 |
|
Вступительное слово. 6 страница
Стекла мелко затряслись под действием очередной цитаты творчества "Accept".
Я вспомнил "Поднятую целину".
И тут Серегу прорвало. Он резко вскочил из-за стола, качнулся и, совершая массу ненужных пьяных движений, принялся напяливать свою бандитскую кожанку.
- Серег, ты куда? - весело, но слегка озадаченно поинтересовался Евгениус.
- Да ну вас на фиг с вашей фигней! - раздраженно ответил Серега, пытаясь попасть в рукав. Артур был прав, мужики не придут. Пообщаться не с кем - хочу пообщаться с женщиной!
- Замечательное высказывание! - Жанна расхохоталась.
- Да! - вторил я ей, разыскивая свой путевой дневник. - Это надо записать! Оно достойно того.
- А чего я такого сказал? - Серега уже надевал кепку, но после моих слов рука его замерла на полпути к голове, а в глазах появилась настороженность.
- Великую фразу, Серега! - я не кривил душой и говорил почти без иронии. - Ты - просто философ.
- Да ну вас! - Серега окончательно обиделся и исчез в коридоре, хлопнув дверью.
Таинственно завыл сквозняк: это означало, что в комнате установилась тишина.
- Неприятный тип, - Жанна усмехнулась.
- Ну и пусть! - я взял бутылку. - вы устраиваете нас и как объекты общения, и как женщины, так что давайте пить вчетвером.
- Ты, Артур, случайно Ходоркова Анатолия не знаешь? - Жанна выпила, поморщилась и закусила яблоком.
- А как же! - подтвердил я. - Республиканский з***г. Уволился недавно, ушел к нефтяникам.
- Ушел все-таки? - Жанна произнесла это весело, но в глазах ее мелькнула легкая тоска. - На тебя похож, кстати. Я когда тебя в первый раз увидела, даже с ним перепутала.
- Поэтому ты так нежно улыбалась мне тогда, на крыльце, - уточнил я.
- Ага! - согласилась Жанна. - Так вот, когда я приехала на первую специализацию пять лет назад, он тоже здесь учился. Приглянулся он мне... Прошло дней пять. Сидим на общей пьянке. У меня гормоны играют, я и так, и этак, чтоб внимание обратил. Внимание обратил, но не он. Так я вышла замуж.
Жанна замолчала. У этой женщины был тонкий ум, развитый интеллект и почти идеально точное мировоззрение. Она была сильной, но в ней ясно ощущалась ранимая и страстная женская сущность. В конце концов, она была недурна собой. И при всем этом несчастна - несчастна где-то глубоко, под многослойными стальными латами. То же самое, с некоторыми поправками, относилось к Илоне. Избегая многомиллионного перечисления, можно сказать, что несчастны все российские женщины, вошедшие в репродуктивно-осознанный возраст. Кто-то несчастен из-за своей глупости, кто-то - от большого ума. Наверное, потому, что третьего российским женщинам не дано.
- Я люблю и уважаю своего мужа, - продолжала Жанна. - А он - неревнивый. Поэтому у нас - и у него, и у меня - все всегда хорошо.
Дверь в номер распахнулась со страшным свистом и от души ударилась в стену. В прихожую ввалился Серега, донельзя довольный, раскрасневшийся, возбужденный и пьяный, как сапожник. В руке он бережно сжимал обреченно-синюю пол-литровку "Гжелки".
- О-о, Сережа, ты как раз кстати! - Жанна расплылась в иронической улыбке. - У нас водка закончилась.
- Я познакомился с такими женщинами! - Серегу, безнадежно пытающегося снять куртку, серьезно колбасило о шкаф и стены комнаты. - Они обещали прийти завтра в четыре! Как их зовут? - Серега на мгновение остановился и наморщил лоб; Жанна ловко выхватила у него бутылку. - А! Лена и Айгуль. А из какого они номера? - он подобрал висящую на одном рукаве кожанку и принялся обшаривать карманы. - А! - в руке его оказалась смятая бумажка. - Тысяча триста четыре! Ну что же, давайте пить дальше!
