАЛЕРИЙ.Где ночевать-то будем?
ЛЮДМИЛА.Ты спрашиваешь так, как будто у тебя по крайней мере с десяток ночевальных адресов!
ВАЛЕРИЙ.У меня нет адресов, у меня нет денег, у меня нет золотого кольца даже без янтаря, но у меня есть ночь, гитара и ты...
ЛЮДМИЛА.И кое-кто еще, о ком сказать нельзя. Итак, у Ольги пьем чай, ночуем у Веруни! Пойдем скорее — я, кажется, промочила ноги. Дай-ка мне сигаретку!
Валерий дает Людмиле сигарету, она долго не может прикурить на ветру, жадно затягивается.
ЛЮДМИЛА.Какой большой город — и как в нем мало места для нас! Хорошо бы сейчас забраться на диван с ногами, слушать, как гудит печка, тянуть горячее вино...
Сцена вторая
Комната Веры. Не совсем обычная комната. Мебели почти нет: матрац, застеленный пледом, пара стульев, завешанных платьями, и — книги, на полу, на стульях, па подоконнике. В углу — проигрыватель.. Много свечек в самодельных подсвечниках. На стене — портрет Веры, маслом: восторженная молодая Вера смотрится в зеркало, а из зеркала па нее смотрит усталая, постаревшая, грустная Вера. Вера сидит на матраце, пишет, звучит «Аве Мария» Шуберта — крутится пластинка.
ВЕРА.«Как наши улицы пусты в холодном октябре! Как голы и черны кусты в заплаканном дворе! Какие тусклые огни у наших фонарей! Какие мелкие цари у наших дочерей!» (Задумчиво прохаживается по комнате, закуривает, зажигает свечку, долго смотрит на огонь. Пластинка кончается — Вера ставит ее снова.) «Мало писать стихи о труде, весне, дружбе, а не выворачиваться наизнанку — внутри каждого из нас требуха, чтобы приготовить из нее что-то съедобное, нужны, как минимум, огонь, приправы и умелые руки». Так и сказал... А я... Ты меня, жизнь, в пустые грехи, я тебя, жизнь, в плохие стихи. Нет, не плохие! Я-то знаю, что стихи хорошие!
Входят Людмила и Валерий — промокшие, продрогшие сироты осенних улиц.
ВАЛЕРИЙ. (аккомпанируя себе на гитаре) И каждый вечер в час назначенный переступаем ваш порог. Девичий стан, нейлоном схваченный, уж весь до ниточки продрог!
ВЕРА.Хо-хо! Кого я вижу, люди?
ЛЮДМИЛА.Ты видишь нас, Веруня, как вчера, позавчера, как и миллион лет назад. Хотим греться!
ВАЛЕРИЙ.И больше некуда нам деться!
ВЕРА.Кофе нет, люди, зато есть холодец – Тома раздобыла лапки и обеспечила человечеству сытую зимовку.
ЛЮДМИЛА.Веруня, из лапок шьют шапки, а иногда и шубы, которые ценятся на внешнем рынке. Копыта высоко котируются на внутреннем, особенно в ансамбле с рогами.
ВАЛЕРИЙ.Людочка, ладушка, оставьте ваши «ах» на сто минут! Попьем холодца под этого молодца! (Достает бутылку «Стрелецкой», ставит на пол, возле матраца, бросает на пол свою куртку, садится.) Дамы, давайте будем есть и смеяться, как дети!
Людмила снимает плащ, встряхивает его, вешает на одни из стульев, устраивается на матраце с ногами, заворачиваясь в плед. Вера выходит из комнаты.
ЛЮДМИЛА.Вот так и выглядит рай: свеча, Шуберт, Веруня и холодец!
ВАЛЕРИЙ.Две Евы — и один Адам!
ЛЮДМИЛА.Адам, Ева и Бог!
ВАЛЕРИЙ.У Бога была отдельная квартира, Бог был добр, сочинял стихи и отпускал грехи. Горели свечки, но не было печки!
Пластинка останавливается, входит Вера с тарелкой, вилками, рюмками. Расстилает на полу газету, организует «стол».
ВЕРА.Людка, может, тебе в ванну — ты вся дрожишь?
ЛЮДМИЛА.Рюмка водки — и я в нирване. Когда у человека нет ничего, он счастлив от малости!
ВАЛЕРИЙ.(разливая) Это у нее-то нет ничего? А мы с гитарой? А отчий кров? А этот рай с великодушным Богом? За Бога, дамы, за тебя, Веруня! (Выпивает первым.)
ВЕРА.Да ну, за меня. За Людку лучше — чтоб не заболела! (Выпивает.) Тебя родители-то не ищут?
ЛЮДМИЛА(пьет последней, долго разглядывает рюмку прежде чем выпить). Я не заболею — мне нельзя. А заболею — вернусь к родителям. Из командировки. За командировку в бесприютность!
ВЕРА.Опять каждый за свое. А говорят, водка объединяет.
ЛЮДМИЛА.Объединяет крыша. Два сердца под одной крышей рано или поздно начинают стучать, как одно. А если нет крыши, одно сердце распадается на два. И каждое уходит в свою сторону.
ВАЛЕРИЙ.Дамы, мы в раю или на собрании? Ладушка, не омрачай отпущенного срока зловещим содержанием намека! Господин Бог, за вами тост, объединяющий, как крыша!
ВЕРА.Выпьем за вас — за вашу общую улицу, с одним адресом на двоих!
ЛЮДМИЛА.Мы выпили за это гектолитры, мы прошли уже тысячу улиц, а наш адрес — это по-прежнему твой адрес. Выпьем за него!
ВАЛЕРИЙ.Дамы, октябрь действует на вас отрицательно. Бог должен быть выше непогоды, как он сам есть творец благополучия. На улице холод, ветер гонит по снегу глупые зеленые листья, пешеходы-невольники мечтают о тепле, а мы сидим себе в уюте, пьем водку, можем петь шлягер, можем слушать классику, можем сочинять стихи — что еще надо человеку? Выпьем за радость бытия — это не так уж мало, дамы, если вдуматься!
ВЕРА.Наоборот — чем меньше думаешь, тем больше радости приносит бытие!
ЛЮДМИЛА.Это как раз про него. Ну что ж — я согласна: за бездумную радость! Видишь, какой он кудрявый? С радости-веселья кудри русы вьются!
ВАЛЕРИЙ.Хочешь, пойду намочу волосы и спрямлю золотые кольца? Только скажи. Лада!
ЛЮДМИЛА.Кудрявого вода не исправит, если уж жизнь не спрямляет... Тебе на роду писано петлять, и я, дурочка...
ВАЛЕРИЙ.Вера, а ты хочешь золотое кольцо?
ВЕРА.Я? Золотое? Да что я с ним делать буду? Для этого надо пальцы иметь... Как у Ольги... Там каждый палец золота требует... А у меня... косточки... Видишь, лапа куриная!
ЛЮДМИЛА.Ничего не куриная! Красивые длинные пальцы. А у Ольги твоей сардельки, в которые так и хочется воткнуть вилку! Сок брызнет!
ВЕРА.Брось ты, Людка! Чего злиться на человека за то, что он счастлив?
ВАЛЕРИЙ.Такое румяное, такое уверенное счастье. Смотришь на него сквозь чеховское пенсне — и хочется... рассказ написать. О! Дамы, выпьем за Чехова!
ВЕРА.Зря вы, ребята, так. Хорошие нормальные люди, а хочется рассказ написать — так пиши, только Чехова перечитай сначала, чтобы не повторяться.
ЛЮДМИЛА.У тебя, Веруня, все хорошие, весь парк на одну морду: вроде ты и не жила сорок лет!
ВЕРА.Правда, иногда кажется, что не жила. Если бы курить не тянуло, так и поверила бы, что только вылупилась: до того иной раз все внове да в диковинку!
ВАЛЕРИЙ.Я — за Чехова, кто со мной?
ЛЮДМИЛА.Мимикрия мэнээса: с журналистами пьет за Чехова, с технарями... За кого пьешь с технарями, князь?
ВАЛЕРИЙ.За тебя, Лада!
ЛЮДМИЛА.А за жену с кем пьешь?
ВЕРА.За Чехова выпьем. Ты, Людмила, выпей да иди все-таки в ванну — до сих пор дрожишь!
