 |
|
Спи спокойно, мама. 6 страница
– Да… мм, хм… так…
– Кричала на меня, – сказала Ширли. – Кричала, ругалась. Требовала: «Удалите это, чёрт побери!» А я ей: «Удаляю, доктор Джаванда, и буду благодарна, если вы перестанете на меня кричать».
– А я бы оставила повисеть пару часиков, если б она вздумала на меня чертыхаться, – сказала Морин.
Ширли заулыбалась. На самом деле она пошла заваривать чай, оставив на сайте анонимное сообщение о Парминдер ещё на сорок пять минут. Они с Морин уже потешились от души; ещё имелся простор для дальнейших обсуждений, но первоначальный интерес был удовлетворён. Теперь Ширли жадно заглядывала вперёд, представляла реакцию Парминдер на публичное разглашение её делишек.
– Выходит, это не она отправила то сообщение про Саймона Прайса, – сказала Морин.
– Да, скорее всего, не она, – согласилась Ширли, протирая нарядный бело‑голубой фарфор, который выбрала по своему вкусу, несмотря на то что Морин нравился розовый.
Порой, хотя она и не занималась бизнесом непосредственно, Ширли любила напомнить, что у неё, как у жены Говарда, всё же гораздо больше прав.
– Да, – говорил в трубку Говард. – Но не лучше ли… Мм, хм…
– Кто же это мог написать, как по‑твоему? – спросила Морин.
– Понятия не имею, – жеманно протянула Ширли, будто вынюхивать и подозревать было ниже её достоинства.
– Некто лично знакомый и с Прайсами, и с Джавандами, – сказала Морин.
– Скорее всего, – повторила Ширли.
Говард наконец‑то повесил трубку.
– Обри согласен, – объявил он им обеим, входя в кафе со свежим номером газеты «Ярвил энд дистрикт» в руке. – Весьма слабый материал. Чрезвычайно слабый.
Женщины не сразу вспомнили, что обязаны проявлять интерес к посмертной статье Барри Фейрбразера. Куда интереснее был его призрак.
– Да‑да, я тоже подумала, когда читала, что статья ни о чём, – поспешила заверить его Ширли.
– А интервью с Кристал Уидон – просто прелесть, – хохотнула Морин. – Говорит, любила рисование. Ну, разве что рисование на партах.
Говард засмеялся. Ища предлог, чтобы отвернуться, Ширли взяла с прилавка шприц‑ручку «Эпипен», которую Рут утром занесла в магазин для Эндрю. Ширли зашла на свой любимый медицинский сайт, прочла там об этих инъекторах и теперь могла бы с лёгкостью объяснить действие адреналина. Однако вопросов не последовало, и она убрала маленькую белую шприц‑ручку в шкаф, стукнув дверцей, чтобы пресечь дальнейшие остроты Морин.
В огромной руке Говарда задребезжал телефон.
– Да, алло? А, Майлз, да… да, мы в курсе… Мама увидела сегодня утром… – Он посмеялся. – Конечно удалила… Не знаю… Думаю, разместили вчера… Нет, не думаю… мы уж сколько лет знаем Бен‑Задиру как облупленную…
Но его игривость заметно шла на убыль по мере того, как он слушал Майлза. Немного погодя Говард сказал:
– Ага… да, понимаю. Да. Нет, в этом смысле пока… хорошо бы поручить кому‑нибудь проверить защиту…
Трое, находившиеся в магазине, почти не обратили внимания на проехавший в сумерках автомобиль, но водитель успел заметить огромную тень Говарда Моллисона, плывущую за кремовыми шторами. Гэвин нажал на педаль газа, торопясь к Мэри. Во время телефонного разговора ему показалось, что она доведена до отчаяния.
– Кто этим занимается? Кому это нужно? У кого ко мне такая ненависть? – спрашивала она.
– Ни у кого, – сказал он. – За что тебя ненавидеть? Никуда не уходи… Я еду.
