Вступительное слово. 22 страница
Признаюсь - от этих слов меня пробрал могильный холод небытия.
XCVIX Я зашел к Илоне в половине третьего, едва сдерживая пенящийся поток похоти, увлекающий за собой масляные разводы предломочной тоски и золотые блики нежности. - Привет! - она поспешно разбирала пакеты с покупками. - Ну, вот. Купила все, что хотела. Не знаю, как повезу домой... - Это не проблема, - вздохнул я. - На поезд я тебя усажу, хотя это не доставит мне особой радости и чувства глубокого морального удовлетворения... Илона опустила золотое забрало. - Ну, ладно, - я уселся на стул. - Что будем делать? - Я голодная, - жалобно призналась Илона. - И продуктов нет. Пойдем в магазин. - As usual, - заметил я, усмехнувшись. - Что? - Илона обратила на меня трогательно-непонимающий васильковый взгляд. - Я говорю, пора в супермаркет, - объяснил я. - Подожди, я сбегаю за курткой. Мы прошлись до знакомого магазина, купили провианта и неспеша двинулись обратно. Неспеша - потому что спешить было некуда: словно в подтверждение этого, на ультрамариново-солнечный небосклон с черепашьей скоростью наползала необъятная сочно-виноградная туча. Москва приобретала ностальгически-фиолетовый предгрозовой оттенок... Ожидая грозу, люди спешат и мечутся, надеясь укрыться до того, как первые тяжелые струи взорвут пепельно-серые напластования горячего асфальта. Бежать от грозы бессмысленно: по большому счету, какая разница, где она тебя настигнет? Наверное, поэтому в настроении нашем присутствовала какая-то бескомпромиссная веселость. Мы были счастливы и пытались воспроизвести песенку о ранней половой жизни советского школьника, исполненную Петровичем. Так заканчивался наш последний совместный поход в московский супермаркет...
C Собрав грязную посуду, Илона села на кровать и смущенно разгладила юбку на коленях. - Ну-с, Илона Викторовна, что у нас в планах? - пытаясь держать себя в руках, я поднялся со стула и хищно обошел ее полукругом, бросая ненавязчивые взгляды на дверь. Ключ в замочной скважине манил сильнее, чем золотая печать жреца инков. - Не знаю, - Илона тщетно скрывала участившееся дыхание. - Наверное, планов нет... - Да, планов у нас нет, - согласился я, направляясь к двери. - Но это к лучшему. По крайней мере, мы не будем обременять себя процессом планирования... Я повернул ключ и подошел к кровати. - Артур... - прошептала Илона, и в шепоте этом - о, боже! - не было ни капли страха, смущения, неуверенности. В ее шепоте горячо плескалось искреннее желание. Я повалил ее на кровать, срывая тонкую футболку, жадно припадая к затвердевшим соскам, безапелляционно поднимая юбку и отшвыривая прочь белые кружевные трусики... Моя любимая женщина дрожала от страсти и поспешно стаскивала с меня джинсы, нежно, но требовательно даря свободу готовому торпедировать ее члену... Каждая любовная история рождает тенденции - подобно тому, как рождает многочисленные всходы богатая почва. Тенденции перерождаются в традиции. В нашем случае традицией стал безумный секс после шоппинга в продуктовом супермаркете...
