Главная | Обратная связь

Нарушение частных владений 5 страница

(Если уж совсем честно, Ширли не была уроженкой Пэгфорда. Они с младшей сестрой выросли в Ярвиле, в тесной, грязноватой квартирке, принадлежавшей их матери. Мать Ширли была пьянчужкой; она не давала развода отцу девочек, которого те никогда не видели. Казалось, все мужчины в округе знали мать Ширли по имени и говорили о ней с ухмылкой… но это давным‑давно кануло в прошлое, а Ширли считала, что прошлое выветривается, если только о нём не вспоминать. Она и не вспоминала.)

Ширли и Рут радостно поздоровались, но сегодня у обеих была масса дел, и они успели только обменяться короткими фразами насчёт внезапной кончины Барри Фейрбразера. Они договорились пойти в столовую около половины первого, и Ширли отправилась за библиотечной тележкой.

Она пребывала в прекрасном расположении духа. Будущее виделось ей столь же отчётливо, как настоящее. Говард, Майлз и Обри Фоли собирались сплотиться, чтобы раз и навсегда покончить с предместьем Филдс; такое достижение не грех будет отметить торжественным приёмом в Суитлав‑Хаусе…

Ширли завораживало это имение: огромный сад с прудами, солнечными часами и затейливо подстриженной живой изгородью; широкий коридор, обшитый деревом, на рояле – фотография в серебряной рамке: хозяйка дома беседует с дочерью королевы. Со стороны четы Фоли не чувствовалось ни тени высокомерия к Говарду и Ширли; правда, попав в орбиту этой семьи, Ширли заметила, что хозяев дома во время каждой встречи что‑нибудь отвлекает. А ведь как мило было бы им впятером устроить приватный ужин в одном из этих восхитительных малых залов: Говард сел бы рядом с Джулией, Ширли – по правую руку от Обри, а между ними – Майлз. (У Саманты в фантазиях её свекрови неизменно находились другие дела.)

Ровно в половине первого Ширли и Рут нашли друг друга у стойки с йогуртами. В шумной больничной столовой ещё не было того столпотворения, какое начиналось в час дня, и они без труда нашли липкий, в крошках столик на двоих у стены.

– Как Саймон? Как мальчики? – спрашивала Ширли, пока Рут вытирала столешницу.

Затем они переставили на столик содержимое своих подносов и сели друг к дружке лицом, собираясь поболтать.

– Сай – лучше всех, спасибо, прекрасно. Сегодня привезёт домой новый компьютер. Мальчики ждут не дождутся, вы же понимаете.

Это не вполне соответствовало истине. У Эндрю и Пола были свои простенькие ноутбуки; большой компьютер находился в углу тесной гостиной, и мальчики к нему не прикасались, предпочитая лишний раз не попадаться на глаза отцу. В рассказах Рут её сыновья выглядели намного младше, чем на самом деле: покладистые, предсказуемые, смешливые. По‑видимому, она и себя старалась выставить моложе, подчеркнуть разницу в возрасте – почти в два десятка лет – между собой и Ширли, чтобы они с ней ещё более походили на мать и дочь. Рут потеряла мать десять лет назад, и у неё не осталось старшей подруги, а у Ширли хоть и была дочь, но отношения с ней, как она намекала, оставляли желать лучшего.

– Мы с Майлзом всегда были очень близки. А у Патриции довольно трудный характер. Она сейчас живёт в Лондоне.

Рут не терпелось узнать подробнее, но они с Ширли в первую очередь ценили друг в дружке сдержанную гордость: обе с достоинством являли миру ничем не омрачённый фасад. Запрятав подальше своё любопытство, она всё же не оставляла надежды со временем разузнать, в чём проявляется трудный характер Патриции. Взаимная симпатия Ширли и Рут основывалась на признании того факта, что подруга более всего гордится многолетней привязанностью своего мужа. Они, как члены масонской ложи, выработали особый код, благодаря которому чувствовали себя друг с дружкой более комфортно, чем в компании других женщин. Их заговору добавляло остроты чувство превосходства: каждая втайне жалела другую за выбор такого мужа. Рут считала Говарда физически омерзительным и не могла понять, как Ширли, хоть и полненькая, но вполне симпатичная, согласилась за него выйти. А Ширли, которая в глаза не видела Саймона и не слышала, чтобы его упоминали в высших сферах Пэгфорда, заключила, что Рут страшно далека от светской жизни, а муж у неё – домосед и неудачник.

