Главная | Обратная связь

О СВЯЗАННОСТИ ЛЮДЕЙ В ДОБРЕ И ЗЛЕ

Сопротивляться злу следует, во-первых, внутренним растворением, претворением и преображением злого чувства; во-вторых, внутренне-внешним понуждением и дисциплинированием злой воли; в-третьих, внешним понуждением и пре­сечением злого дела. При этом оба последних способа сопро­тивления должны служить первому, как низшие ступени служат высшей, не заменяя ее собою, но возводя к ней и делая ее доступной.

К признанию этого правила ведет не только верное понимание зла** и любви***, но и верное понимание человече­ского общения и совместной жизни; ибо все люди, независимо от того, знают они об этом или не знают, желают этого или не желают, связаны друг с другом всеобщей взаимной связью в добре и во зле; и эта связь налагает на них известные, неотменимые взаимные обязательства и подчиняет их опре­деленным духовным правилам.

Для того чтобы убедиться в этой всеобщей связанности, ее необходимо усмотреть как бы воочию в собственном душев­но-духовном опыте.

Фактически человек устроен от природы так, что душевная и духовная жизнь его скрыта от всех остальных людей и не­посредственно доступна только его собственному самочувст­вию и отчасти самонаблюдению: моя душа «недоступна» дру­гим людям, а чужие души «недоступны» мне; «чужая душа потемки». Зная это и сильно переоценивая эту свою скрытость и недоступность, люди в большинстве своем строят свою жизнь и свое поведение на вытекающей отсюда возможности самораздвоения: одно «я» состоит из того, что я «оставляю про себя», а другое «я» состоит из того, что я перед другими «обнаруживаю». При этом они нередко воображают, что они сами знают себя «верно» и «вполне» и что другие знают о них только то, что они не сочли нужным скрывать о себе. Этот двойной самообман нередко поддерживается и закреп­ляется чувством «приличия», заставляющим людей скрывать друг от друга настоящие размеры своей взаимной друг о дру­ге осведомленности.

На самом же деле каждый человек плохо знает сам себя и всегда обнаруживает себя другим во всех своих основных свойствах и склонностях — целиком.

Человек плохо знает сам себя, во-первых, потому, что каждая человеческая душа в огромной своей части состоит из бессознательных («незамечаемых» или «забываемых») содержаний, способностей, влечений, склонностей и привы­чек, а также из полусознательных ощущений, настроений, ассоциаций и оттенков; только тот, кто систематически иссле­довал свое бессознательное и свой характер по методу непро­извольного ассоциирования, может понять и измерить, на­сколько люди в действительности имеют ограниченное и не­верное представление о самих себе. Во-вторых, человек плохо знает сам себя потому, что он очень охотно, легко и незаметно забывает о себе многое неприятное и дурное, перетолковывает все это в лучшую сторону и потому идеализирует сам себя, нравится себе и сердится, когда его якобы «несправедливо» порицают.

При таком наивном самовосприятии человек обычно и не подозревает того, что его телесная внешность точно выражает и верно передает его душу во всем ее бессознательном и со­знательном составе. В действительности человек устроен так, что его тело (глаза, лицо, выражение лица, строение головы, руки, ноги, походка, манеры, жестикуляция, смех, голос, интонация и все внешние поступки) не только укрывает его душу, но и обнаруживает ее, и притом как бы с точностью хо­рошего зеркала. Правда, к счастью или к несчастью, люди мало знают об этом, мало обращают внимания на этот телес­ный шифр души и плохо умеют дешифрировать его своим сознанием. Но бессознательно люди воспринимают друг друга в этом зашифрованном виде столь же цельно, сколь цельно они сами выражены в своем теле.

Дело в том, что все, живущее в человеке, существует в нем не только как психическое состояние, но и как физическое состояние; и обратно: всякое телесное состояние человека непременно имеет и душевное бытие, хотя сам он часто не знает этого и не сознает того, в чем именно оно выражается. Человек каждым состоянием своим как бы говорит на двух языках сразу: на языке тела и на языке души. И вот, благода­ря этому удвоенному бытию, тело человека как бы пробал­тывает то, что душа, может быть, хотела бы скрыть не только от других, но и от себя. Каждый из нас всею душою своею как бы «влит» в свое тело и целиком в нем явлен; и поэтому те, кто видят и слышат нас, — те, часто сами того не зная, испытывают в каждый данный момент всю нашу душу в ее основном строении. Именно поэтому люди часто «знают» друг о друге гораздо больше, чем сами сознают и чем могут выразить словами: в бессознательном опыте общения человек воспринимает от другого все, что выражает и выдает его те­ло, о его душе, и понятно, что в сознание воспринявшего че­ловека проникает сравнительно лишь очень немногое из всего воспринятого; а остальное — воспринятое, но не осознан­ное — не улетучивается и не исчезает, но пребывает и живет в недоступной сознанию глубине. Когда же оно достигает сознания, то оно появляется обычно в виде смутных симпатий и антипатий, доверия и недоверия, предчувствия и подозре­ния; и все эти проблески знания могут быть по содержанию совершенно верными: но уловить, прояснить и обосновать их сознание не может и не умеет. Однако такое «знание» может быть усовершенствовано и доведено до настоящей прозорли­вости при надлежащей длительной духовной работе.