CI - О чем думаешь? - я закинул свободную руку за голову. - О том, что скоро домой, - печально вздохнула Илона. - О том, что все против того, что мы сделали: время, обстоятельства, возраст... О том, что ты - не навсегда... - Опять возраст, - я поморщился. - Хорошо, пусть так, если твои стереотипы держатся на этом. Пусть я не навсегда... Ты - не навсегда... А что вечно? Эфемерность - это парадигма прежде всего большого и светлого... Не может быть вечным то, что произошло с нами здесь, в Москве... По определению... Потому что слишком все идеально... Илона молчала. - Ты думаешь, что я чисто по-мужски поставил точку и говорю тебе: "Flam, bam, thank you, m'a'm"? - поинтересовался я. - Что? - Илона даже как-то очнулась от тяжелых мыслей. - Что это значит? - "Сунул, вынул и ушел", - перевел я. - Не знаю, - Илона отвернулась. - Я докажу, что констатация факта бренности бытия никак не связана с мои отношением к тебе, - я усмехнулся. - Пусть мы - не навсегда. Но ты не находишь, что есть в нашем с тобой романе какая-то подспудная незавершенность? - Не знаю, - голос Илоны дрогнул. - Я ничего не могу понять... - Зато я знаю! - резковато сообщил я. - Я знаю, что это еще не конец! Я обещаю, что приеду к тебе этим летом. Не знаю еще, как, но приеду. Больше ничего обещать не могу... А вот когда я приеду, вот тогда и станет ясно, какой там конец и как он далеко... Ты веришь мне? - я взял ее за плечи и развернул лицом к себе. Ледяной взгляд панического недоверия и близкого к катастрофе разочарования пронзил меня до самых темных, затянутых паутинной уголков души, и в этот момент я с неведомой силой осознал, что прав. В следующую секунду айсберг начал таять под обжигающими лучами надежды, проливаясь на заляпанное спермой казенное покрывало горячими солеными потоками. - Я верю тебе, - всхлипнула Илона и уткнулась в подушку. - Тогда и ты пообещай мне одну вещь, - скользя рукой по теплому шелку ее волос, я сам едва сдерживал слезы. - Не рви со мной связь. Отвечай на письма и телефонные звонки. По крайней мере, до того, как мы с тобой увидимся вновь... - Обещаю... - Илона крепко прижалась к моему плечу, пропитывая современную синтетическую ткань футболки древней, недосягаемо-искренней чистоты, влагой...
CII Наступление последнего полного дня в Москве, вопреки моим ожиданиям, не сопровождалось какой-то особенной помпезностью и готической фатальностью. Все было обычным и даже скучноватым, сдобренным легким похуизмом и новокаиновой притупленностью ощущений. Я понимал, что таким образом проявляется эффект последней сигареты, но от этого похуизм только увеличивался. Мне кажется, что любой крупный стресс является уменьшенной копией-моделью смерти - наподобие тех, масштаба один к сорока трем, что выпускала советская промышленность в целях возвеличивания брэндов отечественного автомобилестроения. Можно бояться смерти сколько угодно, до посинения осознавать ее приближение, но не вникать в ее реальность. Слияние со смертью и есть ее постижение. Все, что после, скрыто за непроницаемой завесой будущего. Все, что до - те же самые сырые стены каземата или пропахшая табачным перегаром комнатушка в общаге... И смелеющий похуизм в данной ситуации очень напоминал стервятника, заприметившего одинокого странника в пустыне. Впрочем, наполненность атмосферы неосязаемо-абсолютной субстанцией не мешала нам приближаться к точке начала прощального фуршета. мы с Евгениусом неспеша собрали сумки, затарились "Очаково", пообедали. В половине четвертого вернулись мужики и заговорщески сообщили, что пригласили двух коллег. - Надеюсь, не таких, как бурятские? - подозрительно поинтересовался я. - Нормально, Артур! - Петрович ободряюще хлопнул меня по плечу. - Свои люди, врачи. Сейчас они подойдут. Зови Илону! Я спустился за Илоной. Когда мы вошли в номер, гости уже присутствовали, а стол по-русски стоял в центре комнаты и ломился от спиртного. И если второе произвело на меня благоприятное впечатление, то очередные коллеги наших соседей не вызывали особого восторга. Первый, сухой ширококостый мужик лет пятидесяти, до боли в той части души, которая отвечает за ностальгию, напомнил мне университетского препода по фамилии Басов. В моральном отношении Басов являлся полным уродом, характеризующимся крайними степенями самодурства, мании величия и комплекса непризнанного гения (при этом поразительным казался его феноменальный успех у женщин). Что же касается его внешности, то наиболее метко и лаконично описала ее моя однокурсница Мария, симпатичная девушка из Ивановской области. С характерным южнорусским аканьем Маша изрекла: "Зубов нет, на голове - воронье гнездо, пиджак в пятнах...". Пожалуй, стоит уточнить, что вместо пиджака на первом госте присутствовала вытянутая, заляпанная грязно-пепельная