Главная | Обратная связь

Крыса — белая и пушистая.

Известная советская песенка знаменуется вопросом: «С чего начинается Родина?». После чего автором шлягера предлагается на выбор множество вариантов ответа — «...с картинки в твоем букваре, с хороших и верных товарищей...» и т. д. Так что в какой-то момент возникает ощущение, что ответа на этот простой, в сущности, вопрос вообще нет! И действительно, понять, с чего начинается Родина, достаточно трудно, точно так же нам не всегда очевидно, с чего начинается какой-то наш конкретный страх. Даже в процессе психотерапии нам не всегда удается со стопроцентной вероятностью выяснить, с какой именно ситуации все началось. Далеко непросто понять, какой изначально нейтральный раздражитель стал в данном конкретном случае тем условным стимулом, который привел к формированию у нас нежелательного условного рефлекса. Почему так?

Ответ на этот вопрос кроется в феномене, который получил название «генерализации». Не вдаваясь в ненужные подробности, вспомним научный эксперимент, который впервые продемонстрировал этот феномен в области человеческого поведения. Эксперименты, лишенные всякой гуманности, психологи проводили не только на животных (как И.П. Павлов, например, на собаках), но и на людях, даже на детях! Основатель одной из наиболее значительных американских психологических школ — бихевиоризма, Джон Уотсон, провел ставший классическим эксперимент с одиннадцатимесячным мальчиком по имени Альберт. Задача этого эксперимента была следующей: следовало доказать, что нейтральный стимул всегда (при тех или иных обстоятельствах, конечно) может стать для нас — или положительным, или отрицательным.На Альберте тренировали «отрицательную» версию...

Альберт очень любил играться с белой крысой, которая за все время его ни разу его не укусила и даже не поцарапала, а сам Альберт по причине своей дремучей детскости не знал, что это животное может быть переносчиком смертельных болезней, а при определенных обстоятельствах может даже съесть человека. Короче говоря, Альберт воспринимал эту крысу как милое, белое и пушистое существо. Но тут появился г-н Уотсон и, памятуя о том, что дети испытывают страх от сильных и резких звуков, начал учить Альберта «уму-разуму».

Однажды, когда Альберт протянул руку, чтобы дотронуться до своей красноглазой подружки, Уотсон ударил в гонг. От этого звука мальчик вздрогнул, испугался, отдернул руку и заплакал. Вскоре после этого Альберту дали кубики, он успокоился и стал играть. Но тут кровожадный Уотсон опять подсунул мальчику крысу. Тот помедлил какое-то время, а потом снова потянулся к животному. Бум! — раздался очередной звук гонга. Мальчик заревел как резаный. Крысу забрали, мальчик успокоился и снова стал играть в кубики.

Когда же через какое-то время Уотсон в третий раз принес мальчику крысу, стучать в гонг больше не потребовалось: едва увидев белое и пушистое животное, ребенок орал, полный ужаса, поскольку устойчивый динамический стереотип реакции тревоги образовался у него уже окончательно и бесповоротно. Так Уотсон лишил Альберта милого, белого и пушистого друга. Впрочем, беды несчастного дитяти на этом не закончились, поскольку, как выяснилось, реакция страха стала возникать у него в отношении всех более-менее схожих предметов, а именно: собаки, кошки, кролика, морской свинки, мехового пальто и даже маски Санта Клауса. Вот, собственно, этот феномен и носит название «генерализации отрицательной эмоции».

Теперь разберем ситуацию на примере вегетососудистой дистонии, которая есть выученный страх человека перед собственным физическим дискомфортом.[О том, почему вегетососудистая дистония — прежде всего страх, и как этот страх приводит к возникновению тех симптомов, которые отмечаются у людей, заполучивших этот «роковой» диагноз, я рассказал в книжке «Средство от вегетососудистой дистонии», вышедшей в серии «Экспресс-консультация».] Сердцебиение, как известно, стимул нейтральный. Если у собаки усиливается сердцебиение, она в панику не впадает. Равно и человек, свободный от страха разрыва сердца, переносит это явление без каких бы то ни было негативных переживаний — стучит себе и стучит, слава богу! Но для человека, находящегося в ситуации хронического стресса, значение этого нейтрального стимула меняется. Он начинает тревожиться, и его страх, как пища в экспериментах на слюнной железе собаки И. П. Павлова, подкрепляет ощущение физического дискомфорта.

А дальше в дело входит механизм генерализации. Сначала человека пугает только сердцебиение, потом какие-то другие симптомы телесного недомогания, а в ряде случаев страх распространяется на те места и обстоятельства, в которых этот физический дискомфорт возник. Если дело происходило в общественном транспорте, то, соответственно, этот общественный транспорт становится дополнительным условным стимулом, провоцирующим вегетативный приступ. Причем, например, с метро страх может перекинуться и дальше — сначала на автобусы, потом на трамвай, а дальше и на маршрутное такси. Если дело происходило в закрытом помещении, то естественно, что впоследствии любые закрытые помещения — от лифта до просто комнаты с закрытой дверью — начинают оказывать абсолютно аналогичный эффект. А что поделаешь — генерализация!