ЛЮДМИЛА.Я за жену Валеркину выпью. Обижаем человека: за меня пьют, за Чехова пьем, а за нее, бедную, что ж, и выпить некому? Сиротинка ты наша, верная подруга, мы за тебя сейчас все выпьем, и пусть у тебя будет столько неприятностей, сколько капель останется на дне наших рюмок! (Выпивает залпом, до дна.)
ВАЛЕРИЙ.Ой, Лада, лучше бы не надо! С тобой такою нету сладу!
ЛЮДМИЛА.Была бы услада! Пей до дна! И ты, Веруня! Лучше тоста вам все равно не придумать!
ВЕРА.Люда, не буянь! Иди грейся, скоро спать!
ЛЮДМИЛА.Не уйду, пока не допьете! Валерик, пожалей жену, — неужели она и рюмки не стоит?
ВАЛЕРИЙ. Стоит, Лада! (Выпивает до дна.)
ЛЮДМИЛА (берет его рюмку, рассматривает ее). Выпил. До самого-самого белого дна. А чего же ты тут сидишь, князь? Шел бы домой, Одиссей занюханный, а то неровен час — женихи к Пенелопе поедут!
ВАЛЕРИЙ.Сами разберемся, Лада, и с Пенелопой, и с женихами. Иди-ка в ванну, а я спинку потру!
ЛЮДМИЛА.Сначала я тебе шейку намылю, князь, а на шейку — веревочку навяжу и крючок под потолком вобью, и повешу тебя вместо люстры, и зажгу тебя, как свечку, чтобы тепло и светло было!
ВЕРА.Ой, ребята, как мне-то сегодня шею намылили — была я в издательстве...
ЛЮДМИЛА.Валерка, ты зачем до дна выпил?
ВАЛЕРИЙ.Я гуманист, Лада, я никому не желаю зла.
ЛЮДМИЛА.Творишь его всем, никому не желая!
ВЕРА.Ребята, он мне сказал: «Внутри каждого из нас требуха, чтобы приготовить из нее что-то съедобное, нужны, как минимум, огонь, приправы и умелые руки». Как так можно — я не понимаю! Это же поэзия, а не кружок «Умелые руки»!
ВАЛЕРИЙ.Ты скажи: книжка будет или нет?
ВЕРА.Книжка... Сколько буду жить, столько буду мечтать о книжке.
ЛЮДМИЛА.Валерка, когда твоя подруга верная возвращается?
ВАЛЕРИЙ.Вера, зарубили, что ли, опять?
ВЕРА.Это такие люди... Они ничего не понимают в стихах, ужас какой-то!
ВАЛЕРИЙ.Зарубили, значит. На обозримое будущее и далее. Ничего, старуха, мы же еще не помираем.
ЛЮДМИЛА.Ты-то будешь жить долго, князь кудрявый, вечно зеленый! С таким резиновым мячиком вместо сердца люди живут до тысячи и больше!
ВАЛЕРИЙ.Вера, бери пример с Люды: если она и считает, то только тысячами. У тебя есть тысяча стихов, Вера?
ВЕРА.Вон (показывая в один угол, где сложены бумаги). И вон (показывая в другой угол, где тоже сложены бумаги). И там (на подоконник, где тоже — бумаги и книги). И еще — там (в сторону кухни). Везде — стихи, газетные статьи я не храню дома.
ВАЛЕРИЙ.А тысяча есть?
ВЕРА.Как ты спрашиваешь? Я их что — на штуки пишу? Я их перечитываю, а не пересчитываю!
ВАЛЕРИЙ.Ну все-таки, тысяча-то есть? Давай посчитаем!
ВЕРА.Лучше почитаем. Ты что, Валера, — стихи считать!
ЛЮДМИЛА.Кто не пишет и не читает, тот считает.
ВАЛЕРИЙ.Считает и поет, Лада. Не спеть ли нам, дамы, во избежание драмы? .
ВЕРА.«Пару гнедых»?
ЛЮДМИЛА.Пойду в ванну. Считайте песни, сочиняйте формулы. Когда соединяются физик и лирик, ванна — лучшее место для лилипута: там он чувствует себя большим!
ВАЛЕРИЙ.Не забудь, что занимаешь чужое спальное место — не усни там, Лада!
ЛЮДМИЛА.Веруня, а не поменяться ли нам сегодня спальными местами? Ты — здесь (показывая па матрац), я — в ванне. А ему — все равно, чья голова на подушке, лишь бы чья-нибудь была!
ВЕРА.Ты что — с ума сошла?
ВАЛЕРИЙ.Верочка, да Лада шутит, она сегодня в ударе — целый вечер каламбурит!
ЛЮДМИЛА.(выходя) Между прочим, я всерьез — подумайте, в этом что-то есть!
ВАЛЕРИЙ. (настраивая гитару) «Пару гнедых» — для разгону?
ВЕРА.Петь что-то расхотелось... Я сегодня хорошие строчки написала. «Как наши улицы пусты в холодном октябре! Как голы и черны кусты в заплаканном дворе! Какие тусклые огни у наших фонарей! Какие мелкие цари у наших дочерей!» Хо-хо, да?
ВАЛЕРИЙ.Хе-хе, да. Как там у тебя? (Подбирает мелодию, пытается петь). «Как наши улицы пусты в холодном октябре! Как голы и черны кусты в заплаканном дворе!» Видишь, на танго тянет. А побыстрее? (Пробует быстрее, напевает.) Побыстрее — похужее. С ритмом у тебя, старуха, слабовато... Холодец поплыл. Свеча догорает. Будем петь или нет? А то пойду дипломатические отношения восстанавливать.
ВЕРА.Иди. Завтра споем. Завтра-то придете?
ВАЛЕРИЙ.Завтра — да. А послезавтра — нет.
ВЕРА.Жена приезжает?
ВАЛЕРИЙ.Она мне не мешает. Сам уезжаю. В столицу. Шеф будет слайды показывать в высоком собрании, а я их буду в рамочку вставлять и из рамочки — обратно же выставлять. Науке, Верочка, нужны и просто руки. Пойду?
ВЕРА.Иди. Я вам постелю. (Валерий выходит. Вера подходит к проигрывателю, снова ставит ту же пластинку: Шуберт «Аве Мария».) «Какие тусклые огни у наших фонарей! Какие мелкие цари у наших дочерей!» А над городом — луна-молекула... Луна-калека... Луна от века... Все не так. Потерялся стих. Песня не спелась.... Ну и ладно. Утром начнем все сначала...
Сцена третья
Кабинет редакции. Два стола. За одним — Вера, курит, что-то очень быстро пишет. За другим пока никого нет. Звонит телефон.
ВЕРА.(резко) Да. Да. Нет. На задании. Не знаю.
Бросает трубку, пишет. В комнату заглядывает чья-то голова, человек бросает: «Вера, не на вечность работаешь. В номер же!»
ВЕРА. (огрызнувшись) Без вас знаю, понукальщики! (Пишет. Снова телефон.) Да. Нет. Работает. Не знаю.
Входит Николай.
НИКОЛАЙ.Приветик! Мне не звонили?
ВЕРА.Кто?
НИКОЛАЙ.Кто-нибудь звонил?
ВЕРА.Кто-нибудь звонил.
НИКОЛАЙ.Кто?
ВЕРА.Коля, я горю, а тебе звонят каждые две минуты. Посиди на месте — узнаешь!
НИКОЛАЙ.Репортера кормят ноги, Верочка. Зачем нам сидеть двоим возле одного аппарата? Крикни меня, если позвонят.
Выходит. Вера лихорадочно пишет, отбрасывая страницу за страницей. Звонит телефон.
ВЕРА.Да. Нет. Сейчас его крикну. (Поднимается, подходит к двери. Кричит.) Коля! Николай! Сидельников! Коля! (Возвращается к телефону.) Нет его. На задании. Да, может, и в здании. Позже! (Швыряет трубку, пишет. Входит Николай.)
НИКОЛАЙ.Не звонили?
ВЕРА.Звонили.
НИКОЛАЙ.Трудно крикнуть, что ли?
ВЕРА.Коля, тебе трудно посидеть на месте? (Звонит телефон.) Пожалуйста!
НИКОЛАЙ. (снимая трубку). Да. Здесь. Пожалуйста! (Передает Вере трубку.)
ВЕРА.Да. Вардашик!.. Сколько тебе? Пятнадцать, может, и нет, а десять найду. Подожди, посмотрю. (Кладет трубку на стол, лезет в сумочку: считает деньги.) У меня — двенадцать, десять — тебе, два — мне. Десять хватит? А то могу в кассе перехватить. Заходи. В номер строчу. Увидимся! (Кладет трубку, задумалась.)