футболка. Второй гость был одет почище, но в том же быдло-спортивном русском стиле: футболка с аппликацией "Team 97" и дешевые треники "Puma". Общий его облик и выражение лица соответствовали прикиду: на улице я бы, не колеблясь, принял его за обычного провинциального гопника. Басообразный субъект вовсю кидал дешевые понты и строил Илоне глазки - описать словами такую гротескно-парадоксальную картину сложно. Пожалуй, это было похоже на попытку ухаживания Нильского крокодила за случайно оказавшейся в водах Великой реки статуей Нефертити. Едва мы уселись за стол, как басообразный задал сакраментальный вопрос: - Илона, извините, ваши коллеги не будут против, если я буду за вами ухаживать? В общем-то, если отбросить идиотскую постановку самого вопроса, ничего криминального в этой фразе как таковой не было. Другое дело, что в тот момент Илона трогательно держала голову на моем плече и задумчиво водила пальчиком по моей ладони. До обозначенного выше быковато-тупого вопроса басообразного я считал себя вполне адаптированным к хроническим русским дикости и мудачеству. Оказалось, что некоторые выходки соотечественников все еще могут удивить меня до легкого ступора. - Ну, я не знаю, - с легким кокетством ответила Илона, прячась за золотым забралом. На этом мой ступор закончился. - Я думаю, что коллеги будут против. Категорически против! - произнес я, стараясь не думать о том, как хорошо подошла бы зажатая в руке полтораха с пивом к наглой красной роже моего визави. - Понятно! - басообразный сотворил умиротворяющий жест и заткнулся. И вот с этого момента все с гостями как-то не заладилось. Мы пили, Иваныч играл ретро, а басообразный с товарищем молчали и мрачнели. После очередного стопаря басообразный при горячей поддержке гопника потребовал гитару, чтобы исполнить шансон. - Мужики, - Иваныч улыбнулся. - У нас в компании не слушают и не играют такие песни. - Почему? - поинтересовался гопник. - Мы тоже в вашей компании. Давайте учтем и наши интересы. - Мужики, вы не поняли, - кашлянул Петрович. - Шансон звучать не будет! - Если я не ошибаюсь, господа, - добавил я, - это вы у нас в гостях. Вам не нравится, как мы сидим? - Артур, не надо, - взволнованно шепнула Илона. - Нравится! - заявил басообразный. - Сидим прекрасно! Все молодцы! Но почему мы не можем сыграть то, что нам нравится? - Потому что играет Иваныч! - заботливо объяснил Петрович. - Да он уже два часа играет! - злобно заметил гопник. - Молчать!!! - рявкнул Иваныч так, что я едва не выронил кружку с пивом. Это возымело эффект: недовольные заткнулись и больше не вмешивались в музыкальную программу. Через некоторое время басообразный дошел до кондиции: опрокинув стопарь, он посидел пару минут с тупым выражением лица и не менее тупым взглядом, а затем безапелляционно и молниеносно уронил голову на руки. Я уверен, что классическое русское падение мордой в салат открывается во всем великолепии только на его исконной родине - подобно тому, как весь шарм кубинской сигары можно прочувствовать, лишь сидя на берегу Атлантики, потягивая ром, созерцая алые всполохи заката в дрожащей лазури морской воды и задумчиво скользя рукой по бархатистой коже мулатки... Теперь гопник остался в одиночестве и окончательно отошел на задний план. Ближе к полуночи в номере появился еще один коллега наших соседей - высокий, тощенький мужичок с чисто еврейской внешностью. В процессе знакомства выяснилось, что родом он из Владивостока. Такое сочетание само по себе вызывало положительные эмоции, а если принять во внимание потертые джинсы, старенький, но чистый советский пуловер и задорно торчащие концы воротника рубашки нашего нового знакомого, то обстановка и вовсе лишалась черноватой гнили, привнесенной басообразным и гопником. Кроме того, своей манерой общения и лучезарной улыбкой еврейчик распространял такие ослепительные волны позитива, что захотелось радоваться жизни. Рассказав пару анекдотов, он выпил водки, красочно описал восемь суток дороги от Владивостока до Москвы, снова выпил и очень галантно попросил гитару. Играл еврейчик в пионерской манере, бодро сверкая зубами и задорно выкрикивая наиболее важные слова песни. Приходило на ум советское прошлое: своеобразно обаятельные массовики-затейники, устраивающие самодеятельные концерты на квартирах и в турпоходах; емкая лирика эпохи авторитаризма; бедные советские женщины, лишенные радостей нормального секса, с затаенной страстью и тоской взирающие на гитариста. Читая произведения Эдуарда Тополя, я сделал вывод, что счастье советским женщинам приносили не покровительство вождя, не перевыполнение плана, не сурово-бесполые мужья-строители коммунизма, а банальные, всеми презираемые евреи. От осознания суровой правдивости этих романов становилось