 |
|
Письмо мистеру и миссис Лодор Нордстром
1943
Дорогие мама и папа,
Очень сожалею, что все так вышло. Я так мечтал, чтобы вы оказались здесь, со мной, чтобы я мог вас познакомить со своей невестой. Жаль, что мы не смогли подождать, но нам осталось провести вместе всего пять дней, потом я отбываю. Наверняка Марион вам уже написала и рассказала о свадьбе. Все произошло очень быстро, в здании суда, но присутствовали Бемис и Фей, мой сержант и еще несколько друзей, так что люди были, но вовсе не такую свадьбу я хотел ей устроить, так что пообещал, что, когда вернусь, мы снова все повторим, уже дома, в церкви, и я планирую вернуться, поверь, мама, а теперь, когда меня ждет Марион, уверен, так оно и будет, но ежели что случится, хочу, чтобы вы знали: за прошедшие несколько недель она сделала вашего сына счастливейшим из смертных, так что, прошу вас, позаботьтесь о ней ради меня. Ее родители умерли, и вы ей очень нужны. Я знаю, что могу на вас рассчитывать, что вы примете ее с распростертыми объятиями, как вы всегда привечали всех моих друзей, и по прошествии времени настроите ее на то, чтобы попыталась найти хорошего человека, который полюбит ее. Рассчитываю на вас: проверьте его как следует, ради меня. Может, такие разговоры и покажутся вам преждевременными и лишними, но наши все об этом пишут своим, просто на всякий случай. Не знаю, когда теперь удастся вам написать, так что скажу по паре слов каждому из вас, ладно?
Мам, ты лучшая мать на свете, лучше не бывает, и благодарю тебя за то, что ты для меня делала, особенно за то, что любила меня, даже когда я по обыкновению устраивал в доме бедлам. Пап, ты мой лучший друг и всегда им будешь, и если я стану хоть вполовину таким хорошим человеком, как ты, будет уже неплохо. Ну все, с серьезным покончено. Прошу вас, поищите в городе для нас местечко, ладно? Не очень далеко от вас, если получится. Может, старый дом Дартснайдеров еще не продан, проверьте. Погладьте за меня мою глупую старую блохастую псину. Ладно, пора заканчивать. Если слова мои звучали смешно, то это только оттого, что я чувствую одновременно и страх, и гордость. Страх – поскольку не знаю, куда нас пошлют, а гордость – потому что еду. Я страшно горд, что могу постоять за свою страну.
Ваш любящий сын Юджин Лодор Нордстром
Одна телеграмма
Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури
1944
Посыльного «Вестерн Юнион» призвали в армию, так что двенадцатилетний Мак Уоррен устроился на эту работу. На это место подали заявление несколько мальчиков, но униформа была только одна, и Маку она больше всех подошла по размеру. Как и всех мальчишек, не доросших до призывного возраста, возможность носить форму – любую форму – его очень прельщала. В ней он чувствовал себя значительным.
Элмвуд‑Спрингс был одним из городков, где оператором на телеграфе работала женщина. Бесс Гуднайт, чья сестра, Ада Гуднайт, служила почтальоншей, была маленькой женщиной с большим чувством юмора, и Маку нравилось у нее работать. Ему и сама работа нравилась. Весело было разъезжать по всему городу на велосипеде. Но после окончания войны какое‑то время было не до смеха. Хотя ни он, ни Бесс вслух этого не говорили, всякий раз, как телеграфный аппарат начинал отстукивать послание, они оба умирали от страха, пока Бесс не кивала ему, мол, простая телеграмма, не из военного министерства.
Телеграф да «Чайный дом» мисс Элмы – только две организации работали по воскресеньям, так что после церкви Мак отправлялся в город на работу. После того как у мисс Элмы заканчивались обеденные часы, центр города погружался в тишину до пяти вечера, до начала работы кинотеатра. Сегодня Мак и Бесс Гуднайт сидели за карточным столом, собирая пазл с картиной Горы Рашмор,[34]и оставалось им только закончить небольшую часть портрета Джорджа Вашингтона. Нужный кусочек прятался где‑то здесь, под носом, да не тут‑то было, они перепробовали штук тридцать, но нет, не те. Бесс рылась среди оставшихся кусочков, и тут застрекотал аппарат. Бесс подошла, присела рядом и принялась записывать. Может, оттого что было воскресенье и улица была пустынна, аппарат стрекотал как‑то особенно резко, почти зло, словно был зол на весь мир. Судя по тому, как постепенно хмурилось лицо Бесс, Мак понял, что сообщение не из хороших. Потом стрекот оборвался. Бесс смотрела на аппарат. Затем медленно развернула кресло и, вставив желтый лист бумаги в машинку, начала печатать сообщение.
ДОРОГИЕ МИСТЕР И МИССИС ЛОДОР НОРДСТРОМ,
ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕТ, ЧТО ВАШ СЫН, РЯДОВОЙ ПЕРВОГО КЛАССА ЮДЖИН АРТУР НОРДСТРОМ, ПОГИБ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ БОЕВОГО ЗАДАНИЯ…
Допечатав сообщение, она вытащила лист из машинки. Мак уже стоял рядом, надев фуражку и поправив галстук. Бесс поместила телеграмму в конверт, заклеила и отдала ему:
– Вот, сынок, поди‑ка отнеси.
Покачала головой, глаза у нее были влажные.
– Ненавижу эту сволочь войну.
Мак поглядел на адрес и понял, о ком речь. Он вышел и сел на велосипед, прислоненный к стене дома. Ему хотелось ехать и ехать и не возвращаться. Джин Нордстром был героем его детства. Он работал спасателем в бассейне и научил его плавать. Увидев Мака на велосипеде, люди, у которых сыновья или мужья служили за морем, не дыша надеялись, что он проедет мимо. Телеграмма в воскресенье всегда означала дурные вести. После первого вздоха облегчения, что телеграмма не им, приходила печаль и жалость к людям, которым она адресована. Затормозив у дома Нордстромов, Мак положил велосипед на лужайку и направился к крыльцу. Герта Нордстром была на кухне, когда он постучал. Ее муж, Лодор, как всегда по воскресеньям, копался в огородике. Герта крикнула: «Минуточку!» Спускаясь в холл, она вытирала руки о передник. Когда она подошла достаточно близко, чтобы увидеть за дверью с москитной сеткой, кто стоит на крыльце, она остановилась как вкопанная, не в состоянии сделать шаг. В охватившем ее на мгновение ужасе промелькнула мысль: если не открывать, не брать в руки телеграмму, которую держал Мак, слова, содержащиеся в этом маленьком желтом конверте, окажутся неправдой. Она так и стояла не двигаясь, сжимая в кулаке передник.
Мак увидел ее и сказал:
– Миссис Нордстром… у меня для вас телеграмма.
Люди из соседних домов, видевшие, как он подъехал, медленно выходили на улицу, один за другим. Свенсоны, их ближайшие соседи, были на веранде, и, когда Мак подъехал, миссис Свенсон прижала обе ладони ко рту:
– Ох, нет, только не Джин, ведь такой славный мальчуган.
Ее муж ничего не сказал, отложил газету, спустился с крыльца и пошел к дому Нордстромов. Учась в школе, он дружил с Лодором и хотел быть рядом, когда ему сообщат новость. А пока Мак стоял перед дверью, не зная, что делать. Он еще раз легонько постучал:
– Вам телеграмма, миссис Нордстром.
Книга вторая
Подглядывая в окна
Нью‑Йорк
1976
Обеды Дены и Говарда Кингсли стали еженедельным ритуалом, и она всегда с нетерпением ждала их. Они обсуждали театр и книги и редко снова заговаривали о телевидении. Но проходила неделя за неделей, и она начала замечать в нем усталость, какой раньше не видела. Он никогда не делился тем, что происходит у него на работе, но однажды, за кофе, сказал:
– Дена, знаешь, что плохого в молодежи, которая приходит нам на смену? В них нет ни капли сострадания. Они не любят людей. – Он смотрел в чашку. – Нет, любят, конечно, но только близких, родных, но людей вообще, людей как идею, как понятие, – нет. У них нет привязанности ни к кому, кроме самих себя, а сострадать человеческой расе, не питая к ней родственных чувств, невозможно.