НИКОЛАЙ.Вера, а он тебе отдает долги-то?
ВЕРА.Коля, я пишу в номер! Спросишь потом. (Сидит, не пишет.)
НИКОЛАЙ.Ты, по-моему, Вера, даже думаешь не в номер. У тебя много осталось?
ВЕРА.Два рубля. Но послезавтра — зарплата.
НИКОЛАЙ.Я про строчки. Писать-то еще много?
ВЕРА.Два абзаца.
НИКОЛАЙ.Тоже два рубля: по рублю абзац. Дописывай — не буду мешать. (Выходит.)
Звонит телефон.
ВЕРА.Да. Нет. Вышел. После двенадцати.
В дверь та же голова: «Верунчик-старунчик, ты что себе думаешь? Я твое фото должен ставить?»
ВЕРА.Поставь фото своей внучки. Дописываю!
Входит Тома.
ТОМА.Вы читали «Пеку» Георгиевской? Мне прислали ее книжку «Любовь и кибернетика». Три повести. Три отличные повести, женская литература в самом лучшем смысле: теплая, тонкая, с грустным вздохом. Мужики жестче и конструктивней. .Они, конечно, профессиональней, но бесчеловечней...
ВЕРА.Тома, я в номер пишу.
ТОМА(усаживаясь за стол Николая). Пишите. Много осталось? Мне хочется, чтобы вы «Колокола» прочли — я сегодня ночь не спала, пронзительная штука. Я слушала в Каунасе колокола, но никогда бы в жизни так не написала. Может быть, у нее самой была ситуация...
ВЕРА.Томочка, подари мне три минуты молчания. Всего на полтора абзаца.
ТОМА.Полтора абзаца, Вера Васильевна, могут войти в мировую литературу. Если это абзацы Бабеля или Олеши. Помните, с чего начинается «Зависть»? Нет, лучше «Ги де Мопассан» Бабеля...
Звонит телефон.
ТОМА (снимая трубку). Редакция слушает. Сидельников на задании. После двенадцати? Во-первых, сейчас без двух минут двенадцать, во-вторых, лучше после обеда. Ну, представьте себе, что он где-нибудь на стройке, мы обедаем до четверти второго, в нашу столовую он опаздывает, почему бы ему не пообедать вместе со строителями? После двух попробуйте позвонить. Лариса? Хорошо, я ему оставлю записку. А он знает ваш телефон? Всего доброго! (Кладет трубку. Пишет записку.)
ВЕРА.Все! Даже прочитать некогда! Сто пятьдесят строк глубокого анализа, как говорит Евсей. Господи... Я пошла на машинку, Тома, придет Вардан — позовешь меня. (Выходит.)
ТОМА(набирает номер). Будьте добры, Людмилу Афанасьевну. Люда, все в порядке — деньги у меня, а Валерика нет. Люда, а может, лучше не кольцо, а что-нибудь практичное? Я достану пропуск в салон для новобрачных — там, говорят, такие пледики появились, в крупную красно-синюю клетку. Люда, не одеяло, а плед. Мягкий, легкий — из чистой верблюжьей шерсти. Может, и не верблюжьей, но чистой... Кольцо? Решайте сами, но я бы... (Входит Николай.) Вот Коля зашел — сейчас еще его спросим. Коля — что лучше: золотое кольцо или шерстяной плед?
НИКОЛАЙ.На шерстяном пледе в золотом кольце — вот наш идеал!
ТОМА.Слышишь, Люда? Коля говорит: и то, и другое. Давай по шесть, нет — по восемь соберем, хватит тогда. Ну почему, Люда? Что мы — от трешки разоримся? Люда, я соберу еще с наших... Ну, почему, не надо-то, Люда? Ладно, я тебе еще позвоню! (Кладет трубку.) Что вот ты, Коля, пожалел бы еще трешку? Для Веры?
НИКОЛАЙ.Тома, пересядь, пожалуйста.
ТОМА.Лариса тебе звонила три раза — просила позвонить.
НИКОЛАЙ.Некогда мне. Позвонит сама.
ТОМА.Коля, давай, я возьму с тебя еще трешку, и мы действительно поздравим человека. Что тебе трешка, Коля, бюджет, что ли, сделает?
НИКОЛАЙ.Я начинаю писать, Тома, советую тебе сделать то же самое.
ТОМА.И о чем ты будешь писать, Коля? О плохой торговле овощами? О развитии массового спорта? О том, что бутылки плохо принимают? Скучно все это, Коля, и сколько бы ты ни писал, бутылки все равно будут принимать со скандалом. Твоя работоспособность таким образом приведет все к тому же нулевому результату, что и моя патологическая праздность. Прочти вот лучше «Колокола» — настоящая литература! Я сегодня всю ночь...
НИКОЛАЙ.Тома, шла бы ты работать на Парнас — хоть бы корм Пегасу задавала, все дело.
ТОМА.По строчкам, между прочим, я в сентябре шла сразу за тобой, так что насчет Пегаса ты не очень-то. Все дело в отношении, Коля, к нашему ремеслу. Тебе кажется, что это искусство и наука сразу, большое искусство и большая наука, и ты над каждой заметкой сидишь, как над «Войной и миром», а я уже давно поняла, что работа в газете требует только среднего усердия — и ничего больше. Понял, Крошка, среднего? И если хочешь жить долго...
Входит Вардан.
ВАРДАН.Мое почтение, корифеи! И Руссо, и де Сталь на месте! Великая вещь — газета: как энциклопедия, соединяет на одной странице и жука и Жуковского! А где Жорж Занд?
ТОМА.Скорее Габриэла Мистраль. Приветствуем Булгакова – вас-то нам и не хватает, Мастер: ваш острый ум, лучу подобно, все осветит в хоромах темных!
ВАРДАН. О, жалкий жребий мой — чужие споры разрешать и в исповедях утешать! Чем живы летописцы века?
ТОМА.Проблемами судьбы и человека!
НИКОЛАЙ.Поехали! Ребята, мне писать надо.
ВАРДАН. Да, новобранцу шутки не понять — ему бы лишь в строю шагать. И — упаси, господь! — от строя не отстать!
ТОМА.И с жезлом ранец не проспать!
НИКОЛАЙ.Шли бы вы в коридор, Шекспир с Демьяном Бедным пополам. Устроили такой бедлам!
ТОМА.Браво, Николенька прорезался. Не пиши сейчас, Никола: пойдем обедать!
ВАРДАН.Несмотря на злобу дня, более того — вопреки ей, путь в столовую не зарастает. Ступеньки у вас так отполированы, будто вы на животах съезжаете.
ТОМА.А поднимаемся на крыльях — усталые, но довольные. По нашим ступенькам хорошо вниз катиться — хоть на животе, хоть... на спине, а вверх — только взлетать, минуя марши и перила. Можно на метле, как у...
НИКОЛАЙ.Пойдем, Тома.А то опять будем последними.
ВАРДАН.Блажен, кто обедает каждый день, хотя бы и последним. Где Вера?
ТОМА.Вера на галерах, диктует Андреевне! Мы ее позовем. Тебе принести коржик?
ВАРДАН.А кофе дадите?
ТОМА.И кофе дадим. Жди!
ВАРДАН.Привет мой щам и всем товарищам!
ТОМА.Ответного дождись поклона, дежуря возле телефона!
НИКОЛАЙ.Тома, я ухожу!
ТОМА.Без меня? А кто тебе «Колокола» расскажет?
Выходят. Вардан снимает плащ, подходит к Вериному столу, смотрит какие-то бумаги. Звонит телефон.
ВАРДАН.Институт мировой литературы слушает. А редакция кушает. Что кушает? Я полагаю, щи и сосиски. С вами? Что бы с вами ни случилось, в редакции обед, сотрудников на месте нет. Покушают, потом попишут. Звонить? Пожалуйста, хоть целый день, коль вам звонить не будет лень! Кто с вами говорит? Возможно, марсианин. Я сам не знаю, кто я. До свиданья!
Входит Вера.
ВЕРА.Давно ждешь?
ВАРДАН.Не дольше, чем королева ждала свои бриллианты. Ты создала шедевр с утра?
ВЕРА.Репортаж с очередного Дня науки. Сто пятьдесят строк. Про микроэлектронику. Ты завтракал?
ВАРДАН.На что?
ВЕРА.Все уже, что ли? Я тебе отдам двенадцать, а сама перехвачу. Слушай, я попрошу у Андреевны, пойдем, пообедаем. В ресторан. Я покормлю тебя хорошим мясом. Чего-то ты совсем отощал!
