 |
|
Вдохновенные речи Айры
Нью‑Йорк
1974
После первого обеда с Говардом Кингсли Дена изо всех сил старалась развернуть шоу в противоположном направлении, но мало чего добилась.
Уже в четвертый раз просила она Айру поставить в программу интервью со слепой женщиной, которой присудили звание Учитель года, и в четвертый раз он ей отказывал. Уоллес, остатки шевелюры которого в этот момент стриг личный парикмахер Нейт Албетта, сказал:
– Никто не захочет смотреть эту слащавую до тошноты хренотень, правда, Нейт?
– Меня не спрашивайте, – ответил Нейт. – Откуда мне знать.
– Нет, захотят, Айра, – возразила Дена. – Вы не в курсе, но вокруг много хороших людей. Не все стараются перегрызть друг другу глотку. Пора вам выехать за пределы Нью‑Йорка, поездить по стране, познакомиться с людьми, которые вас смотрят.
– Ты намекаешь, что я не знаю своего зрителя? Я? Ты видела цифры этой недели?
– Нет. Но дело не в этом.
– Я тебе кое‑что скажу, с твоего разрешения, и я, между прочим, цитирую того великого журналиста, Уолтера Уинчелла.[21] «Слухи – как наркотик, если подсадил людей, им каждый день нужна новая доза, и если ты их не подведешь, они будут твоими до конца жизни».
Дена закатила глаза:
– Прекрасно, Айра, давайте выгравируем это на бронзовой доске и повесим на стену. – Дена посмотрела на Нейта, державшего в руке острую бритву: – Может, перережете ему горло, ради меня, а?
Нейт засмеялся, он привык к их спорам.
– Знаешь, детка, пора тебе избавиться от своих ошибочных представлений о человеческой натуре. Люди только и ждут, чтобы замарать грязью ближнего своего. Вот что заставляет мир крутиться и дает тебе зарплату, так что молись, чтобы ничего не изменилось. Ты где‑то понабралась дурацких фантазий о братской любви. Да нет ее, пф! Думаешь, люди – это такие белые птички, парящие в облаках? Ничего подобного. Они свиньи и любят валяться в грязи.
– Прелестно выразились, Айра. Я так рада, что вы мне все это рассказали. А то я уж было начала подозревать, что в мире есть один‑два достойных человека. Хорошо, что вы мне вовремя открыли глаза.
Нейт опять засмеялся, а Уоллес сказал, раскурив погасшую сигару:
– Давай, давай, можешь насмехаться, но если не будешь держать ухо востро, тебя затопчут. Нахваталась каких‑то идеалистических идей. Человек – благородное создание, мы, мол, можем изменить природу человека… Чушь все это. Не можешь ты ее изменить, сколько ни долбись головой о стену. У людей была пара миллионов лет, чтобы измениться, и они пока не изменились, правда?
– Не слишком.
– Ага, и не собираются меняться. По крайней мере, ты этого не увидишь. Так что забудь об этом.
– А вы никогда не чувствовали себя хоть немного виноватым?
Уоллес вскинул руки:
– Иисус, что за дела? – Он поглядел на Нейта: – Я, кажется, вдруг очутился в фильме Франка Капры.[22]Только пощадите, не давайте мне роль жалкого неудачника.
– Айра, я не навязываю вам роль неудачника. Я согласна, надо говорить о коррупции, но вы вряд ли знаете: народ жалуется, что передачи становятся слишком жестокими. Я постоянно это выслушиваю.
– Естественно. Богатеи и власть имущие больше не могут контролировать прессу, и это их бесит. Но злодеи не мы, а они. Не стреляйте в гонца.
– Я не стреляю, но скрытые камеры, которые вы ставите, – вещь очень сомнительная.
– Эй, а кто тут решает, что умалчивать, что говорить? Ты? Президент? Нет. Говард Кингсли? Нет. Этот стародавний треп о том, что новости нужно умалчивать по причинам национальной безопасности, уже никого не убедит. Мы спустили с них штаны и выставили напоказ их хозяйство, и, разумеется, им это не нравится. Поэтому‑то они и визжат как недорезанные свиньи, и кого бы мы ни застукали – кого угодно, будь это хоть сам Папа Римский, – на том, что он полез в казну или еще куда, где ему не место, мы об этом заявим. Правильно, Нейт?
