 |
|
Вступительное слово. 3 страница
Сквозило. За окошком трагически завывал ветер, попавший в аэродинамическую ловушку, отчаянно раскачивая толстый черный кабель - не то антенну, не то символ чего-то бренного и преходящего.
Входная дверь время от времени постукивала, вызывая в памяти образы из компьютерной игры "Fallout-2".
Меня заинтересовал большой настенный календарь, висящий над одной из кроватей. Судя по кратким ежедневным записям, до меня здесь проживали женщины, причем, уехали они лишь позавчера. В графы, соответствующие определенным дням, медицинским, но явно женским почерком были вписаны запланированные культурно-массовые мероприятия. "Большой театр". "ВВЦ". "Прогулка "Вечерняя Москва""... Я тяжело вздохнул - отчасти потому, что вряд ли когда-нибудь увижу авторов этих строк, отчасти потому, что вряд ли буду соответствовать их культурному уровню.
Малая комната показалась мне тесной и неуютной. Две кровати, колченогий столик и пара шкафов совкового производства, щерящихся редкими зубами вешалок. Выбор мой был верным.
С дороги не мешало бы посетить туалет и принять душ: исследовате6льский инстинкт - это, конечно, хорошо, однако тело лучше содержать в чистоте, а прямую кишку - в пустоте. Как, собственно говоря, и мочевой пузырь.
Размышляя подобным образом, я откопал в сумке чистое белье, носки и полотенце, закрыл входную дверь изнутри и присел на один из колченогих стульев. Приблизительно через минуту моей задумчивости стул укоризненно крякнул и распался на запчасти. В принципе, ушибся я не сильно, так что повода для особого беспокойства не было. Собрав сей непрочный предмет мебели, я предусмотрительно отставил его подальше в угол.
Снаружи стеклянную вставку двери санузла закрывал огромный плакат со сверхъидеальной молодой, голубоглазой, полногубой и длинноногой блондинкой, рекламирующей какой-то суперэффективный крем от "L'Oreal". Самое интересное заключалось в том, что с обратной стороны висел плакат с изображением танцующей ирландской парочки начала двадцатого века, который рекламировал сногсшибательный оральный контрацептив для женщин. Центральный слоган гласил: "Пусть любовь приносит радость". Хотелось надеяться, что человек, целомудренно закрывший обзор санузла, не хотел тем самым скрыть свое пагубное пристрастие к любви в туалете.
Санузел оказался довольно просторным и по-советски аскетичным: кафель на полу, кафель на стенах, табачно-желтая ванна, унитаз с бурой косичкой ржавчины и щербатая раковина со стеклянной полочкой и зеркалом. Квадратная пасть вентиляционного отверстия была заткнута грязным полиэтиленовым пакетом, облепленным колышущимися ошметками паутины. Это навевало легкий мистический страх вперемешку с навязчивым желанием заглянуть внутрь.
Из-под ванны торчал белый стульчак с крышкой. При ближайшем рассмотрении он оказался покрытым желтыми пятнами, липкими на вид, и абсолютно убитым - не то горем, не то чьей-то не в меру толстой задницей. Поразмыслив немного, я решил оставить стульчак один на один с его бедами и отправил предмет обратно под ванну.
Приняв горячий душ, я почувствовал себя значительно лучше и, к тому же, привел в порядок волосы. Теперь крайне остро вставала проблема пополнения пищевых запасов. И я, бодро закинув на плечо кейс, отправился в научно-исследовательский тур по московским продмагам.
Когда я выходил из общежития, навстречу мне попался высокий, но щуплый и весьма пидароватый неформал в кожане со вставками, берцах и с огромной сумкой. Бросив на меня короткий взгляд, он загадочно улыбнулся и размашисто прошагал к двери.
Опускаясь по лестнице, я подумал, что таким не место в с***й службе.
Боже мой, в тот момент я и не предполагал, насколько чудовищно ошибался.
