 |
|
Вступительное слово. 21 страница
XCII
Андрюха вернулся с початым ящиком "Миллера" и двумя пачками неизменного "Кента".
- Буржуй ты, - усмехнулся я. - Взял бы на эти бабки в три раза больше нашего, родного.
- Турик, ты не прав, - Андрюха лихо откупорил пару бутылок, достал сигарету и прикурился. - Посмотри на эту комнату. Телевизор - японский. Порнуха по нему - немецкая. Центр - тоже из страны восходящего солнца. Музон - американский. Ноут, правда, китайский, но тоже забугорье. Даже зарплату я получаю в баксах. И как на этом фоне будет смотреться российское пиво?
- М-да, - я взял бутылку и задумчиво поболтал светло-янтарную жидкость, подернутую слюнообразной пленкой пены. - Моча это голимая, ну да ладно. Давай, что ли, за встречу.
Холодный "Миллер" заходил, как вода. После весьма продолжительного странствия по мегаполису в жаркий весенний день меня мучила жажда, и я не заметил, как залпом выпил содержимое ноль-тридцати-трехлитровой посуды.
- Молодец! - Андрюха открыл еще одну бутылку. - Это по-нашему. ты кури прямо здесь, Турик, не стесняйся. Маманя приедет только через три дня, а Шура попиздит-попиздит, и успокоится.
- Скажи-ка мне, дорогой, - я прикурил сигарету, - где это ты работаешь, если можешь позволить себе нажираться "Миллером" до поросячьего визга?
- Ну, не совсем до поросячьего, - возразил Андрюха. - Хотя еще пяток пузырьков - и ты будешь прав... А работа... У мамани я работаю, Турик. Обеспечиваю электронную поддержку ее бизнеса. Я и админ, и программер, и веб-дизайнер, и переводчик. Сейчас вот сайт этот проклятущий до ума довожу, - он кивнул на ноутбук, обиженно запустивший скринсейвер.
- Хорошо, - вздохнул я, вспоминая собственную зарплату, и отхлебнул изрядный глоток пива.
- Это еще не "хорошо", Турик, - заявил Андрюха. - Я работаю у матери - без учета скидки на родственные связи, получается та же самая ижопская эксплуатация. Если бы я работал в московской конторе и выполнял те же обязанности, то получал бы в пять раз больше.
- Пиздят материалисты, что реальность одна! - подытожил я. - Провинция и Москва - это то же самое, что физический и потусторонний миры.
- Ага! - согласился Андрюха. - А знаешь, Турик, что их объединяет? Знаешь, что является переходом между мирами?
- Поведай! - заинтересовался я, принимаясь за очередную бутылку и чувствуя, что американское пиво вызывает вполне российский космический приход.
- Тоска, Турик! - душевно поведал Андрюха. - Видишь - халат у меня зеленый, шторы зеленые, диван зеленый и тоска тоже зеленая... Помнишь, когда мы панковали, была тоска?
- Еще какая! - согласился я.
- Она никуда не делась, Турик! - Андрюха вздохнул. - Это проклятое шнуровское "только вот что-то все не то - не понятно, что"!
- "Вот такая хуйня, вот такая хуйня, вот такая хуйня, вот такая хуйня"! - бодро закончил я.
- Это одиночество, Турик, - признался Андрюха.
- И декорации в другом времени и месте, - добавил я.
- Ага! - согласился Андрюха. - Ладно, не будем о грустном. Давай-ка вырубим это безобразие, - он небрежно махнул пультом, и немая картина глубокого минета на экране телевизора сменилась сине-белой рябью, - и посмотрим что-нибудь стоящее. Порнуху я просто так включил. Как символ действительности: я ебусь с сайтом, а там - друг с другом.
С этими словами мой приятель поднялся с дивана и принялся копаться в бесформенном нагромождении DVD-дисков.
XCIII
Обратная дорога прошла в каком-то аутическом отстранении от внешнего мира. Пивной приход заглушал многоголосый гул реальности до шепота пустынных барханов, и это как нельзя лучше способствовало тесному контакту с Одиночеством. Я ощущал его почти физически, и в сознании моем вдруг вспыхнула мысль, что это и есть познание самого себя в аспекте российской действительности. Да и аспект этот существовал не сам по себе. Он и был тем самым пресловутым Одиночеством. Он был мной. Нами... Материалисты Кант и Гегель, сами того не желая, облекли феномен мегаполистических Одиночества и Неприкаянности в плоть задолго до появления самих мегаполисов и технической революции двадцатого века. Как потом выяснилось, плотью этой являлась техногенная цивилизация постиндустриального социума...