ВАРДАН.Отощаешь тут. Вынужденная диета: кофе с сигаретой! Кстати, и кофе кончается.
ВЕРА.Валерка летит в Москву — закажем. Вот, значит, и на кофе надо попросить. Рублей пятнадцать попрошу — хватит? Пятерку на кофе, десять — на еду.
ВАРДАН.Проси уж четвертак. На кофе — десятку. Не каждый день Валерка в столицу летает.
ВЕРА.Четвертак-то... Ладно, в машбюро, может, и соберу... Почему у машинисток всегда есть деньги?
ВАРДАН.Тайна века! Значит, у них нет чего-то другого!
ВЕРА.Чего, например?
ВАРДАН.Полированных гарнитуров.
ВЕРА.У меня — тоже.
ВАРДАН.Дачи!
ВЕРА.Это у меня нет, а у них есть участки.
ВАРДАН.Меня у них нет, наверное. Ты на это намекаешь? Потерпи, я с тобой когда-нибудь рассчитаюсь!
ВЕРА.Завелся! Я совсем не об этом! Ладно, подожди. (Выходит.)
Входит Валерий.
ВАЛЕРИЙ.О, старик, на ловца и зверь бежит. На ловца пятерок, синеньких кирпичиков золотого здания Кольца! Привет!
ВАРДАН.Привет, кабальеро! Ты один и этом мире вызываешь у меня зависть: «по лугу шел красавец Соколов, играя на задумчивой гитаре!» Странно видеть тебя одного.
ВАЛЕРИЙ.Без гитары?
ВАРДАН.Без Людмилы. Без жены. Или без гитары.
ВАЛЕРИЙ.Людмила на трудовом посту в эфире, жена — в Гурзуфе. Гитара — у Веры. Каждая в отдельности — лучше не придумаешь, все вместе — ...
ВАРДАН.Хуже не придумаешь?
ВАЛЕРИЙ.Да нет. Шумно очень. Как в бане. Но можно заткнуть уши!
ВАРДАН.Можно не ходить в баню, а мыться в ванне.
ВАЛЕРИЙ.Э, старик, в бане весело. И жарко. Ванна — это преснятина. Должен же человек иметь удовольствия!
ВАРДАН.Мэнээс — эпикуреец! Становись академиком — захлебнешься в удовольствиях!
ВАЛЕРИЙ.Они захлебываются... в микстурах! Нет, старик, долго ждать — перекиснешь раньше, чем дождешься! Главное, старик, — беречь уши: слышать только то, что хочется! Говорят-то ведь все, что на чей ум взбредет, если все слышать — из здорового живо больным станешь. Мама мне говорила: береги уши, маленький!
ВАРДАН.А мне мама говорила: будь счастлив, сынок, да не выходит!
ВАЛЕРИЙ.Уши побереги — выйдет! Давай пятерочку — пойду к Томочке.
ВАРДАН.Сейчас. Тома все равно обедает. С Николенькой! И чего это вы придумали — кольцо золотое! Сколько стоит?
ВАЛЕРИЙ.Около семидесяти — немного за, Людмила знает.
ВАРДАН.Семьдесят! С ума сойти! Целый месяц можно писать, ни о чем не думая! Собрали бы мне по пятерке, что ли?
ВАЛЕРИЙ.А о чем будешь писать, старик?
ВАРДАН.О чем? Может, «Остров сокровищ» напишу!
ВАЛЕРИЙ.Было уже, старик. Все уже было, только нас еще не было, и потому — живи и радуйся! Читай «Остров сокровищ» — и радуйся! Целуй женщину — и радуйся! День прошел — радуйся, начался — радуйся!
ВАРДАН.Вот я и говорю: ты один в этом мире вызываешь у меня зависть!
Входит Вера.
ВЕРА.О, совсем как дома! Ты чего, Валера?
ВАЛЕРИЙ.Долги собираю — перед столицей. Столица любит богатых провинциалов!
ВАРДАН. Вера, дай деньги!
ВЕРА (Валерию). Он тебе тоже должен? Сколько?
ВАЛЕРИЙ.Кредитую не по способностям и потребностям, а по собственным возможностям: выше пятерки не перепрыгиваю!
ВЕРА. (отсчитывая деньги) Вот тебе его пятерка, а вот десятка на кофе, только колумбийского не надо!
ВАЛЕРИЙ.Золотая у тебя пятерочка, Вера, рука дающего не оскудеет!
ВЕРА.А рука берущего? Собирала в машбюро — всего двадцать три набрала. Ну, ничего, я мяса не люблю, хватит нам. Пошли, Вардан.В «Центральный», что ли?
ВАРДАН.Нет. В «Центральном» я отравился три дня назад.
ВЕРА.Три дня назад? Кто это тебя потчевал?
ВАРДАН.Был случай. Пойдем в «Садко» — там петровское жаркое подают.
ВЕРА.Скажите! А я и не знала. Ты, Валера, пробовал петровское жаркое?
ВАЛЕРИЙ.Я такой холодец вечорось пробовал — куда там Петру?
ВАРДАН.Идем, Вера! Есть охота!
ВЕРА.Мы пошли, Валера. Ты наших дождешься? Скажи, что я часа через полтора вернусь. Надо переключиться!
ВАЛЕРИЙ.Скажу. А если телефон?
ВЕРА.То же самое. Увидимся!
ВАРДАН.Привет столице, поющая гитара!
Выходят. Звонит телефон. Валерий ходит вокруг него, долго не снимает трубку. Наконец, решается.
ВАЛЕРИЙ.Соколов у телефона. Сидельников обедает. Почему он не звонит Ларисе? Вероятно, потому что обедает. Долго? Вероятно, потому, что очередь. Сосиски? А откуда вы знаете, что сосиски? Ну, может, ему не хватило. (Поет.) «Ведь пряников сладких всегда не хватает на всех». О, если бы я был Окуджавой! Что бы я сделал? Я бы написал песню про Ларису! Про то, как она ищет Николая, а Николай все обедает... сосисками! Будьте, девушка, звоните!
Входят Тома и Николай. Тома — с двумя коржиками в бумаге.
ТОМА.О! Вардан уже растворился? Здоров, Валера. На, пообедай! (Протягивает Валере коржики).
НИКОЛАЙ.Здравствуй. Хорошо, что... этот ушел.
ВАЛЕРИЙ.А что тебе — тесно?
НИКОЛАЙ.Не люблю я таких.
ТОМА.Каких, Николушка-лапушка?
НИКОЛАЙ.Грошей ломаных — вот каких. Прилепился к Вере, как пиявка, и...
ВАЛЕРИЙ.Спокойно, Николушка, он наш приятель, и мы не бандиты, чтобы раздевать людей донага. Голый среди одетых — это не для моих слабых нервов. Считайте пятерочки, граждане!
ТОМА.Николушка жаждет разоблачений, но мы, Николушка, сторонники сатиры на порок, а не на лицо! У тебя перед глазами одни плоскости, мы видим объемно — это и убивает, и утешает одновременно. Расти, крошка, «жизнь — сложная штука, черт побери». Он Веру-то дождался?
ВАЛЕРИЙ.Они пошли в «Садко». Вера вернется часа через полтора. А тебе, Никола, звонила Лариса. Просила срочно позвонить!
НИКОЛАЙ.У нее всегда срочно. А мне некогда!
ВАЛЕРИЙ.Некогда — что? Любить? Дружить? Работать?
НИКОЛАЙ.Все некогда. Ладно, ребята, и так день пропадает. Вот деньги — и меня нет!
ТОМА.Бог с ним, Валера, труженика досуг не исправит. Пусть творит! Пойдем ко мне — обсудим идею пледа. Я тебе кофейку сварю. (Выходя, Николаю.) А ты за словом-то в карман не лезь — ко мне приходи. Я их много, слов газетных, знаю! И все наизусть. Без «Словаря синонимов», как некоторые! Валерка, ты читал Георгиевскую?
Выходят.
ВАЛЕРИЙ (в дверях). Пока, Никола. Позвони Ларочке, не мучай девочку!
НИКОЛАЙ.Идите вы...
Сцена четвертая
На авансцене — Вардан и Вера.
ВЕРА.Хороший обед — это вещь, что ни говори. Как не поверить в материализм!
ВАРДАН.Тебе бы давно не мешало в него поверить — был бы уже полированный гарнитур.
ВЕРА.А он тебе нужен?