Здесь важно то, как человек оценит эти «обстоятельства». Он может зафиксироваться просто на понятии «транспорт», и тогда любое транспортное средство может стать для него «гиблым местом», побуждающим нежелательный условный рефлекс. Если же находясь, например, в том же транспорте, он подумает не про транспорт, а про то, что находится в «закрытом пространстве», то, соответственно, везде ему будут мерещиться «закрытые пространства», и всякий раз при подобных обстоятельствах эффект будет соответствующим.

Если же он, будучи все в том же транспорте, начнет думать о «нехватке воздуха», то в последующем все места, где, как ему кажется, «воздуха недостаточно», будут рефлекторно вызывать у него аналогичный приступ. Если же, наконец, он, переживая свой первый приступ все в том же транспорте, думает не о «транспорте», не о «закрытом пространстве» и даже не о «нехватке воздуха», а об инфаркте или инсульте, то дальше все, что, по его мнению, так или иначе связано с инфарктом или инсультом, будет производить все то же действие — страх, вегетативный приступ, временное помешательство. Вот такая простая непростая история...

«Хорошо! Умный мальчик!»

Фразу из «Божественной комедии» «Благими намерениями вымощена дорога в Ад» знают даже те, кто никогда не держал в руках этой книги. По всей видимости, мы находим в этой сентенции Данте какой-то глубокий личный смысл. Действительно, наши родители, занимаясь нашим воспитанием, приложили немало сил к тому, чтобы мы научились бояться. Если ребенок будет бояться что-то сделать, например, дотронуться до раскаленной печи, то можно не беспокоиться о том, что он обожжется подобным образом. Остается только научить его бояться и тогда, что называется, можно спать спокойно.

Но как это сделать? Легче всего применить тактику запугивания, тем более что общие принципы этого дела разработаны и растиражированы: «Не ходите, дети, в Африку гулять! В Африке акулы, в Африке гориллы...». И, наконец, всем известна история одного обтекаемого субъекта, который весьма жестко расплатился за свое надменное и рискованное: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел!»

В общем, формула запугивания отработана: «Туда не ходи, сюда ходи! Снег башка попадет — больно будет!». И в четком соответствии с этой формулой: «Давай ешь, а то не вырастешь!», «Надень шапку, а то заболеешь!», «Не лазь в розетку — убьет!», «Не уходи далеко — потеряешься!», «Не заплывай далеко — утонешь!», «Не бегай — голову сломаешь!» и, наконец, «Будешь кривляться — таким и останешься!». На крайний случай, в роли «тяжелой артиллерии» можно привлечь дяденьку милиционера, тетеньку доктора и длинный перечень родственников, начиная от папы и заканчивая прадедушкой.[Обо всех тех способах, которыми взрослые воспитывают страх в детях, я рассказал в книге «Самые дорогие иллюзии», вышедшей в серии «Карманный психотерапевт».]

Однако было бы неправильно думать, что одним этим запугиванием наша «школа страха» и ограничилась. Дети, как известно, учатся у взрослых, и по большей части обучаются своеобразным подглядыванием и повторением. Каждому из нас, наверное, приходилось видеть, как дети изображают поведение взрослых, копируют какие-то жесты и фразы своих родителей, учителей и прочих авторитетов. Иногда они открыто пародируют взрослых, но чаще это не сознательная пародия, а каждодневная и неосознанная практика повторения.

Но вернемся к страхам. У каждого из родителей довольно своих собственных страхов. По большей части сами мы свои страхи не замечаем, поскольку они кажутся нам логичными и обоснованными. Ребенок же и вовсе не подвергает критике поведение взрослых, и если его родитель испытывает страх перед, например, водой, то ребенок перенимает этот страх неосознанно, особенно если родитель не говорит о своих страхах, а действительно их испытывает. И если вы лично боитесь врачей и больниц, то будьте уверены, ваш ребенок последует этому примеру, хотя, возможно, в его случае это и не станет патологическим страхом, но дискомфорт в соответствующих условиях он станет испытывать порядочный, это точно.

Один из отцов-основателей научной «теории социального научения» Альберт Бандура вместе со своим коллегой Теодором Розенталем провели весьма примечательный эксперимент, где и показали работу этого психического механизма — научения страху посредством простого наблюдения за страхом.

Суть этого эксперимента сводилась к следующему. От испытуемого требовалось лишь наблюдать за эмоциональными реакциями одного «подопытного субъекта». Сам этот «подопытный субъект» был помощником экспериментатора — актером, который просто разыгрывал соответствующую роль. А эта роль была такой: когда в лаборатории раздавался звук сирены, этот актер изображал страдание, причиняемое ему якобы электрическим током. Разумеется, по проводам, которые были подведены к телу этого человека, никакого тока не подавалось, но испытуемый об этом не знал.