Он припарковался у её дома, хлопнул дверью и быстро пошёл по дорожке. Мэри открыла входную дверь ещё до того, как он постучал. Её глаза снова опухли от слёз; на ней был шерстяной халат до пола, который делал её ниже ростом. В противоположность алому кимоно Кей он вовсе не выглядел соблазнительным, но его незамысловатость и поношенность знаменовали новый уровень близости.
Все четверо детей Мэри были в гостиной. Мэри жестом пригласила его на кухню.
– Они знают? – спросил он.
– Фергюс знает. Ему в школе сказали. Я просила его не говорить остальным. Честное слово, Гэвин… Я уже на пределе. Откуда такая злоба…
– Там всё враньё, – сказал он, а затем, поддавшись любопытству, добавил: – Так ведь?
– Да! – страстно выпалила она. – То есть… Не знаю… Я действительно её почти не знаю. Но вкладывать это ему в уста… Приписывать ему эти слова… Неужели им всё равно, каково мне это читать?
Мэри снова расплакалась. Он решил не обнимать её, пока на ней этот халат, и порадовался своей осмотрительности, потому что секундой позже в кухню вошёл восемнадцатилетний Фергюс.
– Привет, Гэв.
Её сын выглядел устало, старше своих лет. Он обнял мать, а та положила голову ему на плечо, по‑детски утирая слёзы широким рукавом.
– Думаю, это разные люди, – сказал без предисловий Фергюс. – Я внимательно перечитал. Здесь совершенно другой стиль.
Текст сохранился у него на мобильном телефоне, и Фергюс начал вслух:
– «Член местного совета доктор Парминдер Джаванда, которая делает вид, что печётся о бедных и обездоленных, всегда преследовала тайную цель. Пока я был жив…»
– Прекрати, Фергюс, – взмолилась Мэри, опускаясь на стул у кухонного стола. – Не могу этого слышать. Правда не могу. Да ещё эта его статья в сегодняшней газете.
Закрыв лицо руками, она тихо всхлипнула, и тут Гэвин заметил на столе номер газеты «Ярвил энд дистрикт». Он никогда её не читал. По собственной инициативе он прошёл через всю кухню к буфету, чтобы налить Мэри спиртного.
– Спасибо, Гэв, – хрипло выговорила она, когда он дал ей в руку стакан.
– Возможно, это Говард Моллисон, – предположил Гэвин, садясь рядом. – Судя по тому, что Барри о нём рассказывал.
– Не думаю, – сказала Мэри, вытирая глаза. – Это так грубо. Он никогда не делал ничего подобного, пока Барри был… – она икнула, – жив.
Потом она прикрикнула на сына:
– Выбрось эту газету, Фергюс!
Фергюс растерялся и обиделся:
– В ней же папина…
– Выбрось! – потребовала Мэри на грани истерики. – При желании можно прочитать в интернете… последнее, что он сделал… в день нашей годовщины!
Фергюс взял со стола газету и помедлил, глядя на мать, снова закрывшую лицо руками. Покосившись на Гэвина, он вышел из кухни и унёс газету с собой.
Чуть позже, решив, что Фергюс не вернётся, Гэвин утешительно погладил Мэри по руке. Некоторое время они сидели без слов, и Гэвин чувствовал себя гораздо комфортнее, когда на столе не отсвечивала газета.
II
На следующее утро Парминдер не нужно было спешить на работу, но у неё планировалось заседание в Ярвиле. Проводив детей в школу, она методично ходила по дому, чтобы собрать всё необходимое, но от неожиданного телефонного звонка так вздрогнула, что выронила сумку.
– Да? – почти испуганно вскрикнула она.
Тесса на другом конце провода растерялась:
– Минда, это я… ты в порядке?
– Да… да… меня звонок напугал, – сказала Парминдер, глядя на рассыпавшиеся по кухонному полу ключи, документы, мелочь и тампоны. – Что у тебя?
– Да ничего, – ответила Тесса. – Просто так звоню. Узнать, как ты.
Между ними, как злорадное чудовище, уцепившееся за линию, висело анонимное сообщение. Вчера Парминдер пресекла телефонный разговор, крикнув Тессе: «Это ложь, гнусная ложь, и не говори мне, что Говард Моллисон на такое не способен!»