ВАРДАН.Не мне - тебе. Замуж бы вышла, пыль бы стирала мягкой тряпочкой.
ВЕРА.А женятся на гарнитурах?
ВАРДАН.К сорока годам женщина так много теряет, что... хрустальный набор в серванте с успехом может заменить лицо.
ВЕРА.Болтай! Вчера стихи написала. Хорошие.
ВАРДАН.Только не читай. У меня сейчас тоже... пишется, не воспринимаю!
ВЕРА.Почитал бы хоть, что ли.
ВАРДАН.Ты необъективна — придираешься к пустякам.
ВЕРА.Вардаша, нет пустяков, когда пишешь.
ВАРДАН.Ты еще будешь учить меня! Графоманка!
ВЕРА.Графоманка?
ВАРДАН.Ты же сама понимаешь: стихи — стихия молодости, и если уж к сорока у тебя нет ни одной книжки...
ВЕРА.Но у меня же кое-что все-таки печатают..
ВАРДАН.Из жалости..
ВЕРА.Из какой это жалости?
ВАРДАН.Взгляни на себя трезво: сорокалетняя баба, полуседая, прибегает в редакцию, дрожа, вытаскивает кипу стишат, сидит, трясется, как девчонка, слезы рядом, скажи ей нет — тут же еще концы отдаст. И из ста твоих «стишат» два отбирают — тебе вместо валидола. Писала бы лучше свои статейки — верняк!
ВЕРА.Вардашик, твои статейки — тоже «верняк», но ты их почему-то совсем не пишешь.
ВАРДАН.Сравнила! Мужчину и женщину, прозу и поэзию, талант и графоманство! Гоген начал в сорок — и состоялся! Проза — это зрелость, я знаю, мне есть, что сказать, еще немного, и...
ВЕРА.Где твоя проза, Вардашик?
ВАРДАН.Если бы я ушел из газеты раньше, ты бы не задавала мне этого «рокового» вопроса. Мне нужно года два — всего два года свободной жизни с минимальным обеспечением. Ты опять меня упрекаешь?
ВЕРА.Ты больной, честное слово. Я и не думаю даже. Мне бы хотелось почитать то, что ты сделал за этот год. И все. Но если ты не хочешь — не надо. Подождем.
ВАРДАН.Не волнуйся — я записываю все твои рубли и десятки. Когда-нибудь...
ВЕРА.Вардан, оставь. Я не записываю, а тебе и вовсе не нужно. Чего ты злой такой сегодня? Когда у меня пишется, я такая добрая!
ВАРДАН.Какая, к черту, доброта! Зима вот-вот, ботинок теплых нет, пальто на рыбьем меху, легкие болят... Занесло же в эту прорубь!
ВЕРА.Ботинки скоро купим — у меня гонорарчик подходит из журнала. Под пальто я тебе кацавеечку теплую сочиню. А для легких раздобудем на базаре мед и клюкву — попьешь. Нечего злиться. До редакции-то меня проводишь?
ВАРДАН.Добеги сама — я замерз. Хочу еще пописать.
Торопливо целует Веру в щеку, расходятся в разные стороны. Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена пятая
Кухня в доме у Ольги. Очень уютная. Ольга и Борис завтракают.
ОЛЬГА.Вы заедете перед гостиницей или сразу туда?
БОРИС.Если он не очень устал, заедем. Будь готова на всякий случай.
ОЛЬГА.У меня сегодня вообще визитный день. В обед Вера зайдет. За деньгами.
БОРИС.Опять? Сколько?
ОЛЬГА.Сто. На месяц. Журнал задержал гонорар.
БОРИС.Хорошо, что не двести. У меня Федоров триста просит.
ОЛЬГА.Этот, конечно, на год. И в рассрочку.
БОРИС.Что делать, женушка. Деньги нужно иметь для того, чтобы о них не думать. Да, а около двенадцати зайдет Сидельников из редакции — отдашь ему статью. Кстати, уже без двадцати десять — где же такси?
ОЛЬГА.Ты позвони еще раз в порт — вдруг задержка. Этот Сидельников такой милый — как ты десять лет назад.
БОРИС.Ну уж... Неужели я был такой же глупый?
ОЛЬГА.И глупый, и самоуверенный.
БОРИС.Умный и застенчивый. Как сейчас.
ОЛЬГА.Оно и видно. Вере бы твою застенчивость!
БОРИС.Вере бы мою голову!
ОЛЬГА.Боря, все-таки ты зря так, она — способный человек.
БОРИС.Все мы способны, Олечка, но — коль сапоги начнет тачать пирожник... Пишет же она статьи. Бойко. Заносит иногда, но в основном-то — ничего. Зачем же стихи писать, коли дара нет?
ОЛЬГА.Боря, ты очень категоричен. Если у нее еще и стихи отнять... Что же останется?
БОРИС.Но поэзия, Олечка, — не приют для бедных сирот. Взяла бы ребенка...
ОЛЬГА.Сколько уж говорили! Боится она.
БОРИС.Хлопот боится?
ОЛЬГА.Нет, за ребенка. Будет, говорит, сидеть один целыми днями.
БОРИС.Другие воспитывают — и ничего. Себя, Олечка, меньше любить надо. Себя в Поэзии, которой нет. (Звонит телефон.) Такси! Ты сегодня дома? (Снимает трубку.) Да. Выходим-выходим!
ОЛЬГА.Дома, буду нас ждать. Ты мне из порта позвони! Так и не узнал, вдруг опаздывает?
БОРИС.Погода-то поприличнела. Не должно бы! Поехал! (Целует Ольгу, выходит.)
Ольга начинает убирать со стола. Борис возвращается в плаще и берете.
БОРИС.Оля, на Сидельникова не заглядывайся, Вериных стихов не слушай — лучше Ушакова почитай! Жди нас с Градовым. Кстати, водочка-то есть?
ОЛЬГА.Есть-есть, иди, гудит уже — рассердится и уедет!
БОРИС.Другой приедет. Были бы деньги! Побежал!
Еще раз целует Ольгу, выходит, хлопает входная дверь. Ольга продолжает убирать со стола. Звонит телефон. Она снимает трубку.
ОЛЬГА.Але! Але! Я вас слушаю. Але! (Кладет трубку. Подходит к зеркалу над раковиной.) Здравствуй, Оля. Здравствуй! Как живешь, Оля? Хорошо! Честное слово — хорошо? Честное слово! А почему стареешь, Оля? Годы! Какие твои годы, Оля? Не большие, но и не маленькие — к сорока подходит. (Снова звонит телефон, Ольга снимает трубку.) Але! Але-е! Слушаю вас! Але! (Кладет трубку на рычаг. Затем передумывает — снимает трубку, кладет рядом с аппаратом.) Занято у нас. Мы очень занятые люди. К нам не прозвониться. Мы говорим со всеми издательствами сразу. К нам едет Градов.Большой столичный человек. Мы и сами большие люди. Большие люди в маленькой квартире. Оччень занятые люди! (В стенку стучат.) А, телефон понадобился! Большие люди со спаренным телефоном! (Кладет трубку на рычаг. Тотчас же раздается звонок. Ольга не снимает трубки — сидит и слушает звонки, долго. Когда звонки кончаются, она снимает трубку.) Немота! Соседи в эфире! А мы играем в кошки-мышки, только не поймешь, где кошки, где мышки... Оно и лучше — ничего не понимать, а просто жить, как живется. Живется-то хорошо? (Звонок в дверь.) Вот и гости пошли. Розовый Николушка, верно! (Выходит.)
Из прихожей слышен голос Веры: «Я пораньше. Кофейку дашь? Сегодня солнышко, но холодно». И — Ольга: «Раздевайся, кофе еще не остыл. Поболтаем!». Входят вместе.
ОЛЬГА.Я думала, это Сидельников. Он должен за Бориной статьей зайти.
ВЕРА.Вот тип! Я же сказала, что к тебе иду — он ни слова! Слушай, по-моему, он в тебя влюблен, а?
ОЛЬГА.Конечно. Все окружающие нас мужчины должны быть немножечко в нас влюблены. Ведь мы еще ничего себе – смотримся! Тебе со сгущенкой?
ВЕРА.Нет, черный. Если есть ложка коньяка — добавь.
ОЛЬГА.Не только ложка — рюмка найдется. Будешь?
ВЕРА.Нет, только в кофе. Мне еще писать надо. (Звонит телефон.)
ОЛЬГА.Послушай, пожалуйста.