Родной номер непривычно пустовал, что воспринималось как закономерное и вполне предсказуемое продолжение сегодняшних суток. Немного подумав, я спустился в холл, взял две бутылки "Сибирской короны", вернулся обратно и, не включая света, растворился в серовато-желтом полумраке вечера. Последнее воскресенье командировки могло служить идеальной физической моделью Мегаполистического Одиночества...
XCIV
Евгениус разбудил меня ближе к полудню: планы на сегодняшний день у нас были грандиозно-туристические, а именно - поход на Арбат. Святую святых туристов всего мира в славном городе Москве.
Через час мы зашли за Илоной и направились к метро. Денек выдался пасмурный и весьма прохладный. Задумчиво прислушиваясь к легкому похмелью, я сделал вывод, что мрачноватая погода являлась ни чем иным, как последствием вчерашнего ядерного взрыва откровения Одиночества - так же, как ядерная зима приходит вскоре за глобальными катаклизмами планетарного масштаба. А неизбежность похмелья соответствовала неизбежности лучевой болезни.
Пересев на Арбатско-Покровскую ветку, мы доехали до Смоленской, вышли из подземки и уперлись в печально-желтую часовню, прижатую к серому утесу многоэтажки тесным рядом припаркованных машин и витой чугунной оградой. В молочно-сером свете пасмурного дня картина была на редкость философской. Готовая иллюстрация к теме для обсуждения "Место бога в современной европейской цивилизации в ракурсе протекания интеграционных процессов на территории России".
- Кто знает, какая это часовня? - поинтересовался я.
- Не знаю, - ответила Илона и на всякий случай сфотографировала часовню.
Должен заметить, что изображение на фотографии получилось слегка наклонным, словно часовня медленно скатывается под неведомый откос, а за ней и стройный ряд иномарок, увлекаемый костлявой рукой черной чугунной ограды...
Арбат встретил нас широкой булыжной мостовой, зданиями двухвекового возраста и несметным количеством сувенирных лавочек. В подавляющем своем большинстве лавочки эти были рассчитаны на иностранцев и пестрели позорными матрешками-Горбачевыми, пошлыми треухами и кощунственной атрибутикой советской армии. Приходила на ум процедура, описанная в романе Стругацких "Отягощенные злом", где собранную пылесосом пыль прессовали в брикеты и сдавали под расписку. От прошлого России и от господствующих ныне ментальных тенденций нашего народа сложно находиться в восторге, однако это не повод прессовать сор из избы в брикеты и выставлять их в качестве сувениров для толстожопой американской буржуазии.
Впрочем, отдельные вещички могли заинтересовать и альтернативщиков. В нескольких местах я обнаружил вполне приятные перстни в виде конопляного листа, а немного подальше приобрел маленькую берестяную шкатулку с вырезанным на крышке изображением Собора Василия Блаженного. Таким образом, разрешилась ощутимо тяжелая проблема поиска обещанного жене презента...
Примерно на середине улицы внимание мое привлекла весьма живописная компания скинов. Возглавлял ее плюгавенький парнишка в форме офицера СС. Надо заметить, что с "гриндерами" она сочеталась неважно - примерно так же, как спортивные штаны с туфлями.
Напарник истинного арийца, огромный, со зверской рожей, был одет менее притязательно: камуфляж, берцы, бомбер. И замыкала группу довольно привлекательная девушка в натовских штанах и коротком кожане, с распущенными до пояса густыми светло-русыми волосами.
Скины что-то усиленно искали на лотках лавочек.
- Артур, - Илона взяла меня за рукав и указала на вышеописанную компанию. - Это скины?
- Они самые, - я усмехнулся и закурил. - Хорошо, что Евгениус - поклонник рока, а не хип-хопа, и не носит широкие штаны.
- Если бы я был рэппером, то сам бы наложил на себя руки! - горячо признался Евгениус. - Без всяких скинов.
- Познакомься с их девушкой! - предложил я. - И ты геройски погибнешь, даже несмотря на то, что рокер.
- Заманчивое предложение, - Евгениус быстро оглядел поправляющую шикарные волосы неонацистку. - Я подумаю.
