 |
|
Для него нужны друзья
Атланта, штат Джорджия
1978
Через шесть месяцев после смерти Говарда Дена произносила речь в Миссурийском женском колледже, и Сьюки довезла ее на машине до Атланты. Они кружили по улицам, разглядывая дома, убивали время до самолета в Нью‑Йорк.
– Жалко, я мало обращала внимания на то, что происходит вокруг, пока в школе училась, – сказала Сьюки. – Тогда, может, меня бы не удивляло, что творится сейчас. А в то время я только и делала, что заставляла всех меня полюбить.
– Тебя в самом деле все любили.
– Да, но сколько сил приходилось на это тратить. В отличие от тебя. Ты как‑то автоматически людям нравилась. Уж не знаю почему, но тебе и пальцем не нужно было шевелить. Не то что мне. Я носилась кругами, как курица, всем улыбалась, к одному делу примкну, за другое схвачусь. Отдохнуть смогла только после замужества.
– Сьюки, ты до сих пор носишься кругами и хватаешься то за одно, то за другое.
– Неправда! Знаешь, сколько я всего отклонила! И делаю я только то, что мне нравится. Слушай, не забывай, для Эрла очень полезно иметь жену, занимающуюся общественной работой. Кроме того, надо же мне к чему‑нибудь руки приложить, не сидеть же глядя в стену. Погляди, какой домик! Какой самшит, а!
– Что?
– Да ты уже пропустила. А у меня в этом году самшит совсем ерундовый.
Дена даже не догадывалась, о чем речь.
– Сьюки, ты когда‑нибудь остаешься одна? Совсем одна?
Сьюки задумалась.
– А зачем мне?
– Разве люди тебя не нервируют?
– Нет.
– Никогда?
– Нет… ну, кроме мамочки, разумеется. – Вдруг Сьюки кивнула куда‑то в сторону: – Погляди‑ка! Ну почему они взяли и покрасили дом в такой цвет, а? Ну вот скажи мне.
Дена посмотрела на сиреневый дом с темно‑красными ставнями.
– Бог их знает. Но если серьезно, Сьюки, мне правда интересно знать. Почему?
– Почему? Новые богачи, дорогуша. В Атланте их полным‑полно. Никакого вкуса у бедняжек.
– Нет, я имею в виду, почему ты любишь людей.
– Какой глупый вопрос. Потому что. А почему бы мне их не любить?
– Про себя вот я не уверена, люблю ли.
– Конечно, любишь. Ты всегда их любила.
– Да?
– Да. Очень.
– Может, я просто от них устала.
– Только не говори, что заделалась богемой, как Марго.
– Кто?
– Ой, да я же тебе рассказывала о Марго, это девочка из Сельмы, которая ходила в школу на севере.
– Не помню.
– Да помнишь. Домой она вернулась такая странная, такая вся из себя фу‑ты ну‑ты. Делала вид, что мы все ей наскучили, ходила в черном.
– Не помню я.
– Ну и ладно. В общем, она никуда не вступала, даже в Лигу юниоров. Хотела только одного – сидеть и читать. Наконец однажды я пошла к ней и говорю: «Марго, да что с тобой такое? Ты что, совсем от рода человеческого отвернулась?» Она закрыла книгу, глянула на меня и знаешь, что ответила? Она сказала: «Я не от рода человеческого отвернулась, я в человеке разочаровалась!» И с этими словами, дорогуша, она вошла в дом, а я осталась стоять на веранде как дура! Думаю, под человеком она имела в виду не только мужчин, но и женщин, потому что с тех пор она приветливее не стала. Купила какой‑то дрянной домишко в лесу и разводит отвратительных мелких мопсов. Между нами говоря, весьма специфическая особа.
Дена улыбнулась.
– Знаешь, тогда я, наверное, тоже специфическая особа. Я не возражала бы жить в домике в лесу, одна‑одинешенька.
– Прости, но вынуждена заметить, что ты и так одна‑одинешенька. Тебе нужен человек, с которым можно поговорить, поделиться сокровенным.
– Не беспокойся. У меня есть психотерапевт, с которым я за большие деньги делюсь сокровенным.