 

У детей всегда плохо получалось слушаться старших, зато им всегда отлично удавалось им подражать. — Джеймс Болдуин

 

Уже по прошествии нескольких подобных сеансов наблюдения за этим разыгранным страданием в ответ на звук сирены у этого несчастного обманутого испытуемого начинался отчетливый приступ страха. Так Бандура доказал свой тезис: чтобы научиться бояться, вовсе не обязательно набивать собственные шишки, достаточно посмотреть на то, как их набивают другие.И действительно, не многим из нас довелось пережить авиакатастрофу, смерть от сердечного приступа и утопление. Однако это не мешает нам уметь бояться и того, и другого, и третьего.

 

Нет чувства более разрушительного, чем страх, потому что первым делом он поражает разум, а потом выводит из строя и сердце, и рассудок. — Антуан Ривароль

 

И тут еще одна весьма специфическая человеческая черта: наше любопытство необыкновенно возбуждается всякий раз, как мы видим то, что нас пугает. Причины этого феномена я уже изложил в книге «С неврозом по жизни»: инстинкт самосохранения человека вынуждает нас неотступно следить за всем, что может, хотя бы и теоретически, стать для нас опасностью, угрозой. А потому мы, признаемся себе, часто не можем отказаться от удовольствия и чуть не с упоением смотрим телевизионные криминальные сводки, передачи, посвященные тем или иным опасностям (начиная от информационных и медицинских, заканчивая политическими и экономическими), и остросюжетные фильмы, и «ужастики».

И тут нам нужно сделать один очень важный вывод. Мы, конечно, уже не дети, но навык обучаться страху простым наблюдением мы сохранили. А потому фильм, посвященный гибели самолета, где нам показывают взорвавшийся лайнер и ужас его погибающих пассажиров, может быть тем фактором, который научит нас паническому страху перед полетами на самолетах. И это не домыслы, поскольку в специальных исследованиях было показано, что после появления на экранах фильма знаменитого фобика — Альфреда Хичкока — «Птицы», где эти ужасные твари бог знает как измывались над людьми, среди американцев достоверно выросло число людей, страдающих орнитофобией (боязнью птиц).

Впрочем, многие из нас достаточно впечатлительны, чтобы вообразить себе такой фильм, просто слушая диктора информационной программы, который, чуть не с улыбкой на лице, сообщает нам: «Сегодня в Греции потерпел крушение туристический автобус. Погибло 28 человек». После воображаемого «фильма», «снятого» нашим впечатлительным сознанием, желание ехать в Грецию может нас, мягко говоря, покинуть, а уж туристический автобус — и не думайте нам предлагать! Правда, после аналогичного репортажа об авиакатастрофе мы уже и не летаем... Быть может, поездом?. Нет, поезд, наверное, тоже отменяется. Эти стрелочники... сами знаете.

Вода течет и под лежачий камень!

Когда яговорю, что страх — это только привычка, т. е. банальный условный рефлекс, то часто слышу возражения такого рода: «Я всегда боялась крови, с самого детства, и всегда падала при виде крови в обморок, причем тут условный рефлекс?!» Разумеется, если смотреть на наши страхи столь поверхностно, то заметить в них даже условный рефлекс (не говоря уже о привычке, которая есть сложный условный рефлекс!) весьма затруднительно. Но начнем с простого...

Итак, опыты И. П. Павлова над собаками, точнее — один опыт, который хорошо известен нам еще из школьной программы. Раздается некий нейтральный для животного сигнал, например звонок, после чего собака получает из рук экспериментатора кусочек вожделенного мяса. Это сочетание нейтрального сигнала (звонка) и безусловного раздражителя (мяса) повторялось И. П. Павловым неоднократно, а потому возникала в мозгу собаки «условная связь»: если звенит звонок, то сейчас будет мясо, следовательно, можно выделять слюну. Таким образом, этот нейтральный изначально сигнал стал в результате проведенной процедуры — условным стимулом.

 

Хорошо знают себя только поверхностные люди. — Оскар Уайльд

 

Возможен ли такой простой вариант формирования фобии? Да, возможен, что впервые было доказано еще в 1920 году. Некто доктор Багди описал такой случай. Молодая женщина обратилась к нему с жалобами на страх текущей воды. Разумеется, столь странная аффективная причуда удивила доктора, и он произвел «реконструкцию» прошлого своей пациентки. В результате этого исследования выяснилось, что страх текущей воды возник у нее в семилетнем возрасте и вот при каких обстоятельствах.

Девочка была на загородном пикнике. Играясь, она удалилась от своей матери и стала вскарабкиваться по каким-то валунам. Ничего не предвещало беды, когда ее нога вдруг застряла между камнями. Девочка испугалась и попыталась высвободиться из этого естественного капкана, но каждое ее действие приводило только к тому, что нога застревала все сильнее и сильнее. И чем яростнее девочка пыталась вынуть свою ногу, тем больший страх ее охватывал. Она принялась кричать, звать на помощь, но родители ее не слышали, а вот девочка слышала, только не родителей, а шум воды раскинувшегося неподалеку водопада...