Дена согласно кивала, но чувствовала себя обманщицей. Говард только что в точности описал ее саму. Она не знала, любит ли она людей на самом деле, а о том, что такое родственные чувства, имела слабое представление. Не понимала она, к кому, кроме самой себя, можно испытывать привязанность.
Она шла домой, думая над словами Говарда. А придя, взялась за телефон:
– Сьюки, это Дена.
– Дена!
Сьюки завопила мужу:
– Эрл! Это Дена! Дена, погоди, я возьму трубку в спальне.
Дена услышала, как Сьюки попросила Эрла повесить трубку, когда сама взяла параллельную. Эрл подошел и спросил:
– Дена, как ты?
– Хорошо, Эрл. А ты?
Сьюки вклинилась в разговор:
– Клади трубку, Эрл.
– Пока, Дена.
– Пока, Эрл.
– Дена, приезжай, у нас теплынь.
– А у нас довольно прохладно. Как дела?
– Прекрасно. Просто прекрасно. Мама в Европе, в какой‑то поездке по местам религиозного искусства или что‑то в этом роде, а у нас все в порядке, а ты? Не собираешься в ближайшее время в Атланту?
– Пока ничего определенного не планировала. Сьюки, я вот почему звоню… Хочу задать вопрос, только серьезно, пожалуйста.
– Очередной из серии «Кто ты»?
– Нет, мне просто кое‑что любопытно. Можно?
– Давай.
– Каково это – чувствовать привязанность?
– Чего?
– Понимаю, звучит бредово, но я не шучу. Я правда хочу знать.
– Каково это – чувствовать привязанность?
– Да.
Сьюки изо всех сил постаралась ответить правдиво.
– Каково, значит? Никогда не думала. Наверное, я не представляю, каково ее не чувствовать. Но почему ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь, каково это.
– Нет, не знаю. Кажется, я никогда ни к кому не чувствовала привязанности.
– Опять какие‑то страсти навыдумывала. Как это не чувствовала, конечно, чувствовала, дурочка.
– Нет.
– Ну а ко мне? Ко мне ты привязана.
– Нет, не привязана, это ты поддерживала со мной отношения. Если бы ты мне не звонила, я бы давным‑давно тебя потеряла.
– Ни за что не поверю, – сказала Сьюки, – даже если это правда. Не поверю, и все. Не забывай, я‑то тебя знаю. Я тебя знаю лучше, чем ты себя. И как бы ты ни пыталась показать обратное, ты замечательный человек. К тому же каждому приходится вокруг чего‑нибудь объединяться. Каждому нужно за что‑то сражаться… по‑моему.
– А ты за что хотела бы сражаться, Сьюки, вот сейчас, сегодня?
– Ну… за семью, за моих детей… за Лигу юниоров.
– Что?
– Шучу.
– А я серьезно, Сьюки. Если бы, скажем, разразилась еще одна Гражданская война, ты бы пошла сражаться за Юг?
– Войны точно не будет. Сюда столько янки понаехало. Камень бросишь на улице – сразу трем янки в голову попадешь. Но если бы что‑то ужасное произошло, я бы пошла. Пошла бы не задумываясь. Это мой дом. Но то же самое я чувствую к моей семье и друзьям.
– Ты с этим чувством родилась или оно как‑то выработалось?
– Не знаю, не задумывалась. Я так чувствую, и все. Все чувствуют к чему‑то привязанность, разве нет? Я привязана к своим подругам и полезла бы в драку с любым, кто их обидит. – Сьюки засмеялась. – Эрл считает, что по этой причине у нас в городе так мало разводов. Он говорит, что мужчины просто боятся того, что мы все сделаем, если кто‑то из них изменит жене.
– А ты когда‑нибудь изменяла Эрлу или хотя бы думала об этом?
– Ох, Дена, к чему ты задаешь мне все эти дикие вопросы? Ты же не хочешь выволочь меня на телевидение и выставить напоказ?
– Нет, конечно. Я просто пытаюсь понять, честно. Ты когда‑нибудь думала о другом мужчине, кроме Эрла? Мне ты можешь сказать.
– Типа Тони Кертиса?
– Нет, о том, кого ты знаешь или встречала.
– Нет, не думала. Дурочка я, да? Если честно, Дена, я знаю, что ты считаешь меня старомодной провинциалкой, но когда после всего этого веселья, и вечеринки с марихуаной, и приема гостей с преподнесением подарков ты стоишь в церкви на глазах у своей семьи и друзей и произносишь клятву верности, ты произносишь ее всерьез. По крайней мере, я давала ее всерьез. Я бы до смерти боялась поклясться в том, чего не собираюсь делать, сама знаешь, какая я трусиха. Даже не понимаю, как Летти это сделала.
– Что сделала?
– Развелась с мужем через шесть месяцев после свадьбы. Сказала, что ей понравились свадебные подарки и медовый месяц понравился, а вот замужество – нет. Ладно, вернемся к тебе. С чего ты решила, что не испытываешь ни к кому привязанности? Ей‑богу, Дена, ты взяла бы первое место по безумным идеям. Ты что, забыла, что ты Каппа? Да в тебе полно родственных чувств.
После того как Дена повесила трубку, лучше ей не стало. Сьюки ошибалась. Дена едва помнила девочек из класса, а порой и названия школ. Дена всегда была одиночкой. Ни с кем не чувствовала близости. Ощущала себя так, будто все остальные пришли в мир, вооруженные четкими правилами, как жить, а ей дать их забыли. У нее не было подсказок, что она должна чувствовать, поэтому всю жизнь она только притворялась, что является человеческим существом, не представляя, что чувствуют другие. Каково это – по‑настоящему любить человека? Что это – чувство локтя, чувство принадлежности к какому‑то сообществу? Она схватывала на лету и владела мимикой, поэтому с ранних лет научилась производить впечатление нормальной, счастливой девочки, но в душе всегда была одиночкой.
В детстве она часами подсматривала в окна, подглядывала за чужой семейной жизнью – из трамваев, автобусов – и видела людей в домах, таких счастливых, довольных, и всем сердцем жаждала очутиться там, внутри, но не знала, как это сделать. Ей всегда казалось, что все может измениться, если она только найдет правильную квартиру, правильный дом, но найти не смогла. Где бы она ни жила, у нее не возникало чувство, что она дома. Да она и не понимала, как это – «дома».
Все ли чувствуют себя одинокими в мире? Может, они тоже притворяются? Или она одна такая? Она всю жизнь ходила вслепую и только сейчас начала натыкаться на стены. Она сидела, пила красное вино и думала: что же с ней такое? Что пошло не так?
Телефонный звонок
Нью‑Йорк
1976
Теперь Дена зарабатывала больше денег, чем могла потратить, вернее, просто не могла придумать, на что их тратить. У нее были сбережения, и первое, что она сделала, – переехала в Грамерси‑парк, где всегда хотела жить. Она освещала празднование двухсотлетия независимости США в Вашингтоне и Филадельфии и не имела возможности закончить внутреннюю отделку. Уже шесть недель она жила в новой квартире, а картины в гостиной так и не повесила, и попросила Майкла Занеллу, дизайнера из киностудии, прийти в пятницу вечером помочь ей. Сейчас он стоял в носках на диване и пытался приладить большое зеркало на середину стены. Дена ела бутерброд и руководила его действиями, когда зазвонил телефон. Прежде чем ответить, она попросила Майкла:
– Чуть левее… Алло? – сказала она, не отрывая глаз от стены.
– Дена? Э‑э… Мисс Нордстром?
– Да?
– Это Джерри О'Мэлли.
– Кто?
– Джерри… доктор О'Мэлли.
Чего вдруг, через столько месяцев?
– А‑а, да, доктор… как поживаете?
Дена подала Майклу знак подвинуть зеркало на волосок вправо.
– Хорошо, – сказал он. – Как у вас дела?
– Замечательно, доктор. – Она сделала Майклу жест: «Вот так». – Чем я могу вам помочь?