XV
"11:25, общага.
Закупил продуктов на обед, ужин и завтрак, в том числе потенциальный похмелятор - биокефир. На запивон пришлось взять "Аква-минерале" - кола и пепси тут охуительно дорогие, а всякой крашеной поебени типа "Алисы" нет и в помине.
Обычная в первый день легкая тоска по дому и по родным. Но ничего не поделаешь - судьба такой. Другое хуже: чего-то не подселяются ко мне. Хоть бы завалящего собутыльника, блядь, найти!
Все-таки суки же Палыч и Андрюха! Не проводили, не встретили, все как-то не по-человечески, да еще и попутчик этот, Виктор Алексеевич, блядь (сразу видно, что коренной москвич), со своими нравоучениями. Какой-то это нездоровый пиздец.
Попытался дозвониться до Андрюхи - хуй! Нету дома никого, блядь! Пидарасы!
Сейчас, собственно, два варианта развития событий. Потому как по Москве одному шататься не прет, буду либо читать, либо спать".
XVI
"14:40, общага.
А в сущности, отличная ситуация! Один, далеко от абсолютно всего знакомого, а в сумке - литр "Калаша". Мечта любого продвинутого провинциала, блядь. Даже Шнуров наверняка бы позавидовал. К тому же, нос чешется, а мой нос меня еще ни разу не подводил. Так что, если даже никто не подселится, нажрусь в одиночку.
Интересная получается ситуация. Почему-то не чувствую я себя в далеком и чужом городе, блядь, не чувствую, и все тут. Это, быть может, временно, но факт. А то, что на Казанский вокзал смотрел, как баран на новые ворота, так это простительно: как-никак, первый раз. Кстати, о теме "Первый раз с Москвой"... Тут вообще интересная вещь получается: столица-то наша, по сути, ведь блядь! Как у Пелевина в "Generation П": негр густо посыпает свою черную залупу кокаином и... Ну дальше уже от фантазии зависит. А тут ведь и кокаин, и водка всех мастей (в том числе и "Калашников"), и трава, да и просто продукты разложения, образовавшиеся в процессе долгой поездки на поезде. Причем, если Ижевску, говоря в сравнении, присунут десяток-другой раз (вспоминается господин Сироткин с его психоанализом), то ведь тут-то еб твою мать что делается! Это же никакие дыры не выдержат. Так что объяснение отсутствия у меня чувства отчужденности с этой позиции таково: дыра слишком широкая. Это карандаш в ведре, пещера, в которую ежели крикнуть: "А ничего у тебя мерлушка!", - обязательно получишь точный слепок этой фразы в форме громкоголосого эха. Поэтому, в общем-то, и завести Москву ой как не просто! Но это - часть желаемого результата. Так что стараться надо".
XVII
"20:25, общага.
По-прежнему никого нет - первый стопарик хряпнул с Михаилом Тимофеевичем Калашниковым, изображенным на бутылке, под нарезной батон и "Аква-минерале". Что характерно, блядь, - никого не подселили.
Москва погрузилась в сумерки. За окном - гаражный пейзаж, жилые дома, кусок голого Химкинского лесопарка и какой-то дымящий промобъект. Воистину - глубокая пизда, такая глубокая, что можно потеряться.
Водка доходит - хорошо стало. Надеюсь, я не посажу окончательно печень.
Второй стопарик зашел еще лучше... Волей-неволей поверишь в силу индивидуального сознания. Вот я себя, например, до сих пор в Москве осознать не могу. Может, я в Киеве. Или в Твери. Или, блядь, в Тбилиси. А может быть, и в Ижевске. Все зависит от моего сознания, пусть даже слегка датого.
На минутку прервусь, чтобы жахнуть третий стопарик.