Наконец, мама нашла потерявшегося ребенка, но психическая травма уже была нанесена девочке и закрепилась самым основательным образом. С того дня эта девочка и стала бояться шума воды. В течение многих лет членам ее семьи приходилось просто-таки заставлять ее принимать душ; купаться в естественных водоемах она отказывалась категорически; а когда путешествовала поездом, ее друзьям приходилось закрывать окна, чтобы она не видела ни морей, ни рек, ни озер.

Короче говоря, у нее сформировалась условно-рефлекторная связь. В ее мозгу возникла ассоциация между пережитым некогда чувством ужаса и шумом бегущей воды, которая превратилась для нее из нейтрального стимула в стимул условный, вызывающий почти панический страх. Безусловным стимулом (своеобразным «мясом») в этом случае была сама ловушка, в которой оказалась девочка. Но (как и собаке) в дальнейшем ей не требовалось больше ее «мясо», страх возникал у нее и без той «каменной ловушки», а условно-рефлекторно, за счет действия одного только шума бегущей воды.

Впрочем, тут возникает вполне естественный вопрос: у собаки, если прекратить подкрепление условного стимула, рано или поздно условный стимул потеряет свою силу (произойдет, как сказал бы И. П. Павлов, «угасание условного рефлекса»), почему этого не происходит у человека? Отвечаю.

 

Я не утверждаю, что у меня есть ответ на любой вопрос, но обещаю, что у меня есть вопрос на любой ответ. — Дейвид Лэндер

 

Во-первых, это происходит, причем в огромных, я бы сказал, количествах. Если бы у нас зафиксировались все опасения, которые мы когда-либо испытывали, то, вероятно, у моего уважаемого читателя не хватило бы мужества прочитать и половины страницы не только моей книги, но и простого школьного букваря! А я, слава богу, пишу, а вы, слава богу, читаете.

Во-вторых, в отличие от собаки у нас необычайно развит психический аппарат. Многие считают это большим достоинством, я же как врач-психотерапевт вынужден констатировать, что это наш крест, а вовсе не большая удача. Умея думать, мы умудряемся и лучше помнить, и лучше обосновывать свои страхи (доказывая их логичность и оправданность), причем единственный человек, которого мы умудряемся в этом случае убедить «на все сто» — это мы сами. Но и, кроме прочего, тут есть еще один очень важный нюанс, к обсуждению которого мы сейчас и переходим.

На заметку

По сути, страх и бегство ничем не отличаются друг от друга. Знаменитый философ и психолог Уильям Джеймс писал даже: «Ошибочно думать, что я бегу, потому что боюсь, правильнее было бы говорить — я боюсь, потому что я бегу». И это отнюдь не преувеличение, наши страхи действительно сделаны нашими же попытками обратиться в бегство, желанием найти выход из игры, спастись. Без этого ингредиента невротический страх «не сваришь», с этим ингредиентом от него не избавишься.

Собака побежала...

Выше, описывая случай с молодой женщиной из практики доктора Багди, я специально акцентировал один, на первый взгляд, малосущественный нюанс. Девочка, оказавшаяся в «каменной ловушке», пыталась высвободиться, т. е. по сути предпринимала попытку бегства. В целом это весьма логично и, на первый взгляд, оправданно. Но это только на первый взгляд, а на самом деле именно этой попыткой бегства она и сделала свой будущий невроз. Если бы девочка не предпринимала этих попыток, а сказала бы себе: «Во как! Нога застряла... Интересное дело... Все — добегалась. Теперь придется сидеть тут и ждать, пока придет мама и освободит мою ногу», то жизнь ее сложилась бы иначе, а доктор Багди не смог бы рассказать нам об этом ставшем хрестоматийным случае.

Но, как известно, умная мысля приходит опосля. И более того, не всегда в ту голову, в которую нужно. Говорю так потому, что разгадка тайны механизма образования невротического страха не была найдена ни этой девочкой, ни доктором Багди, а нашел ее замечательный, выдающийся и во всех смыслах потрясающий Конрад Лоренц.[Мне уже довелось рассказывать об этом потрясающем человеке и ученом — Конраде Лоренце — в своей книге «Как избавиться от тревоги, депрессии и раздражительности», вышедшей в серии «Карманный психотерапевт». Здесь могу не без удовольствия порекомендовать своему читателю еще и его книги, в частности: «Агрессия, или так называемое зло» и «По ту сторону зеркала».] Хочется назвать его человеком и пароходом, но ограничу себя только тем, что назову его лауреатом Нобелевской премии, тем более что это чистая правда. Итак, что поведал нам Конрад Лоренц?