– Я кое‑что должен вам сказать. Вернее, попросить. Но прежде знайте: я считаю, что должен быть с вами предельно честен. Будет правильным, чтобы вы принимали решение, зная о том, что я чувствую.
– Угу. – Слушая вполуха, Дена подошла к Майклу, указала на следующую картину и на место, куда ее следует вешать.
– Знаете, я всю жизнь слышал, что когда‑нибудь я кого‑нибудь обязательно встречу. И неважно, долго мы были до того знакомы или вовсе не были и сколько времени провели вместе, но этот человек будет как будто для меня создан.
Дена покачала головой, когда Майкл взял не ту картину, потом кивнула – да, когда он взял ту, что нужно.
– И я давно знал, что вы – тот самый человек. И дело в том, что я… ну, полностью, совершенно потерял от вас голову. С того момента, когда вы вошли в мой кабинет.
– Угу. – Дена беззвучно произнесла «да», когда Майкл указал на следующую картину.
– Я знаю, для вас этот звонок как гром средь ясного неба, но я ждал, чтобы дать вам время. Я хотел позвонить раньше… Вы со мной как‑нибудь пообедаете?
На том конце провода молчали.
– Вы, конечно, думаете, что я рехнулся, и с моей стороны это очень странно – вот так взять и огорошить вас ни с того ни с сего… Или, если у вас с кем‑то серьезные отношения…
– Доктор О'Мэлли, – сказала Дена, – можно я перезвоню вам через несколько минут?
– О! Ну да, конечно.
– Я просто сейчас не одна и…
– А‑а… Да, простите. Разумеется.
– Я перезвоню.
Дена повесила трубку, не веря своим ушам. Это и впрямь было очень странно. Может, она ослышалась, или он сошел с ума, или пьян, или это шутка такая? Она не знала, что и думать, так что решила до поры забыть об этом и продолжать развешивать картины, пока Майкл здесь.
А Джерри трясло. Он сделал самый важный звонок в жизни и забыл дать ей свой номер. Ему было слишком стыдно перезванивать, и он понадеялся, что она посмотрит в телефонном справочнике. Но она не позвонила.
В воскресенье вечером он пришел к Элизабет Диггерс с пинтой мороженого.
– Привет, Джерри! – крикнула она. – Проходи в кухню. Я ужинаю.
– Ох, прости.
– Все в порядке, рада буду, если составишь мне компанию. – Она заметила пакет. – Что ты мне принес?
– Мороженое.
– Молодец, как раз вовремя, будет на десерт. Ты знаешь, как угодить женщине. Спасибо.
Джерри поставил мороженое в холодильник и сел за стол.
– Ну? Что случилось? Голос у тебя по телефону был огорченный.
– Элизабет, боюсь, я сделал ужасную глупость, просто кошмарную, и подумал, что ты должна об этом знать.
– Что ты натворил?
– Позвонил Дене.
– Господи. И?..
– Выставил себя полным идиотом.
– Джерри, ты не мог выставить себя идиотом. – Она успокаивала его, но готовилась к худшему. Профессиональный опыт подсказывал ей, что влюбленные мужчины, будь они хоть семи пядей во лбу, способны на самые идиотские поступки.
– Не идиотом, точнее будет сказать – полной задницей. Так что я хотел тебе сам рассказать, прежде чем ты услышишь это от нее. Вообще‑то я позвонил, чтобы услышать ее голос. Но потом, когда она ответила, я просто как‑то растерялся.
Элизабет подняла взгляд от тарелки:
– Что ты ей сказал?
Джерри принялся шагать по кухне.
– Я сказал… Мол, я знаю, что мой звонок как гром средь ясного неба… но с первой встречи я влюбился до беспамятства… и мне всегда говорили, что в один прекрасный день я встречу человека, который создан как будто для меня… и для меня она такой человек.
Диггерс осторожно положила на стол вилку.
– Так и сказал?
– Да.
– Угу. – Доктор Диггерс помолчала немного и спросила: – А она что?
– Сказала: «Я вам перезвоню… Я сейчас не одна».
– Угу.
– Это было в пятницу, и она не перезвонила. Так что теперь она бог знает что обо мне думает, а я, разумеется, как полный дурак, не оставил ей свой номер. Короче, мне сейчас идти топиться или несколько дней подождать?
– Думаю, у тебя есть в запасе несколько дней, – улыбнулась доктор Диггерс, а сама подумала: бедный Джерри, иди топись.
Прихоть
Нью‑Йорк
1976
На следующем сеансе Дена не упомянула о звонке Джерри, и хотя доктор Диггерс сгорала от желания спросить, сделать этого она не могла. Доктор Диггерс оказалась в сложном положении – между пациентом и другом. Она очень любила Джерри, они дружили много лет. Познакомились они, когда он был студентом, а она еще преподавала в аспирантуре. Однажды на занятии она обмолвилась, что хотела бы принять участие в демонстрациях за гражданские права человека, которые проходили в то время. Через два дня Джерри вошел и заявил: «Доктор Диггерс, вы хотите пойти на демонстрацию, и вы на нее пойдете. Выезжаем завтра. Маршировать вы не можете, зато прекрасно можете ехать, черт подери!» Он и двое его друзей наняли фургон и повезли ее аж в Миссисипи. Странное зрелище представляла собой эта парочка: красивый голубоглазый и светловолосый мальчик, толкающий инвалидное кресло с черной женщиной, но опыт, который они получили, никогда не забудется. Позже, когда была объявлена демонстрация за женское движение в Нью‑Йорке, она ему позвонила:
– Как насчет еще одного пробега?
Он был за, и оба они в тот день были счастливы, особенно Джерри, которого несколько очень либерально настроенных дамочек дружески похлопали пониже спины.
Джерри в ее глазах всегда был особенным человеком, и ей было больно видеть его расстроенным, но сделать она ничего не могла.
Спустя неделю Дена ходила выпить с одним занудой‑пиарщиком, который пытался обаять ее ради того, чтобы она взяла интервью у его клиента, и, вернувшись домой, она разыскала номер домашнего телефона Джерри и оставила сообщение:
– Ну и?.. Вы звоните, сообщаете, что без ума от меня, а дальше – ни слуху ни духу?
Джерри заставил себя пойти прогуляться. Он ждал звонка неделю и наконец сдался. Придя вечером домой, выслушал сообщение и застыл в шоке, не в силах шевельнуться. По крайней мере, она с ним все еще разговаривает, уже кое‑что. Но что, бога ради, означал этот звонок? Он был психиатром – и все же не знал ответа. Зато у него снова появилась надежда.
А что же Дена? Как всегда, когда дело касалось личных отношений, она позвонила просто по прихоти, и это ровным счетом ничего не значило.
По еще одной прихоти Дена решила в воскресенье устроить на новой квартире вечеринку. Хотя она никому не проболталась, это был ее день рождения, о котором она бы и не вспомнила, если бы Норма, Мак и тетя Элнер, как всегда, не прислали ей поздравительные открытки.
Она пригласила Айру Уоллеса и его жену. Ей нравилась миссис Уоллес – замечательная женщина и, должно быть, видит в Айре что‑то хорошее, только вот что именно? Пригласила она и своего агента Сэнди с женой, и еще нескольких человек, включая Джерри О'Мэлли.
В воскресенье Джерри довел себя почти до помешательства. Он пять раз переменил галстук и бесился, что зря постригся у парикмахера, который не на ту сторону сделал пробор. Но Дена дала ему почувствовать себя желанным гостем и вела себя так, будто он не звонил и не выставлял себя дураком, и он был за это благодарен. Ему удалось за время вечеринки почти ничего дикого не сотворить, разве что, мотнув ногой, сбить с кофейного столика бокал с шардоне. Куда как не чудо, учитывая обстоятельства.
Дена же несколько раз исподтишка поглядывала на него и пришла к выводу, что на вид он ничего себе, даже неплох. Ей нужен был человек, с которым не стыдно показаться на людях, когда понадобится. С приличной внешностью, не из их круга. Может, стоит дать ему шанс, пусть попробует.