Пришло время поднимать проблему мужчины и женщины. Конкретнее - проблему адюльтера. Человек - существо биосоциальное, как говорится в общепринятых пособиях. Так оно или нет - это вопрос десятый. Важно то, что от инстинктов никуда не деться, равно как и от социальной среды обитания. Почему-то женщины встают в позу (в фигуральном, конечно же, смысле): мужикам можно изменять, а нам - нет? Боже упаси! Всем все можно! Фишка лишь в том, что мужика на измену сподвигает биологическая составляющая, а женщину - социальная. Приоритеты не фундаментальны, но наука и статистика позволяют говорить именно так.
Отсюда получается, что женщина большей частью изменяет тогда, когда в ее социальной среде обитания что-то не то. Или муж - говнюк, или развлечений не хватает, или мировоззрение такое, что хочется пиздануться башкой о стену просто ради прикола. Но ведь и мужа-говнюка сама выбирала, и человек-то вроде современный и сформировавшийся как личность для того, чтобы позитивно к жизни относиться! Так вот оно получается...
Милые дамы! Ваша измена - вещь ответственная, способная перевернуть не только ваш индивидуальный мир, но и миры рангом повыше! Хочется изменять - изменяйте, даже в том случае, если очень страшно. Но если изменять не хочется - значит, все заебись! И не нужно в этом случае традиционно, по зову чувства солидарности, ударяться в феминистическиподобные движения, настроения и умозаключения! Если не хочется изменять - значит, вы счастливы! А трахать свою полосу удачи - это глупо.
Мужики же обречены на вечные измены - не важно, счастливы они или нет (по крайней мере, в общепринятом смысле). А это чревато душевной неустойчивостью, стыдом перед дамой сердца, страданиями от невозможности сделать счастливыми всех женщин, с которыми переспал, ну и так далее.
Так что же лучше, дамы?".
XVIII
С голодухи, устатку и четырехсот граммов водки меня мягко покачивало лежа. Сон не шел - вместо него все мое существо облепило тяжелое пьяное полузабытье. Сквозь слизь обрывков мыслей я слышал отлажено-дробный топот нескольких десятков ног и бравурные обрывки патриотического мотива. Через несколько минут патриотический мотив оформился в "Зиг Хайль" на языке оригинала... Под окнами маршировал отряд скинов...
... Сначала было тихо, а потом мне начало сниться что-то тревожно-грандиозное, восхищающее своей трансцендентной неповторимостью и заставляющее принимать оборонительную позицию... Женские вскрикивания заставили меня ринуться в бой и проснуться.
С полминуты я приходил в себя и постепенно запеленговывал свое положение в пространстве. Бледно-каолиновый прямоугольник окна хмуро намекал, что пробудился я задолго до назначенного часа.
Будильник показывал без трех минут пять. Я ощущал себя недоперепившим - согласно меткому выражению, имеющему ход среди некоторых отделов родного Ижевского Автозавода.
Стоны не прекратились - они были из мира реальности, сопровождались ритмичным скрипом кровати и таинственно доносились из темноты. Прежде чем я осознал, что половой акт происходит в соседнем номере, мне казалось, что он происходит в соседней постели. Домашний кинотеатр "SONY" с десятью колонками, технологией "Sound surround" и повышенной реалистичностью звучания просто отдыхал.
Логичное завершение вчерашней громкой и, самое главное, коллективно-разнополой пьянки в номере девятьсот четыре...
Невольно вникая в акустическое оформление интенсивного и самозабвенного траха вкупе с сюрреалистическим ревом ветра за окном, я вспомнил песню под метафизическим названием "Мастурбация", входящую в обширный репертуар Юры Хоя. Относительно стен с исключительно хреновой звукоизоляцией там было сказано:
... И кто построил вас -
Тот полный пидараз!
И я всецело соглашался с Юрой, поскольку время шло, неизвестная парочка не собиралась останавливаться на достигнутом, а сон (судя по всему - от смущения) под шумок покинул мое жилище.