Серега бросил на кровать неподдающуюся куртку, пустым сухогрузом врезался в стол и с излишним усердием принялся откупоривать заветный пузырь.
- Давайте кружки, ребята, девушки! - любезность Сереги хлестала через край, как и разливаемая им водка. - Илона, вы почему не пьете? - бутылочное горлышко боеголовкой торпеды подлетело к Илониной кружке и изрыгнуло изрядную порцию московской сивухи.
- Боже, я еще коньяк не допила! - широко открытыми глазами Илона смотрела на гремучее содержимое своей посуды.
- Сейчас поправим! - быстро среагировал я и, недолго думая, зашлифовал получившийся коктейль "Нарзаном".
- Все, Илона, если не умрешь, то болеть будешь долго! - весело посочувствовала Жанна.
- Когда я работала в школе, - Илона, казалось, прислушивается к таинственно шипящему углекислотой напитку, - мы еще не так пили. А сейчас - не знаю!
- Все будет заебись! - Евгениус оптимистично тряхнул головой. - Помните, как у "Агаты": "Мне нужно догнаться, чтобы догнать". Глубокая мысль, товарищи!
- Илона! - после очередной порции спиртного меня ушатало совсем уж конкретно, и я чувствовал себя на подходе к абсолютно невпопадным разговорам. - Завтра суббота. Завтра Серега приводит своих женщин. А я хочу пригласить тебя на прогулку по Москве. Маршрут позволь разработать самому.
- Хорошо, - похоже, Илона снова закрылась. - Мне очень интересно посмотреть город.
- Тогда завтра в четыре я зайду! - радостно пообещал я. - Только не забудь!
- А ты сам-то вспомнишь? - Илона улыбнулась.
- Да, обязательно! - моему душевному подъему не было границ. - Такое не забывается даже после лоботомии, Илона.
Она еще раз улыбнулась и потупила взгляд...
Потом снова была водка. Я нажрался совершенно по-свински и активно подключился к теме гопоненавистничества, развиваемой Евгениусом. Внося свою лепту, поведал историю о том, как получил пизды от восьмерых укуренных гопников в девяносто восьмом году на праздновании дня молодежи. Судя по всему, мемуары мои были адресованы Илоне, поскольку Жанна сделала мне замечание о неуместности вопросов рукопашного боя в общении с красивой женщиной.
Девушки ушли около полуночи. Я проводил их до номера, повтирал Илоне что-то романтическое, стоя у двери, и на прощание нежно поцеловал ей ручку - наверное, даже нежнее, чем следовало. Как бы то ни было, наградой мне послужили восхищенное: "О-о-о!", улыбка и какой-то всеобъемлющий, словно зыбучие пески, небесно-голубой взгляд...
Казенный свет коридора плыл и переливался, как масляное пятно на поверхности ручья, текущего в углублении рельса. Дойдя до номера, я отыскал дневник, закрылся в туалете с сигаретой и принялся выносить на бумагу ахинею, разрывающую мою голову. На следующий день я не помнил и не мог разобрать ни единой строки...
XXVII
В окно вновь врывалось утреннее солнце. Серега возился и стонал под одеялом, а Евгениус рывком сел на кровати, покряхтел и пригладил волосы.
- Как ты, Артур? - спросил он, увидев, что я проснулся.
- Пока не пойму, - прохрипел я, пытаясь оценить свое состояние. - Видишь ли, бывает явное похмелье, когда открываешь глаза и понимаешь, что лучше бы у тебя их вообще не было. А бывает похмелье латентное, которое необходимо прочувствовать. Полежать, прислушаться к внутренним ощущениям. Потом аккуратно подняться... Могу сказать одно: сегодня мы пойдем с тобой за пельменями и купим много минералки. А потом я позвоню домой.