– Так вот, Майлз и Саманта доставили Барри в моё дежурство, – без предисловий заговорила Рут. В отличие от Ширли она не владела тонкостями светской беседы и не умела маскировать свою жадную тягу к пэгфордским сплетням: если они и долетали к ней на вершину взмывшего над городом холма, то разбивались о нелюдимость Саймона. – Они и вправду всё видели?

– О да, – подхватила Ширли. – В воскресенье вечером они ужинали в гольф‑клубе: девочки после каникул вернулись в школу, а Сэм предпочитает питаться вне дома, готовит‑то она посредственно…

Мало‑помалу, во время перерывов на кофе, Рут сделала для себя выводы относительно изнанки брака Майлза и Саманты. Ширли упомянула, что её сын женился в силу своей порядочности, когда Саманта забеременела старшей дочкой, Лекси.

– Комар носу не подточит, – вздохнула Ширли с прозрачной бравадой. – Майлз поступил как положено; иного я от него и не ждала. Девочки у них – само очарование. Жаль, что у Майлза нет сына – это был бы чудный мальчик. Но Сэм третьего не захотела.

Каждый завуалированный выпад против Саманты был для Рут на вес золота. Она с первого взгляда невзлюбила невестку Ширли ещё в ту пору, когда водила четырёхлетнего Эндрю в подготовительную группу; туда же Саманта водила Лекси. Визгливый смех, выкаченный наружу бюст и солёные шуточки, адресованные молодым матерям, ожидавшим во дворике, делали её в глазах Рут опасной хищницей. Не первый год Рут наблюдала, как Саманта, приходя в школу на день открытых дверей, выпячивает массивную грудь, перед тем как вызвать на разговор доктора Викрама Джаванду, и спешила увести Саймона за угол, чтобы им не пришлось с ней общаться.

Ширли во всех подробностях пересказывала с чужих слов повесть о последнем путешествии Барри, всячески подчёркивая заслуги Майлза, который мгновенно вызвал «скорую», поддержал Мэри Фейрбразер, сопроводил её в больницу и оставался там до приезда супругов Уолл. Рут слушала внимательно, хотя и с некоторой досадой: у Ширли куда увлекательнее получалось критиковать многочисленные недостатки Саманты, нежели превозносить достоинства сына. А главное, ей самой не терпелось рассказать кое‑что интересное.

– Значит, в совете образовалось свободное место, – подытожила Рут, едва дождавшись того момента, когда Майлз с Самантой уступили сцену Колину и Тессе Уолл.

– Для этого есть термин: «случайная вакансия», – любезно подсказала Ширли.

Рут собралась с духом.

– Саймон, – выговорила она с радостным волнением, – хочет выставить свою кандидатуру!

Машинально улыбнувшись, Ширли удивлённо‑вежливо вздёрнула брови, а потом отпила чаю, чтобы спрятать лицо. Рут и подумать не могла, что её слова вывели приятельницу из равновесия. Она заранее представляла, как обрадуется Ширли, узнав, что их мужья будут вместе заседать в совете, а возможно, и чем‑нибудь посодействует.

– Я от него вчера вечером узнала, – с важным видом продолжала Рут. – Он давно об этом задумывался.

Некоторые другие планы Саймона, как то развести на деньги Грейза, чтобы оставить его фирму подрядчиком совета, Рут немедленно выбросила из головы, как вычёркивала из памяти все его неприглядные делишки и мелкие нарушения закона.

– Кто бы мог подумать, что Саймона интересует участие в местном самоуправлении, – пропела Ширли лёгким и приятным тоном.