Если следовать дальнейшему содержанию песни, в подобной ситуации мне не оставалось ничего другого, кроме занятия, подарившего название Юриному шедевру. Однако ни стремления, ни желания не было.
Минут через двадцать силы влюбленных иссякли. Поворочавшись и поворчав про себя, я забылся тяжелой похмельной дремотой.
XIX
В восемь ноль-ноль противно запищал будильник. Чувствовал я себя отвратительно, вымытые накануне волосы разлохматились намертво, а на завтрак мне оставались лишь коробка кефира и кусок вчерашнего нарезного батона. Приблизительно к восьми сорока пяти я успел хоть как-то привести себя в порядок, нацепил куртку, сумку, с трудом отчищенную от пыли обувь и вывалился в коридор. В его полутемных застенках жизнь показалась не просто бессмысленной, а даже какой-то чужеродной, вроде шоколадного суппозитория в заднице.
Проклятые лифты, все вчетвером, упорно игнорировали девятый этаж. В ожидании подъемника ко мне присоединился хмурый чурка. От него адски несло перегаром.
Сдавая ключи на вахту, я обратил внимание на то, что у бабушки-вахтерши появилась компания в лице щуплого высокого охранника с дуремарской физиономией, облаченного в киношную черную форму. Он вежливо ответил на приветствие, внимательно изучил меня взглядом и вернулся к разгадыванию кроссворда.
Утро было ясным и холодным, подобно голове настоящего борца за справедливость. До лабораторного корпуса Р***О я добирался минут пять, однако за это время мой отравленный алкоголем организм успел продрогнуть до костей. Тем не менее я не мог войти в новое для меня здание, не осуществив при этом простого когнитивно-релаксирующего ритуала, то есть не покурив на крыльце. А крыльцо, надо сказать, оказалось весьма впечатляющим. Высокая и длинная базальтовая лестница возносилась на обширный, вымощенный брусчаткой, плац, идеально чистый и оборудованный двумя урнами. Вход в корпус сверкал в лучах весеннего солнца стеклом и дюралем. На дверях красовались самоклеящиеся значки выхода и надписи "от себя" и "на себя". Судя по всему, специально для жителей крайнего юга и крайнего севера.
К alma mater подтягивались жаждущие знаний. Примечательно, что почти все они были женщинами - разного возраста, разного роста и сложения, разных национальностей, одетыми на любой вкус и пахнущими целой палитрой парфюмерии. Признаться честно - я едва не завыл от такого бешеного стресса. Половая травля, начавшаяся в пять утра, продолжалась с особой и изощренной жестокостью. Судорожно докуривая сигарету, я подумал, что если представлять Москву современного типа блондинкой, то блондинка эта должна иметь садистские наклонности и регулярно использовать наручники, плетки из дубленой кожи и пристегивающиеся к поясу фаллоимитаторы.
За стойкой вахты сурово восседала серьезная, но крайне древняя бабуля, напоминающая Хранителя Грааля в кинофильме "Индиана Джонс и последний Крестовый поход". Кольчуги на ней не было, зато на левой стороне груди красовался ободранный (что еще более усиливало сходство с киноперсонажем) знак в форме щита с надписью "Охрана" и табельным номером. Кислая сатира, перевшая изо всех трещин этой картины, среагировала с химикалиями моего похмельного состояния и на миг погрузила меня в страшное ощущение нереальности происходящего.
- Здравствуйте, молодой человек! - грозно и с характерным московским акцентом произнесла бабушка. - Куда направляетесь?!
Я поздоровался в ответ и протянул ей путевку.
- Понятно, - бабушка успокоилась и вернула путевку. - Это на втором этаже. По холлу прямо и вниз налево гардероб.