Вердикт
Нью‑Йорк
1976
Доктор Диггерс знала, что Дена ходила на свидание с Джерри, однако Дена об этом ни словом не обмолвилась. Но сегодня, когда доктор Диггерс провожала ее к двери, Дена сказала как бы между прочим:
– Да, кстати, я говорила, что мне звонил доктор О'Мэлли, который рекомендовал вас?
– Нет. Кажется, не говорили.
Дена достала пальто из шкафа.
– В общем, пару раз мы с ним ходили на вечеринки. Но он не особо разговорчив. Только и делает, что сидит, смотрит на меня и роняет предметы. Он так нервничает, что и меня начинает трясти.
О господи.
Дена надела пальто.
– Вы про него что‑нибудь знаете?
– Могу сказать только, что о нем очень хорошо отзываются и как о человеке, и как о профессионале.
– Да, уверена, он замечательный человек… и все такое. Он симпатичный, просто, видимо, не моего типа. Знаете, он… ну, скучноват.
– Скучноват? Джерри О'Мэлли?
– По крайней мере, для меня. У нас, наверное, просто нет ничего общего. Он даже телевизор не смотрит.
– Ясно.
– Он славный, но водить его за нос не стоит.
– Ну да.
Дена ушла, а доктор Диггерс подумала: интересно, скоро ли объявится Джерри? Он объявился ровно через три недели и один день.
Дена раз за разом отклоняла свидание с Джерри, и он был в недоумении.
– Я знаю, тебе нельзя вмешиваться, но вроде я пришелся ей по душе. Мы обедали вместе, пару раз ходили на спектакли, и тут вдруг она перестает со мной встречаться, а я не понимаю, что стряслось. Вроде так все отлично шло. Я был джентльменом, не лез к ней, хотел, чтобы она меня получше узнала, по‑моему, никаких ляпов не допустил, в основном давал говорить ей. Просто не понимаю. Мне‑то казалось, все хорошо, в последний раз она даже чмокнула меня в щеку на прощанье. Она бы этого не сделала, будь я ей гадок, правда? Может, кого другого встретила?
Диггерс выслушивала это минут двадцать. Наконец решила прервать его страдания. Другого пути у нее не было.
– Джерри, она считает тебя скучным.
Джерри аж задохнулся:
– Скучным?!
– Скучным.
– Как – ску?..
– Скучным. Я говорю тебе это только потому, что она сказала это после окончания сеанса, так что я не нарушаю конфиденциальность. Она о тебе хоть что‑нибудь знает?
– Нет, мало. Но что прикажешь делать – сидеть и разглагольствовать о себе, любимом? Предоставить ей резюме? О господи, Лиз, может, я и впрямь скучный.
Элизабет Диггерс готова была дать себе по лбу за то, что вмешалась.
– Джерри, мне что, снова тебя психоанализу подвергать? Что сталось с мистером Душа Вечеринок? Никто не умеет так насмешить, так увлечь рассказом, как ты. Расскажи ей о себе. Давай‑ка, брат, бери быка за рога.
Джерри повесил трубку и старался не думать, но одно слово крутилось у него в мозгу заезженной пластинкой. Даже часы отстукивали: скучный… скучный… скучный. Он надел куртку и приносящую удачу бейсбольную кепку. Первое, что он сделает, это купит телевизор.
Как вы попали в Карнеги‑Холл?
Нью‑Йорк
1976
Джерри не сдавался, и Дена продолжала отклонять свидание за свиданием. Несколько раз она говорила «да», а в последнюю минуту отказывалась, пока он не взял ее за горло. Он пригласил ее на концерт в Карнеги‑Холл и сказал, довольно настойчиво, что совсем было на него не похоже, прежде чем она успела повесить трубку:
– Дена, пообещайте, что вы не откажетесь в последнюю минуту. Эти билеты почти невозможно было достать. Прошу вас, дайте слово.
– Послушайте, Джерри, пригласите лучше кого‑нибудь другого. Я ничего не могу обещать с этой работой.
– Пожалуйста, постарайтесь. За эти билеты я отдал одну руку и половину ноги. Ладно?
Дена посмотрела в еженедельник. Она ненавидела, когда ее прижимают к стенке.
– Когда это, говорите?
– В следующую пятницу, девятого.
– У меня в пять приглашение на вечеринку. Во сколько начинается концерт?
– В восемь.
– Ладно, но встретимся там.
– В Карнеги‑Холл. В восемь. Но, Дена, если у вас не получится, позвоните мне и…
– Ладно. Хорошо, позвоню. Я записываю.
В пятницу, девятого, около семи сорока, Дена посмотрела на часы и застонала. Уже поздно. Она знала, что не нужно соглашаться на это свидание. Он наверняка уже там, ждет ее, а она далеко, в центре города. Она попрощалась с хозяевами и, спускаясь в лифте, в очередной раз дала себе клятву не строить планов заранее. Лил дождь. Она всегда могла отговориться тем, что не поймала такси. Но, сев в машину, передумала. Ей нравилось ехать по Нью‑Йорку в дождь, нравилось, как неоновые огни сливаются в разноцветные пятна на темных окнах, отражаются в мокром асфальте. Город казался таким трогательным, таким волшебным.
Когда они подъехали к району театров и добрались до Пятьдесят седьмой улицы, было уже десять минут девятого. Ни одной машины перед Карнеги‑Холл. Все уже вошли, кроме мужчины в вязаном колпаке с помпоном, играющего на скрипке, и еще одного человека с букетом в руке. Она потянула большую медную ручку стеклянной двери и вошла в холл, молодой человек с розами последовал за ней.
– Мисс Нордстром?
Дена обернулась:
– Да.
– Мисс Нордстром, я должен проводить вас к вашему месту.
Дена сказала: «Вот как», – и пошла за ним влево, вниз по лестнице, в небольшой зал. Он придержал для нее дверь:
– Сюда.
Зал был пуст, но он не дал ей возможности ничего сказать, проводил по проходу, усадил на четвертый ряд, в самый центр, отдал розы и программку и удалился.
Сцена оказалась пуста, стояли только фортепьяно, контрабас и ударные. Она огляделась. Наверное, не туда попала. Глянула в программку, потом прочитала внимательней:
СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОНЦЕРТ ДЛЯ МИСС ДЕНЫ НОРДСТРОМ, ИСПОЛНЯЕТ ДЖ. О'МЭЛЛИ И К°, С НАДЕЖДОЙ ДОКТОРА О'МЭЛЛИ НА ТО, ЧТО ЕГО НЕУГАСАЮЩАЯ ЛЮБОВЬ ПРОИЗВЕДЕТ БЛАГОПРИЯТНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ НА ЛЕДИ.
В этот миг свет в зале приглушили и на осветившуюся сцену вышли Джерри О'Мэлли в черном галстуке‑бабочке и еще двое мужчин в смокингах. Он поклонился и сел за фортепьяно. Посидел секунду, кивнул, и трио заиграло выбранную им старую песню Лернера и Лейна,[35]где говорилось как раз о том, чего он не мог выразить словами. И тогда он спел ей:
Ты как Париж в апреле и мае,
Стоишь, как Нью‑Йорк, огнями сияя.
Ты – шведские Альпы в красках заката.
Ты – Лох‑Ломонд под осенним стаккато.
Ночь полнолунья на Капри – ты,
Кейп‑Код – в океан глядишь с высоты…
Где сердце немеет от красоты –
Все ты, и весь мир для меня – это ты.
Дена была в ужасе: провалиться бы сквозь пол, но Джерри продолжал петь потрясающим голосом:
Ты озеро Комо с тенями длинными,
Под снегом Солнечная долина,
Ты – музей, ты персидский дворец,
Сияние северное, наконец.
Ты Рождество с подарком под елкой,
На волнах летящие солнца осколки…
Где сердце немеет от красоты –
Все ты, и весь мир для меня – это ты.
Многого, очень многого не знала Дена о Джерри О'Мэлли и уж никак не подозревала, что в колледже он основал джаз‑бэнд и по выходным играл на вечеринках. Ему удалось вытащить еще двух своих музыкантов – один сейчас был врачом, другой занимался финансами, – и они приехали в Манхэттен на один вечер, чтобы поддержать друга.