- Хорошая мысль, - одобрил Евгениус.
Серега вылез из-под одеяла и свесил на пол огромные, костлявые босые ноги.
- Ну как, Серега? - поинтересовался я как можно жизнерадостней.
- Как-как... похмелье, - буркнул Серега. - До вечера надо привести себя в порядок. Нехорошо так перед женщинами.
- Да, пожалуй, - согласился я. - Привести в порядок себя просто необходимо. Тем более, что сегодня я гуляю с Илоной.
- Да ну ее на фиг, Артур! - досадливо воскликнул Серега. - Какая-то она ебнутая, честное слово! Ничего у тебя с ней не выйдет! Женщине тридцать лет, она ищет мужа, а не легких отношений! А вот я вчера женщин нашел! Лена ничего такая, беленькая, правда, замужем. А Айгуль - татарка... Красивая такая...
- Твое стремление к аутбридингу одобряю, - изрек я. - А я хочу эту женщину. Которую пригласил вчера на свидание.
- Твое дело, - сдался Серега. - Ладно, пойду я искупаюсь. Потом погуляю. Плохо мне как-то.
Евгениус возился с кипятильником и слегка покряхтывал. Было что-то метафизическое и в этом тяжело пессимистичном звуке, и в легкой, но противной тошноте, и в песчаной пустоте в голове. Похмелье генерирует пессимизм - вполне земной, в противоположность космическому пьяному оптимизму. Земной пессимизм включается в цикл "действительность-ментальность", приобретая причинно-следственную дуалистичность. Таким образом, мы получаем реально существующее в пределах Российской национал-духовной общности качество бытия, парадоксально метафизическое. Отсюда следует, что, во-первых, в наших условиях пессимизм неотъемлем и неискореним, а, во-вторых, он претендует на космический уровень. Все просто, как в старом школьном учебнике биологии.
- Артур, ты стонешь так, что соседи могут подумать недоброе, - сообщил Евгениус, нарезая хлеб для бутербродов.
- Это физическое выражение моих мыслей, - прохрипел я, нащупывая сигарету и закуривая.
- О чем таком неприличном ты думаешь? - живо заинтересовался Евгениус.
- О превалировании пессимизма на всех уровнях российского бытия, - отозвался я.
- Это как? - Евгениус отставил бутерброды.
- Очень просто! - заверил я. - Выходим на глобальный субъективный уровень - уровень жизненного пути и смысла социальной компоненты существования. Представь себе железную дорогу, идущую и через большие города, и через такие дыры, из которых единственный способ выбраться - это электричка раз в месяц. Делать в этой дыре не просто нечего - там вообще НИЧЕГО нет! Для живущих там - это пиздец, по сути - хуже концлагеря. Необразованность, убогость быта, антисанитария - словом, тупик социального смысла жизни. Чтобы выбраться в большой город, необходимо как минимум следующее: а - достать деньги на билет; бэ - узнать расписание электрички; вэ - надеяться на то, что поезд вписывается в расписание и остановится, а не промчится мимо. Это уже само по себе пессимистично, но, в принципе, поправимо. Предположим, человек выбрался в большой город. Чтобы реализовать себя, необходимы: а - образование, бэ - воспитание, вэ - соответствующее мировоззрение, гэ - удача и так далее. Без этого социальный смысл не найдешь. Разрешима ли проблема? В принципе, да, хотя и посложнее будет, чем успеть на электричку, что само по себе еще более пессимистично. Но глобальный пессимизм не в этом, Евгениус. Представь, что вдруг человеку, постоянному жильцу дыры, сказочно повезло: из рук судьбы он получает просто сказочно дорогой подарок - решение всех вышеупомянутых проблем! Представляешь?! И что происходит тут? По своей глупости он либо отказывается от подарка, либо начинает дико скучать по своей дыре и в итоге возвращается обратно! Вот эта проблема уже неразрешима! Она и иллюстрирует неизбежность пессимизма в российском бытии!