Тесса не осмелилась продолжить эту тему.
– Я тороплюсь, – сказала Парминдер. – У меня заседание в Ярвиле. Пересмотр дела одного ребёнка из группы риска.
– Да, конечно. Прости. Может, позже?
– Ладно, – ответила Парминдер. – Договорились. Пока.
Кое‑как собрав с полу содержимое сумки, она поспешила на выход, но от калитки бегом вернулась проверить, заперла ли входную дверь.
В пути она постоянно ловила себя на том, что не помнит, как проехала предыдущую милю, и яростно приказывала себе сосредоточиться. Но в голове сами собой всплывали злые слова анонимного сообщения. Она уже знала их наизусть.
Член местного совета доктор Парминдер Джаванда, которая делает вид, что печётся о бедных и обездоленных, всегда преследовала тайную цель. Пока я был жив, она меня любила и выдавала это каждым взглядом, а голосовала она всегда по моей указке. Теперь, когда меня нет, она не принесёт совету никакой пользы, потому что лишилась рассудка.
Она прочла это вчера утром, когда зашла на сайт совета, чтобы вычитать протокол недавнего собрания. Шок был почти физическим; дыхание стало очень частым и поверхностным, как в самые тяжёлые моменты родов, когда она пыталась отринуть боль и подняться над мучительным настоящим.
Теперь все знают. И ведь никуда не спрятаться.
Её посещали совершенно нелепые мысли. Например, какие слова произнесла бы её бабушка, узнай она, что Парминдер прилюдно обвинили в любви к чужому мужу, да вдобавок к «пукка‑сахибу». Она так и видела, как «бебе» закрывает лицо складкой сари, трясёт головой и раскачивается взад‑вперёд, как делала всякий раз, когда семью настигало несчастье.
– Некоторые мужья, – сказал Викрам вчера вечером, как‑то по‑новому изогнув губы в своей сардонической улыбке, – желали бы знать, правда это или ложь.
– Конечно ложь! – сказала Парминдер, прикрывая рот дрожащей рукой. – Как ты можешь задавать такие вопросы? Конечно это ложь! Ты же его знал! Он был мне другом, просто другом!
За окном машины уже промелькнула клиника «Беллчепел». Как можно было столько проехать, не чувствуя расстояния? Ей опасно стало садиться за руль. Она сделалась невнимательной.
Парминдер вспомнила тот вечер почти двадцать лет назад, когда они с Викрамом, решив пожениться, пошли в ресторан. Она рассказала ему, какой шум подняли домашние, когда её проводил домой Стивен Хойл, и Викрам согласился, что это глупо. Тогда он понял. Но сейчас, когда обвинение исходило от Говарда Моллисона, а не от закоснелой в своих предрассудках родни, он отказывался понимать. Видно, до него ещё не дошло, что «пукка‑сахиб» может оказаться и недалёким, и лживым, и злобным…
Она пропустила поворот. Надо сосредоточиться. Надо взять себя в руки.
– Я не опоздала? – Парминдер подбежала к Кей Боден.
Эту сотрудницу отдела по охране детства она видела только однажды, когда та зашла продлить рецепт на противозачаточные таблетки.
– Нисколько, – заверила её Кей. – Просто я вышла вас встретить, а то в наших лабиринтах недолго заблудиться…
Уродливое офисное здание, в котором располагался городской отдел социального обеспечения Ярвила, было построено в семидесятые годы. Поднимаясь вместе с Кей в лифте, Парминдер пыталась определить, знает ли та об анонимном сообщении на форуме совета и о жалобе родственников Кэтрин Уидон. Она представила, как открываются двери лифта, а за ними стоят люди в костюмах, готовые предъявить ей обвинение и взять под арест. Вполне возможно, пересмотр дела Робби Уидона – просто ловушка и она суёт голову в петлю…
Кей провела её по обшарпанному безлюдному коридору в совещательную комнату. Там уже сидели три женщины, которые улыбчиво поприветствовали Парминдер.
