 |
|
Машины не было. В обед он поплелся домой.
«Я должен туда сходить. Я должен быть там! Мало того, если мне не удастся получить сегодня, то буду сидеть завтра весь день и обедать буду там! И так пока не получу».
- Мне позвонили насчет работы. Открывается выставка. А потом буду переводить для инстров, остановившихся еще на несколько дней. Скорее всего, это займет пару недель или меньше.
- А что за выставка? Кто тебя позвал?
- Международная… сельскохозяйственная выставка. Один хороший знакомый.
- А что будем делать с покупкой дома?
- Я займу у друзей или возьму кредит в банке.
- А тебе дадут?
- Дадут. Я съежу и узнаю.
- Но как ты будешь отдавать?
- Найду работу. Это точно.
- Разве в банке не нужна справка с места работы?
- Нужна – значит будет.
Он являлся на остановку в 10 часов утра, взяв с собой воду и немного поесть, и был там почти до 8-и вечера. Он сидел, гулял туда-сюда по дороге, отжимался, бил воображаемого противника, ловил как в детстве кузнечиков в траве, делал мост из положения стоя (вспомнил школьные годы, когда ходил на тренировки по акробитике), пару раз даже сделал «колесо», постоял на руках (надо будет показать Дине), но было очень жарко, и солнце давило жаром спину и голову; пробовал читать – но настроения не было совершенно; так что большую часть времени он тупо, мрачно сидел, ощущая, как неприятно затекают мышцы, удрученно глядя на расстилающийся пейзаж. Машин, в целом, практически не было на этой дороге. Он был один здесь.
Хотя он сильно уставал за день, уснуть он мог с трудом: ему начинало казаться, что он не точно понял мага, и именно в этот момент, ночью, приезжает машина, ждет его несколько тревожных минут в звуке работающего двигателя и треска цикад, а потом включает дальний свет и уезжает, уезжает! Иногда он просыпался, взбудораженный, среди ночи: не утро ли уже, не проспал ли он свой пост? Который час? Он поворачивался к окну: было либо откровенно темно, либо лишь зачинался рассвет… Он обессиленно закрывал глаза.
Это был пятый день его «наблюдательного поста», когда…
Вчера он уснул поздно; все маялся от мысли, что пропустит машину, сна было не в одном глазу, и он даже встал, чтобы почитать – нашелся томик Омара Хайяма. Он даже пару раз выглянул в окно, но тут же спохватился, что это совершенно нелепо.
Встал как обычно чуть позже 8-ми, и теперь – в 11 часов – его почти разморило и он невольно закрыл глаза, чтобы подремать.
- Слава?
Вот этого он и боялся.
Он открыл глаза и увидел Дину.
- А ты что здесь? – спросила она.
-Я?..
- Ты же никуда не ездишь, правда? Ты ходишь сюда.
- Просто мне позвонили и предупредили, что сегодня не нужно… я решил прогуляться, - начал оправдываться Мстислав, но она его резко оборвала:
- Не нужно меня обманывать!
- Я делаю так, как нужно.
- А что здесь? Новые находки? Или старые знакомые?
- Дина, я не «скворечник», если ты об этом.
- Я очень беспокоюсь о тебе. Я места не нахожу!
- Все хорошо. Ну, иди ко мне, - он протянул к ней руки.
Он снова сказал ей, как есть: маг обещал, что Мстислав получит в этом месте деньги. Это снова привело ее в негодующее недоверие, позицую антогонизма и почти ярость.
Все же – после прений и ее выпадов – ему удалось заключить с ней пари: если он не получит деньги в течение 10 дней, он рассторгает сделку с домовладелецей и идет к психотерапевту; если он достанет, «что очень маловероятно», необходимую сумму, то он покупает Дом и они будут там жить. К его немалому облегчению, она не грозила оставить его – ему было страшно представить себя покинутым: его труды обратились бы в кусочки, вдребезги. Этот Дом нужен ему, но Дина для него еще более важна. Ее уход погубил бы все: его стремления, его благополучие, его радость, его домашний очаг и будущую семью и детей, в жаркий летний день резвящихся в догонялки вокруг Дома и брызгающих друг друга налитой водой из бутылок. Ведь они будут резвиться? А она не уйдет от него, не уйдет, так же?
