Главная | Обратная связь

Разве люди не прекрасны?

 

Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури

1949

 

Соседка Дороти радушно приветствовала слушателей: «Всем доброе утро. Как поживаете? Мы очень рады, что с нами все наши радиососеди, ведь сегодня у нас, как говорит Крошка Энн Руни, Великий день Денди. Так что налейте себе чашечку кофе и устройтесь в кресле, подняв ноги повыше. Как вы знаете, это один из наших самых любимых дней в году – день, девиз которого „Разве люди не прекрасны?“. И это относится ко всем вам, кто делает наш старый добрый мир прекрасным.

Каждый год мы просим вас присылать рассказы о самых замечательных вещах, которые сделали для вас соседи, и приходят сотни писем… Но, прежде чем перейти к чтению, мы хотим выразить особую благодарность всем, кто прислал деньги на собаку‑поводыря для Бернис. Знаете, я никак не привыкну к тому, как добры люди. Столько человек прислали заработанные своим трудом деньги, а я знаю, как они нелегко вам достались. Спасибо всем за распродажи булочек и пирожных, печенья и яиц, и вам, скауты, за мытье машин и за все, что вы ради этого сделали. Я счастлива сообщить, что в пятницу собака‑поводырь была вручена Бернис. Ее зовут Медоус, это желтый лабрадор, а вырастили и воспитали ее мистер Дэн Мартин и его семья из Элдина, штат Иллинойс. И ох как жаль, что не все вы при этом присутствовали. Мистер Мартин вместе с Медоус подошли к дому, и, когда поднялись по ступеням, было ощущение, что собака сразу поняла, кто из нас ее хозяйка. Мы все стояли на веранде, но Медоус направилась прямо к Бернис и села рядом. Мистер Мартин сказал: „Ассоциация собак‑поводырей с гордостью вручает вам эту собаку… и с этого момента она будет вашим верным и любящим другом до последнего своего вздоха“. С этими словами он вложил ей в руку поводок и отошел, и видели бы вы лицо Бернис, когда Медоус ткнулась носом в ее руку… Да‑а‑а… Нет слов, чтобы описать это. Я знаю, мистеру Мартину было трудно расстаться с Медоус, которую он воспитывал со щенячьего возраста, но он останется с нами на неделю, чтобы научить Бернис, как ходить с собакой. Так что все, кто был столь добр и великодушен, если хотите увидеть настоящее чудо, приезжайте и посмотрите, как они втроем ходят по дорожкам. Вчера они дошли до центра города, мимо парикмахерской, мимо кинотеатра, до угла и обратно… Знаете, при виде этой картины я горжусь, что принадлежу к роду человеческому.

А теперь пора перейти к письмам, хочется успеть прочитать как можно больше… Итак, начнем с этого… Пишет преподобный Рэймонд Роджерс из Седили, штат Миссури. Читаю. „Дорогая Соседка Дороти, когда я вернулся к моей пастве, отвоевав четыре года военным священником, я ехал без уверенности, что смогу продолжать пастырство. Я видел на войне столько ужасов, что вера моя дрогнула, и вернулся я совсем не тем человеком, каким уезжал четыре года назад. С печалью я сообщил об этом моим прихожанам и был готов снять с себя сан, когда, к моему удивлению, на следующий день получил телеграмму, где было сказано: „Все в порядке, пастор. Мы тоже уже не та паства, от которой вы уезжали“. И подписано было всеми прихожанами церкви. Как вы понимаете, я до сих пор здесь…“ Что ж, преподобный, похоже, у вас совершенно замечательные прихожане, а у них замечательный пастор. Следующее письмо Глейдес Спеллер из Мурланда, штат Индиана. „Дорогая Соседка Дороти, шесть лет назад мы с мужем были в больнице со своей смертельно больной дочерью, которой делали операцию на сердце. Пока нас не было, нашу ферму, как нам сообщили, полностью разрушил торнадо. С тяжелым сердцем мы поехали оценить урон, и каково же было наше изумление при виде нового сверкающего белого дома на месте нашей прежней фермы, с новой мебелью, стоящей на тех же самых местах, что и старая. Все как один жители нашего городка отрицают, что имеют к этому отношение, ни один не признался. Какое счастье было привезти дочку в новое жилище! Дня не проходит, чтобы мы, проснувшись поутру в нашем прекрасном домике, не вспомнили о доброте наших соседей. Надеюсь, вы прочтете это письмо по радио, чтобы я могла сказать спасибо всем людям, которые нас окружают“.

Ну что ж… Я говорю спасибо всем добрым людям Мурланда. Вы заслуживаете звезд в вашей короне. Мы вернемся к чтению писем, но сначала Эрнест Кунитц, дирижер нашего оркестра из Элмвуд‑Спрингс, исполнит соло на трубе в честь всех добрых соседей. А Мама Смит подыграет ему на органе. Слушайте песню „Как ты прекрасна“».