Перед поездкой я встречался с э***м Р***а, которая уже неоднократно имела удовольствие обучаться в Р***О. Она говорила, что лабораторный корпус принадлежал ранее Министерству культуры. Перекрытия здания не были сплошными - в центре роль несущих конструкций выполняли массивные известняковые колонны римского типа, поддерживающие крышу. На одной из них угадывались выбитые в камне силуэт врача и полустертое латинское изречение, из которого распознавались только отдельные слова. Лестницы наверх не было - ее заменял каскад широких пандусов, отделанных мрамором и застеленных видавшими виды, но весьма благородными дорожками. Паркетный пол натужно поскрипывал всеми своими краснодеревянными прямоугольниками.
Масштабность здания поражала.
Направляясь к гардеробу и зажевывая по дороге подушечку "Орбит", я подумал о том, что время в России течет как-то странно. Двадцать первый век принес изменения во многие области общественной жизни. Мы активно используем Интернет, едим европейские полуфабрикаты, отовариваемся в супермаркетах, пьем виски и текилу, разъезжаем на импортных внедорожниках. И это, наверное, даже хорошо. Беда в том, что естественные эпохальные изменения не затрагивают святые святых - науку и культуру. Они глуховато застряли в советском прошлом, причем, весьма отдаленном... Лабораторный корпус Р***О и бабушка-вахтерша отдавали тяжелым духом фамильного склепа...
Массивный совдеповский лифт выплюнул меня в мрачный лабиринт известняковых стен и стеклянно-дюралевых дверей. Было пусто и тихо; изредка с первого этажа доносились отголоски чьих-то разговоров. Нужную мне кафедру я нашел далеко не сразу. Вход оказался намертво закрытым, а висящее на двери объявление гласило, что сбор курсантов намечен на десять ноль-ноль. Я же приперся в девять, как было указано в путевке. От нечего делать я облокотился на мраморный парапет и погрузился в невеселые похмельные соображения.
За стеной лязгнули двери лифта, раздался гулкий стук каблучков по паркету, и в следующий момент взору моему представилась молодая пухлая особа с ультрамодной стрижкой и не обремененной интеллектом мордашкой.
- Извините, пожалуйста, - наверное, у меня все-таки было предвзятое отношение к акающему говору, - вы не на учебу?
- На учебу, - короткое демисезонное пальтишко весьма ей шло и наверняка скрывало недостатки фигуры.
- А вы не знаете, где двести семнадцатый кабинет? - ножки, пожалуй, слегка полноваты, но полусапожки на высоком каблуке в сочетании с черными колготками добавляли им некую таинственную недосказанность.
- Полагаю, что здесь, - я указал на излучающую бриллиантово-желтый солнечный свет дверь. - Но, к сожалению, откроется только в десять.
Девушка достала трубу, озабоченно глянула на дисплей и тревожно прошлась несколько раз взад-вперед. Затем присела на парапет и обхватила голову руками.
С похмелья разговор не заклеился. Да мне, в общем-то, стало по барабану. Тем более, что я питаю какую-то мистическую неприязнь к туповатым женским лицам.
Зазвонил мобильник.
- Алло, - с неудовольствием ответила девушка. - Нормально добралась... В пробку, правда, попала... Ну, все равно рано приехала... Как-как... Плохо... Зачем заставил меня водку выпить? Мне и вина хватило...
Похоже, вчера бухала вся столица.
Через некоторое время уже упомянутый лифт вкупе с тремя своими собратьями навыплевывали целую компанию громко переговаривающихся женщин возраста весьма серьезного - самой младшей из них вряд ли было меньше сорока. Излишне говорить, что сексуальной привлекательностью они, мягко выражаясь, не блистали. Это и был тот контингент, с которым мне предстояло постигать премудрости медицинской э***и... Дамы подошли к страдающей с похмелья москвичке и принялись активно знакомиться, а я идиотски стоял в сторонке и едва не выл с досады раненым вервольфом.