ВЕРА (снимает трубку). Але! Але! (Молча слушает, потом протягивает Ольге трубку.) По-моему, это для тебя.
На другом конце у телефона кто-то крутит пластинку. Динамик усиливает — это «Гори, гори, моя звезда». Ольга и Вера молча слушают. Не дослушав до конца, Ольга решительно кладет трубку.
ВЕРА.Часто тебе так?
ОЛЬГА.А тебе?
ВЕРА.У меня нет телефона. Эти гады... Ой, не могу я с чиновниками разговаривать. Глаза стеклянные, сердца оловянные, языки деревянные.
ОЛЬГА.Что уж ты — через редакцию не можешь пробить?
ВЕРА.Через редакцию? Я его раздражаю.
ОЛЬГА.Кого?
ВЕРА.Редактора.
ОЛЬГА.Почему? Работаешь много, печатаешься часто. Что ему надо?
ВЕРА.А я знаю? Позавчера в номер писала — отчет о Дне науки, а он из полосы вытащил и шумел, как... мельница.
ОЛЬГА.Перепутала что-нибудь?
ВЕРА.Перепутала... акценты. Об этом институте можно, а об этом — нельзя. Почему нельзя – не объясняет, не нашего маленького ума дело!
ОЛЬГА.Так и не лезь на рожон.
ВЕРА.Знать бы его, этот рожон! Сегодня он здесь, завтра совсем в другом месте, где его и не ждешь. Пирог у тебя вкусный! Сама-то чего не ешь?
ОЛЬГА.Мы только что с Борисом завтракали. К тому же, я на диете: отравилась пять дней назад.
ВЕРА.Отравилась? Чем?
ОЛЬГА.Да в «Центральном» фирменную котлету ели и сок лимонный пили. Сок старый, горький... То ли сок, то ли котлета — худо так было!
ВЕРА.В «Центральном»? А что ты там делала?
ОЛЬГА.Что делают в ресторане? Забрели перекусить. Знал бы где упадешь...
ВЕРА.А соломку с собой носишь?
ОЛЬГА.Соломка у меня всегда с собой, только ведь падаешь неожиданно.
ВЕРА.И больно падаешь?
ОЛЬГА.До смерти еще, как видишь, не убилась, но худо мне было — ой, вспомнить страшно! Всю ночь маялась — как наказал кто!
ВЕРА.За что тебя наказывать-то? Ты у нас непорочная.
ОЛЬГА.А тебя вот за что жизнь наказывает? Ты перед ней в чем так провинилась, что она тебя...
ВЕРА.А что она меня? Я всем довольна, мне ничего не надо. Живу, работаю, стихи пишу.
ОЛЬГА.А замуж разве не хочется?
ВЕРА.Далось вам это замужество... Да я если бы захотела, сто раз могла бы замуж выйти. Один раз побыла — издоволилась: экая сласть — прислуживать!
ОЛЬГА.Ну зачем уж так — в крайности... Можно ведь и по-другому — чтоб тебе прислуживали!
ВЕРА.Что я — кулак или лавочник, чтобы мне прислуживали? Нет, это не для меня. Послушай, я вчера написала:
Двоись, троись, слоись —
Все это, милый, жизнь.
Жизнь вприглядку,
Жизнь вприсядку,
Впопыхах и не спеша.
Что там — больно,
Что там — сладко,
Где двоим — одна душа!
Но душа двоим одна
Не бывает суждена!
Двоись, троись, слоись —
Все это, милый, жизнь!
И дальше — длинно, почти поэма. Ничего?
ОЛЬГА.Ну ты даешь, Веруня! Ничего... Только опять не напечатают.
ВЕРА.Ну и что? Главное, чтоб писалось.
ОЛЬГА.Твоим «стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед»? Блажен, кто верует!
ВЕРА.А один мой приятель говорит иначе: блажен, кто обедает каждый день. Это значит — ты!
ОЛЬГА.А ты?
ВЕРА.Я не всегда успеваю. И не люблю каждый день. Сытое бытие — сытое сознание.
ОЛЬГА.Голодное сознание озлобленно и пристрастно. Веруня, я у тебя еще в новой квартире не была. Как устроилась?
ВЕРА.Да она уж не новая... Нормально устроилась. Главное — без соседей.
ОЛЬГА.А мебель?
ВЕРА.Какая мебель? Та же, что и в старой.
ОЛЬГА.Мы тебе отдадим два кресла — хочешь? Борис в комиссионке какие-то усмотрел, старье-модерн, а эти некуда ставить.
ВЕРА.Давайте. Может, еще и стол заодно?
ОЛЬГА.А что? И стол можно. Леньке менять надо — вырос. А тебе пригодится.
ВЕРА.Мне пригодится. Пишу на коленях.
ОЛЬГА.Что уж ты — стола купить не можешь? Он стоит-то гроши.
ВЕРА.Могу, конечно. Не хочу. Я все могу — и почти ничего не хочу.
ОЛЬГА.Это ты зря. Зощенко говорил, что смысл жизни в том, чтобы иметь желания.
ВЕРА.И что с ними делать, с желаниями?
ОЛЬГА.Удовлетворять их, добиваться...
ВЕРА.А-а... А он говорил, как добиваться? (Звонит телефон. Ольга и Вера молча смотрят на него.) Это тебя, наверное, из «Центрального».
ОЛЬГА.Там так не поют. (Резко снимает трубку.) Да. Боря? Плохо слышу. Прижми трубку. Так. Да. Да. Поняла. Ждем! (Кладет трубку.) Борис с Градовым сейчас приедут.
ВЕРА.С каким Градовым? С тем самым?
ОЛЬГА.Ну да, он сюда па несколько дней прилетел — они с Борей должны одну книжку доделать.
ВЕРА.Вот это да! Сам Градов летит! Слушай, Оля, а если мне ему свои стихи показать?
ОЛЬГА.Ой, Веруня, он будет так занят. У них с Борисом все расписано по минутам. Пошли по почте.
ВЕРА.По почте — это не то, Оля. Я посылала — он, наверное, их даже не читал. Ты представляешь — ему со всего Союза пишут, где уж там пробиться!
ОЛЬГА.Пробиваются же люди. Хорошие стихи из потока всегда выделяются.
ВЕРА.Ты считаешь, у меня плохие стихи?
ОЛЬГА.Да какой я ценитель... Борис говорит, что у тебя неточности мысли плавают в хаосе эмоций.
ВЕРА.Правильно, он так и должен сказать. Он головой пишет, а я сердцем. Ему меня не понять.
ОЛЬГА.Ну кому же тебя понять, Веруня? Для кого-то ведь ты пишешь.
ВЕРА.Я пишу потому, что не могу не писать. А для кого? Разве так можно спрашивать про стихи? Для людей, конечно. Людей много — кто-нибудь отзовется.
ОЛЬГА.Но когда, Вера? Тебе уже сорок...
ВЕРА.Это тоже неважно, Оля, когда. Может быть завтра, может быть, через тридцать или сто лет. Я уж истлею, а человек возьмет мои странички, прочтет, улыбнется там, где я улыбалась, вздохнет вместе со мной, всплакнет и скажет: жила когда-то такая, Вера Калерина, думала, чувствовала, мучилась...
ОЛЬГА.И все?
ВЕРА.Ах, Оля, познакомила бы ты меня с Градовым, раз уж ты такая практичная. Не будет же он с Борисом день и ночь сидеть!
Звонок в дверь.
ОЛЬГА.Из порта еще рано. Это ваш Никола, наверное! (Выходит.)
Слышны голоса. Николай: «Добрый день, Ольга Федоровна! Борис Сергеевич...» Ольга: «Да-да, раздевайтесь, проходите, пожалуйста. Может быть, чашечку кофе?» Николай: «Что вы, спасибо... Я с удовольствием...» Заходят вместе.
ОЛЬГА.Вы знакомы, надеюсь?
ВЕРА.Еще бы!
НИКОЛАЙ.Вас, Вера Васильевна, редактор искал. Я сказал, что вы в институте.
ВЕРА.В каком?
НИКОЛАЙ.Автоматики.
ВЕРА.Удружил! Ты что — не слышал, как он с меня скальп снимал за автоматику?
НИКОЛАЙ.Ой... Ничего, ничего...
ВЕРА.Оля, что ты делаешь с нашим Колей? Меня не только с потрохами выдает, но еще и по имени-отчеству называет!
ОЛЬГА.Он и должен называть тебя по имени-отчеству, Коля, вас ведь учили в школе почтению к старшим?