Беседуя таки образом, мы дошли до знаменитого памятника Булату Окуджаве. Увековеченный в металле поэт имел вид весьма лихой и неформалистый, чем-то неуловимо напоминая Евгениуса - разумеется, с поправкой на энное количество лет. Об этом наблюдении я сообщил товарищу. Евгениус моментально вскочил на невысокий постамент, интимно прижался к худенькой ноге памятника и громогласно предложил сфотографировать образовавшееся безобразие. При этом мой товарищ утверждал, что только на портрете способен будет оценить собственное сходство с легендарным советским деятелем культуры. Одним словом, многонационально-российский долг бесстрашному советскому лирику мы отдали сполна...
А между тем небо начало проясняться. На серый классицизм зданий и красноватую мозаику тротуарной плитки хлынули матово-янтарные потоки оживающего солнца. Лавочек и народу становилось меньше. Евгениус безудержно восхищался Арбатом. Илона задумчиво держала меня под руку и чуть заметно улыбалась. Я обнял ее. Моя ладонь мягко скользнула по округлому упругому теплу ее ягодиц. Илона обратила на меня по-весеннему васильковый взгляд, вздохнула и трогательно прижалась головой к моему плечу. Золотисто-переливающийся шелк ее волос источал тонкий сладковатый аромат весны, любви и близкой разлуки...
Первый луч, первый дождь,
По весеннему Арбату ты идешь...
Первый звук, первый снег -
Эта песня о тебе и обо мне...
Наверное, не зря мы гуляли по Арбату за два дня до окончания романа...
По правую руку показалась недурно оформленная кафешка. Вокруг шатра располагались гипсовые фигуры полуобнаженных атлетов, выполняющих различные приемы троеборья. Для меня осталось загадкой, отчего ноги каждой фигуры утопали в глиняных горшках с искусственной зеленью, однако Илону сей факт ничуть не смутил. Она изъявила желание сфотографироваться с суррогатными мужчинами и принялась с энтузиазмом копировать их позы - каждую по очереди. И если полуголые атлеты оставили меня равнодушным, то вполне одетая Илона в том же качестве рождала мысли отнюдь не благопристойные. Мое разбушевавшееся либидо несколько сместил на второй план лишь образ хард-рок-кафе, возникший чуть поодаль.
- Арчи! - глаза Евгениуса нездорово разгорелись. - Смотри!
- Вижу! - в тон ему ответил я, плотоядно осматривая муляж "Харлея", неоновую вывеску и жадно ловя отголоски привычной музыки, доносящейся из-за входной двери.
- Хард-рок-кафе, - констатировала Илона, с интересом поглядывая то на вышеуказанное заведение, то на нас с Евгениусом.
Уверен, что в Москве есть рок-заведения и получше Арбатского, однако после дремучего на такого рода вещи Ижевска восхищение мое начало раздуваться до размеров первобытного благоговения. В родном городе рок гоняли лишь в одном баре - "Такси", постоянными клиентами которого являлись таксисты и проститутки. Причем гоняли его очень непродолжительное время и очень давно. В остальном от всепроникающей попсы деться было некуда. Так что мое провинциальное обалдевание в данном случае представлялось не слишком пошлым.
- Артурио, мы должны туда попасть! - заявил Евгениус.
- Должны, - уныло согласился я. - Только вот остаток дней в Москве придется просить милостыню в переходе...
- Мне нравится, - Илона смутилась и спряталась за золотым забралом. - Я жалею, что не познакомилась с вами лет на десять пораньше... Я тоже хочу носить напульсники, одеваться, как панк, и слушать рок...
- Похвально, - я обнял ее и погладил по голове. - Считай, что ты носишь косуху и слушаешь "ГрОб" уже очень давно... Ты знаешь, что такое андеграунд, не понаслышке, а прибамбасы - это не так уж и важно... Самый лучший вариант - это носить косуху не как боевую униформу, а как воспоминание дней минувших. Не как боец, а как ветеран...
Илона вздрогнула и тихонько кивнула.
Итак, на рок-кафе у нас не оставалось денег. Однако я не смог отказать себе в сигаре - пусть не слишком дорогой, однако не настолько откровенно паленой, как за ту же цену в Ижевске. В тот момент, когда я расплачивался за сей предмет табачной роскоши, ко мне подошел долговязый бомж и, помявшись, выдал:
- Браток, помоги полтинником на хлебушек! Сутки ничего не ел!