Преподаватель слегка опоздала. Мое похмельное воображение четко ассоциировало ее с сильно пожилым и обрюзгшим, но еще очень боевым джунгарским хомячком, и, как выяснилось впоследствии, более удачное сравнение подобрать было сложно. Престарелый хомячок оглядел нас придирчивым, полным высокомерия взглядом и насмешливо поинтересовался:
- Курсанты? Хорошо. Сколько вас? Десять? Мало! Не все подошли.
С этими словами она важно открыла дверь кафедры и властно произнесла:
- Подождите здесь. Сейчас я переоденусь и открою вам кабинет.
Кафедра представляла собой небольшой светлый холл с тремя отходящими от него коридорчиками. Прямо у входа, над неопрятным и неудобным на вид на вид диваном, висела табличка "Кафедра м***". С какой целью ее расположили внутри, а не снаружи, осталось для меня загадкой.
На противоположной стене красовалась пара стендов, призванных помочь новичкам получить хотя бы самое общее представление о месте обучения. Бегло оглядев фотографии сотрудников, я нашел легендарную Алену Арсентьевну Заморскую, с которой планировал пообщаться на тему диссертации, а также узнал, что хомячка зовут Мария Владимировна Папанько. Кроме того, меня немного развлекли патриотические стишки, отпечатанные на машинке лет сорок назад, восхваляющие нелегкую профессию медицинских э***в, призывающие прилежно учиться и порицающие лентяев, приезжающих только лишь для осмотра столицы. Пьянок и беспорядочных половых связей стихи не касались. Видимо, их авторы понимали, что это безнадежно.
Из лаборантской вышла Мария Владимировна, одетая, пожалуй стильно годов для восьмидесятых прошлого века, однако ее устойчивый хомячковый образ в этой одежде отчего-то приобретал очертания почти осязаемые.
- Проходите в кабинет, - приказала она. - Дождемся остальных, а я пока приготовлю бумажки.
Повинуясь таинственному обещанию, мы зашли в учебную аудиторию номер двести семнадцать и расселись за располагающими к прилежной учебе, но слишком малогабаритными столами. В соответствии со школьно-вузовскими пристрастиями, я инстинктивно потянулся в первые ряды, но, подумав, что нехорошо обдавать перегаром преподавателя прямо на ознакомительном занятии, выбрал нейтральную вторую парту.
Дамы оживленно делились впечатлениями. Молодая москвичка сидела молча, обхватив голову руками. Я же тупо пялился в темный дверной провал и строил невеселые планы на сегодняшний вечер.
Через несколько минут в аудиторию вошла еще одна бабуля-курсант. Мне стало казаться, что Земля поражена фантастическим вирусом, вызывающим резкое и необратимое старение бытия, и через несколько часов все умрут, а мы с бывшей молоденькой москвичкой, поддерживая друг друга под слабые морщинистые руки, будем выбираться из рассыпающегося здания.
В коридоре послышались гулкий топот по паркету и бодрые голоса. На фоне дверного проема показался силуэт увиденного мною накануне пидароватого нефора. С удивлением осознавая свою ошибку относительно предположения невозможности работы представителей сексуальных меньшинств в с***й службе, я тем не менее ощутил что-то вроде легкой радости. Не скажу, что мне сильно улыбалась перспектива бухать сегодня вечером с пидарасом или даже просто пидароватым мужиком. Однако находиться среди одних старух было еще хуже.
Когда пидароватый нефор вышел на свет (чуть не сказал - из сумрака), я понял вторую свою ошибку, куда более серьезную. Пидароватый нефор оказался женщиной лет тридцати, высокой, мускулистой, но не лишенной изящества. Короткая стрижка, не вызывающее неприязни лицо и огромный ярко-алый рот напомнили мне эпизод из фильма "Брат-2", как раз тот, где прозвучала фраза: "Hi, I'm Marilyn!".