НИКОЛАЙ.Да-да.
ВЕРА.Коля, а Лариса звонила?
НИКОЛАЙ.Да.
ОЛЬГА.Кто это — Лариса?
ВЕРА.Таинственная дама Колиного сердца. Мы ее все по телефону знаем, а в глаза никто не видел. Скрывает!
НИКОЛАЙ.Никакая она не дама, а школьная подруга. Не скрываю я се совсем. Просто...
ВЕРА.«Та песня, которой тысячу лет: она его любит, а он ее — нет».
ОЛЬГА.А кого любит Коля?
НИКОЛАЙ.Да что вы... Ничего она не любит. Просто звонит — и все.
ВЕРА.Как тебе, Оля, просто звонят — и все. И пластинки ставят!
ОЛЬГА.У меня — телефонная путаница. У Коли это серьезно.
НИКОЛАЙ.Да ничего там серьезного... Что вы!
ВЕРА.Не предавай любовь за чашкой кофе. Она стоит дороже. Оля, сколько стоит любовь?
ОЛЬГА.Если оптом — то немного, в розницу — дороже.
ВЕРА.Слышишь, Коля? Тебя любят в розницу, штучно. Это дорого! Не продешеви!
НИКОЛАЙ.Что вы... Я пойду. Спасибо за кофе.
ОЛЬГА.Да посидите, Николай.Ведь не вас же искал редактор!
ВЕРА.Посиди, Коля. Я дам Ларисе этот телефон — она сюда позвонит.
НИКОЛАЙ.Что вы? Я...
ОЛЬГА.Пусть позвонит. Мы ее позовем пить кофе.
НИКОЛАЙ.Что вы? Она не пьет кофе!
ВЕРА.Она не пьет кофе, она не курит, не пишет статей и стихов, не ходит на задания, она только сидит у телефона. И ждет Колю, пока он ест сосиски и сочиняет репортажи. И верит всему, что говорят ей по телефону чужие люди. Потому что она верит Коле. Я ухожу — что ей сказать, Николай?
ОЛЬГА.Прочти ей свои стихи. Те, что мне читала.
ВЕРА.Мала еще. Так что сказать?
НИКОЛАЙ.Скажи... скажите что-нибудь.
ВЕРА.Может быть, мне спеть ей — «Гори, гори, моя звезда»?
ОЛЬГА.Веруня, деньги не забудь!
ВЕРА.Деньги? Сколько я просила? Сто? Сто мало, Оля. Ты женщина богатая, у тебя большие потребности. Давай двести!
ОЛЬГА.При чем тут мои потребности! Не поняла юмора. Двести так двести. Пойдем. (Выходят.)
Звонит телефон. Голос Ольги: «Коля, послушайте!» Николай снимает трубку.
НИКОЛАЙ.Сидельников слушает. (В трубке — отбой.) Со мной не хотят говорить, Ольга Федоровна!
ОЛЬГА. (из прихожей) Со мной тоже!
ВЕРА. (уходя) Может быть, это Лариса? Ты меня познакомишь с Градовым, Ольга?
ОЛЬГА.Я Колю с ним познакомлю, он все о тебе расскажет! Ладно? (Хлопает дверь.)
Ольга входит в кухню.
ОЛЬГА.Николай, вы хорошо относитесь к Вере?
НИКОЛАЙ.Хорошо. Очень хорошо.
ОЛЬГА.Вам нравятся ее стихи?
НИКОЛАЙ.Не все. Но некоторые — очень!
ОЛЬГА.Вы помните что-нибудь наизусть?
НИКОЛАЙ.Нет... Только строчки.
ОЛЬГА.Жаль. Вы могли бы почитать их Градову. Любимые стихи надо знать наизусть, Коля. Так-то...
Сцена шестая
Квартира Веры. Вечер. Та же пластинка. Те же свечи. Вера лежит на своей «тахте» «в прострации». Здесь нужна пауза — на сцене никого, кроме молчащей Веры. Кончается «Аве Мария» — звонок в дверь. Вера не очень охотно встает, подходит сначала к проигрывателю, выключает его, затем идет открывать дверь. Возвращается вместе с Томой.
ТОМА.Вы читали Богата? «Бескорыстие»! Умный мужик! Дотошный! Психоаналитик на нашей почве, с поправками, конечно, на цели, но любопытно! А вы помните, как...
ВЕРА.Томочка, мне что-то нездоровится. Хочешь Шуберта послушать?
ТОМА.Простыли? Я вам пирогов принесла. С картошкой, мать напекла, говорит, отнеси Вере. Она вас очень любит. Все не может забыть, как вы ей пенсию отхлопотали. Вы Гранина прочли? Про Любищева? Помните это место — про время? Телеграммы вместо писем, самолеты вместо лошадей, телефон вместо встреч, а времени — нету! И еще что-то утрачено. Невосстановимо! Давайте, я чайник поставлю?
ВЕРА.Поставь! А я полежу, если не возражаешь.
ТОМА.Ложитесь, ложитесь. Хотите, я в аптеку схожу? За горчичниками! Дура я — надо было мне у матери малины взять. Нынче такая осень — солнца мало, смог к нам европейский пришел, какая-то дикая респираторка бродит, мальчик десятилетний ни с того ни с сего падает в обморок. Погубит нас внешняя среда раньше, чем мы ее защитим? Как считаете?
ВЕРА.Поставь чайник, Томочка. У меня еще твой холодец остался.
ТОМА.Вы ешьте, ешьте, мы еще наделаем! Вас знобит? Сейчас вы скажете — знобит не тело, а душу, да? Но от озноба души тоже лекарства есть. В «Силуэте» начали йогу печатать.
ВЕРА.Мне тело знобит, Томочка. Поставь чайник!
ТОМА.Иду! (Идет на кухню и говорит, говорит.) У вас так уютно, Вера, такой милый дом, сколько брожу — таких домов больше нет нигде. Ведь уют — это человек, а не интерьер, и что бы люди не выставляли вдоль стен, уюта нет, если нет его в самих хозяевах. Человек украшает жилище, а не жилище человека, вы согласны со мной? Чайник включен! Еще есть пожелания? Мне так правится на вашей кухне, Вера!
ВЕРА.Неуютно у меня, Томочка, и ты это знаешь. Но мне все равно.
ТОМА.У вас есть градусник? Хотите, я останусь с вами? Только не говорите — «все равно», я вам почитаю вслух, хотите? Я принесла Цветаеву — стихи из самого первого ее сборника, мне ребята прислали из Свердловска. Это, конечно, еще не та Цветаева, но тем, кто ее любит, это очень интересно, потому что в чем-то — это уже та Цветаева! Тонкость, филигранность наблюдений, поиски слов, богатство чувств — да вот, послушайте:
Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и шпагу держать, как копье, —
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное — женское — счастье мое!
Это не совсем то... Давайте, я вам погадаю. На стихи. Называйте страницу и строку.
ВЕРА.Сорок четыре... Первая строфа.
ТОМА. (ищет) Вот:
Вы бродили с мамой на лугу,
И тебе она шепнула: «Милый!
Кончен день, и жить во мне нет силы.
Мальчик, знай, что даже из могилы
Я тебя, как прежде, берегу!»
Опять чего-то не то... Сентиментально, да? Ну, еще разок попробуем?
ВЕРА.Сто двадцать семь. Первая строчка.
ТОМА.«Ты с детства полюбила тень...» Послушайте, Вера, а вы... вы знаете этот сборничек, да?
ВЕРА.Ты подозреваешь меня в нарочитости выбора? Нет, так хорошо не знаю. Это просто совпадение. У меня сегодня вообще день совпадений.
ТОМА.Я могу вам погадать на картах.
ВЕРА.А почему ты решила, что мне нужно гадать? Карты не скажут больше того, что я сама знаю.
ТОМА.Нам вообще кажется, что мы знаем очень много, но это одно из наших наиболее безобидных заблуждений. Знаете, я тут читала лекцию студентам — членам редколлегий стенных газет, кажется — чего уж проще, что-нибудь да наговорю! В университете учили, в редакции пять лет оттрубила — что уж там для стенгазеты такого надо? И что бы вы думали? Встает один, долговязый, — спрашивает: что вы знаете об американской шкале оценки новостей? А я — ничего, ни в зуб ногой — ни в университете, ни в редакции. Туда-сюда, чего-то там про сенсацию, про «лид», про принцип пирамиды. Чувствую — не то! Что делать? Не знаю, говорю, ребята, нас этому не учили. А они мне говорят — книжки надо читать, вот книжка «Информация в печати», тут все написано. Стыдно было, а — скушала! Теперь вот конспектирую всю книжку.
