 |
|
Вступительное слово. 23 страница
- Ну, что, господа? - хитро улыбнулся Костя. - Поезд тронулся. Пора бы и вмазать!
- Нет! - испуганно-категорически отказался Гоша. - Я весь месяц бухал! Хочу с нормальной мордой домой приехать.
- А ты думаешь, мы чай пили весь месяц? - поинтересовался я. - Плюс-минус день ничего не дает. И рожа твоя не изменится более или менее кардинально.
- Не, мужики, - уже менее уверенно отказался Гоша.
Костя потянулся к сумке и вытащил шесть бутылок "Балтики N 7".
- Экспортный вариант, - он любовно погладил серую этикетку. - Питерское. По-моему, бесподобное сочетание. Не устоять...
Гоша посмотрел на Костю, на запотевшее стекло пивных бутылок и погрузился в мучительные раздумья.
- Гоша, за приезд в родной город, - напомнил Костя.
- Давай! - Гоша решительно махнул рукой и поднял рукава свитера.
После первой бутылки ноющая душевная боль поутихла, а беседа пошла интенсивнее. Выяснилось, что Гоша работает таможенным инспектором, а Костя попробовал себя во многих областях, но свой карьерный путь еще не нашел.
- Я в свободном творческом поиске! - гордо заявил он.
После второй бутылки захотелось еще. Я остановил проходящую мимо купе официантку и потратил последние, подлежащие возврату казенные деньги на еще шесть бутылок "семерки". Когда поезд замедлял ход на подъездах к Вековке, Гоша уже завалился спать, а девушка почти беззвучно, но необычайно горько рыдала, уткнувшись в гладкую поверхность ламинированной стенки. Было бы недостойным и пошлым полагать, что делает она это от недостатка внимания соседей по купе. Транспорт судьбы - всегда символ разрыва, пустоты, хотя бы преходящей, и одиночества - безмерного и не прикрытого иллюзией прошлых достижений. Девушка плакала оттого, что ничего не осталось. Она плакала от боли натруженных вагонных сцепок. От холода полированной ДВП отделки купе. От страха сгущающихся сумерек за окном. От заложенного в смету человеческого безразличия попутчиков, находившихся в поезде на равных с ней правах. Оттого, что Москва осталась позади...
Перрон Вековки встретил нас красноватым догорающим закатом, холодным ветром и несчастным населением, получающим зарплату хрустальными изделиями. Мы моментально попали в окружение рюмок, стопариков, бокалов, сувениров и отчаянно вопящих людей, пытающихся сбыть стеклянную дребедень.
- Пареньки, купите бокалы! - жалобно предложила толстая бабушка. - Совсем за бесценок отдаю!
- Нас, бабуля, другая стеклопосуда интересует, - заметил Костя, отбиваясь от грудастой девахи с огромным полупрозрачным лебедем в руках.
- А-а, это, - несколько разочарованно протянула бабушка и наклонилась к стоящему у ее ног ведру. - Берите, последнее осталось.
В ведре печально позвякивали четыре бутылки "Балтики N 7"...
- Стаканы к пиву, ребята! - безнадежно крикнул дедок вслед поспешно забирающемуся в вагон Косте.
Вековка - это первый привет от ожидающего всех отъезжающих из Москвы разрыва...
CVIII
Пиво вливалось в желудок, а душа наполнялась отчаянным похуизмом. Наверное, он и гасил душевную боль... Костя рыгнул и признался, что сам родом из Перми, а в Ижевске работает на Управление культуры городской Администрации.
- И как же тебя в нашу пиздень занесло? - полюбопытствовал я.
- Пиздень - не пиздень... - Костя подумал. - Россия - вся одна сплошная пиздень... Кроме Москвы... Пиздени, конечно, разные бывают. Одна - бритая, другая - волосатая. Одна - неухоженная, другая - надушенная. Одна - узкая, другая - как ведро... Но сунуть-то в любую приятно. Везде есть свои плюсы и минусы...
- А чем Москва-то тогда не пиздень? - тупо поинтересовался я.