стыдно за русских мужчин. Выходит, что собирательный образ советско-постсоветского мужика - это грязная смесь необразованности, дикости, алкоголя, замешанная на суррогатной идее абсолютного превосходства над другими народами... В общем, гопник и басообразный. Так что русская национальная идея на современном этапе по сути своей свод правил люмпенской субкультуры, ни больше ни меньше... В подтверждение моих мыслей гопник печально повел плечами и молча замахнул водки. А между тем время подходило к двум. Илона засобиралась, мужики шутливо посетовали на потерю единственной женщины, а гопник встрепенулся и предложил: - Илона, давайте я вас провожу! - Спасибо, у меня есть провожатый, - с легкой улыбкой ответила Илона. Гопник с какой-то нереально беспросветной озадаченностью посмотрел на меня и задумался. Я поднялся из-за стола, потянулся и направился вслед за Илоной. - Давай провожу, - несмело, с упертой обреченностью, почти умоляюще повторил гопник. - Ты лучше друга проводи, - я усмехнулся и кивнул на басообразного. - Поверь мне: ему твоя помощь нужнее! Гопник вздохнул и послушно тряхнул вырубленного товарища... Мы стояли у номера семьсот четыре, в ночной тишине коридора, разбавленной призрачным светом и не менее призрачным гудением единственной горящей люминесцентной лампы. - Хорошо посидели, - печально сказала Илона. - Мне дядечка из Владивостока понравился... Играет так весело. - Неудивительно, - вздохнул я, прижимая ее к себе. - Он нерусский... Ну да ладно. Ты уже собрала чемоданы? - Нет еще, - Илона поправила упавшие на глаза волосы. - Завтра буду. - Я зайду к тебе перед выходом? - поинтересовался я. - Зачем? - Илона грустно улыбнулась. - Помочь в сборе чемодана? - Ага, - я тоже невольно улыбнулся. - И вытащить твой баул с московскими покупками... - Ладно, - Илона быстро поцеловала меня. - Приходи. До завтра! - До завтра, солнышко, - я проследил, как закрылась дверь номера, прислушался к металлическому шороху ключа в замочной скважине и пошел к лифту...
CIII Утро выдалось серым, прохладным и тяжелым - мы с Евгениусом продрыхли чуть ли не до обеда. Похмелья не ощущалось, но вставать и морально готовиться к отъезду не было никакого желания. Радовало, что сумки мы собрали еще вчера. В своей комнатушке активно похмелялись мужики, забившие на учебу. - Артурио, пора вставать! - Евгениус прыгал на одной ноге, пытаясь надеть джинсы. - На поезд опоздаешь. - Предпочел бы опоздать, - хмуро заметил я, усаживаясь в кровати и доставая сигарету. - Добро пожаловать в реальный мир, Нео, - ехидно заметил Евгениус, нарезая хлеб и колбасу. - Поезд - это твоя красная таблетка, Артурио. Наша красная таблетка. - Лучше не скажешь, - согласился я. - Кстати, Илоне нужно помочь дотащить покупки до красной таблетки. Боюсь, что один не справлюсь. Поможешь? - Куда я денусь! - Евгениус хитро ухмыльнулся. - все равно пойдем все вместе. - Спасибо, дружище, - острить мне совсем не хотелось. - Тогда сейчас я схожу в душ, позавтракаю, попрощаюсь с мужиками и завалюсь к Илоне. Тебя жду через полчаса. - Уложитесь? - поинтересовался Евгениус. - Придется, - вздохнул я. - Время сработало против нас и победило. Цейтнот forever... Через полчаса, посвежевший, одетый, навьюченный сумками - словом, полностью готовый к дороге - я зашел в комнату к соседям. Мужики вели непринужденную беседу; на столе красовалась ополовиненная бутылка "Столичного доктора". Мне не верилось, что этот мирок, наполненный философскими беседами, чувством братства, бесшабашными русскими застольями и сигаретным дымом, неуловимо выскальзывал из-под ног, оставляя меня один на один с мазутно-черной определенностью... - Привет, мужики, - как можно бодрее отрапортовал я. - Вот я и сваливаю домой. Пришел попрощаться. - Садись, Артур, - Петрович хлопнул рукой по кровати. - Некогда, мужики, - вздохнул я. - Скоро поезд... - Садись, садись, - проурчал Иваныч. - Присядь на дорожку. - Я к Илоне тороплюсь, - признался я. - Понятно, - Иваныч улыбнулся и неторопливо налил мне полстакана водки. - Не, мужики... - начал я. - Артур, - Петрович положил мне руку на плечо. - Во-первых, мы прощаемся, а прощаться надо так, как нам здесь жилось. Во-вторых, у тебя есть реальный шанс стать отцом второго Ильича - ты, как-никак, учитель, а Илона живет в Ульяновске. И, в-третьих, это посошок. За удачную дорогу. Давай! Я молча взял стакан и жестко, без закуски выплеснул в себя его содержимое... - Ну, вот, - довольно улыбнулся Петрович. - Теперь и прощаться можно. Вот, - он протянул мне визитку. - Тут мои координаты. будешь рядом - заезжай. На Волгу съездим, бухнем. Давай, Артур, удачи тебе! - Удачи, мужики! - я крепко пожал руки Иваныча и Петровича и, не оборачиваясь, сглатывая упругий жесткий комок, покинул номер девятьсот три...