Однако, столица... Ижевские бомжи обычно довольствуются мелочью и пустыми бутылками. Культивирование гламура - явление вредное, оскверняющее и замещающее творческое начало богемы. Гламур же на уровне бомжей - это вообще элементарное использование духов "Kenzo" и "Hugo Boss" не по назначению, как в анекдоте. Короче говоря, я ничего не дал долговязому попрошайке. Из принципиальных соображений.
От табачного киоска мы повернули обратно. Я чинно раскурил сигару от неизменной китайской зажигалки и с наслаждением покатал во рту терпкий шоколадно-сладкий дым.
- Арчи, раскуривать сигару от китайской зажигалки - дурной тон, - заметил Евгениус. - Я бы тебе "Zippo" одолжил.
- Ты выменял "Zippo" на цепь, - напомнил я, выпуская густое ароматное облако.
- Точно, - Евгениус досадливо хлопнул себя по карману. - Зато ты конец у нее откусил, а не отрезал гильотинкой, как полагается.
- Тебе, адепту средневековой инквизиции и Камасутры, виднее, - я усмехнулся. - Только соответствовать европейским стандартам у меня денег не хватает. Главное, что я знаю все операции не хуже нефтяного магната и, тем более, тебя, волосатого белгородского раздолбая! А знание - это сила.
Евгениус ухмыльнулся и согласно потряс головой.
Возле чебуречного киоска мы слегка перекусили и решили обсудить план дальнейшей прогулки. Несмотря на то, что небо затянуло непроницаемыми свинцовыми клубами, в общагу не слишком хотелось. Из всех инстинктов, чувств и эмоций, имеющих голос в моем организме, за возвращение домой всеми конечностями высказывалось только либидо. Но сегодня был не его день... Договорившись поехать на Красную Площадь, мы направились к метро... Таким и остался в морей памяти Арбат - депрессивным серовато-коричневым, с легким привкусом старины, грусти и табачно-шоколадного сигарного дыма, с ощущением нежно-холодной руки Илоны в моей руке.
XCV
На Красной Площади было пустынно и сумрачно. Скозь траурную вуаль вечера проглядывали словно бы вырезанные из черной фанеры очертания зданий и размытые электронные облака желтоватых огоньков. Отяжелевший небосвод грозил обрушиться на исторический центр Москвы грудой свинцового металлолома. В довершение всего поднялся сильный ветер, виртуозно играющий полупрозрачными жгутами вездесущей мелкой пыли.
- М-да. - я тщетно пытался укрыть огонек зажигалки от вольных движений воздуха. - Похоже, ураган надвигается.
- Ерунда, - отмахнулся Евгениус. - И не такое бывало.
Илона морщилась от ветра и пыталась собрать страстно отдающиеся ему густо-золотые волны волос.
- Ветер и предчувствие грозы меня оживляют, - сообщила она. - Перестаешь думать о том, что правильно, а что - нет...
- Беспринципность андеграунда, - задумчиво отозвался я. - Ветру и грозе наплевать на все. Для них нет ни преград, ни забот. В их власти соединить людей или раскидать их в разные концы страны...
- А я вообще люблю мрак, - в разговор включился Евгениус. - В нем рождаются не только монстры, но и очень милые создания... А, впрочем, во мраке и не разглядеть...
- Нам так привычнее, - согласился я. - Тебе, мне, Илоне... Всему думающему российскому народу... Нас гнали во мрак андеграунда и после того, как на Западе установился мало-мальский демократический порядок. Нас мочили гопники, не давая высунуться, когда на Западе металлисты стали историей. Нас поставило раком правительство сейчас, когда специалисты нашего уровня на Западе могут позволить себе собственный дом и по машине на каждого члена семьи. Так что мрак - привычнее, коллеги...
Я прервался на некоторое время и, наконец, прикурился. Евгениус с Илоной молчали. Ветер отчаянно свистел в проеме Воскресенских ворот, ощутимо бил по лицу и трепал полы куртки, выхватывал снопы искр из уголька сигареты и невообразимо красиво швырял их в вечерний сумрак...
- Я бесконечно счастлив, ребята, - произнес я. - Здесь, за несколько жалких десятков дней, я понял, что есть еще в этой стране люди, ради одного факта существования которых хочется жить! Настоящие друзья и настоящие женщины... А теперь пойдемте за кока-колой. Спиртного неохота, а без стимуляторов в этой жизни никуда...