– Правильно.
– Теперь‑то телевидение зауважают. Мы можем поднять их или опустить, и они это поняли. Держись рядом со мной. Делай, что я тебе говорю, и народ будет драться, чтобы попасть к тебе на передачу. Ты станешь известней, чем большинство этих засранцев, у которых ты берешь интервью. И поверь, они рухнут и сгорят, а ты останешься и еще долго будешь работать.
Уоллес поднял руку, останавливая Нейта, и наклонился к Дене:
– Помнишь парня, который недавно залез на крышу высотки на Шестьдесят седьмой улице? Он грозился спрыгнуть, собрал толпу, и через каких‑то полчаса они стали орать ему: «Прыгай, прыгай!»
– Да, помню. Гадость.
– Ага, гадость, но это и есть твоя аудитория, детка, вот они, твои «хорошие» люди. Так что когда ты берешь интервью, помни: они сидят и ждут, чтобы что‑нибудь произошло. Они хотят событий, и рейтинг – тому доказательство. Думаешь, Уинчелл был виноват? Да нет же, черт, но помнят его, а не этих снобов из загородных клубов.
– Айра, я только спрашиваю, почему нам всегда нужно бить так больно? Это же не война, а всего лишь телепередача. Неужели нельзя для разнообразия показать несколько историй об интересных людях?
– Хочешь проповедовать? Иди в церковь. Это тебе не «Уолтоны»,[23]это новости.
– Полагаю, это ответ «нет», никаких учительских историй.
– Только если учитель заодно еще и растлитель малолетних. – Уоллес подал знак Нейту продолжать. – Вот тогда это история.
Не было, конечно, смысла спорить с Айрой. Он прав. И рейтинги доказывали его правоту. Он первым ввел моду на интервью‑западни и стал совершенствовать возбуждающий болезненный укус. Поначалу над ним смеялись, затем стали ненавидеть, но теперь – нет. Мир так называемых теленовостей менялся, и менялся быстро. И сейчас все стремятся к такого рода изменениям.
Как любил говорить Айра, «эй, да это бы и так случилось, просто я первый до этого додумался».
Встреча
Нью‑Йорк
1974
Дена проснулась в ужасе перед предстоящим походом к врачу, но идти все равно придется. Он отказывался и дальше прописывать лекарства без осмотра. Повезло же ей попасть к настоящему деспоту. После осмотра она сидела у него в кабинете, умирая от желания курить, пока доктор Холлинг проглядывал свои прошлые записи и изучал результаты гастроскопии, которую он заставил ее снова сделать. Вид у него был недовольный.
– Дена, ваша язва не затягивается, хотя должна была. Честно говоря, стало даже хуже. – Он посмотрел на нее: – Вы не курите?
– Нет.
– Ни кофе, ни алкоголя?
– Нет.
– И диету соблюдаете?
– Да, полностью.
На прошлой неделе она действительно съела тарелку овсянки.
– Ну, тогда не понимаю. – Он вздохнул. – Единственная причина, которая приходит мне в голову, это обычный стресс. Так что мне остается только прописать вам постельный режим.
Дена встревожилась не на шутку.
– Постельный режим? Это как?
Он глянул на нее поверх очков:
– Дена, это именно так, как я сказал. Я собираюсь уложить вас в постель по крайней мере на три недели. У меня ощущение, что иначе вас не остановить. Вы на грани. Еще немного – и язва начнет кровоточить, и тогда только операция. Или хуже – вы умрете от потери крови.
– Но она еще не кровоточит?
– Нет, но к этому идет, если станет хоть немного хуже. И я не позволю вам себя убить.
– Но мне нужно работать. Правда. Я потеряю работу, если залягу. А я только пробилась.
– Дена, это ваше здоровье.