Сьюки от испуга чуть не вылетела в кювет.
– Психотерапевт? Только не говори, что ты ходишь… Боже мой, видишь, я так и знала: что‑то не так.
– Да все так, ты что. Многие ходят к психотерапевту. И это не совсем психиатрия, это гипнотерапия. Меня гипнотизируют.
– Господи, Дена! Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Эрл говорит, большинство нью‑йоркских психотерапевтов – коммунисты, не скрывающие своих убеждений. Мало ли что он там тебе наговорит, пока ты под гипнозом.
– Она.
– Ну, она. Может, она тебя в шпионку закодирует. Ты уж поаккуратней, сейчас повсюду полно шпионов и подрывных элементов.
– Сьюки, откуда ты набралась этой чуши?
– Газеты читаю.
– Ох, Сьюки.
– Они пытаются уничтожить христианство, и однажды им это удастся, тогда посмотришь. Мы влезем в долги, у нас заберут оружие, а потом, не успеешь глазом моргнуть, коммунист или социалист проберется в Белый дом, и все, нам крышка.
– Сьюки, надеюсь, ты в это не веришь.
– Дорогуша, они пытаются отменить молитвы в школе – прямо сейчас, пока мы с тобой говорим.
– По‑моему, там у них какое‑то отделение церкви от государства.
Сьюки повернула за угол.
– Брось, это все для отвода глаз, а на самом деле они хотят превратить нас в нацию безбожников и растлить наших детей.
У Дены начала болеть голова.
– Ну и ладно, мне плевать.
– Доплюешься. Это наша страна, наши дети, это о моих детях идет речь. Хочешь, чтобы в один прекрасный день они пришли из школы и зарезали тебя в постели?
– У меня нет детей.
– Сейчас нет. Но когда‑нибудь же ты выйдешь замуж и заведешь. Тогда‑то и задумаешься об этом.
– Я не выйду замуж.
– Ага, конечно. Поверь, когда‑нибудь ты встретишь человека, в которого влюбишься по уши. И учти, если ты меня не возьмешь в свидетельницы, я с тобой больше не разговариваю. Ты моя законная добыча, ты мне приносишь славу, так что не вздумай просить какую‑нибудь кинозвезду занять мое место.
– Можешь не волноваться, потому что никакой свадьбы не будет.
– Ты не хочешь детей?
– Вообще‑то нет, не хочу.
– Не верю. Каждая женщина хочет мужа и детей.
– Ты их рожай, а я буду им радоваться, ладно? Я не чувствую необходимости производить потомство.
– Да почему же, ради всего святого?
– Да потому что любая идиотка может выскочить замуж и родить детей, подумаешь, достижение какое.
– Ну спасибо тебе.
– Ой, я не имела в виду тебя. Ты же поняла, что я хотела сказать.
На лице Сьюки было написано крайнее удивление.
– Просто поверить не могу, что ты вообще не хочешь выходить замуж. Я думала, что знаю тебя.
– Ну так поверь. Мы просто разные люди. Я тебе постоянно об этом талдычу – мы всегда были разными.
– Нет, не были.
– Нет, были. Только в одном были похожи – сходили с ума по мальчишкам.
– Неправда, я не сходила!
– Сьюки, не рассказывай мне сказок. Ты ложилась спать с мокрым полотенцем на лбу, если какой‑нибудь глупый мальчишка не позвонил.
– Неправда. Один раз, может, такое и было. Какое это имеет отношение к тому, что ты не хочешь замуж?
– Ты не слыхала о феминистском движение? Не всякая женщина хочет замуж.
– Я знаю, но не собираешься же ты до конца дней быть одна. И разводить уродливых собачонок где‑нибудь на опушке леса. Не нужны тебе никакие психотерапевты, Дена Нордстром. Я совершенно бесплатно скажу, что с тобой не так. Ты считаешь, что не любишь людей, а на самом деле любишь. И ты их просто боишься, поэтому ты одна.
Дена вздохнула:
– Сьюки, вокруг меня целый день столько людей! Поверь мне, я не одна.