Дена сидела и слушала, а он сыграл все песни о любви, которые вспомнил, и еще несколько смешных на собственные, как она подозревала, стихи. Дене ничего не оставалось, как улыбнуться. А еще ей хотелось бежать отсюда сломя голову. Во что же ее втягивают, а? То ли он совсем сбрендил, то ли рассчитывает, что она устроит ему интервью на телевидение, в любом случае ей было ужасно неловко. Но спустя какое‑то время она успокоилась и начала получать настоящее удовольствие.
Когда все закончилось, она встала и аплодировала исполнителям стоя. Он спустился со сцены, подошел к ней и спросил:
– Ну?
Он улыбался и ждал ответа, тогда она сказала:
– Нет слов! Вот это игра! Великолепно, что же еще сказать! Вы настоящий пианист.
Он представил других музыкантов, и она их поблагодарила. Джерри сказал:
– Ладно, ребята, на сегодня все. Я вам должен один вечер. Или два. Или двенадцать.
Они попрощались.
Джерри повел Дену ужинать в «Русский чайный дом» неподалеку, где, он слышал, любят бывать люди из шоу‑бизнеса. Он был собою доволен.
– Я решил, что так вы узнаете меня поближе и к тому же поймете, какие у меня к вам чувства.
– Джерри… Это было совершенно невероятно. Не думайте, что мне не понравилось. Но не кажется ли вам, что все это как‑то слишком внезапно? Я в самом деле не готова к серьезным отношениям. Работа отнимает у меня почти все время и… Ну просто не могу я. Сейчас не могу. В данный момент я не знаю, как я к кому отношусь.
– Дена, я никуда не уезжаю. У вас в распоряжении все время мира – столько, сколько вам понадобится. Я здесь. Я подожду, когда вы будете готовы. Год, или пять, или… Поверьте, уж кто‑кто, а я на вас давить не хочу. Я только хочу, чтобы вы знали: я здесь и я вас люблю.
– Вы серьезно?
– Абсолютно, – сказал Джерри. – Я это уже говорил по телефону. Пытался, по крайней мере.
– Ну, честно говоря, я думала, вы шутите. Не поняла, что всерьез. Вы же психотерапевт. Вы же должны разбираться вроде… Даже не знаю, что сказать.
– Дена, я всерьез. Но послушайте, хоть я и знаю, что вы созданы для меня, но я‑то, может, создан не для вас. Я у вас прошу только дать мне шанс.
Дома она размышляла о нынешнем вечере. Конечно, она слышала много фраз и речей от многих мужчин, но с этим было не сравнить. Надо отдать ему должное. Ну ничего, он переживет, все рано или поздно справляются с ударом. Она слышала, что Джей‑Си уже помолвлен с какой‑то стюардессой. Говорят, она похожа на Дену, но помоложе, ну и что, факт остается фактом: ее‑то Джей‑Си забыл. И Джерри забудет.
И тут ее как ошпарило: о ужас! А что, если на телевидении начнут искать такую же, как она, но помоложе? Она хороша, но надо приложить все старания и стать лучшей , незаменимой! Не тратить время. Слишком много девиц помоложе и покруче только и ждут, что она оступится. Некогда ей шашни крутить, тем более с пианистом‑терапевтом, который вбил себе в голову, что влюблен в нее. Если она хочет остаться на вершине, нужно ковать железо, пока горячо, – а значит, сейчас. Она только что попала на обложку «Телегида», и вокруг начали поговаривать о премии «Эмми».
Турне
Хьюстон, штат Техас
1976
Дена побывала в семнадцати городах за семнадцать дней двадцативосьмидневного турне в поддержку телекомпании. Было решено, что благодаря все возрастающей популярности ее кандидатура как нельзя лучше подходит для пропаганды филиалов по всей стране. Знали, что она обворожит и заинтересует любого. Поэтому рекламный отдел заполнил почти каждую минуту ее времени теле‑ и радиоинтервью и беседами с прессой, встречами за обедом и другими публичными выступлениями. Плюс, если удавалось организовать, надо было выдержать банкеты по вечерам. Перед отлетом в другой город она старалась урвать три‑четыре часа на сон, а на следующий день круговерть начиналась по новой. В каждом городе с семи утра вели местную программу новостей. Дена знала, что придется тяжко, но пошла на это. Ей была необходима популярность.
Слава богу, с ней послали лучшую журналистку, Джонни Хартман. Она не только нравилась Дене, но и мастерски умела доставить ее на место в кратчайший срок и вызволить из лап фанатов, жаждущих получить автограф на фотографиях всех членов семейства, или журналистов, которые вечно вылезали за рамки оговоренного времени. И она умудрялась делать это, не вызвав ни у кого раздражения. У Дены все шло отлично, она очаровывала всех и каждого, пока не прибыли в Питсбург, где у нее снова начались боли в желудке. Она пыталась привести себя в норму, без конца глотая всякие снадобья.
В Хьюстоне, сразу после речи на праздничном обеде в честь великого кардиохирурга доктора Майкла Е. Дебейки, им с Джонни пришлось мчаться на свой этаж в отеле, спешно переодеваться и ехать в аэропорт – самолет до Далласа вылетал в 22.45. Они, как водится, опаздывали, и, поскольку лифт не торопился, им пришлось бежать десять этажей вниз, волоча свой багаж. Они были уже в середине холла, когда боль стала такой острой, что Дена остановилась. Джонни успела подхватить ее, прежде чем она потеряла сознание.
В себя она пришла в полицейской машине с включенной сиреной, они с Джонни были уже на полпути к больнице, и не успела она глазом моргнуть, как оказалась в реанимации, в окружении врачей, которые осматривали ее и говорили о срочной операции. Через несколько минут доктора и медсестры расступились как воды Красного моря перед вошедшим в палату доктором Майклом Дебейки, так и не успевшим снять фрак, в котором был на обеде.
Осматривая Дену, он улыбался и болтал с ней.
– Ну что ж, юная леди, похоже, вы решили еще немного у нас погостить, так что мы сделаем все возможное, чтобы вам было комфортно. Знаете, на банкете вы произвели фурор, и тут выстроилась очередь из врачей, желающих заняться вашим случаем. Но я сказал: не выйдет, ребята, она здесь ради меня, так что мне она и достанется в качестве пациента. Давно у вас проблемы с желудком?
– Не очень, – солгала Дена.
Он продолжал осмотр в задумчивости, потом сказал помощникам:
– Нет нужды готовить ее. – Он взял Дену за руку: – Жить будете. Я кое‑что пропишу вам, чтобы облегчить боль, а мисс Рейд останется у вас дежурить. (Вперед выступила улыбающаяся пожилая медсестра.) Мы возьмем у вас немного крови. Потом переведем наверх и положим в отделение, чтобы я мог за вами приглядывать. Договорились? Завтра я зайду вас проведать.
На следующий день Дена еще спала, когда зашел доктор Дебейки. Джонни, измотанная и помятая после ночи в комнате ожидания, спросила:
– Доктор, как она? Это был не сердечный приступ, нет?
– Нет, мисс Хартман, с сердцем у нее все в порядке. У нее сильный приступ гастроэнтерита – это воспаление слизистой оболочки желудка. Вероятно, причиной явился стресс.
– Слава богу, это случилось здесь, доктор. Мне неловко вас беспокоить… но мне необходимо знать, как по‑вашему, сколько это продлится, когда она сможет встать на ноги? Я бы не спрашивала, но начальник рекламного отдела мне уже телефон оборвал с просьбой узнать, хотя бы примерно, когда она сможет продолжить турне. Они должны знать, сколько городов отменить и как скоро она даст интервью хотя бы по телефону. Они надеются, что она сможет быть в Денвере в среду.
Доктор Дебейки указал на лист бумаги, который она держала в руке:
– Это ее расписание?
– Да.
Доктор Дебейки надел очки и принялся изучать листок. Джонни сказала:
– Видите, сколько городов еще нужно посетить.
– О да, вижу.
– Им необходимо знать, когда она поправится. И как можно скорее.