- А в этом месте
По-другому не прожить!.. - Евгениус процитировал "Чайфов" вполне серьезно.
Илона промолчала.
Купив кока-колы, мы по моей инициативе направились к иконной лавке Казанской церкви. Здесь я купил второй и последний привет из столицы родственникам - икону Николая Чудотворца. Адресовался этот презент матери - с одной стороны, по ее личной просьбе, а с другой - по причине гораздо более глобальной, социальной значимости. Точнее - извечной, но крепко прижившейся только в России проблемы отцов и детей. В принципе, на Тургеневком уровне проблема эта осталась во всем мире. Просто у нас она осложнилась детищем социализма, окончательно испорченным постсоветским бардаком, = квартирным вопросом. Да и хронически полутемные пещеры русской души, думаю, внесли в воспитание этого отпрыска свою посильную лепту... Было бы наивным надеяться, что образ покровителя странников и одиночек, неординарного популяризатора силы божьей в одночасье способен разрешить проблему разобщенности поколений. Я полагал, что это по крайней мере поможет выйти событиям на правильный путь. Забегая вперед на несколько лет, скажу: на какую-то дорогу они все-таки вышли. По крайней мере, ни я, ни мать не подохли на болотистой обочине... Хотя шансы были более чем реальные...
- Артурио уверовал в бога? - проревел Евгениус, имитируя манеру исполнения блэкушников.
- Почитай Пелевина и вспомни курс биофизики, - усмехнулся я. - Был такой случай. Дежурная медсестра пульмонологического отделения получает сигнал из палаты. Бежит по адресу и видит картину: у дверей палаты стоит пациент, завернутый в простыню, и держит в руках огнетушитель, позаимствованный из пожарного уголка...
- И что? Он ее убил? - поинтересовалась Илона.
- Нет, - заверил я ее. - Медсестра спросила: "Что вы делаете?". А он ответил: "Я охраняю пространство".
- Укурился, наверное, - предположил Евгениус.
- Неважно, - я спрятал иконку в карман. - Попробуй представить, как выглядит огнетушитель и какими свойствами он обладает, если выйти за примитивные возможности нашего четырехмерного восприятия!
- Опять белка, Арчи, - сочувственно вздохнул Евгениус.
- Белка Илонка, - уточнил я.
- Я не похожа на белку, - неуверенно возразила Илона.
- Похожа, - заверил я ее.
Мы отправились на Манежную площадь.
XCVI
Покидая исторический центр Москвы, мы решили традиционно кинуть монетки, стоя в точке "ноль" - месте схождения всех дорог, которые ведут в Третий Рим. Есть поверье, что это верный способ вернуться сюда еще разок - суеверные приезжие ревностно следили за тем, чтобы ничья обувь не касалась границ круга, когда они в одиночестве или с кем-то осуществляли это мегаполистическое священнодействие.
- Не боишься? - поинтересовался я, когда подошла наша с Илоной очередь.
- Не знаю, - одной рукой она крепко вцепилась в мою, а другой держала готовую подпрыгнуть десятикопеечную монету.
- Если вернемся, то только вместе, - я старался унять сбивающееся от волнения дыхание.
Илона подняла на меня темно-васильковый взгляд - и в волнении моем ясно зазвенели струны сладкой тоски, страсти и беспощадных потоков времени. В следующий момент Илонина монетка тихо звякнула о булыжник...
А Евгениус, судя по его решительно-беззаботному виду, совершенно не думал о пространственно-временных перипетиях, замешанных на эмоциях и привязанностях. Небрежно бросив монетку и тряхнув головой для пущей важности, он вышел из круга и оптимистично заявил:
- Ну, что? Идем гулять дальше? Предлагаю пройтись по Тверской!
Честно говоря, я полагал, что сегодняшний день предостаточно посвящен прогулкам. К тому же, лирический настрой, рожденный пребыванием в нулевой точке, неплохо было бы поддержать в номере общаги - с поправкой на парадоксальное несовершенство Российского бытия, ничего крамольного в этих мыслях не прослеживалось. Москву окутала влажная тьма, расцвеченная ювелирными россыпями огней мегаполиса; ветер утих. При таком раскладе тоска близкого расставания начинала подвывать волчьей стаей, а либидо взрывалось всполохами взбешенной магмы. Поддерживать одинокое сумасбродство Евгениуса мне совершенно не хотелось.