– Я имею в виду, дома, по ночам. И по выходным, например. С кем ты проводишь Рождество?
– Господи, только не начинай все сначала. Мне не нужны дети только для того, чтобы было с кем проводить Рождество. Я могу пойти куда угодно.
– Да, но не идешь, об этом‑то и речь. В Сельму ты точно уж не поедешь, чтобы провести Рождество с нами. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты будешь сидеть в этой своей квартире одна, вот что я думаю.
– Сьюки, я не такая, как ты. Мне нравится одиночество. Правда. В общем, хватит уже обо мне. У меня по горло напряга без твоих дурацких, достойных журнала «Хорошая хозяюшка» рассуждений о том, что я совсем одна в этом мире, бедняжка. Ну чего ты ко мне всегда пристаешь, неужели нельзя просто повидаться, без этого?
Сьюки долго не отвечала.
– Дена, я должна тебе кое‑что сказать.
По ее тону Дена догадалась, что речь пойдет о чем‑то, чего она не захочет слышать, и застонала.
– Господи, неужто очередной религиозный опыт?
– Нет. – Сьюки была явно взволнована, глянула в зеркало заднего вида, съехала на обочину и выключила двигатель. Глядя прямо перед собой, она сделала глубокий вдох. Потом закрыла глаза и выпалила: – Дена, я знаю про твою маму.
Дена испуганно переспросила:
– Что?
– Ну вот, сказала – и рада. Я знаю, что могу потерять тебя, но, прежде чем ты на меня спустишь собак, учти: я не специально вынюхивала. Это случайно вышло.
– Ты о чем?
– Глупо было, но… мы… В общем, все девчонки в общаге считали, что ты тайно встречаешься с парнем. И… послали меня разведать, не прячешь ли ты где‑нибудь любовные письма. И я по ошибке случайно прочитала письмо от твоего дедушки.
Дена почувствовала, как кровь бросилась в лицо и сердце помчалось вскачь.
– Я знаю, что не должна была этого делать. И прошу прощения.
Дена молчала.
– Хочешь меня убить?
Дена не успела ответить: из соседнего дома вышла женщина в зеленом хлопчатобумажном домашнем платье и принялась разглядывать их с любопытством. Сьюки улыбнулась ей и помахала рукой. Женщина в ответ тоже улыбнулась и помахала и, спустившись с крыльца, направилась к ним.
– Гос‑споди… – прошипела Сьюки и опустила окно.
Женщина подошла к машине и посмотрела на Сьюки:
– Вы привезли мне смету?
– Нет, мэм, мы просто заблудились.
– А‑а, а я‑то решила, что вы ищете мой дом. Я жду людей из компании «Сиарс», они должны приехать и привезти мне расценки на ковровые покрытия. Но вы, видать, не они, да?
Сьюки сказала:
– Нет, мэм, мы не они. Мы просто… остановились на минутку. Мы уже уезжаем. Удачи вам с коврами.
– Ага. А вы… не хотите зайти, а? Если заблудились, можете позвонить, а я вам покажу, куда собираюсь класть ковер, а? Скажете, что вы о нем думаете.
Сьюки потянулась включить зажигание:
– Спасибо, не стоит.
Женщина обратилась к Дене:
– Чего‑то у вас лицо знакомое какое‑то… Вы Ларкинсам не родня, а?
Сьюки подпрыгнула.
– Нет, она не отсюда, она проездом. У нее самолет скоро. Она совершенно из других мест.
– А‑а. – Женщина была несколько разочарована. – Ну ладно, пойду в дом, вдруг они позвонят. Рада была пообщаться.
– Мы тоже. Удачи с ковром.
– Надеюсь, они не запросят за него целое состояние, правда?
Сьюки тронулась с места, взмахнув рукой на прощанье. Дена молча курила. Сьюки была в отчаянии.
– Дена, если ты что‑нибудь не скажешь, у меня инфаркт случится. Ну скажи наконец, скажи хоть что‑нибудь. Я даже не знаю, когда твой самолет вылетает из… Да погляди же на меня, я так разнервничалась, что вся в крапивнице.
Дена заговорила:
– Кому ты еще рассказала?