- Бля-а-а! - пораженно протянул Евгениус, не обращая внимание на шторм в кастрюле. - это по типу: "I'm a looser, baby, so I'm going to kill me!"?
- Да! - горячо подтвердил я. - Удача благоволит далеко не всем, но тот, кто начинает роптать и опускать руки, будет препровождаем судьбой за волосы! Хотя что там препровождаем... Пространство дыры ограниченно, так что это будет похоже на игру малыша с машинкой на веревочке в комнатушке коммуналки.
- Давай лучше есть, - решил Евгениус после напряженных раздумий. - А то загрузишь меня до смерти.
- Давай, - согласился я.
От предложенного завтрака Серега деликатно отказался, мрачно облачился в свой бандитский прикид и ушел.
Кофе и бутерброды сделали свое дело - жить стало легче, философствовать временно расхотелось, а на сердце заскреблось какое-то легкое неудобство. Двойную жизнь я вести не привык. Глобально лгать - тоже. Обстоятельства же подталкивали именно к этому. Например, сегодня мне предстояло разговаривать по телефону с женой, как ни в чем не бывало. Выходило прямо по-сократовски: "Женишься ты или не женишься - все равно разочаруешься".
- Что ты думаешь о двойной жизни, Евгениус? - поинтересовался я.
- Она субъективна, Артур, - не задумываясь, ответил Евгениус. - И не факт, что реальна.
Солнечный луч маслянисто дрожал на матовой поверхности кофе. Я прикрыл кружку рукой. Свет сколлапсировал и погас. Евгениус прав: мы не в силах зажечь солнце и погасить его. Это не наш удел. Наш удел - культивирование понятий, от которых мало что зависит, по крайней мере, на существующем уровне Знания. А уж как эти понятия влияют на твое душевное состояние - твои проблемы.
Пусть казалось, что я просто искал оправданий. Но луч света я упускать не собирался.
После горячего душа и ледяной ванной комнаты состояние мое улучшилось настолько, что захотелось действия. Пока Евгениус пользовался санузлом, я тщательно причесался, намазался дезодорантом, оделся, отыскал ручку и замер перед настенным календарем. Душа и обстоятельства требовали заполнить вчерашнюю клеточку какой-нибудь веской надписью. Ничего оригинальнее генеральского тоста: "Ну, за знакомство!" - на ум мне не пришло.
XXVIII
Улица благоухала погожим выходным днем, весенним солнцем и горюче-смазочными ароматами мегаполиса. Было прохладно.
- Представляешь, Артур, - Евгениус нетерпеливо переминался с ноги на ногу в ожидании зеленого света, - я ведь после нашего знакомства ни разу баллоном не воспользовался.
- Думаешь, это я на тебя так влияю? - прищурился я.
- Может быть, противный, - слащаво допустил Евгениус.
- Не обольщайся, я шучу, - остудил я его. - Алкоголь - мощное антигистаминное. Пей, как мы, и никакая астма тебе не страшна!
- Артур, а как же печень? - с притворным ужасом поинтересовался Евгениус.
- Новую поставишь! - я рассмеялся. - Нынешний уровень развития медицины это позволяет.
Мне нравилось отступающее похмелье на фоне московского метаболизма.
Моя недавняя рекогносцировка показала наличие крохотного, но уютного продуктового магазинчика, располагающегося в подвале типовой блочной девятиэтажки недалеко от нас. Вопреки расхожему мнению, цены на продукты в Москве были вполне приемлемыми, а на столичные товары - даже ниже, чем в родном Ижевске. Отоварившись, мы с Евгениусом добрались до почты.
Переговорный пункт оказался весьма захудалым, а кассиры не гнушались мелкой монетой, остающейся на сдачу. Не знаю, кто являлся автором расхожего слогана "Копейка рубль бережет", но человеком он был либо лицемерным, либо не русским. В России феномен накопительства работает только с крупными суммами. Копить же по мелочи - все равно, что раскармливать мышь до размера слона.