Новоявленная Мэрилин носила обтягивающий серый свитер и черные брюки, заправленные в омоновские берцы. На поясе у нее поблескивал никелированный зажим выкидухи. Когда сия мадам одарила меня хищным взглядом и легкой, но не менее хищной улыбкой, я окончательно уверился в том, что шутки с ней плохи. Такая женщина может запинать, зарезать, затрахать - и все вышеперечисленное до смерти. Причем, сделает это легко и не задумываясь - ну, словно бы от назойливой мухи отмахнется. И уж тем более, подумал я, не стоит рассказывать ей о моих ассоциациях, даже если познакомимся поближе.
Тут я хотел было тщательно сопоставить, насколько сильно мое желание экстремала против некоторого несоответствия образа только что появившейся женщины моему вкусу, но не успел... Следом за Мэрилин в кабинет вошла та, с которой она вела беседу.
Меня пригвоздило к стулу. Общеизвестно, что при взгляде на сильно понравившуюся особь женского пола зрачки у мужчины расширяются. Думаю, в тот момент мои глаза превратились в одни сплошные зрачки, поскольку Она тут же отвела мимолетный взгляд и проследовала за Мэрилин. Голова моя послушно повторила маршрут.
Она была невысокая, стройная и обладала таинственной и притягательной французской грудью под бордовой водолазкой. Пожалуй, тонкие черты ее благородного узкого лица тянули на прибалтийские; за то же говорили легкого янтарного оттенка волосы, аккуратным монолитным рядом касающиеся плеч. И эта сводящая с ума, несколько наивная челка...
Она села на стул и положила ногу на ногу. Боже мой, какие это были ноги! Бесспорно, они уступали по длине ногам Ее соседки, зато сильно выигрывали в красоте формы и некой современной идеальности - такие ноги бывают у моделей, рекламирующих умеренно спортивный образ жизни и потому не походящих ни на мешок с костями, ни на опытного тренера по аэробике, ни на олимпийскую чемпионку. Впечатление подчеркивалось заманчиво короткой юбкой и полами длинного делового пиджака, прихотливо улегшимися на коленях.
Она о чем-то беседовала с Мэрилин. Нежный Ее голосок звучал серебряным колокольчиком на фоне низкого грудного вамп-голоса соседки, а я, как последняя грязная похмельная обезьяна, не мог оторвать от Нее бесстыжих - именно бесстыжих - глаз... Это был мой профиль - настолько мой, что прошедшая жизнь казалась пленкой дешевой черно-белой мелодрамы, хранящейся на пыльном складе сельского клуба... Невинная скромная девочка, зажатая и закомплексованная, но способная на мегатонный взрыв страстей, в сравнении с которым гибель Помпеи выглядит незатейливой игрой трехлетнего ребенка, познающего таинство смерти на пойманных в грязной траве насекомых.
Я был уверен на каком-то непостижимом сознанием уровне, что не ошибаюсь. Озарение, мешаясь с остатками альдегидных паров, веером магического света проникало в мой организм. И тогда я сказал себе: "Арчи, эта женщина должна стать твоей. Не важно, какими способами ты этого добьешься. Не важно, чем все это закончится. Она просто должна стать твоей - и за это не жаль заплатить жизнью. Любой жизнью. Всем миром. Всей Вселенной. Низвергнуться в ад. Превратиться в атомную пыль. Реинкарнироваться в мыслящий кусок говна... Нет, таковым ты и являешься в данный момент, так что это не подходит... Ну да ладно. За это не жаль Н-И-Ч-Е-Г-О!..".
Последним появился парнишка с довольно зверской, но взбалмошной физиономией, похожий на североамериканского индейца, слегка постригшего волосы, нацепившего кожаную куртку, черные джинсы, тяжелые ботинки и отправившегося жестко вливаться в европейскую культуру. Он торопливо пробежал к задним партам, позвякивая цепью, тянущейся из кармана джинсов к поясу, небрежно кинул большую дорожную сумку на стул и уселся в ожидании преподавателя. Похоже, сегодня вечером у меня намечался как минимум собутыльник нормальной ориентации.