Именно в силу такой цельности и глубины бессознатель­ного общения ни одно доброе или злое событие в личной жиз­ни человека не остается исключительным достоянием его изолированной души: тысячами путей оно всегда проявляет­ся, выражается и передается другим, и притом не только постольку, поскольку он этого хочет, но и поскольку он этого не хочет. Каждый внутренний акт злобы, ненависти, зависти, мести, презрения, лжи неизбежно изменяет ткань и ритм душевной жизни самого человека и столь же неизбежно, хотя и незаметно, выражается через тело и передается всем окружающим и через них отголосками дальше и дальше. Эта волна порока и зла идет тем сильнее и заметнее, чем повторное, чем глубже, чем цельнее душа предается этим состояниям; и понятно, что на лице Иуды, Ричарда Третьего, папы Александра Шестого и Малюты Скуратова⁵⁹ всякий сознанием своим прочтет то, что незаметно скользнет по его душе при восприятии обыкновенного человека. И точно так же каждый внутренний акт доброты, любви, прощения, благо­говения, искренности, молитвы и покаяния неизбежно изме­няет ткань и ритм душевной жизни и, незаметно выразив­шись во взгляде, в лице, в походке, незаметно передается всем остальным людям. И опять эта волна доброты, чистоты и благородства идет тем сильнее и заметнее, чем глубже душа переродилась в этих состояниях: и понятно, что на лике Макария Великого, Франциска Ассизского, Патриарха Гермогена и Оптинских старцев⁶⁰ всякий увидит то, чего он не сумеет распознать в слабых проблесках обыденной доб­роты.

Вследствие такой бессознательной цельности общения и передачи ни добро, ни зло не имеют в жизни людей «чисто личного» или «частного» характера. Всякий добрый — неза­висимо даже от своих внешних поступков — добр не только «про себя», но и для других; всякий злой — даже если он злится только «про себя» — зол, и вреден, и ядовит для всего человечества. То, что я есмь, то я размножаю и в других душах — сознательно и бессознательно, деланием и недела­нием, намеренно и ненамеренно. Человеку не дано «быть» и не «сеять»; ибо он «сеет» уже одним бытием своим. Каждый, самый незаметный и невлиятельный человек, создает собою и вокруг себя атмосферу того, чему предана, чем занята, чем одержима его душа. Добрый человек есть живой очаг добра и силы в добре; а злой человек есть живой очаг зла, силы во зле и слабости в добре. Люди непроизвольно обла­гораживают друг друга своим чисто личным благородством; и столь же непроизвольно заражают друг друга, если они са­ми внутренне заражены порочностью и злом. Поэтому каж­дый отвечает не только за себя, но и за все то, что он «пере­дал» другим, что он послал им, влил в них, чем он их заразил или обогатил; и если эта посланная им зараза заразила чью-нибудь душу, и отравила ее, и привела ее к совершению дел, то он отвечает в свою меру и за эти дела, и за последствия этих дел. Вот почему в живом общении людей каждый несет в себе всех и, восходя, тянет всех за собою; и, падая, роняет за собою всех. И потому «стояние города на десяти правед­никах»⁶¹ не есть пустое слово или преувеличение, но есть живой и реальный духовный факт.

Для того, кто реально усмотрит эту всеобщую живую связь — ив себе и в других, — окажется неизбежным сде­лать целый ряд необходимых выводов, признать целый ряд законов и правил.

Так, во-первых, отсюда выясняется с очевидностью, что зло, пребывающее в человеческих душах*, сохраняет свое бытие, свою силу и свою ядовитость даже и тогда, когда оно не изливается ни в какие определенные внешние поступки:

оно продолжает жить и размножаться, отравляя и душу носящую, и душу воспринимающую его в отражении. Вот почему главная борьба со злом должна вестись внутренне, в душевно-духовном измерении, а внешние меры понуждения и пресечения никогда не смогут.настигнуть его в его внутрен­нем убежище и преобразить его окаянство**.