– Это Нина, она курирует реабилитацию матери Робби в «Беллчепеле», – представила Кей первую из них, садясь спиной к занавешенному окну. – Это Джиллиан, начальница нашего отдела, а это Луиза Харпер, она инспектирует детский сад на Энкор‑роуд. Доктор Парминдер Джаванда, участковый врач Робби, – добавила Кей.
Парминдер не отказалась от предложенного кофе. Четыре женщины не стали ей мешать и приступили к обсуждению.
(Член местного совета доктор Парминдер Джаванда, которая делает вид, что печётся о бедных и обездоленных…
«Которая делает вид . Какой же ты мерзавец, Говард Моллисон». Впрочем, он всегда считал её лицемерной; так говорил Барри. «Думает, раз я родом из Филдса, то хочу, чтобы Пэгфорд заполонили ярвилцы. Но ты‑то классный специалист, поэтому он полагает, что у тебя нет морального права занимать сторону Филдса. Считает, что ты лицемерка или просто скандалистка».)
– …Понять, почему эта семья получает медицинскую помощь в Пэгфорде? – говорила одна из трёх незнакомок, чьи имена Парминдер успела забыть.
– У нас на учёте несколько семей из Филдса, – сразу сказала Парминдер. – Но у семьи Уидон, по‑моему, возникли какие‑то сложности с предыдущим…
– Да, в поликлинике Кентермилла им указали на дверь, – подтвердила Кей, перед которой лежала стопка записей – толще, чем у её коллег. – Терри набросилась с кулаками на медсестру. Итак, они теперь наблюдаются у вас. И как давно?
– Почти пять лет, – сказала Парминдер, которая заранее просмотрела их карты в регистратуре.
(Она видела Говарда в церкви, на похоронах Барри: он притворялся, что молится, сложив перед собой огромные, жирные ручищи, а супруги Фоли стояли рядом с ним на коленях. Парминдер знала, во что положено верить христианам. Возлюби ближнего своего как самого себя… Был бы Говард честнее, он бы повернулся и молился на Обри…
Пока я был жив, она меня любила и выдавала это каждым взглядом…
Неужели она и вправду не могла этого скрыть?)
– Когда вы осматривали его в последний раз, Парминдер? – спросила Кей.
– Когда его привела сестра в связи с ушной инфекцией, – ответила Парминдер. – Месяца два назад.
– И каким было его состояние на тот момент? – спросила одна из женщин.
– В целом неплохое, – сказала Парминдер, доставая из сумочки небольшую пачку ксерокопий. – Я довольно внимательно его осмотрела, потому что… мне известен семейный анамнез. Вес у ребёнка в норме, хотя не сомневаюсь, что вопросами его питания дома никто не занимается. Педикулёза и гельминтов нет, здесь всё нормально. Были небольшие опрелости на ягодицах; помню, его сестра говорила, что он до сих пор иногда писается.
– Он у них ходит в подгузнике, – сказала Кей.
– Но серьёзных опасений, – вступила женщина, задававшая Парминдер самый первый вопрос, – его состояние здоровья у вас не вызывает?
– Признаков жестокого обращения нет, – сказала Парминдер. – На момент осмотра на теле не было гематом или каких‑либо травм.
– В доме нет мужчины, – заметила Кей.
– А что у него было с ушами? – вспомнила начальница отдела.
– Обычная бактериальная инфекция, осложнение после вирусного заболевания. Ничего особенного. Типично для детей его возраста.
– Итак, в целом…
– Я видела куда более тяжёлые случаи, – сказала Парминдер.
– Вы сказали, его привела сестра, а не мать? Вы и Терри наблюдаете?
– За пять лет Терри, по‑моему, к нам не обращалась, – сказала Парминдер, и начальница отдела повернулась к Нине:
– Помогает ли ей лечение метадоном?