– Ещё как, – подтвердила Рут, которая до вчерашнего вечера ни сном ни духом об этом не догадывалась. – Очень даже интересует.

– А он обращался к доктору Парминдер Джаванде? – спросила Ширли, отпив ещё чаю. – Она не вызвалась помочь?

Рут слегка оторопела и не смогла скрыть замешательство.

– Да нет, я не… Саймон сто лет к врачам не обращался. Он на здоровье не жалуется.

Ширли улыбнулась. Если Саймон выступает сам по себе, без поддержки фракции Джаванды, то его можно сбросить со счетов. Ей даже стало жаль Рут: младшую подругу ждал неприятный сюрприз. Сама Ширли, знакомая со всеми мало‑мальски уважаемыми гражданами Пэгфорда, не узнала бы мужа Рут, надумай он зайти в кулинарию за продуктами; бедняжка Рут – хоть бы спросила себя, кто станет за него голосовать. В то же время был один вопрос, который, по мнению Ширли, Говард и Обри непременно попросили бы её задать как бы невзначай:

– Саймон с рождения живёт в Пэгфорде, да?

– Не совсем: он родом из Филдса, – ответила Рут.

– Понимаю, – сказала Ширли.

Аккуратно вскрыв стаканчик йогурта, она задумчиво погрузила в него пластмассовую чайную ложку. Саймон наверняка присоединится к тем, кто ратует за сохранение Филдса, а это полезно знать наперёд, вне зависимости от его шансов на выборах.

– Это на сайте появится или как там положено о себе заявлять? – спросила Рут, всё ещё надеясь на запоздалый проблеск интереса и поддержки.

– Видимо, да, – туманно произнесла Ширли. – Думаю, так.

 

III

 

В среду последним уроком у Эндрю, Пупса и двадцати семи других стояла, как выражался Пупс, «спазматика». Это был если не самый дебильный, то второй по дебильности набор математических дисциплин, который доверили самой слабой учительнице – прыщавой девушке, вчерашней студентке, которая не справлялась с дисциплиной и временами чуть не плакала. Пупс, ещё в прошлом учебном году сознательно решивший снизить свою успеваемость, был низвергнут из наиболее сильной группы в ряды изучающих спазматику. А Эндрю, который всю жизнь был не в ладу с цифрами, постоянно опасался, как бы его не перевели на самый дебильный уровень – к таким, как Кристал Уидон и её двоюродный братец Дейн Талли.

Эндрю и Пупс сидели вместе за последней партой. Время от времени, когда ему надоедало смешить одноклассников и подбивать их на разные приколы, Пупс подсказывал Эндрю решение задачки. В классе стоял оглушительный гвалт. Мисс Харви кричала во всё горло, призывая учеников к порядку. Листки для классной работы были исписаны похабщиной; ребята свободно перемещались по классу, грохоча стульями; стоило мисс Харви отвернуться, как из трубочек летели пульки жёваной бумаги. Иногда Пупс под надуманным предлогом поднимался из‑за парты и начинал расхаживать туда‑сюда, изображая дёрганую, с неподвижными руками походку Кабби. Здесь Пупс давал волю своему юмору; зато на уроках английского и литературы, где они с Эндрю были в самой сильной группе, на такие пародии он не разменивался.

Непосредственно перед Эндрю сидела Сухвиндер Джаванда.

Давным‑давно, в младших классах, Эндрю, Пупс и другие ребята дёргали Сухвиндер за иссиня‑чёрную косичку; при игре в пятнашки это напрашивалось само собой, да и на уроках, когда учитель отворачивался, трудно было удержаться, если эта косичка болталась, вот как сейчас, прямо у тебя перед глазами. Но Эндрю отошёл от этих детских шалостей; его больше не тянуло дотрагиваться до этой косички, равно как и до самой Сухвиндер: она была одной из немногих девчонок, на которых не задерживался его взгляд. Как указал ему Пупс, у Сухвиндер над верхней губой темнели усики. Другое дело – её старшая сестра, Ясвант: фигуристая, с осиной талией и таким личиком, которое до появления Гайи казалось Эндрю прекрасным: высокие скулы, гладкая золотистая кожа, миндалевидные влажные карие глаза. Само собой разумеется, Ясвант оставалась недосягаемой: на два класса старше, круглая отличница, да ещё с полным осознанием (вплоть до последнего мальчишеского стояка) своих прелестей.