Сначала немножко теории. Было бы наивно думать, что человек является на свет божий простой как три копейки и ничем не обремененный, словно чистый лист бумаги. Разумеется, наш мозг с рождения хранит в себе массу безусловных реакций, но как проявятся эти реакции, на чем, при каких обстоятельствах — на самом деле, большой вопрос. Это только кажется, что для каждой безусловной реакции есть свой, строго определенный безусловный стимул. Нет, в принципе одна и та же запрограммированная в наших генах безусловная реакция может «выстрелить» на самые различные стимулы. Причем тот стимул, который впервые эту реакцию вызовет (или не впервые, но очень сильно), и станет определяющим. Именно этот стимул Конрад Лоренц и предложил называть «ключевым стимулом».

 

Страх от смерти не спасает. — Туркменское изречение

 

Теперь немного фактуры, чтобы было понятней. Есть у нас безусловная реакция страха; в принципе, спровоцировать ее может все что угодно, например, громкий и резкий звук, как в случае с маленьким Альбертом. Возможно, впрочем, что это будет боль, незнакомый человек или ощущение покинутости. Если же допустим обратный вариант — человек так никогда и не столкнется со стимулом, способным вызвать в нем безусловную реакцию страха, — то он и не будет бояться ничего на свете (но, разумеется, последнее — чисто теоретическое рассуждение).

Вероятно, вы знаете по собственным детям: если годовалый ребенок испытал боль, защемив себе палец в какой-нибудь игрушке, то потом он, по крайней мере, какое-то время, будет с чрезвычайной настороженностью относиться к любым другим игрушкам. Боль в этом случае — стимул безусловный, а игрушка условный и, более того, «ключевой». Заметьте — не дверь, которая тоже может защемить палец, не ножки кресла, например, которые способны выступить в роли аналогичной «западни», а именно — игрушки. Если ребенка напугал незнакомый ему человек, то ждите крика и плача при появлении в вашем доме любого нового человека — безусловная реакция страха будет возникать у вашего чада автоматически.

Теперь, когда мы несколько разобрались с тем, что именно представляет из себя «ключевой стимул», добавим еще самую малость теории, и все встанет на свои места. Дело в том, что одного «ключевого стимула» тоже недостаточно. Допустим, нечто, что потенциально может стать «ключевым стимулом» для данной безусловной реакции, заявило о себе в тот момент, когда ребенок спит. Например, паук прополз по лицу спящего ребенка, но сам ребенок в этот момент не проснулся. Возникнет ли у этого ребенка реакция страха? Нет, разумеется! То есть важно еще, чтобы ребенок повел себя специфическим образом в ситуации собственного взаимодействия с этим «ключевым стимулом». А что это будет за специфическое поведение, если речь идет об эмоции страха?

На этот вопрос ответить нетрудно: бегство или попытка бегства. Итак, для того чтобы у нас сформировалась «добротная» привычка пугаться чего-либо, нам необходимо две вещи. Во-первых, чтобы на нас подействовал «ключевой стимул», способный спровоцировать эмоцию страха (например, громкий звук, боль, незнакомый человек и т. п.). Во-вторых, чтобы мы осуществили бегство с места, где этот «ключевой стимул» нас застал. Если он подействует, а мы, что называется, ног не сделаем, то пропал этот «ключевой стимул», впоследствии при его появлении никакого страха мы испытывать не будем.

Что ж, настало время рассказать о собаке, которая побежала, причем на глазах у профессора венского университета — г-на Лоренца. А дело было так... Лоренц сидел в кафе, располагавшемся на втором этаже одной из венских же гостиниц, и ел, по всей видимости, знаменитый венский торт. Тут он заметил, что какая-то собака, прогуливаясь по бульвару, направилась прямиком к дверям этой гостиницы. Через несколько мгновений снизу раздался ужасный лай и возник какой-то переполох. Лоренц бросил свой торт и помчался вниз, где перед ним предстала следующая картина.

Двери этой гостиницы были не простые и не золотые, а вращающиеся, т. е. представляли собой цилиндр, заходя в который человек оказывался в своеобразной «западне». Но поскольку двери двигались, уже через секунду эта «западня» человека выпускала. Однако только в том случае, если в «западню» попадал именно человек, который был способен эти двери толкать. У собаки же представление о дверях крайне смутное, не говоря уже о возможностях толкать такую дверь в нужном направлении.

И вот что произошло: пес вбежал в дверь, когда она еще находилась в движении после того, как ее покинул очередной посетитель гостиницы. Но сила инерции сдалась силам трения, и дверь остановилась в среднем положении, когда существо, в ней оказавшееся, пребывает в замкнутом пространстве, т. е. в «западне». Собака, запримеченная Лоренцем на улице, разумеется, не ожидала подобного поворота дел, точнее говоря, подобного поворота двери. И, конечно, испугалась, но не только! Главное — это то, что она сразу же предприняла попытку выбраться из этой «западни».