Он продолжил ходить на заброшенную остановку. Она сносила это молча, но глядела на него исподволь, как он чувствовал, тревожно, сокрушенно, испытывающе, а еще все чаще избегая его ответного взгляда. Их отношения негласно расстраивались. Ожидание медленное, тягостное, гнетущее, как перед бурей, долгое, как время, томительное и неприятное, как окружающая жара. Ожидание тревожное, давящее, горькое, как соль выступающего пота, нелегкое, как его застывшая поза, с каждым часом все более удручающее. Тело деревенело от сидения, но все равно вставать под палящими лучами угрюмо не хотелось, и потребность разминаться лишь изредка, когда уж совсем не было мочи, находила свое осуществление. Он словно обратился в глыбу льда – тающую под солнцем, частью спрятавшуюся в тень, ленивую, расстекающуюся и все же в основной массе недвижную. Шея болела нещадно, постоянно хотелось пить, руки его покрылись красноватым оттенком загара, и он уже знал все паутины и травинки в углах. На стене были две маленькие надписи, одна фломастером – «Южа была тут», другая, выцарапанная чем-то острым, – «Ася! Люблю!». Домой он приходил совершенно раздавленный, очередной раз он перед ней полный «скворечник»; и хотя в нем теплелась надежда и почти уверенность, нудность ожидания сильно утомляла и раздражала его. Брови его были постоянно сдвинуты, и даже морщина легла тонкой полоской на лбу. В его голове ворочались разъедающие, тягостные и просто спонтанные мысли: может, она права и у него чердак не в порядке? Может, он что-то упустил и нужно снова пойти к Тартарову? Правда ли он может ее пропустить? Дина стала еще несчастнее, чем раньше? Зачем построили крошечную остановку на едва проходимой дороге? Сколько черных машин было сегодня? Это облако похоже на корабль или все же на акулу? Как называются эти желтые цветочки? Что делает Дина? Бывало, он сам с собой играл в слова: эклер, эксклюзив, экстаз, эксцесс, элемент, эндорфин, эликсир. Один раз он даже уснул так, сидя, опустив подбородок на грудь, разморенный жарой. Зачем он только согласился? Вот снова он «сваляет Чарли Гордона»?!..
Дина, раздосадованная, с хмурым лицом приходила и приносила ему обед. Ему нравилось смотреть, как она идет издалека (с чашей и ложкой в руке) и ветер разметает ее волосы. Все-таки она так мила! Она обычно предлагала посидеть с ним, но скамейка была и без того маленькая, да и зачем им обоим тут томиться? Она проводила день за домашними делами и уходом за садом. Случалось, она приходила к нему еще раз-два в день, взяв с собой стул. Посидев с полчаса с безмолвным мрачным Мстиславом, она, еще более опечаленная, брела домой. Разговор не клеился. Обниматься было жарко. Когда она была в нескольких метрах от него, уходя, она почти каждый раз прикладывала руку к лицу. Плачет? Еще несколько дней! Он прав. Все будет так, как предсказано.
Машина?! 10-й день! Он, дремавший, скрестив руки на груди, услышал шум двигателя. Он выглянул: она черная. Машина шла довольно медленно, сидевшего за рулем из-за бликов видно не было. Машина та? Или очередной ничего не предвещающий мимоход? Он ждал долгую, нетерпеливую минуту, пока она подъедет. Ползет он там, что ли?! Машина была в метрах пятнадцати от остановки, когда она остановилась. Мстислав сорвался с места и подбежал. Водитель белый как смерть, с глазами потерянного теленка что-то простанал. Дверь открылась. Гурьянов увидел, что живот у него, обвязанный обмокшими тряпками, в кошмарном пятне бордовой крови. «Ты?.. – выдохнул водитель. – Помолись за меня». Губы его, синеватые с алыми прожилками, судорожно вздрагивали. Мстислав остолбенел. Как помочь? Что? Кровища! Человек смотрел на него остекленым взглядом, тяжело и очень часто дыша, а через несколько секунд глаза его стали закатываться. Он издал хриплый гортанный выдох и вдруг, резко обмякнув, сполз вниз и упал грудью на руль, безжизненно, как кукла-петрушка, свесив голову. Мстислав словно весь превратился в глаза, распахнутые до неба от леденящей кровь сцены смерти встречного человека. Автоматично он заметил, что и руки у умершего были обмазаны запекшейся кровью. Он стал кричать, кричать истерично, полный трепета, ужаса, испуга, дрожи! Пришедший в содрогание, впав в дикую панику, свидетель гибели махал руками, порывался из стороны в сторону, опустился на землю, закрыл голову руками. Как же жутко это выглядет на самом деле! Ему стало дурно, было больно смотреть, тошнота подступила к горлу – он зажмурил глаза и упер голову в колени, словно пытаясь оградиться от окружающего. Гурьянов стал усиленно и глубоко дышать, что бы смягчить шок.