Сухвиндер, единственная в классе, не издавала ни звука. Ссутулившись и склонив голову к парте, она окружила себя коконом сосредоточенности. Левый рукав джемпера спускался на кисть руки, делая её похожей на шерстистый клубок. Такая неподвижность подчас выглядела неестественной.

– Большой гермафродит, как мумия, сидит, – нашёптывал Пупс. – Усы и крупные молочные железы: научный мир теряется в догадках относительно противоречивой женско‑мужской природы.

Эндрю хоть и посмеивался, но испытывал неловкость. Хотелось всё‑таки верить, что Сухвиндер этого не слышала. Когда он в прошлый раз заходил к Пупсу домой, тот показал ему сообщения, которые регулярно отправлял на страничку Сухвиндер в «Фейсбуке». Раскопав в интернете информацию о повышенной волосатости у женщин, он ежедневно посылал ей то цитату, то картинку.

Может, и было в этом что‑то прикольное, но Эндрю стало не по себе. Сухвиндер – слишком лёгкая мишень, она ведь никогда не выпендривалась. Эндрю предпочитал, чтобы Пупс упражнялся в остроумии там, где видел власть, заносчивость или самомнение.

– Отрезанное от своего бородатого, грудастого стада, это существо подумывает, не отпустить ли эспаньолку.

Хохотнув, Эндрю тут же устыдился, но Пупс быстро утратил интерес к этой теме и занялся преобразованием каждого нуля в сморщенный анус.

Эндрю пытался сообразить, в каком месте поставить десятичную запятую, одновременно размышляя о поездке домой в школьном автобусе и, конечно, о Гайе. На обратном пути гораздо труднее было занять такое место, откуда он мог её видеть, потому что она часто оказывалась там раньше или садилась слишком далеко. Пусть в понедельник они вместе посмеялись на общем собрании, это ни к чему не привело. За четыре недели этого наваждения Эндрю так и не заговорил с Гайей. В шуме и гаме спазматики он старался придумать первую фразу: «Прикольно было в понедельник, на общем сборе…»

– Сухвиндер, тебе плохо?

Мисс Харви, которая наклонилась к Сухвиндер, чтобы проверить ответы, пялилась на неё во все глаза. Эндрю видел, как Сухвиндер помотала головой и закрыла лицо руками, не распрямляя спину.

– Уолла! – выразительным шёпотом окликнул Кевин Купер, сидевший через две парты впереди. – Уолла! Арахис!

Он хотел привлечь внимание к тому обстоятельству, которое и без него стало очевидным: Сухвиндер, судя по тому, как у неё вздрагивали плечи, плакала, а миссис Харви испуганно и безнадёжно пыталась докопаться до причины.

Весь класс, воспользовавшись очередной утратой педагогической бдительности, разошёлся ещё сильнее.

– Арахис! Уолла!

Эндрю до сих пор не решил для себя, нарывается Кевин Купер умышленно или бессознательно, но у этого урода была поразительная способность действовать людям на нервы. Ненавистная кличка Арахис прилипла к Эндрю ещё в начальной школе. Пупс никогда её не произносил и тем самым вывел из употребления – в таких вопросах он был главным авторитетом. Купер ухитрился достать даже Пупса: кличка Уолла появилась только в прошлом году, да и то ненадолго.

– Арахис! Уолла!

– Отъебись, Купер‑хуюпер, – прошипел Пупс.

Купер нависал над спинкой своей парты, глазея на Сухвиндер, которая ещё больше съёжилась и почти уткнулась в парту; мисс Харви сидела возле неё на корточках, комично размахивая руками: прикасаться к ученикам она не имела права и никак не могла понять, что стряслось. Ещё кое‑кто заметил это необычное происшествие и вылупился на Сухвиндер, но у доски по‑прежнему бесновались мальчишки, не видевшие дальше своего носа. Один схватил с учительского стола губку на деревянной подложке и запустил её через весь класс.