Во-вторых, необходимо признать, что всеобщая взаимная связанность людей в добре и зле не есть только социально-психологический факт, но что она таит в себе известное ду­ховное задание, устанавливая для людей великую ответствен­ность и целый ряд обязанностей. Ибо люди связаны не просто взаимодействием, но взаимодействием в добре и зле, взаим­ным облагорожением и взаимным погублением; взаимо­действуя, они стоят перед лицом Божиим, и каждый из них всегда имеет дело с теми младшими и слабейшими, к которым соблазны могут прийти именно через него.

Но если каждый из людей, неся в себе известное начало зла, отвечает и за себя, и за других, то верное отношение его к этому «собственному» злу выражается не в том, что он «может» с ним бороться, «если хочет», а в том, что он при вся­ких условиях обязан с ним бороться и не имеет права угашать эту борьбу. Ибо, угашая ее, он вредит не «только себе», но всем: колодцы человеческих душ имеют как бы подземное (бессознательное) сообщение, и тот, кто засоряет и отравляет свой колодец, тот засоряет и отравляет все чужие. Человек, не соблюдающий духовную гигиену, есть очаг всеобщего, об­щественного заражения. Вот почему каждый из людей, поми­мо религиозного и духовного призвания к борьбе со своим злом, имеет еще общественную обязанность — воспитывать себя, духовно очищать свою душу, сдерживать свою злую во­лю, понуждать себя, принуждать себя, и если надо, то понуж­дать себя к необходимому самопонуждению*.

Если такова обязанность человека в его отношении к своему чисто внутреннему злу, то понятно, что не может быть и речи о каком-нибудь «праве» его совершать злые дела. Че­ловек, реализующий свое внутреннее зло во внешнем по­ступке, не только сам «грешит» или «падает», но он делает всеобщую духовную связанность людей прямым орудием. зла и его насаждения. Позволяя своему личному злу про­рваться и стать внешним поступком, он предается ему во власть, дает ему цельное бытие и сам становится обществен­ным вулканом зла. Он как бы срывает общественную связан­ность с ее высшего уровня, попирает основную обязанность самообуздания и насильственно, навязчиво вторгается со своим ушедшим через край злом в другие души и во всю общественную атмосферу. Он заставляет других реально пережить всю мерзость созревшего зла, его отвратительную душевную природу, его уродливое содержание, его жизнеразлагающий ритм, его богопротивную цель: он заставляет сильных воспринять все это, а слабых — воспринять, зара­зиться и, может быть, внутренне или даже внешне подчинить­ся ему. Этим он вызывает к жизни в других душах целую систему бессознательного воспроизведения, полусознательно­го подражания и ответной детонации. Он нарушает духовное равновесие у одних, искушает других, заражает третьих, гип­нотически покоряет четвертых. В злом поступке всегда укры­вается элемент наступления, посягательства, попрания, вла­стности; и поэтому зло, прорвавшееся в поступке, агрессивно и властно вовлекает в него души всех людей, делая их воль­ными или невольными соучастниками злодея...

Ввиду всего этого бессмысленно и гибельно отстаивать свободу злодеяния. Злу и так дается слишком много просто­ра, когда ему предоставляется беспрепятственно жить внутри личной души, незаметно отравляя души ближних. Можно уверенно предвидеть, что было бы, если бы премудрые советы «непротивляющихся» были приняты и если бы было публично установлено, что никто не смеет пресекать деятельность зло­деев, «не могущих» или «не желающих» удерживать свои злые вожделения и предпочитающих свободно изживать во­вне все свои злые чувства, замыслы и намерения... Нет сомне­ния в том, что в результате этого на свете скоро остались бы одни злодеи и их запуганные рабы. Отстаивать «свободу злодеяния» могут только совсем наивные или неумные докт­ринеры, полагающие, что люди живут наподобие изолиро­ванных друг от друга атомов, что зло не заразительно и что злодей есть не более чем рассердившийся добряк... На­прасно также стали бы поддерживать эту точку зрения сто­ронники беспредельной личной свободы, полагающие, что по убеждению человек вправе делать все, ибо «убеждения свободны» и «убежденный поступок» есть высшая самоцен­ность в жизни. Такой формальный подход к добру и злу был бы совершенно несостоятелен, ибо добро и зло не суть фор­мальные начала. Мало сказать: «я убежден»; надо иметь за своим убеждением еще и предметные основания. «Убежден­ность» может проистекать не из предметной очевидности, а из бредовой одержимости или извращенной страсти. И не­ужели здравый человек может серьезно полагать, что доста­точно любому негодяю сослаться на свои негодяйские «убеж­дения», для того чтобы обеспечить себе объективную право­ту и общественную беспрепятственность? Но в таком случае надо было бы признать, что не-негодяй, тоже убежденный в правоте своего пресекающего вмешательства, будет столь же прав и беспрепятственно свободен, если он, пресекая. обрушит свой меч на голову «убежденного» негодяя...