CIV Илона уже собиралась и тщетно пыталась сдвинуть огромную черную сумку на колесиках поближе к двери. - Привет, солнышко! - я подхватил Илону на руки. - Ой!.. Привет! - от неожиданности щеки ее залил знакомый румянец. - Напугал... А во мне уже вовсю бушевала яростная, какая-то безнадежная страсть. Мне было плевать на открытую дверь. На то, что через пару часов вереница железных коробок понесет меня в привычно-тухловатую реальность Ижевска. В моих руках часто дышала любимая женщина - теплая, пахнущая смесью лилий и ответного желания... Я плохо помню, как донес Илону до кровати. Мы хотели друг друга нереально, потому что невозможно представить себе силы этого желания. Я вошел в нее без всяких прелюдий - и действительность превратилась в гудящую серую массу, почти моментально взорвавшуюся апокалипсисом обоюдного оргазма. Это был Большой Взрыв, породивший Вселенную. Мы разлетелись на атомы, слились в одно целое и вновь разделились на два изможденных тела, умирающих от нехватки воздуха и истекающих потом... Таким был финал истории. А затем пришел Евгениус.
CV Мы шли к метро, на пару с Евгениусом волоча огромный Илонин баул, набитый продуктами рыночной эпопеи. пасмурный день разбавлял зеленоватую весеннюю пестроту знакомых дворов бледно-пепельной пастелью. Издевательски-меткий символ последнего пути в широком смысле этого слова. Впрочем, и этого Глобальному Пессимизму показалось мало. Сегодня был его день: купив в ларьке пол-литровку "Аква-минерале", я увидел ее в совершенно ином свете, нежели ранее. Обычная голубоватая бутылка, жесткая от распирающей изнутри углекислоты, являлась искусной кристаллизацией одиночества и безысходности... А как иначе можно было расценить пол-литра искусственно очищенной влаги, заключенной в красивую синтетическую емкость, подлежащую утилизации в установленном порядке?.. На вокзале царили обычный техногенно-биологический гул и буднично-серая суета. Там, где неясно маячил блеклый просвет, за черно-белой пеленой киосков и решеток, равнодушно ожидали своей судьбы прибывшие и готовые тронуться составы. Напротив, в цементно-серой тени стены, резко выделялись ядовито-зеленые строчки электронного табло. Среди них я разглядел "Москва - Димитровград". Илона уезжала первой... - Мой поезд, - Илона тяжело вздохнула и поправила волосы. - Успеем покурить? - невесело усмехнулся я. - Не надо, - Илона опустила голову. - Помоги мне занести сумку... - Давай, Артурио, я жду тебя здесь, - тактично сообщил Евгениус. - Пока, Женя, - Илона слегка коснулась плеча Евгениуса. - Надеюсь, еще встретимся. - Конечно встретимся! - горячо подтвердил Евгениус. - Братство э***в, как братство тамплиеров, нерушимо! Мы выдержим все реорганизации и покажем еще Москве, на что способны! Удачной дороги, Илона! Мы дошли до Илониного вагона. С разрешения проводницы я протиснулся в дверь, кое-как миновал узкий коридор и, с грохотом ввалившись в Илонино купе, удовлетворенно разместил сумку под скамейкой. - Ну, вот, - я перевел дух и вытер пот со лба. - В дорогу готова. Давай выйдем на перрон. Не в купе же прощаться. - Пойдем, - грустно согласилась Илона. Мы стояли на пыльном асфальте перрона, на фоне всепоглощающего хаки поезда, среди пассажиров и разномастных дорожных сумок - таковым типично-прозаическим для России было наше прощание... Огромные площади, гигантские расстояния даже по современным меркам - вот благодатная почва для развития одиночества. О всеобщем счастье и говорить не приходится: где найти такое счастье, чтоб его без ущерба возможно было бы растянуть на все родные просторы? Поэтому я не люблю расставаний. Они