Через несколько минут его смятение несколько улеглось. Он уже не потеряет сознание. Гурьянов поднялся с земли. Есть ли тут кто? Никого. Никто не видел. Он подошел к машине, остановшись в нескольких шагах. И что, что он должен делать? Труп лежал в том же положении. На свободном сидении ничего не было. Он посмотрел, что на заднем сидении: там лежал ворох тряпок. Достав из кармана чистый платок, он обхватил им ручку дверцы и открыл ее. Он пошурудил тряпки – там была сумка из-под ноутбука. Geld!
Он шел. Жара стояла страшная. Самый пик – три часа дня. Деньги он положил в чистый белый целлофановый пакет, найденный там же в машине. Он не знал, что делать с сумкой, и в итоге решил взять ее тоже и при первой же возможности бесследно избавиться от нее. Она висела у него на локте, а пакет он в суровой решимости прижимал к груди. Лицо его было отчаянно и неумолимо. Драконий взгляд. Когда он вытаскивал деньги, он снова посмотрел на труп и его опять чуть не стошнило. Хорошая была бы улика! Его спартанское терпение принесло плоды с гнилым привкусом тлена. Он служитель темного культа. Тяжелое испытание. Руки у него тряслись, когда он открывал сумку. Жестокое пекло! Безжалостное, жесткое теперь лицо его опалилось за несколько прошлых дней, и это делало его облик еще грубее. Окаменелый лик с горящими, метающими молнии глазами. Губы как кремень. Душа его испытала новый надрыв, и теперь была словна заколена огнем. Попадись ему противник на пути, он бы растерзал его голыми руками. Поднялся ветер и обдал его пылью, но он не отворачивал лицо, неумолимо продвигаясь вперед. Звериное, жестокое и лихое чувство под свинцовой оболочкой. Он был людоед! Он дикий воин! Каменный идол, обвитый потревоженными змеями. Расхитетель на смертном одре. Дерзкая, резкая стрела судьбы. Потерявший стыд и страх, как бесцеремонный варвар, как дикарь из пещеры, он взял их – он отмоет кровавые отпечатки на нескольких банкнотах, подержав их в воде. В нутре его, источая молнии и гром, чернела, вращаясь, грозная стихия. Geld! Страстный человек, мучительно переродившийся в чудовище. Сейчас бы свирепый ветер! Дьявол! Он есть в нем? Тот человек быстро запреет на такой жаре. Мстислав не удержался на ногах и безжизненно рухнул на землю.
…
- О господи! Что это? Я не могу!
Боль… В лице. Он открыл глаза. Дина сидела перед ним на корточках.
- Как ты? Что случилось?
Он стал приподниматься – он лежал на горячей пыльной пустырной траве, все там же у дороги. Она дала ему воды, которую он, усиленно глотая, выпил. Когда он упал, то придавил телом пакет, но он, вероятно, раскрылся при падении и с десяток купюр, отнесенные ветром, валялись от него в нескольких метрах. Половина его лица была в дорожной пыли, другая – обоженна солнцем. Он был весь в поту. Она коснулась его горячей щеки холодной рукой.
- Откуда эти деньги?!
- Fucking machine, - машинально сказал он, садясь. Он стал собирать близлежащие деньги обратно в пакет. Она посмотрела куда-то поверх него – он тоже повернул голову: в метрах двухсот все также стояла черная машина. Дина стала подниматься с корточек – он схватил ее за руку:
- Нет. Не ходи.
- Почему эта машина там стоит? Что случилось, ты мне скажешь, в конце концов?
- Я просто получил деньги.