– Никому! Думаешь, я бы кому‑нибудь проболталась? Я и тебе‑то только сейчас сказала! Хотела раньше, но я же трусиха. Я хотела тебе нравиться, а ты только и делала, что рассказывала, как все каникулы была с мамой и как замечательно вы проводили время. Не могла же я просто взять и сказать: я знаю, что ты врешь, правда? Я продолжала звать тебя к нам погостить, но ты не соглашалась. Если честно, я тогда была совершенно пустоголовой, с трудом учебу тянула, не то что такие дела. Я не знала, как поступить правильно, и в результате вообще ничего тебе не сказала.
Дена снова затянулась.
– А Эрлу говорила?
Сьюки в ужасе воскликнула:
– Эрлу! Нет, никому я не говорила. Неужели ты считаешь меня способной предать подругу? Нет, я хороший друг, Дена, и если ты этого до сих пор не поняла, значит, ты никому не должна доверять. Да ко мне все Каппы приходили, обо всем рассказывали. Даже Пи Фис. А я хоть словом про это обмолвилась, даже когда умирала от желания рассказать? Нет, я бы никого из моих сестер не предала, а уж я, поверь мне, знаю достаточно. Хоть язык мне вырви, не скажу. Ты говоришь, что я тебя не знаю, а на самом деле это ты не знаешь меня. Я твой друг, хочешь ты того или нет.
У Сьюки задрожал подбородок, она готова была разрыдаться.
– Прости, что прочла то письмо. Но я бы никогда не предала тебя, и мне больно, что ты могла такое подумать.
Дена ткнула сигарету в пепельницу.
– Вы за мной шпионили. Как прикажешь это называть?
– Не шпионили. Я думала, это письма от твоего приятеля. Это не считается серьезным шпионством… сама понимаешь.
– А что, если бы у меня была связь с женатым человеком?
– Да ну тебя, не дури. Не было у тебя никакой связи с женатым, господи ты боже мой.
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю.
– Откуда?
– Ты не такая девушка.
– Откуда ты знаешь?
Сьюки посмотрела на Дену как на сумасшедшую:
– Откуда я знаю? Да потому что ты Каппа, вот откуда! – Впереди показалась вывеска кафетерия для автомобилистов. – Может, завернем на минутку? Я уже с ума схожу.
– Ладно.
Сьюки поставила машину и выключила двигатель. Подошла девушка, и Сьюки заказала большую кока‑колу. Дена ничего заказывать не стала.
– Послушай, Дена, ты на меня, конечно, злишься, но я скажу, почему я за тебя волнуюсь и достаю постоянно. Вот поэтому. Я считаю, ты до сих пор меня обманываешь по поводу того, где и с кем проводишь выходные. Ты слишком много времени проводишь одна, а для человека это вредно. И я это взяла не из журнала «Хорошая домохозяйка».
– Сьюки, ты знала о моей матери, так почему же ты так настойчиво убеждаешь меня, что в давние времена все было так расчудесно и распрекрасно?
Сьюки вскинула руки:
– Ой, да не спрашивай почему. Я всегда чувствовала себя такой виноватой из‑за этого. Наверное, думала, что могла тебе как‑то помочь, да не помогла. Это же ты ходишь к психотерапевту, вот и спроси у него. Я бы сама хотела знать. Только не открывай ему мое настоящее имя.
– Ей.
– Ну, ей. Или просто убей меня. Испорченная я, что еще сказать. Я просто слабая, испорченная девица, правильно мама говорит. Но я правда изо всех сил старалась сделать как можно лучше… Хоть и не очень‑то получалось, но я старалась. Дена, ты даже представить не можешь, как мне было тяжело все эти годы, и если ты не захочешь больше со мной разговаривать, я пойму. Я убью себя, и дети мои станут сиротами, но я пойму. Дай сигарету.
– Ты не куришь.
– Вот как раз и начну. Есть с чего, я только что потеряла лучшую подругу.
– Сьюки, брось, никого ты не потеряла.
– Нет?
– Нет, конечно.
– Слава небесам…
– В конце концов, я тебе тоже врала.