удлиняют и без того бесконечные дороги, рвут в клочки и без того ветхую паутинку счастья... - Спасибо тебе, - прошептала Илона, не поднимая глаз. - С тобой мне было хорошо. С тобой я помолодела лет на десять... - Куда еще молодеть, - я сжал ее пальчики. - Смотри, приеду к тебе летом, а там - пятилетняя девочка... А это уже педофилия... - Ага, - Илона попыталась улыбнуться. - Не волнуйся, состарюсь только... - Неправда, - я прижал ее к себе. Некоторое время мы постояли молча, жадно ловя обжигающие последние касания. - Мне пора, Артур, - Илона отстранилась. - Я не говорю "прощай", солнышко, - ответил я. - Я говорю "до свидания"! Помни о моем обещании. И о своем тоже. Илона быстро кивнула и почти бегом бросилась к двери вагона. Длинная стальная химера цвета хаки поглотила ее хрупкую фигурку и золотистый шелк волос... Свет погас. Ее больше не было рядом. У меня отключились чувства и эмоции. Я не видел, не слышал и не находил силы передвигаться. Но стоять у раскрытой пасти вагона было еще страшнее. И я пошел назад, к Евгениусу, мимо бесконечной камуфляжной стены. Я тяжело плескался в реальности... Война с самим собой... Гигантские расстояния... Пустота и одиночество...
CVI - Артурио, ты в порядке? - Евгениус обеспокоено заглянул мне в лицо. - Нет, Евгениус, я далеко не в порядке, - тяжко ответил я. - Я в полном беспорядке... Так вернее... Некоторое время мы молчали, погрузившись в гул вокзала и собственные мысли. Чудовищным усилием воли я уцепился за ускользающую, словно утренний сон, действительность и, глубоко вдохнув терпкий сухой воздух, произнес: - Ну, что, дорогой друг, нас осталось двое? - Точно, - согласился Евгениус. - Знаешь, Артурио, прямо современный блокбастер об обреченной группе советских разведчиков... - Обреченной, - машинально повторил я. - Знаешь, Евгениус, а ведь вся эта наша эпопея изначально была обречена на такой вот закономерный финальный провал... Не закрути я амуры с Илонкой - все было бы куда спокойней... По крайней мере, мне не пришлось бы смотреть на жену, как на пещерного человека... - А придется? - хитро прищурился Евгениус. - Определенно, - я кивнул и закурил. - Но зато знаешь... Не возникло бы это что-то... Я чувствую это и не могу описать... Что-то глобальное и непоколебимое, прикрытое слизью безумной душевной боли... - Артурио, мой тебе совет - займись литературой, - Евгениус тряхнул головой. - У тебя прекрасно получается выставлять обыденные вещи в пастельных романтических тонах. - То, что со мной произошло, не обыденность, - я вздохнул. - Да и не только со мной... С нами... Знаешь, Евгениус, я напишу роман об этой командировке. Я просто обязан это сделать... Поезд "Москва - Димитровград" предостерегающе свистнул и медленно пополз в сероватую толщу привокзальных районов. Я смотрел ему вслед - и ничего, ровным счетом ничего не чувствовал... Подозреваю, что просто не оставалось моральных сил. Сил не оставалось - вместо них осталась философски-шансоническая советская песенка в исполнении Макса Покровского:
На Тихорецкую состав отправится, Вагончик тронется - перрон останется... Стена кирпичная, часы вокзальные, Платочки белые, глаза печальные... Сижу, в окошечко смотрю - негрустная, И только корочка в руке арбузная... Ну что с девчонкою такою станется? Вагончик тронется - перрон останется... Начнут выпытывать в купе курящие Про мое прошлое и настоящее... Навру с три короба - пусть удивляются! Вагончик тронется - перрон останется... Откроет душу мне матрос в тельняшечке, Как тяжело на свете жить, бедняжечке! Сойдет на станции - и распрощаемся... Вагончик тронется - перрон останется...