Мария Владимировна вошла в аудиторию, не без труда таща огромную кипу разнокалиберных бумаг.
- Здравствуйте еще раз, господа курсанты, - она ухнула бумаги на стол и придала лицу насмешливо-ироническое выражение.
Как выяснилось впоследствии, это была ее обычная гримаса.
- Поздравляю вас с началом цикла усовершенствования по специальности "медицинская э***я", - продолжила она. - Будем надеяться, что видимся мы с вами не последний раз, даже несмотря на грядущую реорганизацию с***й службы, низкую зарплату и пренебрежительное отношение людей с медицинским образованием. Приятно видеть новые молодые лица, - Мария Владимировна прошлась взглядом по мне, девушкам, зацепила сидящего в задних рядах парнишку. - Приятно видеть тех, с кем мы уже встречались. Для тех, кто видит меня первый раз... Зовут меня Папанько Мария Владимировна. Я буду читать вам лекции - не все, но большую часть, и вести практические занятия... К сожалению, Алена Арсентьевна Заморская больна, так что, скорее всего, комаров вам рассказывать придется тоже мне. Теперь давайте знакомиться. Для начала сделаем так: каждый из вас по очереди назовет город или регион, откуда вы приехали... Или еще лучше - полное название организации. Начнем с вас, - Мария Владимировна обратилась к москвичке.
Москва, Курск, Москва... Ижевск, Орел, Белгород... Парнишка оказался из Белгорода, причем, говорил он с весьма ощутимым украинским акцентом - этакий охохлевший индеец... Ростов, Карачаево-Черкессия, Новгород, Москва... Ульяновск... Арийская красотка приехала с родины Ильича - славного города Симбирска, что не могло не добавить ей притягательности... Екатеринбург... Оказывается, мы с Мэрилин почти земляки - оба выросли в глухой русской тайге...
Перекличка закончилась.
- Хорошо, - Мария Владимировна удовлетворенно потерла руки. - Москвичей нынче много... Должна сказать, что провинциальные курсанты мне нравятся больше. Не потому, что они умнее - все вы одинаково ничего не знаете, - а потому, что учатся прилежнее... Занятия не пропускают... Приятнее с ними работать... Так, сейчас я раздам вам анкеты. Вы их заполните и сдадите обратно. Таким образом, я получу о вас полную информацию и заодно выясню, кто не пришел на первое занятие...
Я вздохнул и посмотрел на э***а Ц***Н в городе Ульяновске. Она подперла подбородок рукой и о чем-то мечтала. Мне бы очень хотелось надеяться, что о мужчине, а не о посещении Третьяковской галереи, самоотверженной учебе или о муже с детьми, оставленными в далеком Поволжье. Хотя нечто высшее отвязно подсказывало мне: она не замужем, детей не имеет и, кроме того, бесконечно одинока... Интересно, сколько ей лет? На вид - двадцать три, не больше... Женская внешность обманчива, словно расстояние с лестничной площадки последнего этажа высотного дома...
- ... в двух экземплярах, - закончила Мария Владимировна, неодобрительно посмотрев на меня. - Для тех, кто еще не проснулся, повторяю: анкеты заполняются в двух экземплярах.
Я кивнул в знак того, что вернулся в реальный мир.
Заполнение анкет не обошлось без происшествий: дамы постарше то и дело задавали вопросы Марии Владимировне; охохлевший индеец второпях испортил один бланк и виновато подошел за другим; я с похмельных глаз ошибся номером собственного диплома и получил великодушное разрешение переправить все прямо в анкете. И только Она, отрешившись от бренного мира, склонившись над бумагой так, что восхитительные Ее волосы превратились в декоративный водопад, не делала ни единой ошибки... Мэрилин оторвалась от своего занятия и вновь одарила меня хищной улыбкой. Я смято улыбнулся в ответ и погрузился в дальнейшее бумогомарание.