– Послушайте, я обещаю. Я пойду прямо домой, лягу в постель и буду пить молочные коктейли и есть пюре – правда. Обещаю. Я всю жизнь работала, чтобы попасть туда, где сейчас оказалась. Неужели ничего нельзя сделать? Может, еще каких‑нибудь таблеток пропишете?
Доктор Холлинг покачал головой:
– Нет. Вы уже все перепробовали, ничего не помогает.
– Честно говоря, я иногда позволяла себе отклоняться от диеты. И я покуриваю. Может, слишком много носилась, но я обещаю исправиться. В следующий раз вы увидите меня на сто процентов здоровее. Ну пожалуйста!
Он откинулся на спинку кресла:
– Это против моих правил, но я заключу с вами сделку. Я хочу, чтобы вы пришли через два месяца. И если лучше не станет, заточу вас в больницу, поняли?
– Да, да, поняла.
– А пока я хочу, чтобы вы побеседовали с моим другом. Может, он разберется, что является причиной этого стресса. Вы слишком молоды, чтобы доводить себя до такого состояния. Поговорите с ним, может, он поймет, что вас… снедает. Может, это не только из‑за работы.
Он написал имя и адрес. Дена успокоилась.
– Хорошо. Пойду к кому скажете.
Доктор протянул ей листок. Но, прежде чем отпустить бумажку, сказал:
– Пообещайте, что будете ходить к этому человеку не меньше двух раз в неделю, или немедленно кладу вас в больницу.
– Клянусь. Позвоню ему, как только доберусь до дому.
Если бы Дена могла, она бы выбежала из кабинета бегом.
Днем она позвонила этому О'Мэлли и три дня спустя вошла в здание, где он вел прием, и прочитала в расписании на стене: «Доктор Джералд О'Мэлли, психиатр. 17‑й этаж».
Дена пришла в ужас. Психиатр? Он что, обалдел, этот доктор Холлинг? Она хотела развернуться и уйти. Но одумалась. Холлинг узнает, если она не придет, так не лучше ли сходить, а про себя посмеяться над ними обоими.
Она поднялась на семнадцатый этаж, постучала и услышала: «Войдите». Навстречу Дене поднялся молодой врач, немногим старше ее самой, пожал ей руку:
– Здравствуйте, мисс Нордстром, я доктор О'Мэлли.
Аккуратный молодой человек смахивал на ученика частной школы и носил очки в роговой оправе. У него были голубые глаза и чистая, почти младенчески свежая кожа. Ощущение, что утром, перед уходом, его одевала и причесывала мамочка.
– Вы врач?
– Да. Присядете?
– Не знаю почему, – сказала она, садясь, – но я ожидала увидеть человека постарше и с бородой.
Он засмеялся.
– Жаль вас разочаровывать, но с бородой у меня как‑то не сложились отношения.
Он сел, приготовил ручку и тетрадь и стал ждать, когда она заговорит. Ей предстояло узнать, что он это делает весьма часто.
Наконец она произнесла:
– Гм, я здесь не для того, чтобы попасть на прием к психиатру. Точнее, я здесь не потому, что считаю, будто мне нужен психиатр, поверьте.
Он кивнул. Это он тоже будет проделывать весьма часто.
– У меня язва, и это идея доктора Холлинга. У меня просто небольшой стресс, связанный с работой.
Он удовлетворенно кивнул и сделал пометку. Она откинулась на спинку и стала ждать, что он скажет.
Он молчал.
– В общем, поэтому я и здесь – из‑за стресса по работе.
– А‑га, – кивнул он, – а чем вы занимаетесь?
– В смысле?
– Какая у вас работа?
Дена была поражена.
– Телевидение!
– Что вы там… делаете?
– Я на нем работаю.
Он кивнул и стал ждать, что она продолжит. Повисла еще более длинная и неуклюжая пауза.
– Вы могли меня видеть. Я беру интервью в вечерней программе новостей.
– Нет, простите. К сожалению, я не имею возможности часто смотреть телевизор.
Он совсем сбил ее с толку.
– Ну ладно. В общем, это важная работа, и…
Вдруг Дена почувствовала раздражение. С какой стати объяснять, кто она такая и что делает.