Видимо, кассиры, как и многие российские граждане, об этом не задумывались.
Полустертые клавиши связали меня с Ижевском. Мать съязвила насчет моего нового акцента и радостно поинтересовалась новым положением. Жена подозрительно спросила, отчего я какой-то не такой. Разговор тек в обычном русле, будто река нечистот в канализационной трубе довоенного производства; параллельно ему текли мысли.
В Ижевске меня не держало ничего, кроме прописки. Город был далеким и каким-то ненастоящим. Нет, я не мыслил себя изгоем - напротив, я являлся перспективным молодым специалистом, удачливым и упорным.
Дело было в ненастоящести. Жизнь в Ижевске походила на формальный документ о существовании несуществующей иностранной библиотеки УдГУ.
Я учился в аспирантуре, по сути не имея научного руководителя по специальности и собирая материал чуть ли не кухонной утварью. Я работал в Ц***Н, получая две с половиной тысячи в месяц и выходя на задания чуть ли не с голыми руками. У меня была семья, которой не существовало. У меня был дом, где я не чувствовал себя самостоятельным.
В Москве у меня появились чувство пространства и смысл жизни.
Я не хотел обратно.
Когда мы с Евгениусом вернулись в номер, Серега все еще как-то безнадежно отсутствовал. Время встречи с Илоной приближалось, фиксируясь радаром души в форме нерегулярной сладковатой вибрации. Это было прологом ощущения настоящего, разъедающего многотысячелетнюю корку глобального российского пессимизма, счастья.
Оно залило меня, подобно горячему меду, всего, без остатка, когда я стоял у окна общаговской кухни, курил и смотрел на бесконечную вавилонскую клинопись домов, раскрашенную весенним солнцем и теряющуюся в мутной сизоватой дымке там, где было Химкинское водохранилище...
Рядом, не умолкая ни на секунду, Евгениус бодро вещал о рок-группах и чуть слышно похлюпывала кастрюля с пельменями.
XXIX
Илона открыла дверь, нежно улыбнулась и не менее нежно мурлыкнула: "Заходи!". Она была одета в длинное зеленое пальто с капюшоном, и на этом фоне волосы ее излучали настоящее Сияние - Божественно Притягательное, заставляющее испытывать такую страсть, в которой тонули все стереотипы и социальные установки. В ней тонуло общепринятое понятие "любовь", оставляя что-то неконкретное, не имеющее образа, но являющееся первоосновой всего Сущего. Я понимал одно: человеку, ощутившему это хоть раз, уже НИЧЕГО не страшно. Наверное, так воспринимается постижение непостижимого. После этого все становится ясным. И смысложизненные вопросы в купе с ответами на них поражают своей примитивностью.
Впрочем, куда земному организму без физиологии?
Илона добавила последние штрихи к своей внешности, мы любезно распрощались с Жанной и покинули общежитие.
- Куда едем? - поинтересовалась Илона, склоняя голову и слегка улыбаясь.
- Илона, конечно же, в исторический центр Москвы - на Красную Площадь! - развязно, но горячо ответил я, блаженно жмурясь от солнца. - Не сочти меня занудой, но, по-моему, это свято. Красная Площадь - это символическое лоно Земли Русской. Без всякого намека на фалло-вагинальные культы я утверждаю, что каждый россиянин или, по крайней мере, таковым себя считающий, просто обязан отдать дань памяти этому месту. Хотя бы просто для того, чтобы отдаленно прочувствовать все радости и муки родового процесса.
- Наверное, - задумчиво согласилась Илона и робко взяла меня под руку.