Однако Илоне идея моего товарища понравилась. Мы свернули на Тверскую и тут же попали в широкое пространство весьма гармоничного сочетания ретро и хай-тека. Искусственное сияние витрин, уличных фонарей и рекламных щитов лениво мешалось со мглой пасмурного вечера и создавало размытую атмосферу постмодернистской отрешенности. Евгениус без умолку болтал на абсолютно идиотские темы. Раздражение в моей душе начинало разрастаться до масштабов бешенства.
- Арчи, смотри! - почуяв неладное, Евгениус решил разрядить обстановку и указал на афишу. - "Звери" выступают. Слушаешь "Зверей", Арчи? Это ведь панк...
- Нет! - рявкнул я. - Это такой же панк, как песенка мамонтенка в исполнении "Эминема"! песни "Зверей" - это бред ширнувшегося провинциального гопника, который неведомо каким способом попал в руки к занюханному московскому продюсеру-еврею с пидарастическими наклонностями! Слушай "Зверей" сам и отъебись от меня!
Некоторое время мы шествовали молча. Я потихоньку успокаивался и приходил к выводу, что мною движет элементарная ревность. Я ревновал эту женщину не просто к абстрактному или конкретному мужчине - я ревновал ее ко всему белому свету, ко всему бытию, которое подарило мне ее на пару недель и неизбежно отберет в самом обозримом будущем. Носитель чувства перспективы не может оставаться рядом вечно. его задача - показать, что не все в жизни потеряно. От этой мысли, от подсознательного шурупообразного ощущения становилось гадко - словно бы вышел на центральный проспект в костюме Адама... Надеюсь, Евгениус понимал, что в моем последнем выпаде ничего личного не было. просто мой товарищ попал под руку как наиболее близкой и осязаемый элемент враждебно настроенного бытия...
Как бы то ни было, говорить об этом мне не хотелось. К тому же, я заметил вывеску книжного магазина, и настроение мое заметно поползло к ординару. Книги - уникальная вещь. Воистину они - утешители в печали, умерители в радости и помощники в раздумье. Если представить, скольких людей удержали от необдуманных поступков хорошие книги, то миротворцы Блока НАТО вкупе со Всемирной организацией здравоохранения, Красным Крестом и психолого-социологической братией выглядят по меньшей мере бездарными проебывателями государственных и спонсорских средств... Кому-то в целях выхода из депрессии необходимо сделать ремонт, кому-то - приобрести шубу или баснословной цены безделушку. А мне - без ложной скромности и дешевых понтов - достаточно приобрести достойную книгу, которая чувствует мою душу. Пожалуй, ни одну из таких книг за свою жизнь я не приобретал случайно. И должен заметить, ни разу не посоветовали они чего-либо дурного...
- Вы как хотите, - я резко остановился и направился к двери магазина, - а я воспользуюсь моментом и посмотрю книги. По крайней мере, последние бабки уйдут не на бухло.
- Решение, достойное настоящего э***а! - одобрил Евгениус.
- Мне тоже интересно, - согласилась Илона.
Книжный супермаркет я видел впервые. Стеллажи и полки темной полировки весьма удачно гармонировали с приглушенным желтовато-оранжевым светом, создавая готически-алхимическую атмосферу, рождающую и хранящую Знание. Здесь книги не казались брошенными и всеми забытыми оборванными философами или загнанными в барак политзаключенными. Здесь они были на правах элиты. И оттого не совсем демократичные цены не казались происками капиталистического зла и адептов сверхприбыли...
Сделав покупки, мы спустились в отдел антикварной книги. За бешеные для моего круга бабки здесь можно было купить неплохую коллекцию фолиантов шестнадцатого-девятнадцатого веков самого разного содержания, от религиозных трудов до подборки сочинений классиков русской литературы. Библиофилия - увлечение, не знающее социальных классов и не признающее финансового расслоения. Однако в этом смысле она похожа на мягкую сердцем даму из высшего общества, которая сострадает всем одинаково, но спит лишь (за редкими исключениями) с мужчинами своего уровня... Впрочем, меня это не слишком задевало. Я рассматривал свое сегодняшнее приобретение - "Англо-русский словарь сленга и ненормативной лексики" - и размышлял. Сленг порождается определенной субкультурой. Субкультура, в свою очередь, возникает как альтернатива культуре существующей, и в этом аспекте правильнее называть ее альтер-культурой. На мой взгляд, принижающая приставка "суб-" лишний раз свидетельствует о мании величия и латентном тоталитаризме главенствующего социального устройства.