(Пока я был жив, она меня любила …
Парминдер задумалась: возможно, Призрак – это не Говард, а Ширли или Морин… одна из них вполне могла следить за нею и Барри, надеясь зацепиться за что‑нибудь этакое своим грязным старушечьим умишком…)
– …На сей раз она продержалась на этой программе дольше обычного, – сказала Нина. – Она постоянно просит снять их семью с учёта. Мне кажется, до неё дошло, что это последний шанс. Она боится потерять Робби. И повторяла это не раз. Должна сказать, Кей, вы до неё достучались. Я действительно вижу, что она начинает проникаться какой‑то ответственностью – впервые за всё время, что я её знаю.
– Спасибо, но я пока не обольщаюсь. Положение всё ещё довольно шаткое. – Вынося свой более чем сдержанный вердикт, Кей всё же не смогла скрыть удовлетворённой улыбки. – А какие сведения поступили из детского сада, Луиза?
– Ну, детское учреждение он посещает, – сказала проверяющая. – За последние три недели ни одного пропуска, и это разительная перемена. Его приводит сестра‑подросток. Одежда ему мала и зачастую неопрятна, но он рассказывает, как дома его купают и кормят.
– А в плане поведения?
– Замедленное развитие. Речь из рук вон плохая. Не любит, чтобы в детском саду появлялись мужчины. Когда за другими детьми приходят отцы, он отбегает, жмётся к воспитательнице и очень нервничает. А пару раз, – она перевернула страницу, – изображал половой акт с девочками.
– Думаю, вопрос об исключении его из группы риска пока не обсуждается, – сказала Кей под одобрительный шёпот.
– Похоже, всё зависит от того, продержится ли Терри в программе реабилитации, – обратилась начальница отдела к Нине, – и откажется ли от разгульной жизни.
– Это, разумеется, ключевые пункты, – согласилась Кей, – но меня волнует, что, даже отказавшись от героина, она, в сущности, не проявляет материнских чувств к Робби. По‑моему, его воспитывает шестнадцатилетняя Кристал, а она и сама трудный подросток…
(Парминдер вспомнила, что она сказала своей дочке Сухвиндер пару дней назад: «Кристал Уидон! Эта дурища! Этому ты научилась, махая веслом в одной команде с Кристал Уидон, – опускаться до её уровня?»
Барри нравилась Кристал. Он видел в ней то, чего не замечали другие.
Когда‑то давно Парминдер рассказала Барри историю Бхай Канхайя, героя‑сикха, который выхаживал раненых воинов – как соратников, так и врагов. Когда его спрашивали, зачем он помогает всем подряд, Бхай Канхайя отвечал, что божественный свет исходит из каждой души и что он не вправе судить.
Божественный свет исходит из каждой души.
А она назвала Кристал Уидон дурищей и намекнула на её ничтожество.
Барри никогда бы себе такого не позволил.
Она устыдилась.)
– …Была прабабка, которая, кажется, помогала ухаживать за ребёнком, но…
– Она умерла, – подхватила Парминдер, спеша произнести это первой. – Эмфизема плюс инсульт.
– Да, – подтвердила Кей, по‑прежнему глядя в свои записи. – Итак, вернёмся к Терри. Ребёнком она больше не занимается. Она когда‑нибудь ходила на курсы для родителей?
– Мы предлагаем такие курсы, но она не в том состоянии, чтобы посещать занятия, – ответила проверяющая.
– Если бы она согласилась прийти и действительно окончила такие курсы, это было бы огромным шагом вперёд, – сказала Кей.
– Если нас закроют, – вздохнула Нина из «Беллчепела», обращаясь к Парминдер, – думаю, ей придётся ходить за метадоном именно к вам.
– Я против, – сказала Кей, опередив Парминдер.
– Это почему же? – взвилась Парминдер.
Остальные уставились на неё.
– Терри сложно запомнить время приёма, успеть на автобус, только и всего, – объяснила Кей. – А до «Беллчепела» ей два шага.
– Ах вот оно что, – сказала Парминдер, сгорая от стыда. – Да. Извините. Да, возможно, вы правы.
(Она‑то подумала, что Кей намекает на жалобы родственников покойной Кэтрин Уидон и подразумевает, что Терри Уидон не будет ей доверять.