По пути к метро мы купались в лучах весеннего солнца, предвкушении вызывающей почти религиозное благоговение прогулки и отвлеченных разговорах. Начинался самый незабываемый этап половых отношений - познание друг друга, сравнимый только с ритуалом переворачивания форзаца древнего фолианта. Время лениво меняло декорации: оставались позади жилые кварталы, киоски, сверкающие иномарки и парк Дружбы. Мы окунулись в бурлящий котел рынка, чтобы пробиться к небольшой лазейке, оправленной в стекло, ведущей в подземелье, но чудесным образом переносящей тебя на десятки километров. По сути, чем тебе не телепорт?
Пока я возился с турникетом, Илона небрежно махнула служебным удостоверением перед слюдянистым щитом диспетчерской будки и гордо прошествовала мимо.
- Не понял? - я усмехнулся. - Жульничаем, значит?
- Мне верят, - Илона убрала удостоверение и посмотрела в сторону. - А ты почему не хочешь попробовать?
- Боюсь, что не поверят, - я скорчил соответствующую гримасу. - Кроме того, я редко иду на конфликт с законом. Страна не будет жить хорошо, пока люди не уважают закон. А закон не будут уважать до тех пор, пока плохо живется. Такой вот порочный круг, Илона.
-Ты думаешь, что что-то изменишь? - поинтересовалась Илона.
- Один - нет, - признался я. - Тем более будучи таким раздолбаем. Но я получаю моральное удовлетворение от того, что не уподобляюсь толпе в ее недальновидности.
- Значит, я уподобляюсь, - сделала вывод Илона.
Вой и грохот электрички швырнул наш разговор на свалку недосказанности.
Поведение человека в метро с изрядной долей достоверности выдает примерно место рождения данного индивидуума. Неизменные признаки провинциала - трепетное, полубожественное отношение к эскалатору, благоговейное осматривание интерьера и постоянное путание под ногами москвичей. Восседая на жесткой скамье рядом с Илоной и теряя рассудок от счастья и разрывающей легкие светлой перспективы, я поймал себя еще на одном признаке.
Разговаривать в вагоне движущейся электрички бессмысленно, потому как все равно ни хуя не слышно. По этой причине столичный люд в основном читает Дарью Донцову, дремлет или тайком потягивает пивко. А мы с Илоной оживленно беседовали, не понимая половины из того, что говорили, то и дело ловя на себе презрительные взгляды. Роман наш не тянул на евростандарт ни по каким показателям - так мне казалось под грохот мчащегося электропоезда и так оно оказалось впоследствии. Но это меня меньше всего волновало. Мы находились в российской действительности, катающейся, подобно бильярдному шару, по шикарному зеленому сукну действительности европейской. И - боже ты мой - как мне это нравилось!
Стартовой точкой для сегодняшней прогулки являлась станция метро "Боровицкая". Выбрал я ее, руководствуясь своим бессменным атласом - вещью почти священной и в немалой степени абсолютной, - однако недостаток знания Москвы сыграл со мной злую шутку. Бесстрастные стеклянные двери вынесли нас на весьма мрачную широкую улицу, зажавшую тротуар в тисках неприступной стены зданий и бесконечного потока машин. С одной стороны обдавал мертвенно-холодной и сырой тенью классицизм восемнадцатого-девятнадцатого веков, с другой - мириадами клонированных солнечных зайчиков слепил фристайл двадцать первого века. Прошлое и настоящее боролись за место под солнцем. Днем побеждали неблагозвучная полифония десятков тысяч автомобильных двигателей и сладковатый запах выхлопных газов; с наступлением вечера позиции захватывали ледяное дыхание вечного покоя и парализующий силикон тишины... На фоне этих пространственно-временных страстей верхушка Кремлевской стены и строгая геометрия башен, залитых красноватым солнечным светом, казались символом хронических и бесконечных нестабильности и несовершенства на многострадальной русской земле...
Физическое ощущение рубежа времен ввергло меня в легкое замешательство. Перейти улицу в неположенном месте, даже с учетом столь благой миссии, как приближение к Кремлю, не представлялось возможным. Я достал атлас.