В противовес всем подобным злодеелюбивым учениям необходимо открыто установить, что никто из людей не имеет ни свободы внутреннего злопыхательства, ни свободы внеш­него злодеяния. Здоровая, религиозно осмысленная общест­венная атмосфера всегда выдвинет против злопыхательства меры психического понуждения, побуждающие злопыхателя к внутреннему самопонуждению и ставящие его на путь исце­ления: а против злодеяния — сначала меры физического понуждения и пресечения, властно останавливающие внеш­ний размах злодея, и затем меры внутреннего, духовного воздействия. Нельзя давать злу властно насаждать себя и распространять себя внешними поступками, вторгающимися в виде дерзкого призыва и соблазна в слабые и, может быть, уже полуотравленные души. Никто не имеет права ни зло­действовать, ни делать себе святыню из свободы злодея*. Мало того, всякий обязан сопротивляться и злопыхателю, и злодею; сопротивляться инициативно и действенно, сопро­тивляться и внутренним усилием, и внешним поступком, со­противляться не в злобу и в месть, а в любовь и служение. И обязанность эта у людей — взаимна.

Обязанностью взаимовоспитания* люди связаны на­столько же, насколько они связаны неизбежным взаимодей­ствием в добре и зле: ибо в творчестве добра и в борьбе со злом люди не изолированы. Правда, каждый из них имеет дело, прежде всего, со своей собственной душой, непосред­ственно доступной только ему, и с живущими в ней злыми влечениями и страстями: каждый имеет перед собою прежде всего свои собственные поступки, над которыми он непосред­ственно властен. Но в этом люди уже связаны подобием, которое открывает им возможность как бы перекликаться из колодца в колодец, понимать и проверять друг друга, давать друг другу советы и оказывать помощь: и в этом добровольном сознательном обмене духовными дарами, про­тив которого не мог бы ничего возразить самый отъявленный свободолюбец, процесс взаимовоспитания уже совершается и приносит свои плоды. Возражения обычно начинаются лишь с того момента, когда одна сторона, сознательно или бессоз­нательно уклоняясь с путей добра, выходит из этого подобия, утверждает свою, особую, злую цель и не желает более уча­ствовать в этой совместности и взаимности. Тогда обычно бывает так, что «отколовшийся во зле» начинает утверждать свою злую свободу и, умалчивая о том, что он добивается именно свободы во зле, он взывает к свободе, как таковой, до тех пор, пока простодушные и неумные люди, впадая в соблазн и соглашаясь с ним, не начинают отстаивать свободу у для злодея.

Однако люди не могут признать и никогда не признают, что злодей имеет привилегию злой свободы: ибо они связаны друг с другом не только подобием, но еще взаимностью и общ­ностью.

Люди взаимно посылают друг другу свои достижения в добре и свои падения во зло: взаимно воспринимают послан­ное и взаимно отвечают за свои, даже и бессознательные влияния. По существу, они призваны к тому, чтобы совсем не посылать друг другу зла и получать от других одно добро, но не к обратному. Быть на высоте этого призвания им почти не удается. И вот некоторые из них пытаются закрепить за собою преимущественное право — посылать другим чистое зло и не принимать посылаемого им в ответ в виде понуди­тельного воздействия добра. Взаимность и справедливость не терпят этой привилегии. Всякий, посылающий зло, всегда должен быть готов к тому и согласен на то, что другие сумеют пресечь его злодеяние и понудить его к качественному пере­смотру посылаемого им зла. Тот, кто, получая мою злую по­сылку, обращает мое внимание на ее злое качество, тот не наносит мне обиду, а оказывает мне услугу; а тот, кто пресе­кает мое озлобленное буйство, не давая ему распространить­ся и понуждая меня опомниться, тот выполняет свою обязан­ность и становится моим благодетелем*. В этом взаимная обязанность людей. И всякий из нас, оказывая другим эту услугу и это благодеяние, должен желать себе той же услуги и того же благодеяния от них. Пусть, действительно, каждый делает другим только то, чего желает себе: но при этом он должен желать и самому себе понуждения и пресечения от других в минуту своего собственного злодейства.