«Сосредоточься на том, что они говорят. Возьми себя в руки».)
– Итак, что мы имеем, – сказала начальница отдела, просматривая свои записи. – Пренебрежение родительскими обязанностями и отдельные проявления должного ухода за ребёнком. – Она вздохнула, но скорее с досадой, нежели с грустью. – Кризис миновал… мать в настоящее время отказалась от наркотиков… Робби вновь посещает детский сад, где находится у нас под постоянным наблюдением… непосредственной угрозы его безопасности сейчас нет. Кей права: ребёнок должен остаться на учёте в органах опеки как состоящий в группе риска… С моей точки зрения, нам необходимо встретиться ещё через месяц…
Но совещание закончилось только через сорок минут. Кей проводила Парминдер до стоянки.
– Спасибо, что вы приехали лично; как правило, врачи только присылают выписку.
– У меня было свободное утро, – сказала Парминдер.
Этим она объясняла своё присутствие, ведь сидеть дома в одиночестве и маяться от безделья было бы невыносимо, но Кей решила, что Парминдер напрашивается на похвалу, и доставила ей такое удовольствие.
Проводив Парминдер до машины, Кей сказала:
– Вы ведь член местного самоуправления? Вам Колин передал данные по «Беллчепелу», которые я ему прислала?
– Передал, – сказала Парминдер. – Их необходимо обсудить. Это включено в повестку следующего заседания совета.
Но когда Кей оставила ей свой номер телефона и ушла, ещё раз поблагодарив, Парминдер опять вспомнила Барри, Призрака и Моллисонов. Она ехала мимо Филдса, когда её ослабленную оборону в конце концов прорвала незатейливая мысль, которую она раньше пыталась заглушить и похоронить.
«Наверное, я всё‑таки его любила».
III
Эндрю промучился не один час, обдумывая, что надеть по случаю своего первого рабочего дня в «Медном чайнике». Одежда, на которой он остановил свой выбор, висела на спинке стула у него в комнате. На левой щеке вскочил глянцево‑алый твёрдый прыщ, и Эндрю отважился поэкспериментировать с тональным кремом, который тайком вытащил из туалетного столика Рут.
В пятницу вечером, накрывая на стол в кухне, он воображал, как увидит Гайю и проведёт целых семь часов в непосредственной близости от неё, буквально на расстоянии вытянутой руки, – и тут вернулся с работы отец, причём в таком состоянии, в каком Эндрю его никогда раньше не видел. Саймон казался притихшим, даже разбитым.
– Где мать?
Рут с оживлённым видом появилась из чулана:
– Привет, Сай, мой зай! Как де… что случилось?
– Меня сократили.
От ужаса Рут на мгновенье прикрыла лицо руками, а потом бросилась к мужу, обняла его за шею и прижала к себе.
– Из‑за чего? – прошептала она.
– Из‑за того сообщения, – ответил Саймон. – На сайте этом долбаном. Джима с Томми тоже попёрли. Либо соглашайтесь, говорят, на сокращение, либо вышвырнем вас, к чёртовой матери. Дело дрянь. Хуже того, что с этим, с Брайаном Грантом было.
Эндрю застыл в оцепенении, как памятник собственной подлости.
– Вот зараза, – сказал Саймон, уткнувшись в плечо Рут.
– Найдёшь другое место, – прошептала она.
– В этом городе – никогда, – ответил Саймон.
Прямо в плаще он опустился на кухонный стул и уставился в пространство, будто онемев от потрясения. Рут любовно склонилась над ним, заливаясь слезами отчаяния. К своему облегчению, Эндрю отметил в остекленевшем взгляде Саймона тень его обычного позёрства. От этого чувство вины слегка притупилось. Эндрю продолжил молча накрывать на стол.