 

Страх — болезнь, расслабляющая душу, как расслабляет тело физический недуг. — Даниэль Дефо

 

Испуганная, она стала биться в своих «застенках», ломиться, так сказать, в закрытую дверь и лаять словно резаная. Вся эта беспорядочная деятельность собаки какое-то время только мешала усилиям нерасторопных служащих этой гостиницы, которые пытались добиться высвобождения «ничейного» четвероногого друга. Впрочем, к моменту, когда Лоренц оказался на месте, собака уже благополучно была выдворена восвояси из дверей гостиницы на венский бульвар.

Однако Лоренц был завсегдатаем упомянутого кафе и потом еще не раз видел эту собаку. И вот что он пишет: «С тех пор она избегала не только всех вообще вращающихся дверей, но также, очень специальным образом, даже отдаленной окрестности того места, где она пережила травму. Если ей приходилось пробегать по соответствующей улице, то еще до приближения к этому месту она кидалась на противоположный тротуар и мчалась мимо гостиницы галопом, поджав хвост и опустив уши.

Вот, собственно, и вся история. А мораль ее такова: испугавшись, не бегите, а то впоследствии будете бегать до бесконечности.

Подготовленная почва!

У кого-то, возможно, возникает вопрос: «А почему у меня именно такой страх, а не другой? Почему я боюсь сердечного приступа, он — нападения, а она — поездки на авто?». Что ж, это действительно интересная тема, как, впрочем, и любая другая, непосредственно связанная с работой мозга. Итак, почему у нас тот страх, который мы испытываем, а не какой-то другой? Просмотрите свою жизненную историю, и вы узнаете, откуда «ноги растут» у вашего страха — мостов, инфарктов или собак. Механизм тут, в принципе, очень простой. Сначала мы получаем какую-то психологическую травму — переживаем ту или иную неприятность. Поскольку же подавляющее большинство неприятностей «падают» на нашу голову неожиданно, то испугаться этого мы просто не успеваем, а просто занимаемся «разбором» внезапно возникшего «завала». Но в мозгу возникает, как сказал бы И. П. Павлов, «больной пункт» — мозг запомнил случившуюся неприятность.

Потом, спустя какое-то, зачастую очень значительное время, нам на глаза попадается некая информация, которая по системе ассоциативных связей, незаметно для нашего сознания, связывается с тем, прежним «больным пунктом», и... Мозг переживает своего рода взрыв, он идентифицирует эту новую информацию или ситуацию как «опасную», «чреватую», мобилизуется и формирует фобическую конструкцию. Далее остается только натренировать свою привычку тревожиться, а для этого, как известно, достаточно просто несколько раз «сбежать».

 

Первая обязанность человека — преодолеть страх. Пока у человека трясутся поджилки, его действия останутся рабскими. — Томас Карлейль

 

Для иллюстрации этого психического механизма приведу свою собственную историю. Дело было во время моего обучения врачебному делу. Образовывался я в Военно-медицинской академии, где любят всякие военные сборы и прочие учения. На конце второго курса всех нас забросили на полигон, предназначенный для учений по развертыванию прифронтовой медицинской службы. Разумеется, дело не обошлось без установки госпитальных палаток. Участвуя в этом мероприятии, я слегка поранил глаз — мы сколачивали металлические распорки для этих палаток, и вот...

Тогда я не придал этому никакого значения, промыл глаз, и все. Спустя какое-то время, выходя из лекционного зала, я услышал от своего сокурсника встревоженное: «А что у тебя с глазом?». Оказалось, что один мой глаз стал бордовым — натурально! Пошел в медсанчасть, и там выяснилось, что в глазу у меня металлическая стружка, которая еще и заржавела там, стала, так сказать, разлагаться. Установка полевого госпиталя даром не прошла!

Потом я «оттрубил» семь операций по изъятию этой стружки и ржавчины из глаза, прошел курс реабилитации и совершенно забыл о происшедшем. Даже несмотря на то, что мои лечащие врачи пугали: «Может сказаться на зрении!». Ну не сказалось же! Обошлось, и слава богу! Вижу, слышу и хожу сам — супер! Но... Я-то забыл, а мозг мой запомнил, и вот как я узнал о его «памятливости».

Прошло два года, наступил мой черед обучаться офтальмологии. Наука эта интересная, даже увлекательная, учение проходило на легендарной кафедре и не без удовольствия, в общем, все замечательно. Но вот однажды на занятии, посвященном травмам глаза, наш преподаватель рассказал такую историю. Что был у него такой больной, который поранил глаз, когда проходил мимо дворника, скалывавшего лед — льдинка (прямо как в сказке про Снежную Королеву) отскочила от колуна и попала ему в глаз. Все бы ничего, да с льдинкой попала и грязь, а с грязью инфекция. Глаз этого человека воспалился, его лечили, но все без эффекта, затем, когда глаз уже совсем погибал, было принято решение его удалить, да поздно, воспаление уже перекинулось и на второй глаз... Короче говоря, этот больной ослеп — трагично и нелепо.