ВЕРА.Интересно?
ТОМА.Уж не об этом разговор. Так они меня задели — а ну, как еще раз? Про шкалу вообще-то интересно. В двух словах. Обыкновенный человек плюс обыкновенное происшествие — ну, например, я проваливаюсь на лекции — это ноль для прессы. Обыкновенный человек плюс необыкновенное происшествие — пример: я лечу над улицей — это единица. Необыкновенный человек плюс обыкновенное происшествие — пример: знаменитый Градов выступает на заводе — тоже единица. И, наконец, необыкновенный человек плюс необыкновенное происшествие — ну, скажем, тот же самый Градов находит в пашем городе рукопись — ну, чью? Ну, например, Грибоедова — два балла! Сенсация! А что у вас сегодня случилось, Вера Васильевна?
ВЕРА.Ничего. Для прессы — ноль. Первый вариант.
ТОМА.Со мной можно не только как с прессой. Если я много говорю, так это совсем не значит, что я мало чувствую, я все понимаю...
ВЕРА.Ничего, Томочка, не случилось. Редактор отругал, но это тоже... не происшествие. А ты откуда про Градова знаешь?
ТОМА.Господи, Николенька все уши прожужжал. Когда вы ушли, он пришел, веселенький такой, важный. Градов ему какой-то очерк заказал. Градов ему ручку пожал. Градов с ним чокнулся — то есть выпил, значит, но не на брудершафт, до этого еще не дошло, хотя, если Николеньку послушать, так они уж на «ты» — полное родство всего, чем можно породниться! Вас Вардан искал!
ВЕРА.А-а... Зайдет, если надо.
ТОМА.А вы... вы его любите, Вера Васильевна?
ВЕРА.Зачем так громко? В мои-то годы любить? И не хочется, Томочка, все надоедает. Поймешь когда-нибудь. Просто мы старые приятели. Очень старые приятели. «Школьная подруга», как говорит Коля. .
ТОМА.А мне он нравится, Вера.Остроумный. Злой. Независимый. В нем угадывается личность. Николу он раздражает — сам-то Никола всю жизнь на помочах ходит и не понимает, как это можно — жить не так, как надо. Надо папе. Надо маме. Редактору. Кому еще там? Профсоюзу. А Вардан — он молодец...
ВЕРА.Да, он молодец. Чайник вскипел, Томочка?
ТОМА.Сейчас. Вера Васильевна, а как вы думаете — термобигуди не портят корней волос? Это такое удобство, но что-то у нас машинистки говорили, что от них скоро лысым станешь. Неплохо, да — лысая журналистка, почти по Ионеско... .
ВЕРА.Томочка, от чего тебе бывает плохо?
ТОМА.Мне? Как всем, Вера Васильевна. Ненавижу переполненные автобусы...
Хлопает входная дверь — входит Людмила.
ЛЮДМИЛА.Поздравь меня, Вера.И ты тоже, Тома, только... без литературных ссылок.
ВЕРА.Что случилось, Людка? Вид у тебя...
ЛЮДМИЛА.Побитый? Униженный и оскорбленный? Да. Поздравьте меня.
ВЕРА.С чем же?
ЛЮДМИЛА.С чем? (Не раздеваясь, садится на матрац.) Какая вам разница — с чем, если у меня праздник?
ВЕРА.На праздник мало похоже, больше — на...
ЛЮДМИЛА.Валерка умер! .
ВЕРА.Что-о?
ЛЮДМИЛА.Да..Для меня!
ВЕРА.А-а. Слава богу! Не первые раз — воскреснет, как и прежде. Он — Феникс...
ЛЮДМИЛА.Не воскреснет! Никогда! Или я — последняя сволочь, которую и четвертовать не жалко! Если воскреснет — я на себя руки наложу!
ТОМА.Медея Мценского уезда! Люда, ты не можешь взять голову в руки и изложить историю своего преступления, а наказание тебе мы придумаем сами? В наши дни страсти по-арбенински устарели, давай хемингуэевский колер!
ЛЮДМИЛА.Тома, сначала я убью тебя, а потом уж себя. Тебя я буду убивать книгами, тяжелыми, как человеческая жизнь, — медленно и с наслаждением! Уйди!
ТОМА.Если ты мне не доверяешь, я, конечно, уйду, но имей в виду — у меня связи в медицине.
ВЕРА.При чем здесь медицина? Или... я... чего-то не знаю?
ЛЮДМИЛА.Вера, ты святая или кликуша — кто тебя разберет — ты стоишь перед всеми голая и думаешь, что и все так же перед тобой, и тебе нипочем, что в тебя все пальцами тычут, смеются над тобой, каждый твой изъян на площади обсудили! Ты, Вера, дура христова, только Христа нет, одна дура бродит по свету и твердит всем: «Верь, как я!», а свет глухой, уши бережет и тащит у тебя из всех карманов!
ВЕРА.Люда, Людочка, ну успокойся же, что случилось-то, милая моя? Тома, принеси чайку! Чай с пирогами будем пить! Тома пирогов принесла!
ТОМА.Люда, ты птеродактиль, и тебе не свойственно чувство красоты, хотя, по Дарвину, оно и присуще некоторым птицам и животным. Например, павлины...
ЛЮДМИЛА.Вера, ты ее уберешь, или я ее убью?
ВЕРА.Томочка, прошу тебя — пойди, чай завари.
ТОМА.(уходя) Я говорила — прочтите «Колокола». Все бабы, читайте «Колокола» — и вы увидите, как много может вынести женщина...
ВЕРА. (обнимая Людмилу) Что же случилось, девочка моя? Чем он так тебя обидел?
ЛЮДМИЛА.Вера, слушай и скажи мне: не стоит после этого жить, Людка, кончай эту комедию, повеселилась, посмотрела на этот проклятый мир — и будет!
ВЕРА.Успокойся и расскажи мне, что случилось. Жить всегда стоит — что бы ни произошло! Жизнь и так, как вздох...
ЛЮДМИЛА.Как стон, Вера, как стон, бесконечный, жуткий бурлацкий стон!
ВЕРА.Позавчера он улетел. Вы простились нормально. Ты его провожала?
ЛЮДМИЛА.Да. А потом поехала в консультацию. Я жду ребенка.Еще мало, но уже три месяца. И там... (Плачет).
ВЕРА.И там? Тебе сказали, что нельзя рожать?
ЛЮДМИЛА.Да. Потому что он был там и оставил им справку, что он... алкоголик и ему нельзя иметь потомства.
ВЕРА.Валерка? У него же есть сын!
ЛЮДМИЛА.Не мой сын, Вера.Он от меня не хочет сына, ты понимаешь?
ВЕРА.А ты... ты с ним говорила раньше?
ЛЮДМИЛА.Говорила. Он не очень обрадовался, но и не очень возражал: «Если хочешь, Лада...»
ТОМА (входя). Нечего реветь! Сделаешь медицинский — и через неделю забудешь даже лицо врача. Никто из вас не читал маленькой такой повести французского автора — не помню кого — «Мадам 60-а»? Страшная штука, там Людкина история выглядела бы просто рождественской сказкой. Подумаешь — открытие сделала...
ВЕРА.Томочка, неси чашки. Будем пить чай. С пирогами. Ничего, Людок, все образуется. Ты-то сама что решила?
ЛЮДМИЛА.Что тут решать? Кому нужен ребенок, от которого отказываются уже тогда, когда он еще и пикнуть не успел? Маленький мой! (Плачет.)
ВЕРА.А я бы... родила на твоем месте. Я не родила двадцать лет назад на своем месте и...
ЛЮДМИЛА.И что бы ты с ним делала? Маялась бы вдвойне!
ВЕРА.Может быть, меньше. Ему было бы сейчас девятнадцать. Это был мальчик. Крупный. Мой сын, которого нет и теперь никогда не будет.
ЛЮДМИЛА.А что? Ты... почему?
ВЕРА.Примерно потому же. Это неважно. Удивительно, что мы все ходим одними дорогами и спотыкаемся об одни и те же ухабы. Ты идешь за мной, и мой долг сказать тебе: осторожно, Люда, здесь можно упасть и очень больно ушибиться. На всю жизнь. После этого я уже не могла иметь ребенка.
ТОМА (входя). «Детоубийцей на суду стою, немилая, несмелая..