Губка угодила в настенные часы, которые свалились с гвоздя и разбились вдребезги; пластмассовые и металлические внутренности разлетелись по полу, и девчонки, а вместе с ними и мисс Харви завизжали от страха.

Дверь с грохотом распахнулась. Класс умолк. На пороге застыл Кабби, красный и злой.

– Что здесь происходит? Что за безобразие?

Мисс Харви вскочила, как чёртик из табакерки, с виноватым и перепуганным видом.

– Мисс Харви! У вас в классе невообразимый шум. Что происходит?

Мисс Харви проглотила язык. Кевин Купер, откинувшись на спинку стула, переводил взгляд с мисс Харви на Кабби, потом на Пупса и обратно. Пупс заговорил:

– Ну, если уж совсем честно, папа, то мы водили хоровод вокруг этой несчастной женщины.

Класс взорвался хохотом. На шее у мисс Харви проступила отталкивающая пунцовая сыпь. Пупс как ни в чём не бывало раскачивался на задних ножках стула и с вызывающим отчуждением смотрел на Кабби.

– Довольно, – потребовал Кабби. – Если будете шуметь, весь класс останется после уроков. Ясно? Весь класс. – Под общий смех он затворил за собой дверь.

– Все слышали, что сказал заместитель директора? – вскричала мисс Харви, устремляясь к своему столу. – Тихо! Я требую тишины! А ты… Эндрю… и ты… Стюарт… принимайтесь за уборку! Соберите обломки часов!

Они, как водится, стали громогласно требовать справедливости; их поддержал кое‑кто из девчонок. А истинные виновники, которых мисс Харви боялась как огня, ухмылялись со своих мест. До конца уроков оставалось пять минут, и Эндрю с Пупсом стали изображать ленивую деятельность в надежде на скорое освобождение. Пупс продолжал набирать очки, пародируя чопорную, дёрганую походку Кабби, а Сухвиндер тайком вытерла глаза натянутым на ладонь рукавом и тут же была забыта.

Со звонком мисс Харви даже не сделала попытки проконтролировать или сдержать хлынувшую из класса лавину. Эндрю с Пупсом ногами распихали обломки под стоящие у задней стены шкафы и схватили свои рюкзаки.

– Уолла! Уолла! – прокричал Кевин Купер, догоняя Эндрю и Пупса в коридоре. – А ты и дома зовёшь Кабби «папа»? Серьёзно? Кроме шуток?

Он думал вогнать Пупса в краску, хотел его зацепить.

– Вот объебос, – утомлённо сказал Пупс, а Эндрю посмеялся.

 

IV

 

– Доктор Джаванда освободится на пятнадцать минут позже, – сообщила Тессе дежурная сестра.

– Ничего страшного, – ответила Тесса, – я подожду.

День близился к вечеру, и сквозь окна приёмной на стены падали чистые голубые прямоугольники. Пациентов было двое: скрюченная, одышливая старушка в домашних шлёпанцах и молодая мать, которая углубилась в чтение, посадив свою маленькую дочку в манеж с игрушками. Тесса выбрала в середине стола потрёпанный журнал и принялась разглядывать иллюстрации. Задержка давала ей возможность ещё раз обдумать, что она скажет Парминдер.

Утром они коротко поговорили по телефону. Тесса мучилась угрызениями совести оттого, что сразу не сообщила Парминдер о смерти Барри. Парминдер сказала, что всякое бывает, что Тесса напрасно себя корит и что она ничуть не обиделась. Но Тесса, много лет занимавшаяся тонкими и хрупкими материями, поняла, что Парминдер под своим колючим панцирем глубоко задета. Тесса попыталась объяснить, что в последние дни совершенно выдохлась из‑за Мэри, Колина, Пупса и Кристал Уидон, а потому больше одной мысли у неё в голове не держится. Парминдер прервала поток её извинений и спокойно предложила Тессе подойти к концу приёма.