- Кремль! - радостно констатировала Илона и тут же поинтересовалась: - А где мы?
- Судя по всему, на улице Моховой, - сообщил я, внимательно изучая пестрый план центра Москвы. - Надо бы удостовериться... В любом случае пойдем прямо - будем искать переход.
- А мы не заблудимся? - опасливо поинтересовалась Илона.
- Пока с тобой я и мой атлас, можешь быть спокойна, - заверил я ее, ощущая резкий выброс в кровь тестостерона. - "Я старый металлист, тусовщик и стиляга", - как поет Шнуров. Применительно ко мне можно сказать, что я - старый турист. Не самый организованный, конечно, и далеко не самый законопослушный, но несомненный. Дорога заводила меня в такие дебри, что центр Москвы по сравнению с ними - захудалый скверик. Как видишь, я живой.
- Убедил, - Илона улыбнулась и слегка качнула головой, откидывая волосы.
Претендующая на стилизацию под старину вывеска подтвердила мою догадку: мы были на улице Моховой. Илона держала меня под руку, несколько традиционно, но очень мило; мимо проплывали евротаксофоны и бесконечное чередование углов, поверхностей и тротуарной брусчатки. Несмотря на холодный ветер, пахло настоящей, только что созревшей, не успевшей заматереть весной. Бесконечная полиморфная и многоцветная реклама не вызывала раздражения и не разжигала комплекс неполноценности: свобода и деньги позволяли чувствовать себя намного ближе к тому миру, который смотрел с плакатов, аншлагов и вывесок.
Едва ли не первый раз в жизни мне не хотелось протестовать.
Андеграунд порождается невозможностью самореализации индивидуума в данный конкретный момент. Именно невозможностью быть, как все, а отнюдь не нежеланием! Андеграунд - это часть культуры, обращающая внимание общества на то, что в его функционировании произошел какой-то сбой. Это - зеркало, которое не врет. Это - неистощимый генератор прогрессивных идей, свежий ветер, вентилирующий застой. Но андеграунд - это постоянное ощущение несчастья, одиночества и нестабильности. В конце концов он оставляет единственную цель жизни: бороться. Неважно, как и против чего.
Когда ты счастлив, протестовать незачем. Но тогда пропадает цель жизни, навязанная андеграундом. Нет цели - нет жизни и счастья.
Андеграунд дезадаптирует человека к восприятию счастья. В этом его проблема.
А я был счастлив. Счастлив настолько, что не хотелось ничего, кроме как бесконечно идти по улице Моховой и чувствовать руку ЭТОЙ ЖЕНЩИНЫ...
Остановись, мгновение! Ты прекрасно...
- Смотри, - Илона указывала на масштабное сооружение, одетое, по последнему писку моды, в ярко-зеленый сетчатый балахон. - Это ведь Манеж, который сгорел недавно. По-моему, его реставрируют.
- Точно, - согласился я, оглядывая памятник. - Сохранять историческое наследие - прерогатива человека разумного. А реставрировать - дело каждого...
Илона загадочно улыбнулась, послав в меня сладковато-горячую волну ощущения радужных перспектив.
Улица Моховая позволила перейти себя лишь недалеко от пересечения с хрестоматийной Тверской - наверное, потому, что вблизи этого места разрешалось многое... Один из векторов социального противостояния... Элемент андеграунда...
Кстати, ко времени моего визита в Москву смысловое содержимое Тверской переместилось на Л***е шоссе - совсем близко к С***й, сорок. Я думаю, это и способствовало зарождению и процветанию вакханалий, творившихся по вышеуказанному адресу в течение всего апреля.
Мы подходили к Воскресенским воротам.
Внешне исторический центр Москвы казался мертвым - в смысле, до неживого искусственным. Борьба человека и времени за памятник - поиск компромисса между поддержанием зрелищности и сохранением сути. По моему мнению, Лужков излишне ратует за зрелищность.