Без альтернативы все сущее обречено на верную гибель - подобно российскому царизму, а затем и социализму. Но никто не будет спорить, что умножение альтернативных вариантов свидетельствует о несостоятельности варианта исходного. Субкультур у нас великое множество - вывод о современном классическом обществе лежит на поверхности. Тут даже раздумывать особо не надо.
Примечательно, что у рок-культуры альтернатива только одна: то, что на земле и над землей...
В свет предыдущих раздумий радовал уже один тот факт, что сленгом занимается официальное языкознание, и даже издаются результаты этих исследований. Значит, для классического общества не все еще потеряно. Значит, есть еще надежда, что холодный воздух вечерней Москвы и женщина, идущая рядом, приблизившаяся на расстояние действия внутриатомных сил притяжения, - не иллюзия, вызванная приемом очередной дозы кислоты в грязной землянке...
XCVII
Выйдя из метро, мы погрузились в густую темную массу, пропитанную промозглым холодом и мелким дождем. Ассоциация с неприветливым портом захудалого приморского городишки была полной. При этом казалось совершенно очевидным, что корабли из этой богом забытой дыры аксиоматически не способны отплывать в светлое будущее. Для них оставался один путь - путь в никуда, в мрачное сырое пространство, наполненное равнодушным холодом и шорохом моросящего дождя... Я снял куртку и, невзирая на слабый Илонин протест, укрыл ее зябко сведенные плечи. Мы медленно шли темными дворами и, в предчувствии неизбежного вояжа в неизвестность, тихонько пели "Лирику" Юры Хоя. Другого пути не было.
XCVIII
Проснулись мы с Евгениусом одновременно и достаточно поздно - солнце вовсю заплескивалось в комнату, добавляя духоты и желания принять душ.
- С добрым утром, Артурио! - Евгениус спустил ноги с кровати и яростно взлохматил волосы. - Какие планы на сегодняшний благословенный день?
- Сомневаюсь, что он благословенный, - заметил я, шаря по столу в поисках сигарет. - Скорее - предпоследний. А с планами... Знаешь, само определение планирования подразумевает более или менее длительный предстоящий промежуток времени. А времени у нас не осталось. Следовательно, и планировать бессмысленно.
- В общем-то, у меня тоже планов нет, - Евгениус натянул джинсы и прислонился к подоконнику. - По крайней мере, до вечера, пока мужики не вернутся. А, кстати, Илонка чем занимается?
- На рынке, похоже, - я пожал плечами. - Придет после обеда. Тогда я свалю к ней... Знаешь, Евгениус, похоже, у меня начинается наркоманская ломка. Это как если бы я заглянул в сигаретную пачку и увидел, что там осталось только две сигареты. Смотришь на них, понимаешь, что взять больше неоткуда. И тут ловишь себя на странном ощущении. Две сигареты - это одновременно и ничтожно мало, и целый мир. Они есть, ты видишь их и понимаешь, что не все еще потеряно и ситуация под контролем. А другая часть твоего сознания подсказывает, что через несколько часов у тебя не останется ничего, кроме пустой пачки и отчаяния...
- Арчи, относись к этому проще, - Евгениус говорил вполне серьезно. - Никотин вызывает зависимость, и твоя жизнь в какой-то степени перестает тебе принадлежать. Если ты зацикливаешься на одной бабе, происходит то же самое.
- Ого! - я усмехнулся. - Ты, похоже, Ницше обчитался. Жизнь, дорогой, - это роль, которая принадлежит режиссеру. А ты лишь можешь заебенить парочку своих безумных импровизаций...
- Пусть так, - не стал спорить Евгениус. - Вот и сымпровизируй не на одну, а на пять дырок! Я, между прочим, пятерых здесь выеб! И не страдаю! И все счастливы! Только не слишком об этом распространяйся!
- И когда успел, шустряк? - я искренне удивился. - Ну, что ж, значит, тебе досталась роль в эпопее про Джеймса Бонда. А мне - в мелодраме. Но заметь, что точка пересечения наших кинолент - это отсутствие планов...
- План, план, - задумчиво повторил Евгениус. - Хорошо бы сейчас дунуть... Ладно, пошел я в душ. Смотаюсь сегодня куда-нибудь... А ты спокойно доигрывай роль в своей мелодраме...