- Москва - платоническая пиздень, - ответил Костя. - Она - пиздень на билбордах и глянцевых обложках гламурных журналов. Видишь, а сунуть не можешь. Поэтому пизденью в общепринятом смысле она и не является... А вообще - пиздень у нас в головах...
- Это точно, - согласился я. - Еще герои прозы Льва Роднова обсуждали голову советского человека как половой органон...
- Я расскажу тебе историю, - Костя оживился. - Помнишь, на улицах Ижевска появились билборды с рекламой очень дешевых пылесосов в сети магазинов "Эльдорадо"?
- Ну как же! - я усмехнулся. - Там изображен был пылесос и слоган: "Сосу за копейки". В Москве я их еще видел, а у нас давно сняли.
- Это потому, что у колхозников бездонные и неразборчивые пиздени вместо голов! - заявил Костя. Сижу я как-то в своем рабочем кабинете, балду пинаю. Вызывает меня начальница и говорит: "Костя, дело есть. Тут у нас реклама появилась, оскорбляющая моральные чувства граждан. Убрать надо". И показывает мне билборд. Я пытался ее убедить, что моральный чувства ту не причем. Пылесос, изображенный на биллборде, может сосать только пыль! А если кто-то и пробовал сунуть хуй в его трубу, то это уже проблемы таких извращенцев, а отнюдь не пылесоса! Нормальный, морально адекватный член общества не углядит в этой рекламе никакой связи с минетом! Эльдорадовские криэйторы знали. что морально адекватных людей у нас нет, и поэтому тарджет-груп этой рекламы планировалась огромная. Но криэйторы - не боги. Факир был пьян, и фокус не удался. Оскорбились моральные чувства тех, у кого они, эти самые чувства, отсутствуют по определению! От всей этой кучи парадоксов я едва не кончил на стол начальнице...
- И что дальше? - простонал я, немного отойдя от приступа смеха.
- Начальница вздохнула, - Костя почесал затылок, - и печально сказала: "Костя, я знаю, что ты прав и целиком с тобой согласна. Именно поэтому ты должен сделать так, чтобы рекламу убрали". И рекламу убрали. Вот и смотри, где пиздень, а где - нет.
Некоторое время мы помолчали, прислушиваясь к ритмично-равнодушному перестуку колес.
- Пойду покурю, - я поднялся.
- Давай, - отозвался Костя и лег на скамейку, закинув руки за голову.
В тамбуре царили желтовато-сизый полумрак, сырой холод и могильный запах табачного перегара. За окошком проносилась грязно-синяя муть, отчего создавалось устойчивое ощущение того, что поезд, покачиваясь и подпрыгивая, круто пикирует в бездну, заполненную библейски ядовитой атмосферой. Собственно говоря, ощущение это не представлялось абсолютно ложным: я был изрядно пьян, дорожные посиделки закончились, и единственной целью моего пребывания в темном, холодном и вонючем тамбуре поезда "Москва - Ижевск" валялось подведение итогов. В широком смысле этого слова.
Однако итоги подводиться не хотели. Вместо этого, подстраиваясь под ленивое движение дыма сигареты, в голове моей крутилась песня "Крематория":
Геена огненная
Ждет гостей...
Мне вчера было лень,
А сегодня я еду к ней.
Пальцы трогают гриф,
Извлекая мотив,
Километры бегут,
А время стоит...
На депрессивный мотив наложились воспоминания о прощании с Р***О. Я понял, что попал в резонанс с душевным состоянием мифического экипажа лишнего в современной действительности корабля, отправившегося в последний путь в никуда. "Геена огненная" являлась для этого экипажа одновременно и гимном, и прощальным приветом, и гармонией сфер, и панихидой...
А голос Григоряна, искаженный качественными характеристиками места моего пребывания, продолжал:
А мои попутчики
Клоуны и жулики...
Смотрят в темную даль,
Потребляют алкоголь.
То забудутся сном,
То споют о своем -
О геене огненной
Все их песни...
До звезды...
Я вспомнил хитро-обезьянью Костину физиономию. Но Григорян упорно оттягивал меня от попыток уцепиться за реальность:
Из-под колес разлетается пыль,
Оркестр играет кадриль,
За спиной догорают мосты,
Дорога лежит в тар-тарары!..