Впрочем, в таких местах суть успешно сохраняет сама себя. И внутреннее содержание всегда будет манить темными провалами катакомб через современный, адекватный требованиям цивилизации, стеклянно-синтетический блеск...
- Хочу сходить в Исторический музей, - завуалировано предложила Илона, оглядывая темно-красную громаду. - Скоро День музеев.
- Обязательно сходим, - пообещал я; массивная глыба Музея с недовольством ночного хищника жалась в тень, а яркая, миниатюрная воздушно-неземная агрегация куполов и полусфер Казанской церкви неподвижно висела в паутине золотых солнечных нитей. - У нас целый месяц впереди.
- Наверное, - Илона произнесла это без особой уверенности.
Я понял, что будет трудно.
Вступая на пыльную брусчатку Красной Площади, я, к своему великому удивлению, не испытывал слепого благоговения и восхищения. Скорее, подкрашенное солнцем каменно-серое пространство вызывало какую-то непонятную пульсацию, сопровождаемую сероватым потоком мыслей, подобно тому, как пробуждает старый кинопроектор подключение к сети переменно-высокого напряжения.
На фоне кровавой Кремлевской стены и стрельчатой массы елей Мавзолей был чем-то запретным. Именно запретным, а не святым, как раньше. Почетный караул сменился нагловатыми скучающими ментами, демонстрирующими упоение силой и пренебрежение к долгу. Государство закрывало Мавзолей от мира - быть может, с политическим расчетом, быть может, неосознанно, но однозначно - самыми недемократическими способами. И дело тут было далеко не в катастрофической смене строя.
Мавзолей не утратил глубинного смысла своего названия по сей день и не утратит его, надо думать, еще очень долго. Харизма Ильича тут не причем - время это доказало. Мавзолей вмещает не только тщедушное высохшее тельце вождя, нет. Он вмещает и надежно хранит амбиции, упорство и здравые идеи, торжество разума над слепыми традициями и безосновательной властью. Он напоминает всем и вся, что власть, основанная на богатстве и бездумье, эфемерна. Народ не пойдет за олигархами - народ пойдет за тем, кто ему ближе. И этот кто-то будет его, народа, частичкой, достаточно разумной, чтобы выделить себя из толпы, но не забывать, что толпа не терпит обмана и любит хорошо поесть...
- Всегда мечтал посмотреть на дедушку Ленина, - признался я Илоне.
- Сегодня, наверное, закрыто, - Илона поправила волосы.
Мысли об Ильиче замкнулись на Илоне - то ли оттого, что на ней замыкались все мои мысли, то ли по причине ее землячества с вождем пролетариата, то ли по причине обсуждавшихся выше некрофилистских тенденций в современном обществе. Некстати вспомнилась частушка от братьев Торч:
В Мавзолее спит охранник,
Дверь настежь открытая,
А девчонка любит Вову,
Ватою набитого...
Поутру идет она
Странною походкою:
Хорошо было сидеть
На лице с бородкою...
- Почему ты смеешься? - обеспокоено спросила Илона, глядя на мою идиотскую, под стать деятельности коры, ухмылку.
- Потому что мне хорошо, - честно ответил я. - Чуть ли не первый раз за последнее время я чувствую себя счастливым. Как поет "Ария": "Два солнца у меня: на том и на этом свете...". Прекрасный солнечный день и ты рядом...
С этими словами я взял ее тонкую ледяную кисть и нежно, но настойчиво пропустил свои пальцы между ее. Илона ответила - вначале робко, а потом с силой сжала мою руку и тут же остудила пыл: явно искусственно.
- Руки холодные, - нежно констатировал я. - Замерзла?
- Немножко, - Илона шла, опустив глаза; голосок ее слегка подрагивал. - У меня всегда руки холодные... Когда люди смеются, мне все время кажется, что надо мной... Не хочу так! - она с излишней резкостью вырвала руку. - Идем, как маленькие, за ручку...