– Угу. Так кому, говорите, нужна эта информация?
– Моему начальнику. Он, конечно, очень огорчен, но надеется, что она сможет…
– Как, говорите, его зовут?
– Мистер Брил, Энди Брил.
– У вас есть телефон, по которому его можно застать?
– Да.
– Хорошо, мисс Хартман. Я свяжусь с этим джентльменом.
– Огромное вам спасибо, это было бы прекрасно. Он меня совсем замучил. Я объясняла, что ничего не могу сделать.
– Вот именно, не можете. Так что идите и отдыхайте.
Дебейки, высокий сухощавый мужчина, спустился в холл, сунул руку в карман своего белого пальто, вынул несколько миндальных орешков и сжевал. Остановился поговорить с интерном, проверил еще трех пациентов, а потом отправился к себе в кабинет. Отдал своей секретарше Сильвии листок с телефонным номером:
– Свяжи меня, пожалуйста, с этим парнем.
Когда телефон зазвонил, он поднял трубку.
– Мистер Брил, это доктор Дебейки из Хьюстона.
– Прекрасно, спасибо, что позвонили. – Эндрю Брил явно что‑то жевал.
– Насколько я понял, вам не терпится получить отчет о состоянии здоровья мисс Нордстром.
– Верно, нам нужно иметь представление, когда она сможет продолжить выступления. У нас по всей стране народ рвет и мечет. Даллас мы уже потеряли, но я подумал, может, она сегодня хоть по телефону интервью даст? Как думаете, у нее есть шанс вернуться к работе во вторник, самое позднее – в среду?
– Позвольте задать вам вопрос, мистер Брил.
– Да?
– Вы что, пытаетесь убить ее? Мисс Хартман показала мне ее расписание. Вы всерьез считаете, что человек может выжить в таком ритме?
– Э‑э, вы, кажется, не понимаете. Это планировалось аж за полгода. У нас есть обязательства.
– Нет, мистер Брил, это вы, кажется, не понимаете. У девушки крайняя степень истощения и серьезные проблемы с желудком, вызванные усталостью и стрессом.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что она является моей пациенткой и не выйдет из больницы по крайней мере в течение двух недель. На работу можете ее ждать через месяц, не раньше. Желаете, чтобы я выслал вам ответ в письменном виде? Буду рад это сделать. И если она начнет работать раньше и если в результате ее здоровье каким‑то образом пострадает, я подготовлю все документы, свидетельствующие о том, что ваша телекомпания была об этом предупреждена заранее.
– Предупреждена? Вы хоть представляете, во сколько нам обойдется отменить это турне? Мы не можем просто…
Дебейки прервал его:
– Если появятся вопросы, прошу, звоните ко мне в кабинет в любое – слышите? – в любое время.
С красным от гнева лицом Брил шваркнул трубку на рычаг и заорал помощнику, который ждал ответа, успеет ли Дена на утренний рейс:
– Этот сукин сын сказал, что продержит ее там две недели. Кем он себя возомнил?
Тридцать минут спустя на экстренном сборе юристов телекомпании Брил был проинформирован о том, что доктор Дебейки возомнил себя именно тем, кем он и является, – одним из самых влиятельных и уважаемых врачей в мире. Они знали, что откупиться от него не выйдет, а пойти ему наперекор боялись, по крайней мере, в открытую.
Смерть сверчка
Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури
8 февраля 1976
Когда Мак и Норма Уоррен вернулись из церкви, вовсю надрывался телефон. Норма, даже не сняв с плеча сумку, схватила трубку.
– Миссис Мак Уоррен?
– Да.
– Миссис Уоррен, меня зовут Джонни Хартман, я работаю в новостной телекомпании, занимаюсь связями с общественностью и звоню, чтобы сообщить вам, что ваша родственница, Дена Нордстром, попала в больницу.
Норма, не дав ей закончить, прикрыла рукой трубку и закричала на мужа:
– Мааак, я говорила тебе: не убивай сверчка! Малышка в больнице! – И вернулась к разговору: – Ох, господи… что с ней?
– Миссис Уоррен, не хочу вас тревожить, но…
– Только не говорите, что произошел несчастный случай. Не говорите, что ее ранило, я не вынесу. Я сейчас рухну. Минутку, вам придется разговаривать с моим мужем.
Она кинула Маку трубку, будто она была раскаленной. И запричитала:
– Если она умерла, не говори мне, я не вынесу. Я так и знала, я предчувствовала что‑нибудь в этом роде.
– Норма, замолчи. Алло, это ее муж. Что случилось?
– Мистер Уоррен, это Джонни Хартман. Я не хотела вас беспокоить, я хотела только сообщить, что Дена в больнице, но с ней все в порядке, на тот случай, если вы что‑то услышите из новостей. Я с ней здесь, в Хьюстоне, штат Техас, в Медицинском центре, доктор Дебейки только что осмотрел ее и сказал, что у нее довольно тяжелый приступ гастроэнтерита.
Мак кивнул:
– Понял. Угроза для жизни есть?
Норма опять взвыла:
– Только не говори, что она умирает!
– Никакой, мистер Уоррен. Насколько я понимаю, у нее просто сильно болит живот. Врач считает, что ей нужен только покой.
– Понял.
– Если она умерла… – Норма воздела руки к небесам, – я не хочу об этом слышать!
Мак сказал:
– Мисс Хартман, можете секундочку подождать? – Он прикрыл рукой трубку. – Норма, она не умерла. А теперь помолчи и дай мне поговорить с человеком! (Норма зажала руками рот.) Мисс Хартман, я прилечу, как только достану билет на самолет.
– Мистер Уоррен, думаю, в этом нет необходимости. Думаю, лучше подождать и посмотреть, сколько врачи ее здесь продержат. Может, ее отпустят к тому времени, как вы доберетесь.
– Понял. Ну а как она сейчас себя чувствует? С ней можно поговорить?
Норма не могла больше сдерживать себя:
– Она про нас не спрашивает? Мак, спроси, может, она хотела с нами поговорить?
– Мистер Уоррен, врач дал ей какое‑то лекарство, и сейчас она спит, и, насколько я поняла, он не хочет, чтобы ее беспокоили. Он повесил на дверь табличку «Никаких посещений». Даже меня не пускают.
Мак снова кивнул:
– Понял. А родственников? Мы не должны там быть, когда она проснется?
Норма охнула и прижала к груди сумочку, крепко‑крепко:
– Боже милостивый, она в коме, я так и знала…
– Норма, с ней все в порядке. Сядь и успокойся.
– Мистер Уоррен, я совсем не хотела волновать вас и вашу супругу. Ее лечит лучший врач страны, Майкл Дебейки.
Это имя произвело впечатление на Мака.
– Специалист по пересадке сердца? – И, предвидя реакцию Нормы, он постарался успокоить ее до того, как она взвыла: «Пересадка сердца?!»: – Нет, Норма, это не ее сердце, это ее врач.
– У ее врача была пересадка сердца?
– Норма, с ним все в порядке.
Норма поднялась со стула.
– Нет, я не могу этого выдержать, Мак, ты неправильные вопросы задаешь. Дай телефон. Мисс Хартман, это снова Норма. Этот врач, он хороший врач? А то у нас тут есть врач, здоровый причем, можно его прислать.
Мак помотал головой, как бы не веря собственным ушам, и сказал – тихо, с металлом в голосе:
– Норма, отдай трубку и сядь.
Она с облегчением вернула трубку, заметив:
– Ну, о таких вещах нелишне спросить.
– Мисс Хартман, большое вам спасибо за звонок, и я буду очень признателен, если вы сможете позвонить завтра и сообщить, как она.
Норма сказала:
– Завтра? Скажи, чтоб через час позвонила, к завтрему она уже, может, умрет.
– Обязательно позвоню, мистер Уоррен, и с ней все будет хорошо, поверьте.
Мак положил трубку, Норма попыталась перехватить ее, да не успела.
– Зачем ты повесил трубку? Мы не знаем, где она.
– Знаем. Она в Хьюстонском Медицинском центре.