Из своего кабинета показался доктор Крофорд, похожий на белого медведя; он радостно помахал Тессе и вызвал:

– Мейзи Лофорд?

Молодая мать с трудом убедила дочку оторваться от старого игрушечного телефона на колёсиках, обнаруженного в манеже. Бережно увлекаемая доктором Крофордом, девчушка с сожалением оглядывалась через плечо, так и не разгадав тайны телефона.

Когда за ними закрылась дверь, Тесса поймала себя на том, что глупо улыбается, и поспешила изменить выражение лица. Чего доброго, с годами она превратится в одну из тех жутких старух, которые сюсюкают над детишками, пугая их своим видом. Она мечтала, чтобы у неё была пухленькая светленькая дочурка в дополнение к голенастому темноволосому мальчику. Какой это ужас, думала Тесса, вспоминая малыша Пупса, что крошечные призраки наших живых детей навсегда остаются у нас в сердце; им не дано знать, а если бы узнали, то не обрадовались бы неотступной скорби, сопровождавшей их взросление.

Дверь в кабинет Парминдер открылась; Тесса подняла голову.

– Миссис Уидон, – вызвала Парминдер.

Встретившись глазами с Тессой, она как‑то неулыбчиво улыбнулась, а может, просто поджала губы. Старушка в шлёпанцах с трудом выбралась из кресла и поковыляла за перегородку. Тесса услышала стук закрываемой двери.

На журнальных фото позировала жена какого‑то футболиста в разных нарядах, которые она сменяла на протяжении пяти дней. Изучая длинные, стройные ноги этой женщины, Тесса подумала: будь у неё такие ноги, жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. У Тессы ноги были толстые, бесформенные, короткие; она бы охотно скрывала их сапожками, но не могла подобрать такие, чтобы молния сходилась на её икрах. Как‑то во время индивидуальной беседы она втолковывала одной ученице, что внешность не имеет значения – куда важнее твоя личность. «Какую только чушь не приходится вдалбливать в детские головы», – думала Тесса, листая журнал.

Тут с грохотом распахнулась невидимая дверь. Кто‑то кричал скрипучим голосом:

– От вас один вред. Где такое видано? Я за помощью пришла. А вы обязаны… ваше дело…

Тесса встретилась глазами с дежурной сестрой и повернулась на крик. До неё донёсся голос Парминдер, в котором до сих пор угадывался бирмингемский говор.

– Миссис Уидон, вы по‑прежнему курите, из‑за этого мне приходится увеличивать дозу медикаментов. Если вы откажетесь от сигарет… у курильщиков теофиллин разлагается быстрее, а значит, сигареты не только усугубляют вашу эмфизему, но и не дают этому препарату…

– Учить меня вздумала! Достала уже! Я на тебя жалобу напишу! Травишь меня дерьмом всяким! Пусть меня к другому назначат! К доктору Крофорду!

Старушка, вся красная, неверным шагом ввалилась в приёмную, держась за стенку и тяжело дыша.

– Извести меня хочет, чурка проклятая! Не ходи к ней! – пролаяла она Тессе. – Она и тебя потравит, гадина чернявая!

На негнущихся ногах, обутых в тапки, она зашаркала к выходу, с трудом переводя дыхание, но ругаясь с такой яростью, на какую только были способны её истерзанные лёгкие.

За ней захлопнулась входная дверь. Дежурная сестра опять стрельнула глазами в сторону Тессы. Они услышали, как дверь в кабинет Парминдер осторожно прикрыли. Прошло минут пять, прежде чем Парминдер вышла в приёмную. Дежурная сестра демонстративно уставилась на свою стойку.

– Миссис Уолл, – пригласила Парминдер с очередной натянутой неулыбкой.

– Из‑за чего столько шуму? – спросила Тесса, подсаживаясь к её столу.

– У миссис Уидон расстройство желудка от нового препарата, – спокойно объяснила Парминдер. – Значит, сегодня – анализ крови, как договаривались, да?