– Точно! – Сьюки повернулась к Дене: – Почему это ты мне врала?
Дена потянулась к стакану с колой:
– Дай глотнуть. – Отпив, она сказала: – Потому что мне было стыдно.
– Стыдно? Почему? Это же не твоя вина. К тому же, Дена, тут нечего стыдиться.
– Я уже не стыжусь.
Сьюки взяла ее за руку:
– Ты считаешь, мы не должны об этом говорить? Наверное, для тебя это ужасно.
– Тут не о чем говорить. Я об этом даже больше не думаю. Это было очень давно.
– А ты так и не узнала, что случилось?
– Нет. Слушай, Сьюки… об этом знают всего несколько человек. И я бы хотела, чтобы так оно и было впредь. Не желаю, чтобы это обсуждалось на публике. Не то чтобы я до сих пор переживала, а просто не желаю разговаривать об этом с незнакомыми, понимаешь?
– Конечно, – сказала Сьюки. – Прежде всего, это только твое дело, ничье больше. Второе «прежде всего», ты не хочешь, чтобы люди тебе сочувствовали, жалели тебя. Я прекрасно это понимаю, и что до меня, то все забыто. Ты же поняла, что ты мне можешь свою жизнь доверить.
Через час, когда они приехали в аэропорт, Сьюки обняла ее на прощанье. Дена чуть помедлила перед уходом и, хотя ей трудно было выражать свои чувства, сказала:
– Сьюки, ты настоящий друг.
– А я тебе что талдычу столько лет, балда!
Грек и его подарки
Нью‑Йорк
1978
Джулиан Амзли, президент телекомпании Дены, как и Айра Уоллес, родился и вырос в бедной восточной части Манхэттена, в семье иммигрантов первого поколения. Оба они, и Уоллес, и Амзли, были амбициозны, энергичны и настроены так или иначе вырваться из этих грязных улочек. Только методы у них разные были. Уоллес хотел денег и власти ради самих денег и власти, ему было плевать, что про него подумают. Амзли хотел денег и власти ради другого – быть принятым в общество, уйти как можно дальше от грязных греческих забегаловок, где его отец мыл посуду. К восемнадцати годам он сменил имя с Джулио Андрополус на Джулиан Амзли, работал и откладывал деньги, чтобы хватало на уроки риторики. Он женился на дочери вице‑президента телекомпании, начал здесь работать и, пользуясь связями и именем тестя, быстро продвигался по служебной лестнице, пока в конце концов не занял место старика.
По вечерам он «проходил» так называемых людей высшего общества, словно курс в колледже. Изучал, как они одеваются, где покупают вещи, как называют своих детей, в какие школы их отправляют. Он выяснял, где они живут, как живут и что любят. Он учил французский, брал уроки живописи, музыки, театрального мастерства. Нанял замечательного декоратора оформить свою квартиру и коттедж в Хэмптоне, нанял эксперта для покупки произведений искусства. Он платил опустившемуся, сильно пьющему парню из очень известной семьи, чтобы обеспечить себе приглашения на вечеринки у нужных людей. Ему был необходим респектабельный адрес и респектабельная жена. Он развелся с первой, женился на второй и загадочным образом умудрился обзавестись квартирой в здании, куда не пускают жить людей, чьи кандидатуры не одобрены домовым правлением, и уж тем паче людей, занятых в индустрии развлечений. Ему пришлось выкупить здание, но дело того стоило. Он не один десяток лет на это потратил, но в конце концов накопил достаточно средств и доверия к себе, чтобы жениться на красивой, элегантной женщине, думая, что если у него будет все то же, что есть у них, он каким‑то образом преобразится, превратится в одного из них. Но ненависть к себе может разрушить твой мир. После того как он добился руки первых двух женщин «из лучших семей», у него не осталось к ним других чувств, кроме презрения. У него были все атрибуты: деньги, общество привлекательных женщин, вечеринки… но то, чего он жаждал, – класс – всегда ускользало из рук, оставаясь в недосягаемости. Он пытался купить это, жениться на этом, имитировать это, но ничего не выходило. Все равно что пытаться схватить дым.