– Хьюстон, в Техасе? В Техасе? Что она делала в Техасе?
– Не знаю, дорогая, но с ней теперь все в порядке, успокойся.
– Мак, удивляюсь, как ты можешь стоять тут такой спокойный. Малышка находится в захудалой ковбойской больничке с каким‑то больным врачом, Боже правый, на другом краю света, это ж полстраны надо проехать.
– Норма, это не настолько далеко.
– Давай тете Элнер говорить не будем, она расстроится донельзя. Еще удар хватит. Только этого нам не хватало, одновременно двое чтоб загремели в больницу.
Мак взял Норму за плечи и усадил на диван.
– Норма, послушай меня. Она в одной из лучших клиник страны, ею занимаются лучшие врачи, и у нее просто болит живот, только и всего. Доктор сказал, у нее гастроэнтерит.
– Что?
– Гастроэнтерит.
– Никогда о таком не слыхала. Как она его подхватила?
– Не знаю, дорогая.
– Это какая‑то техасская зараза?
– Вряд ли.
Норма подскочила и ринулась к телефону:
– Позвоню доктору Клайду и спрошу.
Пока Норма набирала номер, Мак сказал:
– Все, сдаюсь. Делай что хочешь, все равно тебя не остановить.
Норма сказала:
– Мак, дай мне ванильного мороженого на блюдце, а то у меня истерика будет. Гляди, как руки дрожат… С трудом номер‑то наби… Тути? Это Норма Уоррен, твой дома? Скажи, мне нужно с ним срочно поговорить. Да, срочно. Мак, положи мне две ложки… О, доктор Клайд… Это Норма, мне нужно задать вам вопрос. Существует ли болезнь под названием гастро… интер‑что‑то‑там? Минутку. – Она крикнула в кухню: – Мак, гастро – что?
– Энтерит, кажется.
– Он говорит, энтерит, кажется. Мак, эта женщина сказала – гастроэнтерит? Да, точно. – Она отодвинула трубку. – Мак, он говорит, да, есть, только это состояние, а не болезнь. Нет, доктор, не у нас, у Малышки.
Мак вернулся, протянул ей плошку с мороженым и забрал сумочку.
– Спасибо, милый. Нет, это я мужу. Что за состояние? – И для верности громко повторила все, что услышала: – Это воспаление слизистой оболочки желудка… ага… вызвано переизбытком кислоты. Обычно причиной бывает стресс. Ты слышал, Мак? Что ж, Мак был прав, он говорил, что она слишком много работает, и вот к чему это привело. Она от этого не может умереть, нет? А‑а‑а, он говорит, нет, вряд ли. Слава небесам. Я была… Да?.. А‑а, ладно, в таком случае идите. Спасибо, доктор. – Норма повесила трубку.
– Видишь, она не умрет, – сказал Мак. – Ну, теперь тебе лучше?
– Пока нет.
Через час она в кухне набрала номер тети Элнер, пока Мак подогревал себе бутерброд с сыром.
– Тетя Элнер, вы спали? Это Норма. Наденьте, пожалуйста, слуховой аппарат, дорогая. Слышите меня? Ну так вот… Теперь, когда мы знаем, что угрозы для жизни нет, можно вам рассказать. Вы сидите? Ну так сядьте. Сели? Не хочу, чтобы вы упали от потрясения. В общем, все началось вчера вечером, около половины одиннадцатого. Мы уже час как легли и вдруг слышим сверчка в гостиной, и Мак встал, не надев очки, и наступил на него, и убил! Я знаю, что сверчка убивать – к несчастью, из‑за этого‑то, скорей всего, Малышка и угодила в больницу!
Пленница
Хьюстон, штат Техас
10 февраля 1976
Проведя в больнице несколько дней, Дена почувствовала себя лучше и стала рваться продолжить турне. Доктор Дебейки навещал ее каждый день, и нынче, как только он вошел в палату, Дена принялась объяснять, почему он должен ее выпустить. Доктор взял ее за руку:
– Дорогая моя, я понимаю, как вы огорчены, что не можете работать. Вам чуть полегчало, вот и кажется, что можно вскочить и бежать дальше. Я слышал это от моих пациентов чаще, чем вы думаете. Что они не могут сейчас остановиться, что они должны продолжать, пока не получат эту работу, эти деньги, этот успех и прочее, за чем они гонятся. Но позвольте кое‑что вам сказать: ничто в этом мире не стоит здоровья. Большинство моих пациентов попадают ко мне после того, как от них отказались их лечащие врачи. Если бы вы видели то, что вижу я, когда вскрываю их грудную клетку… Самые богатые и могущественные люди мира, кинозвезды, магнаты, короли умоляли меня спасти их, но было поздно. Поверьте мне, ничто в мире не важно, кроме жизни и смерти. Вот так.
Дена не сдавалась:
– Я все это понимаю и отныне не буду так волноваться, но вы не понимаете, насколько важно это турне, телекомпания на меня рассчитывает. У меня перед ней обязательства. Я не могу их подвести.
– Позвольте я вам кое‑что скажу, – улыбнулся он. – Эти люди в Нью‑Йорке хотят убедить вас, что не могут без вас обойтись, но на самом деле – могут. Послушайте старика. Никакой успех не стоит того, чтобы загонять себя, как вы. Вы поступили с такими анализами крови и таким давлением, что я не понимаю, как вы вообще могли на ногах держаться, тем паче речи говорить. Я не пытаюсь вас запугать, но если будете продолжать в том же духе, то и пяти лет не проживете. Это обострение – предупреждение, что ваш организм просто не в состоянии существовать в таком ритме. Вы наносите своему здоровью невосполнимый ущерб, понимаете, невосполнимый. Вам необходимо срочно сбавить темп, пока не поздно. Я созвонился с вашими родными, мистером и миссис Уоррен, и договорился, что они приедут сюда в четверг с машиной и заберут вас к себе пожить.
Дена испугалась:
– Что?
– Диетолог дал необходимые инструкции миссис Уоррен, чем вас кормить.
– Доктор Дебейки, вы не понимаете… я этих людей не знаю. В смысле, почти не знаю. Мы связаны родственными отношениями, но я не могу ехать к ним домой.
– Ах, вот оно как. Понятно. У вас есть другие родственники?
– Я могу сама о себе позаботиться.
– Нет, не можете. Вам нужен кто‑то, чтобы готовил вам еду, не подпускал к телефону, охранял вас от людей. Итак, вы можете остаться у нас в больнице или разрешить мне найти вам сиделку на двадцать четыре часа в день и поместить вас в реабилитационную клинику – выбор за вами. Но так или иначе, вам нужно отдыхать.
– Почему я не могу отдыхать в Нью‑Йорке?
– Я не хочу, чтобы вы даже приближались к Нью‑Йорку по меньшей мере три недели. Не потому, что я вам не доверяю, юная леди, я не доверяю тем, на кого вы работаете. Решение за вами.
Итак, в четверг завернутая в плед Дена возлежала на заднем сиденье «олдсмобиля» на пути к Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури, в то время как Норма восторженно щебетала без остановки, пока они проезжали весь штат Техас, а также часть штата Миссури, о людях, которых Дена не знала и знать, в общем‑то, не желала, говоря начистоту. Мысли ее витали совсем в других сферах: она обдумывала план побега.
Ободряющий визит
Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури
14 февраля 1976
На следующий день Дена проснулась в чужой комнате. В кресле напротив кровати, обмахиваясь коричневым бумажным пакетом, сидела женщина, которую она никогда в жизни не видела. Едва Дена открыла глаза, женщина сказала:
– Представляю, как ты была рада вырваться из этой больницы, правда, милая?
Дена выдавила из себя слабое «да», гадая, кто эта женщина.
– Ну а уж мы‑то как рады, что ты наконец дома. Я все спрашивала Норму: когда Малышка выйдет на волю и приедет домой? Не завидую я тем, кто очутился в больнице. Я тебе рассказывала, как Норма возила меня в клинику проверяться?
– Нет, – сказала Дена, а сама подумала: «Я что, очутилась в Сумеречной зоне?»