– Вы наверняка говорили с доктором Холлингом насчет моей язвы. Он считает, что я должна с кем‑то побеседовать о стрессе. – Дена взглянула в сторону кушетки. – Я не должна лечь или… еще чего?
Доктор О'Мэлли сказал:
– Только если сами захотите.
– Ага. Ну а… закурить можно?
– Я бы попросил этого не делать.
Дена разозлилась уже не на шутку.
– У вас что, аллергия какая‑нибудь?
– Нет. Просто с язвой курить не следует.
Дена злилась все больше. Закинув ногу на ногу, она принялась покачивать туфлей. Парень‑то настоящий кретин.
– Слушайте, я пришла только потому, что обещала доктору Холлингу.
Он кивнул.
– Ну так я не знаю, что мне нужно говорить. Не хотите задать мне какие‑нибудь наводящие вопросы?
– А о чем бы вы хотели рассказать? – по‑прежнему уклончиво спросил он.
– Я вам уже сказала. У меня на работе нервная обстановка, мне трудно заснуть, я думала, вы мне что‑нибудь пропишете, и все.
– Предполагается, что сначала мы немного побеседуем.
– О чем вы хотите побеседовать?
– Вас беспокоит что‑нибудь определенное, о чем бы вы сами хотели поговорить?
– Вообще‑то нет.
Он смотрел на нее и ждал. Она оглядела кабинет.
– Послушайте, я уверена, что вы хороший человек, и не хочу обижать вас, но я во все это не верю. Все это нытье и жалобы на то, что твои мама и папа сделали, когда тебе было три года. Может, некоторым это подходит, но я никаким боком не принадлежу к их числу.
Он опять кивнул. Она продолжала:
– Я не в депрессии, у меня отлично идет работа. У меня нет желания спрыгнуть с Бруклинского моста, и я не считаю себя Наполеоном. Родители меня не били…
Доктор О'Мэлли, что‑то пометив в тетрадке, сказал:
– Расскажите мне побольше о ваших родителях.
– Что?
– О ваших родителях.
– Нормальные были родители, они умерли, но они не привязывали меня к спинке кровати и ничего такого не делали. Я очень общительна. Обо мне всегда говорят, что я уверенная в себе и мудрая. Люди приходят ко мне со своими проблемами. Если откровенно, все говорят, что я самый нормальный человек в мире, а в моей работе, поверьте, это явление довольно редкое.
– Братья, сестры?
– Что братья‑сестры?
– Есть?
– Нет. Я одна.
– Ясно. – Он записал: «Единственный ребенок». – Сколько вам было, когда умерли родители?
– Отец был убит на войне до моего рождения.
Он ждал. Она оглядывала кабинет.
– Сколько лет нужно, чтобы стать психиатром?
Доктор О'Мэлли сказал:
– Много. А ваша мать?
– Что?
– Сколько вам было, когда умерла мать?
– Не помню. На психиатра нужно меньше учиться, чем на настоящего врача?
– Нет, не меньше. Что вызвало смерть?
Дена посмотрела на него:
– Чью?
– Вашей матери.
– А‑а, ее сбила машина. – Дена принялась рыться в сумке.
– Ясно. Какие вы чувства испытали?
– Такие, какие обычно испытывает человек, чью мать сбивает машина. Но потом все проходит. Нет ли у вас какой‑нибудь жвачки или еще чего?
– Нет, к сожалению.
Он ждал, что она продолжит, но она молчала. Через минуту она еще больше разозлилась:
– Слушайте, я пришла не для того, чтобы меня анализировали. Мне это не нужно. Жаль огорчать вас, доктор, но я абсолютно счастливый человек. У меня есть все, что я хочу. У меня есть любимый. Все идет как нельзя лучше, единственный минус – это язва.
Он кивнул и сделал пометку. Да что там у него за почеркушки, крестики‑нолики, что ли? Как только время сеанса закончилось, Дена тут же ушла. Интересно, о чем она будет говорить с этой хладнокровной рыбиной целых два месяца? Как с ним вообще можно о чем‑то разговаривать? Он же идиот, неандерталец.
Даже телевизор не смотрит, господи прости.