Ужин прошёл в обстановке подавленности. Пол, которому сообщили семейную новость, сидел с перепуганным видом, будто отец мог объявить, что во всём виноват именно он. Вначале Саймон вёл себя как христианский мученик, истерзанный гонителями, но не сломленный, а потом:
– Найму кого‑нибудь, чтоб этому гаду зенки из жирной морды через затылок вышибли! – воскликнул он, набивая рот десертом из песочного теста с яблоками, и члены семьи поняли, что речь идёт о расправе над Говардом Моллисоном.
– Знаешь, на сайте совета появилось ещё одно сообщение, – сказала Рут и на мгновение затаила дыхание. – Сай, ты не единственный, кого это коснулось. Шир… кто‑то на работе обмолвился. Тот же человек… Призрак Барри Фейрбразера… написал какие‑то гадости про доктора Джаванду. На этот раз Говард и Ширли сподобились пригласить компьютерщика, и тот определил, что все эти сообщения используют логин Барри Фейрбразера, поэтому Моллисоны от греха подальше удалили его личную информацию… из базы данных или откуда там…
– И что, по такому случаю меня на этой грёбаной работе восстановят?!
Несколько минут Рут молчала.
Эндрю занервничал. Ему не нравилось, что кто‑то последовал его примеру и что Призрак Барри Фейрбразера теперь под колпаком.
Кто ещё, кроме Пупса, мог додуматься использовать логин Барри Фейрбразера? Но зачем Пупсу писать гадости про доктора Джаванду? Или это просто очередной способ достать Сухвиндер? Эндрю не на шутку встревожился…
– Чего сидишь как истукан? – окрысился Саймон на другом конце стола.
– Ничего, – пробормотал Эндрю, но тут же одумался. – Это, конечно, шок… в смысле, твоя работа…
– О, так ты в шоке, вот как? – взревел Саймон, и Пол от неожиданности уронил ложку, перепачкавшись мороженым. – А ну, вытри, девчонка, слюнтяй! – Он снова переключился на Эндрю. – Это жизнь, Пицца‑Тупица! Каждый козёл норовит тебя опустить! Так что ты, – он через стол ткнул пальцем в старшего сына, – ты мне нароешь какой‑нибудь грязи на Моллисона или домой завтра не возвращайся!
– Сай…
Саймон резко отодвинул стул, отшвырнул свою ложку, которая с лязгом поскакала по полу, и вышел из кухни, захлопнув за собой дверь. Эндрю ждал неизбежного и не был разочарован.
– Для него это страшный удар, – зашептала сыновьям потрясённая Рут. – Сколько лет отдано этой типографии… Он беспокоится, что не сможет нас прокормить…
Когда в шесть тридцать утра зазвонил будильник, Эндрю почти сразу нажал на кнопку и буквально выпрыгнул из постели. Счастливый, как на Рождество, он умылся и быстро оделся, а потом сорок минут занимался собой: причёсывался и тщательно замазывал тональным кремом наиболее заметные прыщи.
Он подозревал, что у родительской спальни его будет караулить Саймон, но в коридоре никого не встретил и, наспех проглотив завтрак, вывел из гаража отцовский гоночный велосипед, чтобы рвануть в Пэгфорд.
Утро выдалось туманное, однако день обещал быть солнечным. Жалюзи в кулинарном магазине ещё были опущены, но от толчка дверь звякнула и приоткрылась.
– Не сюда! – прогремел Говард, вразвалку ковыляя к нему. – Через чёрный ход! Велосипед откати к мусорным бачкам, чтобы не мозолил глаза!
Задний двор, к которому вёл узкий проезд, представлял собой окружённую высокими стенами крошечную, темноватую мощёную площадку с навесами и промышленного размера металлическими мусорными баками; от дверцы в стене крутая лестница вела в подвал.
– Прицепи велосипед где‑нибудь в сторонке, только не на проходе, – распорядился вспотевший Говард, который, хрипя, появился на пороге чёрного хода.
Пока Эндрю возился с замком на велосипедной цепи, Говард промокнул лоб фартуком.
– Ну что ж, начнём с подвала, – скомандовал Моллисон, когда Эндрю закрепил велосипед, и указал на дверцу. – Лезь вниз и осмотрись там.