 

Последний день

 

Нью‑Йорк

1976

 

Неделя проходила за неделей, и Говард Кингсли все больше нервничал. Он устал от бесконечных споров с новым директором, Гордоном, этот агрессивный тридцатипятилетний негодяй не имел никакого уважения к Говарду и только ждал повода от него избавиться. Гордону требовался человек, которого он мог бы контролировать. Сначала он осторожничал, не желая расстраивать Говарда, но едва рейтинги чуть снизились, постарался превратить его жизнь в ад. Видеоматериалы, вставленные в программу, прерывались из‑за технических трудностей, телевизионный суфлер ломался, сигнал эфира опаздывал – все было рассчитано на то, чтобы Говард выглядел плохо, и цель достигалась. Но наверху с этим были проблемы. Они тоже хотели пустить новости по новому руслу, обновить их, но все же Говард был легендой телевидения. Его не могли уволить в открытую, но были не прочь немного поторопить с уходом на пенсию и, казалось бы, не замечали, что творится во время его эфиров. Даже если это стоило нескольких единиц в рейтинге, сначала надо было обосновать его увольнение. Однако Говард был упрям, держался за место и вел борьбу, пока мог… пока его слегка не напугало собственное сердце.

Проблема, по словам докторов, не слишком серьезная, но для его жены и дочери она оказалась достаточно серьезной, чтобы умолять его уйти, пока не поздно. Говард понимал, что ведет заведомо проигранную войну. Поэтому однажды, в понедельник утром, он поехал на самый верхний этаж, где располагался кабинет президента телекомпании. Нед Томпсон III поднялся ему навстречу:

– Говард, что ж вы не позвонили? Я бы спустился к вам, господи. Как вы? Садитесь же.

– Спасибо, я в порядке, абсолютно в порядке.

– Чаю, кофе?

Говард сел в кресло для посетителей.

– Нет, спасибо. Я только хотел сказать, что принял решение уволиться, и сообщаю заранее, чтобы дать вам пару месяцев все уладить.

Томпсон, казалось, был в шоке.

– Бог мой, Говард… вы уверены? В смысле, это так неожиданно. Вы уверены? Мы можем что‑то сделать, чтобы вы передумали?

– Нет, ничего.

– Не знаю, это как гром средь ясного неба. Вы же были основой, сутью телекомпании, да что там, телекомпания – это вы и есть. Я могу что‑то сделать для вас?

– Можете. Я прошу вас держать это в секрете. Хочу, чтобы вы пообещали, что не будет никаких наград, никаких чествований, ничего этого. Я хочу уйти как можно тише, без фанфар. Можете это для меня сделать?

– Конечно. Что угодно. Мы уважаем любое ваше желание.

Говард поднялся:

– Хорошо.

– Когда вы говорили – пару месяцев, вы имели в виду два, три? Сколько у нас есть?

– Два.

– Понятно. Да, после стольких‑то лет… Вы были здесь даже до папы. До сих пор поверить не могу. Но если таково ваше желание…

– Да. – Говард говорил с уверенностью.

Томпсон проводил его до двери, положил руку на плечо:

– Могу только сказать, что найти человека на ваше место будет чертовски тяжело… да что там, вы незаменимы. Вы наш символ. Это будет очень трудно.

Говард посмотрел ему в глаза:

– А вы просто поднимите трубку и скажите этому сукину сыну, которого вы наняли, чтобы избавиться от меня, что я ухожу, а его парень нанят. Это же не слишком трудно, правда?

Нед удостоверился, что Говард вышел в холл. Потом позвонил. Директор новостей взял трубку.

– Два месяца, Гордон. Звони Дэвиду, скажи, чтобы готовился. Позвоню рекламщикам, пусть начинают запускать ролик. Он просто вошел и сказал, что увольняется, опля, вот так все просто. Ага, и слушай, вот что, ты лучше оставь его в покое. Кажется, он чует дохлую крысу, мы не можем позволить ему проговориться в эфире. У него все еще большой вес. Мы не должны испачкать руки, ясно?

 

Ровно через два месяца Говард закончил передачу, как обычно, словами: «Вот и прошел еще один день». Но сегодня после знака «конец передачи» он продолжил. Директор новостей из своей будки велел камере номер три взять крупный план. Говард снял очки и, глядя в камеру, сказал:

– Как некоторые из вас знают, сегодня последний день моей работы, работы, которая сама по себе была для меня самой большой радостью и наградой. Я горд и польщен той поддержкой и доверием, которые вы мне великодушно оказывали все эти годы и которые я старался оправдать. Желаю вам самого лучшего, и благословит вас Господь. Спокойной ночи и прощайте.

Камера отъехала, а он надел очки и собрал со стола бумаги – за столько лет эти действия стали привычными. Наверху, в будке, собрался народ. Эфир кончился, но все так и стояли в молчании. Внизу тоже было тихо. Говард встал, снял микрофон и спокойно пожал руки подошедшим к его столу операторам и гримерше. А затем вышел к жене и дочери, ждавшим, чтобы отвезти его домой.