– Да, – кивнула Тесса, придавленная и обиженная профессиональной деловитостью Парминдер. – Как ты, Минда?

– Я? – переспросила Парминдер. – Я – прекрасно. А что?

– Ну… Барри… Я понимаю, как много он для тебя значил и сколько ты для него значила.

В глазах у Парминдер блеснули слёзы; она попыталась их сморгнуть, но было поздно: Тесса заметила.

– Минда…

Тесса накрыла своей пухлой ладонью тонкую руку Парминдер, но Парминдер дёрнулась, как ужаленная, а потом, не в силах больше сдерживаться, горько заплакала – в тесном кабинете ей некуда было спрятаться, она лишь отвернулась от Тессы в своём вертящемся кресле.

– Мне дурно сделалось, когда я вспомнила, что тебе не позвонила, – говорила Тесса сквозь отчаянные попытки Парминдер унять всхлипывания. – Я готова сквозь землю провалиться. Хотела к тебе зайти, – солгала она, – но мы глаз не сомкнули – считай, всю ночь провели в больнице, а утром я помчалась на работу. Колин, когда объявлял, разрыдался прямо на утреннем сборе, а потом спровоцировал эту жуткую сцену с Кристал Уидон. А потом Стюарт прогулял школу. Мэри совсем расклеилась… но я так виновата, Минда, я обязана была зайти.

– Нелепо… – сдавленно выговорила Парминдер, закрывая лицо салфеткой, вытащенной из рукава. – Мэри… самое главное.

– Барри позвонил бы тебе первой, – с тоской произнесла Тесса и, к своему ужасу, тоже расплакалась. – Минда, я так виновата, – захлёбывалась она, – но на мне был Колин и все прочие.

– Не распускайся, – сказала Парминдер, судорожно втягивая воздух и вытирая лицо. – Мы обе распускаемся.

«Нет, не обе. Хоть раз в жизни дай себе волю, Парминдер».

Но доктор Джаванда уже распрямила свои хрупкие плечи, высморкалась и подвинулась к столу.

– Ты от Викрама узнала? – робко спросила Тесса, доставая ком бумажных салфеток из стоящей на столе коробки.

– Нет, – ответила Парминдер. – От Говарда Моллисона. В его кулинарии.

– Боже, Минда. Как я виновата.

– Не переживай. Всё нормально.

Парминдер выплакалась; она даже потеплела к Тессе, вытиравшей своё доброе некрасивое лицо. У Парминдер чуть‑чуть отлегло от сердца: ведь после смерти Барри у неё не осталось других близких друзей в Пэгфорде. (Про себя она всегда добавляла: «в Пэгфорде»; можно подумать, за пределами этого городка у неё было сто верных друзей. Даже на едине с собой она не хотела признаваться, что друзья, которых время развело в разные стороны, остались в бирмингемских школьных воспоминаниях да ещё, пожалуй, среди медиков, с которыми они вместе учились в университете, а потом в интернатуре и до сих пор обменивались поздравительными открытками к праздникам, хотя никогда не ездили друг к другу в гости.)

– Как там Колин?

Тесса застонала:

– Не спрашивай, Минда… Господи. Он собирается претендовать на место Барри в совете.

Между густыми тёмными бровями Парминдер резко обозначилась вертикальная морщина.

– Ну с чем Колин пойдёт на выборы? – Тесса комкала в руке мокрые салфетки. – Неужели он способен противостоять таким, как Обри Фоли и Говард Моллисон? Вознамерился продолжить дело Барри, убеждает себя, что обязан выиграть его битву… а какая ответственность…

– Колин и на работе несёт большую ответственность, – заметила Парминдер.

– Ох уж, – вырвалось у Тессы.

Она вдруг почувствовала себя предательницей и снова расплакалась. Странное дело: она вошла в этот кабинет, чтобы утешить Парминдер, а вместо этого стала изливать душу.

– Ты же знаешь Колина: он всё принимает близко к сердцу, всё пропускает через себя.

– И при всём том очень неплохо справляется, – настаивала Парминдер.