Обнаглевший машинист
Перочинным ножичком
Подрезает моему ангелу крыла.
Мне приходит мысль,
А не напиться ли вдрызг
И геене огненной
Обо всем поплакаться...
И дальше, с неимоверным надрывом, до нестерпимой тоски, останавливающей сердце и спирающей дыхание, грохнуло:
ИЗ-ПОД КОЛЕС РАЗЛЕТАЕТСЯ ПЫЛЬ,
ОРКЕСТР ИГРАЕТ КАДРИЛЬ,
ЗА СПИНОЙ ДОГОРАЮТ МОСТЫ,
ДОРОГА ЛЕЖИТ В ТАР-ТАРАРЫ!!!
Разразившись длинным гитарным запилом, "Крематорий" в моей голове замолчал. Остались лишь звенящее похмельное гудение и проклятый колесный перестук. А уж они-то как раз способствовали бестопливной остановке и осмыслению оставленного позади.
На мой взгляд, очень символичен тот факт, что окончание моей командировки ознаменовалось опустошением кошелька. Более того, счет мой перевалил за точку сингулярности и ушел в область отрицательных чисел. Закончились деньги - закончился бешеный роман с Москвой и женщиной из города Ульяновска. И где, как не здесь, искать наиболее показательные иллюстрации половой сущности российской столицы, квантовой физики и диалектического единства времени и пространства?..
Тот мир, где была Илона, неумолимо таял и растворялся в темной клубящейся массе за окном вагона. И потому произошедшее с нами в Москве начинало поддаваться более или менее безболезненному логическому прощупыванию. Что я чувствовал там, в столице? Что являлось центром кристаллизации безумной, безрассудной, опасно дезориентирующей любви? Илона? Или мозаика, выпавшая в калейдоскопе реальности, а Илона - всего лишь как яркий камень в ее центре? И то, и другое объяснение было бы слишком банальным и поверхностным.
Любовь мне подарило российское Одиночество. Именно оно послужило той самой затравкой, вокруг которой из гомогенной серой массы российской действительности величественно самоорганизовался бриллиант чистейшей воды, переливающийся всем спектром цветовых оттенков... Размышления Петьки в Пелевинском романе "Чапаев и Пустота" сложились в гениальное изречение: "Любовь, в сущности, возникает в одиночестве, когда рядом нет ее объекта, и направлена она не столько на того или на ту, кого любишь, сколько на выстроенный умом образ, слабо связанный с оригиналом. Для того, чтобы она появилась по-настоящему, нужно обладать умением создавать химеры...". Одиночество подарило мне Пелевинскую химеру, Пинк-Флойдовскую стену, бесценный опыт, Московскую декорацию (аналогичную Ижевской Андрюхиной) и - самое главное - вкус к жизни... Так что же такое российское Одиночество? Мы сами? Судьба? Бог? Или, может быть, философские Бытие и Реальность? А не отражается ли оно в бутылке с остро пахнущей спиртом жидкостью, в косяке со сладким ароматом марихуаны или в неотличимой от аспирина таблетке кислоты?..
Впрочем, пора было спать. Ночь я провел отвратительно, в жарких объятиях похмельной жажды и жестокой изжоги. Полулитра "Аква-минерале" катастрофически не хватало...
CIX
Пробуждение мое ознаменовалось млечным светом утра, льющимся через полузанавешенное окошко, меланхоличным перестуком колес, гудящим в башке похмельным недосыпом и чарующим запахом свежего кофе. Я спустился с полки, уселся на Костину скамейку и взъерошил волосы.
- Привет! - хитро улыбнулся Костя, отчаянно работая помпой походной кофеварки. - Кофе?
- Не то слово! - невпопад, но благодарно ответил я, доставая коробку сгущенки и пару помятых булочек. - Вношу посильную лепту в завтрак.
С соседней скамейки матово белела опухшая рожа Гоши. Мечта вернуться в Ижевск в благопристойном виде не суждено было сбыться...
Девушка на верхней полке скромно шуршала пакетиками.