И в мизинце его чернокожего слуги было больше истинного класса, чем во всем теле Амзли, и он это знал и был этим озадачен. Однажды ночью Джулиан сидел за маленьким белым столом посреди огромной, холодной кухни, в окружении лучшей хромированной мебели, какую только можно купить. Он сидел в одиночестве в три часа утра, потягивал молоко из стакана, смотрел на стену и думал, что же делать дальше, чтобы заполнить эту бездонную, зияющую дыру в брюхе. Он был одет в черную шелковую пижаму за восемьсот долларов, кашемировый халат за полторы тысячи, тапочки из мягкой кожи, у него была стрижка за двести долларов, но под всем этим он до сих пор чувствовал себя голодным мальчишкой с Третьей авеню, который бежит за проезжающей мимо телегой, чтобы схватить с нее яблоко. И в последнее время этим сочным яблоком, которое он пытался ухватить, была Дена Нордстром.
Ведущая телеигры, с которой он спал два года, огрела его по голове здоровенной пепельницей из оникса – за то, что отказался на ней жениться. И тут же уехала обратно в Техас и вышла замуж за своего верного ухажера, владельца агентства по торговле «кадиллаками». Амзли искал красавицу, которая займет ее место, и Дена Нордстром пришлась как нельзя более кстати. Такие ему как раз нравились. У нее был класс, и заарканить ее было трудно.
Первым делом Дена получила то, что он всегда посылал и что всегда срабатывало, – брильянты и тут же отослала их обратно. Раз за разом она отклоняла его приглашения, но однажды он сказал нечто такое, что заставило ее передумать.
– Будешь рядом со мной – это добавит тебе статуса, пробивной силы. Я могу познакомить тебя со всеми влиятельными людьми. Воспринимай это как бизнес, ничего более.
Дена заинтересовалась. Это не любовь. Но все оказалось не так‑то просто: Амзли был гораздо старше, но не безобиден. Он еще хотел доказать, что он греческий мужчина в полном расцвете сил, и сопротивление ему отнимало у нее много сил.
Однако, встречаясь с ним, вращаясь в его кругах, Дена чувствовала себя так, будто поднимается все выше. Давление росло. Его друзья ошибались, считая, что если она посещает их вечеринки, то, значит, она одна из них. Она не из них. Она – деловая женщина. Социальная жизнь для нее – это работа. И если на следующий день жены богачей ходили по магазинам или по косметологам, допоздна нежились в постели, то Дена с утра трудилась в студии… И довела себя до истощения. Опять.
Поначалу на нее произвели впечатление все эти так называемые красивые люди, с которыми знакомил ее Джулиан Амзли. В основном это была весьма активная публика, не ведавшая отдыха, пребывавшая в вечном поиске – развлечений, известности или каких‑нибудь вещей… Всей компанией они переезжали с Палм‑Бич в Париж, или Монако, или Марокко – туда, где еще не побывали. Но спустя какое‑то время Дена обнаружила, что все эти завсегдатаи модных курортов настолько же скучны, насколько сами скучали, и циничны в той же степени, к какой, по ее ощущениям, неизбежно приближалась и она сама.
Дело было в том, что после смерти Говарда у нее внутри как будто выключили свет, и она чувствовала себя еще более потерянной и одинокой, чем прежде. Ей нужен был человек, который ее вдохновлял бы. Стимулировал. Но кто?
Был в стране один человек, с которым она еще не встречалась, но очень хотела бы познакомиться. Однако робела. И как‑то особенно гадким утром понедельника, почувствовав себя загнанной в угол, она подняла трубку и позвонила его агенту. Ответ поразил Дену.
– Мисс Нордстром, обычно он ни с кем не встречается, не дает интервью, но наш общий друг Говард Кингсли был о вас такого высокого мнения, что я постараюсь сделать все, что от меня зависит.
Дена положила трубку. Это было как подарок с небес, если они вообще существуют, небеса.