Однако в творчестве добра и в борьбе со злом люди связа­ны друг с другом не только взаимностью, но и общностью. Ибо у них имеется одна, единая, всем им общая цель. такое общее благо, которое или сразу у всех будет, или сразу у всех не будет: это есть мир на земле, расцветающий из человече­ского благоволения. Именно единство и общность этой цели заставляют людей объединять свои силы и вносить единую организацию в дело борьбы со злом. Каждый злодей мешает всем остальным быть незлодеями; каждый колеблет и отрав­ляет весь общий уровень духовного бытия. Поэтому каждый злодей, злодействуя, должен встретиться со всеми, объеди­нение сопротивляющимися ему; это сопротивление ведется немногими от имени всех и от лица единой, общей цели. Таков смысл всякой духовно осмысленной общественной организа­ции. Чувство взаимной связи и взаимной ответственности, созревая, указывает людям их общую духовную цель и за­ставляет их создать единую, общую власть для служения ей. Эта власть (церковная или государственная) утверждает в своем лице живой орган общей священной цели, орган доб­ра, орган святыни, и потому совершает все свое служение от ее лица и от ее имени. Понуждающий и пресекающий представитель такого общественного союза делает свое дело не от себя, не по личной прихоти, не по произволу; нет, он выступает как слуга общей святыни, призванный и обязан­ный к понуждению и пресечению от ее лица. Он является жи­вым органом той силы, которая составлена из всех индиви­дуальных, духовных сил, связанных солидарным отношением к общей святыне: эта сила есть сила самой святыни, а он есть ее живое явление и ее живой меч**.

Именно благодаря тому, что духовно осмысленная обще­ственная власть почерпает свои права из отношения к общей цели, а свою силу — из общей солидарности, воля каждого отдельного члена вливается в эту власть, признает ее добро­вольно и, подчиняясь ей, сохраняет свою духовную свободу. Мало того, правосознание связывает каждого с общею и единою властью в ее служении, так что каждый участвует своею волею и своею силою в ее актах, даже и в тех, в которых сам непосредственно не выступает. И в результате этого слагается организация, в которой общий элемент единого блага и еди­ной цели получает единого и общего волевого двигателя, до известной степени снимающего с единичных людей задание и бремя непосредственного понуждения и пресечения зло­деев.

Благодаря такой организации каждый член союза может и должен чувствовать, что его воля и его сила участвуют в борьбе центральной власти с началом зла и его носителями. Это выражается в признании и поддержании актов этой борь­бы не только за страх, но и за совесть, в сочувствии им и активном, инициативном содействии. Властвующий центр, ве­дя эту борьбу, нуждается в этом сочувствии и содействии и имеет право на него: мало того, побеждать в этой борьбе и строить совместную жизнь ради общей цели он может толь­ко тогда и лишь постольку, поскольку общественное мнение (и в его распыленном, и в его сосредоточенном состоянии) поддерживает его своим сочувствием и содействием. Власть и народ должны быть согласны в понимании зла и добра и солидарны в волевом отвержении зла; вне этого обе стороны идут навстречу гибели. Эта гибель и наступает, если одна из сторон изменяет общей цели или ее верному пониманию: если власть начинает потакать злодеям или если народ начинает их укрывать. Тогда общественно-организованное сопротив­ление злу прекращается, уступая свое место более или менее злонамеренному непротивлению; и в результате победа зла оказывается обеспеченной.

Приятие власти и ее борьбы со злом выражается не только в том, что индивидуум за совесть помогает ей бороться со злодеяниями других людей, но и в том, что он сам доброволь­но приемлет понуждение и пресечение, когда оно обращается против него самого. Этот вывод естествен и необходим: ибо к нему ведет закон взаимности и общности. Тот, кто приемлет общую цель и общий орган, тот приемлет и его верное дейст­вие, независимо от того, направлено оно на других или лично на него. При наличности зрелого правосознания человек участвует своею волею в актах своей власти и тогда, когда он сам оказывается понуждаемым и пресекаемым, наказуе­мым или даже казнимым. Справедливое понуждение он вос­принимает тогда как самопонуждение, осуществляемое социально выделившеюся и уполномоченною духовною во­лею; справедливое наказание он воспринимает, как заслу­женное самонаказание. И даже несправедливый приговор к смерти он может пережить в порядке добровольного прия­тия, подобно Сократу и великому множеству христианских мучеников.

Таковы последовательные выводы из всеобщей взаимной связанности людей в добре и зле.