– Кровати у них там – будто на дынях спишь. Надо сказать, это кровать умела вытворять все, что захочешь, – подниматься, опускаться, плоской быть или с наклоном, разве что польку не плясала да на ночь тебя не целовала. Обсмотрели меня там всю сверху донизу, а как закончили, я говорю врачу: вы, говорю, как в том телешоу «Стар трек». «Это как?» – спрашивает он. А я ему: «Они, мой милый, побывали там, куда ни один человек не отваживался заходить».
В комнату вошла Норма с подносом:
– Доброе утро.
– Я рассказывала Малышке, как лежала в клинике, где меня проверяли, и как доктор сказал, что мои потроха хорошо выглядят. Уж не знаю, что он имел в виду. Но Норма на этом успокоилась, да, Норма?
Норма проворчала:
– Каждому человеку хоть раз в жизни нужно провериться.
Старушка подмигнула Дене:
– Она боится, что я возьму да и перекинусь.
Норма поставила перед Деной поднос:
– Вот, дорогая, я хочу, чтобы ты это съела.
Дена села и уставилась на плошку молока с плавающим в ней куском тоста. Норма открыла окно.
– Серьезно, тетя Элнер, можно поливать душистый горошек, а в следующий миг свалиться с ударом. Или вот 707‑й рейс до Сент‑Луиса с бухты‑барахты вдруг рухнет с неба. Можете надо мной потешаться, но кто знает, что с нами станется в следующую минуту.
– Это ли не причина радоваться каждой минуте жизни. Нельзя же все отпущенное тебе время провести в волнениях. И в Библии у Луки об этом сказано: «Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе роста хотя на один локоть?»[36]
– Ну, для Луки, может, так и есть, – сказала Норма, – его же вы с Маком не сводите с ума днем и ночью. Хочешь еще чаю со льдом?
Дена покачала головой, а тетя Элнер подняла свой стакан:
– Я хочу, раз уж ты на ногах.
Когда Норма вышла, тетя Элнер сказала:
– Я для нее эту цитату вывязала крючком на салфетке, но ей не понравилось. Эта дамочка по любому поводу доводит себя до нервного истощения. Если я не позвоню ей в семь утра, она меня уже хоронит. Я ей говорю: «Норма, когда я наконец помру, тебя ждет разочарование. Ты столько лет готовилась к этому, что даже не удивишься». – Тетя Элнер указала на полку, где стояла вращающаяся призовая статуэтка, принадлежавшая дочери Нормы, Линде. – Ты знала, что бедняжка Дикси Кэхил померла в прошлом году?
Дена понятия не имела, кто такая Дикси Кэхил.
– Нет, не знала.
– Ну так вот, померла. Хоть и было ей за восемьдесят, но она еще преподавала. Ее похоронили в танцевальных штиблетах с железными набойками и с жезлом.
Норма вернулась, и тетя Элнер сказала:
– Ты поведешь Малышку куда‑нибудь обедать, пока она здесь?
– Конечно. Она может делать все, что захочет. Но я должна соблюдать ее диету. Мне дали особые инструкции.
– Ты знаешь, что закрылось место, где подавали зубатку?
– Да, недолго они продержались, верно?
– Да, – сказала тетя Элнер. – Но я говорила Вербене: Вербена, говорю, может, они и повесили неоновую рыбу над входом, но все знают, что здесь когда‑то был морг, а никто не станет есть рыбу там, куда он приходил прощаться с родственниками, как бы ее хорошо ни приготовили.
Дена ушам своим не верила. Но тетя Элнер продолжала:
– Малышка, с тех пор, как ты здесь была, морг Хэтчера переехал за город, и теперь они соорудили новый похоронный зал, где можно прощаться, не выходя из машины.
– Что, простите? – пробормотала Дена, пытавшаяся есть, чтобы не слушать.
– Там такая витрина, чтобы созерцать останки, – пояснила Норма. – Совершенно дурная затея Джеймса Хэтчера.
Тетя Элнер сказала:
– Вместо того чтобы заказывать гамбургер с картошкой, ты смотришь на покойного родича. Нет, спасибо, меня лучше просто кремируйте. Не желаю, чтобы кто‑то пялился на меня без моего ведома. А вдруг Дарлин сотворит мне смешную прическу? Знаешь, в каком мы были ужасе, когда она решила подстричь миссис Александер челку. Устроит у меня на голове черт‑те что, а я ничего не смогу с этим поделать. Пока я живая, можно прийти домой и быстренько все смыть, а мертвая я так и отправлюсь в вечность с позорной прической. Помнишь, что Дарлин сделала с той бедной дамой из Церкви Христа?
– О да, – сказала Норма, – это было ужасно.
– Она всегда носила волосы зачесанными назад, в такой тугой старомодный пучок на затылке, смахивающий на марципан, а макияжа вовсе никакого не признавала, так что можете представить, что подумали прихожане Церкви Христа, когда увидели ее лежащей с озорной челкой и голубыми тенями на веках.
Тетя Элнер добавила:
– Я вам вот что скажу, пока Дарлин рядом, люди боятся умирать. Вопрос – какой человек изъявит желание делать прически мертвецам?
Повисла пауза. Потом Норма сказала:
– Кто ее разберет. Наверное, это спокойная, тихая работа. Никаких тебе жалоб. Впрочем, и обычный парикмахер не поймет, доволен клиент или нет.
– Да, не поймет, – согласилась тетя Элнер, – в ее случае – к счастью. Все равно я не желаю испытывать судьбу. Меня, пожалуйста, кремируйте. Мы с Вербеной ездили в новый морг, говорили с Джеймсом. Он дал нам почитать брошюру.
– Когда?
– Да вот на днях, после того как я сходила на семьдесят пятую встречу выпускников в моей школе. Вижу – нас осталось только трое, тут я и сообразила, что пора подумать, что выбрать.
– Вербена тоже выбрала кремацию?
– Нет, она ездила присмотреться к гробам. Говорит, что пятьдесят лет подряд утром и вечером мазала лицо кольдкремом, чтобы хорошо выглядеть, и что ж, говорит, в результате меня сожгут и все превратится в прах, когда в это лицо вложено столько трудов. А я ей: «Лицо у тебя прекрасно смотрится, Вербена, но коли Дарлин приложит руку к твоим волосам, хорошо ты выглядеть не будешь».
– А она что на это?
– А ничего. Что ж до меня, то фигушки я стану выкладывать столько денег на гроб, которым воспользоваться‑то придется всего один раз. Да я их лучше проиграю или отдам в Общество защиты животных.
– Дядя Уилл купил вам страховой полис, тетя Элнер. Он уже оплачен.
– Я знаю, но лучше бы мне деньгами выдали. Как думаете, мне их отдадут или я должна сначала умереть?
– Тетя Элнер, разговоры о смерти наводят на меня тоску, и я уверена, что Малышке не в радость сидеть здесь и слушать ваши рассуждения о том, как вас сожгут.
– Нет, Норма, в брошюре написано, что тебя не сжигают. Это как белый свет, такой яркий, будто на солнце глядишь. Ты видишь белый свет, а потом просто исчезаешь… Вот так: вспышка белого света – и нет тебя. – Она хрустнула пальцами. – Раз – и нету. Очень мило, не то что мрачный гроб. А тебе все равно будет и надгробный камень, и место на кладбище, куда ты сможешь приходить и украшать меня на Пасху, так что не беспокойся. А если подумаешь: где моя тетя Элнер? – посмотришь на солнце, а я там… Ну ладно, пойду, – закончила тетя Элнер, – не буду засиживаться. Я просто хотела зайти и ободрить тебя. – Она похлопала Дену по руке: – Завтра еще забегу. Может, захвачу тебе посмотреть эту брошюру про кремацию, интересно, что ты скажешь.
– Ну ладно, тетя Элнер, – сказала Норма, – дадим ей отдохнуть.
– Пока, милая. А если хочешь, я могу принести моего кота, Сонни.
– Тетя Элнер, не надо мне в дом кота, блох разводить.
Дена вяло улыбнулась:
– До свидания… Спасибо, что зашли.
Когда дверь закрылась, она подумала: бежать отсюда, срочно.