Двор двух сестер
Новый Орлеан, штат Луизиана
1978
Дена прилетела в Новый Орлеан ближе к ночи и поселилась в отеле «Бурбон Орлеан», но уснуть так и не смогла. Наутро в ее комнате зазвонил телефон. Высокий, тонкий голос сказал:
– Мисс Нордстром, насколько я понимаю, вы прибыли в Город‑полумесяц[41]с единственной целью провести со мной блистательную беседу, верно?
– Да, мистер Уильямс, верно.
– Что ж, не могу с гарантией утверждать, что она будет блистательной. Однако вы можете убедиться, что нынче утром у меня все еще бьется сердце, так что я за вами заеду около одиннадцати тридцати. Вам это подходит?
– Да, сэр, я буду внизу.
Она повесила трубку. Если бы ей кто‑то сказал, что когда‑нибудь она будет готовиться к встрече с Теннеси Уильямсом, она бы не поверила. В одиннадцать часов она сидела в холле под пальмой в кадке и смотрела на улицу Орлеана, надеясь первой его заметить. В своем белом шелковом платье она ежилась под кондиционером. Вдруг над ухом раздался голос:
– Мисс Нордстром, я Роберт, мы с мистером Теннеси приехали, чтобы отвезти вас пообедать.
Теннеси Уильямс стоял у стойки регистрации. Он был похож на уменьшенную версию графа Монте‑Кристо, словно перекочевал сюда из прошлого столетия. Даже манеры его были из прошлого. Но когда заговорил, стало понятно, что живет он в настоящем времени.
– Мисс Нордстром, добро пожаловать в Новый Орлеан. Познакомьтесь с Робертом, он проводит нас – на случай, если у меня случится приступ. Надеюсь, вы не возражаете?
– Нет, что вы, вовсе нет.
– Я подумал, неплохо будет пройтись немного, а потом перекусить, если это приемлемо.
– С удовольствием. Я впервые в Новом Орлеане.
Они вышли под сияющее солнце, воздух был влажный и перенасыщенный светом. По дороге Теннеси Уильямс объяснил присутствие Роберта:
– Роберт – мой уборщик.
Дена удивилась, он засмеялся.
– После Масленого вторника на улицы выходят люди собрать мусор, оставшийся после шествия. Я и есть мусор, оставшийся от какого‑то давнего парада, и, если я падаю на улице, Роберт меня подбирает. – Он хмыкнул своей шутке.
Дена почуяла, что он смущается, и постаралась взять легкий тон.
– Вы намерены много падать?
Глаза его блеснули.
– Мисс Нордстром, я, конечно, хил, но все еще жив. Пока не держал в планах, по крайней мере, с утра. Не могу, однако, ничего обещать про день.
Они шли по улице: одна высокая, спокойная блондинка, один невысокий человек в соломенной шляпе и темных очках и Роберт, среднего роста молодой человек в серых широких брюках и темно‑красном пиджаке. Все прохожие узнавали Уильямса. Они подошли к собору Св. Людовика и площади Бьенвилля под его краткий экскурс в историю города. Но Дене не терпелось поговорить о нем самом.
– Мистер Уильямс, знаю, вопрос глупый, но вы самый знаменитый из ныне живущих в Америке драматургов. Каково это – быть таким известным?
Он указал на улицу Св. Петра и на балкон наверху.
– Здесь я живу. У меня маленькая квартирка.
Он провел ее мимо старинного отеля «Корнстак», чтобы показать кованую железную ограду. Она поняла, что он не хочет отвечать на ее идиотский вопрос.
Сдвинув очки на кончик носа, он махнул рукой на ресторан неподалеку:
– Пойдемте во «Двор двух сестер» – как вам название, а?
Они вошли в длинную, темную залу, ведущую в ресторан, метрдотель обрадовался, увидев таких посетителей. Когда их сопроводили в красивый дворик со столами, моментально явились три официанта. Уильямс всех знал по именам. Они с Деной заказали аперитив, а Роберт – чай со льдом.
– Он за рулем, – объяснил Уильямс официанту и хмыкнул. После того как подали спиртное, он немного расслабился.
– Мистер Уильямс, возвращаясь к… тому, о чем мы говорили… – Дена достала блокнот.