А тем временем на табло проступила надпись "Москва - Ижевск". Экипажи судьбы имеют разный облик: лодка Харона, триумфальная римская колесница, провинциальное такси, белый "Шевроле", старый маршрутный автобус, поезд дальнего следования... Перечислять можно бесконечно. Единственное, что их объединяет - это роковая неизбежность и королевская точность, с которой они прибывают в назначенное место. Вот и за мной приехали... Евгениусу выпадало самое тяжелое - уезжать последним. В ожидании своего поезда ему предстояло остаться один на один с Одиночеством, в той пространственно-временной точке, где пути вперед еще не видно, а за спиной уже слышится грохот обваливающихся мостов... - Вот и мой поезд, - я достал очередную сигарету. - Давай прощаться, дружище? - Давай, поручик Ижевский, - хитро улыбнулся Евгениус. - Круто мы тут оторвались, ничего не скажешь. Знаешь, Артурио, я очень надеюсь, что через пять лет мы встретимся здесь же тем же самым составом... E-mail я тебе оставил, адрес тоже. пиши, не теряйся! - И ты тоже. До встречи! - мы крепко обнялись, хлопнули друг друга по спине, и я, закинув на плечо сумку, не оглядываясь, быстро зашагал к перрону. Добравшись до вагона, я показал билет проводнице и нашел свое купе. До отправления поезда оставалось еще полчаса, а посему в дорожной келье царили охристый полумрак, пустота и тишина. Я закинул сумку под скамейку, сел и задумался. вагон наполнялся неясными голосами, шорохом ног и гулким звуком роликов купейных дверей. Предчувствие дальней дороги наложилось на мутный коктейль чувств и переживаний сегодняшнего дня. Я достал путевой дневник, ручку и сделал следующую запись. "14:00, Москва. Вот и закончилась моя командировка. Такое ощущение, что закончилась жизнь. Отчасти, наверное, так и есть - все произошедшее со мной в Москве и было отдельной маленькой жизнью. Это тяжело, бесспорно. Однако теперь я понял и осознал всю серость моего предыдущего существования. Прошедший месяц многое прояснил для меня. Прояснил и дал надежду - какой бы серой и бессмысленной ни казалась наша жизнь, случаются в ней и светлые, очень светлые моменты. И ради этих моментов можно потерпеть и убогость, и гонения, и безысходность. Я понял, что есть ради чего жить дальше. И, несмотря на все препятствия, нужно двигаться вперед. Я безумно благодарен высшим силам за эту командировку. И я обещаю, что не отступлю, не сдамся перед тем, что ожидает меня дальше. И постараюсь не упустить ни единого шанса...".
CVII Первый попутчик, появившийся в купе, очень напоминал поджарую, веселую и очень подвижную обезьяну (в самом лучшем смысле этого слова), облаченную в камуфляжную футболку и потертые джинсы. Втащив огромный чемодан на колесиках, парнишка задорно улыбнулся, взлохматил прическу а-ля Иван Охлобыстин, поздоровался и бодро протянул руку: - Костя! - Артур, - ответил я, чувствуя, как настроение медленно, но уверенно пошло вверх. - Ты как такой чемоданище в поезд втащил? - Сам удивляюсь! - Костя сверкнул глазами и улыбнулся. - У меня еще сумка есть! Он шустро нырнул в дверной проем и забрал оставленную в коридоре дорожную сумку. - Без вопросов! - усмехнулся я. Мы закинули Костин чемодан наверх и сели передохнуть. В это время подошел третий пассажир - невысокий, крепкий, облаченный в простой синий свитер и ничем не примечательные брюки. Одежда, аккуратные усики и характерное - не отталкивающее, а разумно настораживающее - выражение лица выдавали в нем человека, работающего на контролирующую государственную организацию. Кстати, я не ошибся: год работы на отчизну не прошел даром. Второй попутчик просто и располагающе представился Гошей. Последней появилась средненькой паршивости заплаканная девушка лет семнадцати. Она грустно и мизантропично, не поздоровавшись и не представившись, забралась на верхнюю полку, пошебаршилась там некоторое время и затихла. Все пассажиры купе были в сборе. Несколько секунд повисела гнетущая тишина, а затем глухо лязгнули сцепки, вагон качнулся, и за припорошенным шторой окном поплыли размытые очертания московских зданий. Транспорт судьбы неумолимо отдалялся от берега... Последняя обзорная экскурсия через потерянный мир. Траурный круг почета с неизбежностью последующего прямого курса в никуда... ©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|