Он склонился над люком, провожая взглядом Эндрю. Уже много лет Говард не мог спуститься к себе в подвал. Обычно Морин пару раз в неделю карабкалась вверх‑вниз, но теперь, когда подвал был под завязку набит продуктами для кафе, требовался кто‑нибудь помоложе.
– Хорошенько там оглядись! – прокричал он скрывшемуся из поля зрения Эндрю. – Посмотри, где торты, где выпечка. Видишь большие мешки с кофе в зернах, коробки с пакетированным чаем? А в углу – рулоны туалетной бумаги, мешки для мусора?
– Вижу, – раздался из глубины голос Эндрю.
– Изволь говорить мне «мистер Моллисон», – потребовал Говард, и в его хриплом голосе прозвучало некоторое раздражение.
Стоя внизу, в подвале, Эндрю не был уверен, что начинать нужно прямо сейчас.
– Хорошо… мистер Моллисон.
Прозвучало как издёвка. Он поспешил загладить вину вежливым вопросом:
– Что в этих больших шкафах?
– Сам посмотри, – досадливо бросил ему Говард. – Для чего ты туда спустился? Чтобы уяснить, куда что складывать и откуда брать.
Прислушиваясь к удалённому стуку тяжёлых дверей, Говард надеялся, что мальчишка не окажется лентяем или бестолочью. У Говарда сегодня обострилась астма: пыльцы было не по сезону много, а вдобавок ещё – дополнительные хлопоты, треволнения и мелкие накладки при открытии кафе. Он так перепотел, что уже собирался звонить Ширли, чтобы та до открытия принесла ему свежую рубашку.
– Фургон едет! – прокричал Говард, заслышав гул в другом конце проезда. – Бегом сюда! Будешь спускать товары в подвал и раскладывать по местам, понял? И занеси‑ка мне в кафе пару галлонов молока. Всё понял?
– Да… мистер Моллисон, – раздался снизу голос Эндрю.
Говард медленно пошёл обратно в дом, чтобы взять ингалятор, который он держал в пиджаке, висевшем в подсобке, сразу за прилавком с деликатесами. Подышав целительной струей, он почувствовал себя гораздо лучше. Говард вновь утёр лицо фартуком и присел отдохнуть на скрипучий стул.
После обращения к доктору Джаванде по поводу кожной сыпи Говард не раз задумывался о том, что она сказала насчёт его веса: что, мол, это первопричина всех его проблем со здоровьем.
Ерунда, конечно. Взять хотя бы сына Хаббардов: худой, как жердь, а тоже астматик. Говард никогда, сколько себя помнил, не отличался худобой. На немногочисленных фотографиях с отцом, который ушёл из семьи, когда Говарду было года четыре или пять, он выглядел просто пухлым ребёнком. Но после отцовского дезертирства мать посадила Говарда во главе стола, между собой и бабушкой, и очень обижалась, когда он отказывался от добавки. Постепенно он вырос и стал занимать всё пространство между двумя женщинами, а в двенадцать лет стал так же грузен, как оставивший семью отец. Говард начал отождествлять аппетит с мужественностью. Полнота была одной из его отличительных особенностей. Она была нежно взлелеяна женщинами, которые его любили, и он подумал, что лишить его этой черты вполне в духе Бен‑Задиры, этой ворчуньи‑мужененавистницы.
Но иногда, в минуты слабости, когда ему становилось трудно дышать или двигаться, Говард пугался. Ширли легко было делать вид, будто он неуязвим, но ему‑то помнилось, как долгими ночами после шунтирования, лёжа на больничной койке, он не мог спать, потому что боялся остановки сердца. При виде Викрама Джаванды он вспоминал, что эти длинные смуглые пальцы прикасались к его открытому, бьющемуся сердцу, а то благодушие, которое Говард изображал при каждой встрече, было лишь способом оградиться от первобытного, инстинктивного страха. Ещё в больнице ему говорили, что нужно худеть, но он и так уже сбросил двенадцать кило, когда вынужден был питаться больничной едой, и Ширли твёрдо вознамерилась снова откормить его после выписки…