– Да знаю я, – устало выговорила Тесса. – Знаю.

Колин был единственным, к кому суровая, замкнутая Парминдер проявляла неподдельное сочувствие. В свою очередь, Колин не допускал ни слова осуждения в её адрес; в Пэгфорде он слыл её преданным заступником. «Прекрасный врач, – обрывал он любого, кто при нём осмеливался её критиковать. – Лучшего я не знаю». У Парминдер было не так уж много заступников; пэгфордские старожилы относились к ней с недоверием: она не любила назначать антибиотики и выписывать повторные рецепты.

– Если Говард Моллисон настоит на своём, то выборов и вовсе не будет, – сказала Парминдер.

– То есть как?

– Он сделал рассылку. Полчаса назад.

Повернувшись к компьютеру, Парминдер ввела пароль и открыла почтовый ящик. Монитор она повернула так, чтобы Тесса увидела послание Говарда. В первом абзаце выражались сожаления по поводу кончины Барри. Во втором говорилось, что ввиду истечения одного года его полномочий целесообразнее просто ввести в состав совета нового человека, нежели запускать обременительную процедуру выборов.

– У него определённо кто‑то есть на примете, – сказала Парминдер. – Если его не остановить, он протащит какую‑нибудь марионетку. Не удивлюсь, если это будет Майлз.

– Исключено, – быстро возразила Тесса. – Майлз отвозил Барри в больницу… нет, он был так подавлен…

– Не будь такой наивной, Тесса, – сказала Парминдер, и Тессу поразила резкость её тона. – Ты не понимаешь, что представляет собой Говард Моллисон. Это страшный человек, страшный. Ты не слышала, что он устроил, когда пронюхал о статье Барри по поводу Филдса. Ты не знаешь, каковы его виды на наркологическую клинику. Погоди. Он ещё себя покажет.

У неё так дрожала рука, что она не сразу сумела закрыть сообщение Моллисона.

– Он ещё себя покажет, – повторила она. – Ладно, к делу. Через минуту я должна отпустить Лору. Давай‑ка для начала измерим давление.

Парминдер шла Тессе навстречу, когда принимала её без записи, после школы. Процедурная сестра, которая жила в Ярвиле, обещала по пути домой отвезти пробу крови в больничную лабораторию. Ощущая нервозность и какую‑то странную беззащитность, Тесса закатала рукав старого зелёного кардигана. Доктор Джаванда затянула выше её локтя манжету тонометра. Вблизи, если пренебречь разницей в телосложении (Парминдер была сухощавой, а Сухвиндер – крепенькой), значительное сходство между Парминдер и её второй дочерью не могло остаться незамеченным: тот же слегка ястребиный нос, крупный рот с полной нижней губой, округлые чёрные глаза. Манжета больно впивалась в дряблую руку Тессы; Парминдер следила за стрелкой.

– Сто шестьдесят пять на восемьдесят восемь, – нахмурилась Парминдер. – Это много, Тесса, очень много.

Изящная и точная в каждом своём движении, она распечатала одноразовый шприц, распрямила бледную, в пигментных пятнах руку Тессы и ввела иглу в сгиб локтя.

– Завтра вечером повезу Стюарта в Ярвил, – сообщила Тесса, глядя в потолок. – Надо костюм купить, а то ему на похороны идти не в чем. Явится в джинсах, так Колин его просто убьёт.

Тесса пыталась отвлечься от мистической тёмной жидкости, набиравшейся в пластмассовый цилиндрик. Она боялась, как бы эта жидкость её не выдала, как бы не указала на что‑нибудь плохое; все съеденные шоколадки и кексы могли аукнуться предательским уровнем сахара.

Она с грустью подумала, что отказаться от шоколада было бы куда проще, будь её жизнь хоть чуточку спокойнее. А притом что она, считай, всё своё время посвящала чужим бедам, не грех было заесть их кексом. Наблюдая, как Парминдер помечает этикетками пробирки с её кровью, Тесса нечаянно понадеялась, втайне от мужа и подруги, что Говард Моллисон настоит на своём и не допустит выборов.