Завтрак закончился быстро и не слишком весело: острить с перепою никому не хотелось. Гошу, кроме того, терзала совесть за вчерашнее послабление, а девушка с упорством личинки ручейника не желала покидать свою полку. Поезд опаздывал на пару часов - впору было поверить в силу коллективного желания, не могущего, конечно, остановить экипаж судьбы, но способного чуть-чуть замедлить его бешеную скорость... Мы апатично тянулись по грязно-торосистым равнинам Кировской области, убого-глухим Удмуртским местам, заваленным трухлявым буреломом, залитым мутной талой водой пополам с мокрым снегом, редко усаженным покосившимися хибарами посреди отчаянного бездорожья. В Можге поезд паралично тормознул и затих. Время текло издевательски долго - так оно течет только в глубоких колхозах... Вот и Можга - очередная провалившаяся попытка придать деревне городской лоск, - сверкая масштабной вывеской завода "Можга-сыр", уныло засасывала в свою пропахшую дерьмом и диким деревенским ханжеством сердцевину. Я смотрел на попутчиков и понимал, что не могу переключиться. Не могу переключиться на бытие родного города, затаившегося в восьмидесяти километрах к северу... На ум пришел продвинутый для своего времени фильм-клип о вреде наркотиков "Трагедия в стиле рок" - его транслировали в передаче "До шестнадцати и старше" в зыбкий перестроечный период. Я был тогда в весьма нежном возрасте, но жесткие полупорнографические кадры под металл врезались в мою память намертво... Сюжет этого фильма претворился в мое бытие лет через десять после просмотра, в славном граде Московии, во время служебной командировки. Только трагедии не было. Было падение. Падение на грязные рельсы затерянной в болотистой тайге железнодорожной станции и фатальная невозможность отползти в сторону...
На подъезде к Ижевску, нездорово захрипев, включилось радио. Помехи становились все тише, и вот из динамика выплыл приглушенный фрагмент песни:
... В жизни, как обычно, нет гармонии -
В музыке только гармония есть...
Я посмотрел на Костю, задумчиво созерцающего проплывающие за окном серые пейзажи, на мучимого совестью Гошу, роющегося в сумке... Тихое воркование радио "Ретро" более чем красноречиво свидетельствовало о том, что ничего в этом мире не происходит случайно. Понятие случайности - это выдумка самонадеянных похуистов, которые идут по минному полю...
CX
Поезд остановился, глухо лязгнув сцепками; за пыльным окном тамбура финально качнулся кусок здания Ижевского вокзала. Проводница открыла дверь; в лицо пахнуло душным ароматом вокзальной весны. Погода стояла теплая и солнечная, весело чирикали воробьи и переговаривались встречающие. Город был в игриво-весеннем настроении.
И жена моя соответствовала настроению Ижевска: с новой стрижкой, в новом коротком бежевом пальтишке, соблазнительно облегающем ее формы, с пухлыми накрашенными губами, она радостно подбежала ко мне и повисла на шее.
- Привет, - улыбаясь, она смотрела мне в глаза. - Ты чего такой опухший?
- Привет, - пытаясь изобразить радость, ответил я. - Не выспался и дополнительно опух с тоски по тебе и по родине...
Наталья посмеялась и вновь пристально посмотрела мне в глаза.
- Ты чего какой-то не такой? - удивленно осведомилась она.
- Говорю же - опух с тоски, - я криво усмехнулся. - Пойдем, а то лопну.
Мы последовали к трамвайной остановке. Жена щебетала без умолку, а я смотрел на горизонт. Туда, где васильковое небо, слегка разбавленное горячим золотом солнца, соединялось с лоснящимися лужами, остатками грязного снега и убогими ободранными зданиями привокзального района. Я видел и чувствовал только разрыв - и ничего более.
Встречая, город чмокнул меня измазанными говном губами. Дома, через пару часов, меня ожидал хороший минет...
Эпилог.
... А потом, в начале дня,
Вновь открыв глаза,
Она твердила мне о тайне сна,
О том, что все в конечном счете
Растает без следа,
Как то вино, что было выпито вчера...
Жаль, что она умерла...
Вокруг меня чужие люди,
У них совсем другая игра,
И мне жаль, что она умерла...
Крематорий. "Таня".
14.06.07