Вот такая история — обычная в педагогическом процессе будущих докторов, таких и подобных им историй нам за время нашего обучения рассказали сотни, если не тысячи. И эффект на всех нас она произвела не больший, чем все прежние, а уж по сравнению с дежурствами в «травме» и работой в морге — это и вовсе ерунда! Однако же всегда есть исключение из правил, и в этот раз мой случай был таким исключением — мозг вашего покорного слуги, имевший в себе по поводу травмы глаза «больной пункт», взял эту историю в оборот.

Дело было зимой, льда было предостаточно, и дворников, как оказалось, тоже. Я, признаться, и не думал, что столько у нас на улице работает дворников! А теперь, вы не поверите, стал их всех замечать. Иду себе по улице, вижу дворника и как только равняюсь с ним — давай голову отводить! И зачем отвожу, сам не знаю. Автоматически как-то отводится, сама! Дальше — больше, вижу дворников и думаю: «Может, на другую сторону улицы перейти?». Представляете?! Много вы видели людей, которые на другую сторону улицы переходят, только бы с дворником, скалывающим лед, не столкнуться! Вот и я не видел, так что пришлось задуматься...

Задумался и понял: «Дружок, а ты ведь боишься! Боишься, что некая льдинка тебя поджидает и об одном только мечтает — как бы тебе в глаз попасть!». «Так это же невроз чистой воды!» — воскликнул будущий доктор Курпатов, а пока только слушатель академии, и принялся лечить сам себя пресекновением бегства. Признаюсь, что большего стресса я, наверное, не переживал в жизни! Я стал требовать от себя не только не отворачивать голову от работающих дворников, скалывающих лед, а напротив, вставать рядом с ними и, максимально широко раскрыв глаза, следить за тем, как они это делают.

 

Единственное, чего нам следовало бы бояться, так это собственного страха. — Франклин Рузвельт

 

Все во мне протестовало! Я чувствовал, что мой мозг буквально сходит с ума, ноги не слушались и пытались нести меня прочь от «поганого места», голова не слушалась и пыталась как угодно вывернуться, но только бы не смотреть на весь этот «ужас», глаза сами щурились, словно от яркого света или песочной бури! А сознание — то и вовсе рассказывало мне такие вещи, что лучше и не вспоминать! Короче говоря, все во мне восстало и требовало: «Беги! Беги! Беги!».

Но я знал, что стоит мне поддаться своему страху и убежать, хотя бы голову отвести, и страх мой сразу усилится. А через какое-то время я буду бояться выходить на улицу: зимой — «потому что лед скалывают», летом — «потому что ветер песок поднимает». Стать же калекой по психпрофилю, причем на ровном месте, в мои планы не входило. И свою норму я отстоял, рядом с дворниками, перебоялся и успокоился, а «больной пункт» в моем мозгу «схлопнулся». Травмы, разумеется, даже с учетом своих широко распахнутых глаз я в процессе этой «экзекуции» не получил, потому что знал главное — знал, чего бояться: не осколков льда, а своего страха, своего желания «сделать ноги» и испортить тем самым свою жизнь на долгие лета.

Так я на своем опыте узнал, как возникают невротические страхи, и понял, что бегство — это лучший способ предать самого себя, способ сделать из себя человека с ограниченными возможностями. И если не хочешь инвалидизироваться — слушай свой разум, бойся только своего страха, и все у тебя получится.

Приятное бегство.

В чем же сермяжная правда бегства, которое все мы, как правило и с таким удовольствием, осуществляем, испытывая острое чувство страха? В нашей психике, на самом-то деле, все достаточно просто устроено. В частности, есть достаточно жесткие и внятные критерии, определяющие оправданность того или иного действия: если оно приносит нам удовольствие, то, соответственно, это действие и рассматривается нашим психическим аппаратом как предпочтительное.

Разумеется, есть то, что приносит нам удовольствие само по себе, например, какое-то лакомство, особенно на голодный желудок. Но часто мы получаем ни с чем не сравнимое удовольствие не столько от того, что происходит, сколько от того, что мы можем этого избежать. Всем нам хорошо знакомо приятное ощущение, которое характеризуется эмоциональным «Пронесло!». Радость катания на «американских горках» — это как раз такое ощущение. Там десятки раз кажется, что вот-вот — и все, прощай, родные! И через какую-то секунду ты чувствуешь это блаженное: «Пронесло!».

Вспомните, какой стресс мы испытывали, ожидая нежелательного вызова к доске, когда наш школьный учитель водил своей ручкой вверх и вниз по классному списку. И вот раздается спасительное: «Отвечать будет Иванов...», а мы — Сидоров! Ну чем не счастье — избежали, пронесло, слава богу! Да, есть в жизни счастье — избежать того, что кажется опасностью. Это ни с чем не сравнимое чувство удовольствия, которое мозг запоминает самым основательным образом.

Теперь представим себе, что мне надо сделать выбор — поступить так или иначе. Поступить «так» мне страшновато, а об «иначе» я помню, что когда-то оно привело меня к высшим степеням блаженства. И как, вы думаете, я поступлю? Разумеется, «иначе»! Причем я буду делать это с завидной регулярностью, всегда буду делать (по крайней мере, при первой возможности). Ребенок, единожды испытавший счастье, сбежав под действием своего страха из школы, впредь будет испытывать ни с чем не сравнимое искушение — выйти из дома и не дойти до классной комнаты.

Остается прояснить последний нюанс, а именно — ответить на вопрос, каким будет теперь мое отношение к тому столь пугающему меня «так», которое я столь последовательно и с таким удовольствием избегал, поступая «иначе»? Вы, наверное, догадываетесь, что двух вариантов тут быть не может: разумеется, я стану бояться его еще больше, еще сильнее. И заставить ребенка, прогуливающего школу, пойти туда через неделю прогулов — дело почти космической сложности! Правда, нам кажется, что он будет бояться просто потому, что «много пропустил», «будет неловко себя чувствовать», получит, в конце концов, «нагоняй от классной, завуча и директора».

 

Когда хочется пить, то кажется, что выпьешь целое море, — это вера; а когда станешь пить, то осилишь от силы стакана два, — это наука. — А. П. Чехов

 

Но в действительности это только абстрактные конструкции, позволяющие объяснить его страх. Мозг ребенка научился получать удовольствие от таких побегов. И потому возвращение в школу страшит его не столько наказанием за прогулы, сколько невозможностью получить удовольствие, которое прежде приносило ему его бегство. И даже если в последующем он не испытывал такого сильного удовольствия, как в первый и во второй раз, это уже не имеет ровным счетом никакого значения, ведь мозг помнит только самое сильное впечатление, а вовсе не те, которые случались с ним чаще.

На заметку

Таким образом, проблема феномена бегства многогранна. Во-первых, оно закрепляет у нас данную, конкретную привычку тревожиться. Во-вторых, оно усиливает чувство страха по отношению к этому событию. В-третьих, оно вызывает в нас внутренний, неосознанный страх, что мы не получим того удовольствия, которое дало нам когда-то это бегство. Иными словами, мы лишимся того «сладкого», которое столь сильно нас когда-то порадовало.

---

Звучит парадоксально, но факт остается фактом: мы имеем дело с самозаводящейся машиной, с раскачивающимся маятником — на одной стороне страх, на другой удовольствие от бегства, от возможности избежать встречи со своим страхом. В результате: чем больше удовольствие от бегства, тем сильнее страх, и чем сильнее страх, тем сильнее удовольствие от бегства. И не случайно предупреждают в сказках добрых молодцев: испугаешься — не беги, а побежишь — голову потеряешь.

И теперь ничто не мешает нам вывести формулу страха, формулу, по которой он работает, формулу, без которой нам не обойтись, если мы хотим от этого страха избавиться.

Классическим примером работы этой формулы можно считать обычные приметы. Вот вспомните сейчас такую ситуацию: вы собираетесь и выходите из дома, уже закрыли дверь и, дойдя до лифта, вспоминаете, что что-то забыли. Теперь перед вами дилемма: или вернуться, и это, как говорят, к несчастью, или не возвращаться. Стоя перед лифтом, вы мучительно думаете: что делать? Потом, преодолевая свой страх, решаете: «А! Была не была! Вернусь!».

Возвращаетесь, хотя ноги не несут, вам дискомфортно и настроения уже нет никакого. Кто-нибудь из домашних встречает вас ужасным: «Ты что-то забыл?». «Да, забыл, пришлось вернуться», — отвечаете вы. «Не забудь посмотреться в зеркало!» — слышится из комнаты. «Зачем?» — спрашиваете. Отвечают: «Примета такая!». Вы смотритесь в зеркало и удаляетесь восвояси.

 

Если крокодил сожрал твоего врага, это еще не значит, что он стал твоим другом. — Александр Фюрстенберг

Рис. Формула страха

Через пару дней повторяется то же самое, но теперь, стоя перед дверью лифта, вы уже более не раздумываете — вам страшно, но вы возвращаетесь в квартиру, потому что знаете, как избавить себя от «проклятья» плохой приметы — надо просто посмотреться в зеркало! Облегчение, которое вы испытываете, зная теперь эту хитрость, невообразимое! Словно бы волшебство настоящее! Все, теперь можно бояться без всякой опасности для личной жизни!

Теперь у вас в голове есть уже целая игра в страх — вы боитесь возвратиться в квартиру с полдороги (старательно проверяете перед уходом — ничего ли вы не забыли, проверяете и перепроверяете ключи, кошелек, свет), если же приходится возвращаться, вы обязательно смотритесь в зеркало и, успокоившись, уходите из своего дома вторично. Вроде бы обманули страх... А на самом деле? На самом деле обманули себя, что справились со страхом, а на самом деле — сделали из него хорошую, натренированную, вечную, можно сказать, привычку.