Он, похоже, приятно удивился:
– Ах да. Вы хотели знать об этой злобной старой шлюхе, славе. – Он поднял к глазам бокал и посмотрел в него.
– Да.
– Слава – акула с тысячью зубов, только и ждет, чтобы сожрать тебя, проглотить не жуя. Жрет и плывет дальше, жрет и плывет. Слава убивает, деточка. Слава – не то место, где можно существовать. Люди стремятся либо к ней, либо от нее, но спокойно жить в ней невозможно. Никому это не приносит радости.
– Но бывают люди, которым нравится известность?
Он отпил из бокала.
– Наверное, есть люди с притупленной чувствительностью, не возражающие против того, чтобы полностью выставлять свою жизнь напоказ. Но я не знаю по‑настоящему творческого человека, кто мог бы выживать и творить без доли уединения. Человеку должно быть позволено уйти от толпы, чтобы создавать нечто новое. Вы согласны?
– О да, – сказала Дена, – полностью.
– Но людям не терпится нарушить уединение, убить оригинальное мышление. Роберт считает, что я преувеличиваю по поводу своего случая, но это случай, требующий преувеличения. Уединение необходимо даже очень известным людям.
– А какой вы представляли себе славу, мистер Уильямс, чего ожидали?
– Ничего не ожидал. Мне просто хотелось писать пьесы. Я был не готов к славе, к этому невозможно быть готовым, деточка. Ты тратишь годы, пробиваясь, никем не замеченный, потом в один прекрасный день просыпаешься, а весь мир хочет с тобой познакомиться. Но вскоре обнаруживаешь, что им нужно не тебя узнать, а чтобы ты узнал о них. Все эти красавчики, – он слегка кивнул в направлении стола в углу, где сидели необычайно элегантные молодые люди, которые не сводили с него глаз и перешептывались, – не я им интересен, им интересно ухватить кусочек этой горячей славы. Поразительно, сколько молодых людей готовы пойти на все, лишь бы привлечь мое внимание, как птичка‑самец, что выписывает круги вокруг самочки и бахвалится распушенным воротником. – Он засмеялся. – Бахвалятся они дай боже. И думают – разумеется, ошибочно, – что ежели я их привечу, то они за одну ночь станут звездами. Только они давно позабыли про один ингредиент под названием талант. Но вины их в том нет. Вы поглядите вокруг. Бесталанные нанимают бесталанных, нацеленных только на славу, любой ценой. Но цена за славу слишком высока, деточка, слишком. – Он поднял руку, и тут же рядом возник официант. – Еще два аперитива, пожалуйста, а мне без апельсинового сока. Жертвую свою порцию сока какому‑нибудь жаждущему обездоленному.
– Мистер Уильямс, я очень благодарна, что вы согласились со мной увидеться.
Он улыбнулся:
– Я был уверен, что вы не причините мне вреда. Я теперь все больше отказываюсь от интервью. Впрочем, им это и неважно, они все равно их кропают. (Подали спиртное.) Обходятся без меня. Я называю эти псевдоинтервью «интермастурбациями».
Взгляд его изменился, Уильямс смотрел на кирпичную стену.
– Одно было особенно отвратное. Написали невероятно гнусную ложь обо мне и каком‑то матросе! В результате юные хулиганы подкатили к моему дому в Кей‑Уэст и принялись бросать камни и называть меня самыми… в общем, скажем так, это был самый болезненный и неприятный опыт – когда в тебя бросают камнями из‑за того, что у кого‑то больное, извращенное воображение. Но что поделать. – Он пожал плечами. – Нынешняя общественная жизнь сродни операции на сердце – здесь ошибка непростительна. Один раз оскользнешься – и ты мертвец. Славу трудно вынести даже сильным и неуязвимым людям, а если ты слаб или имеешь какую‑то тайну, постоянный страх перед разоблачением может быть разрушительным, может убить тебя, деточка. Я, литературно выражаясь, просто подыхал от страха, когда представлял, что некоторые публикации могут сделать с моей семьей, моей матерью, сестрой, и, конечно, мои худшие опасения оправдались. Но сейчас никто от этого не застрахован. Вокруг полно беспринципных людей, готовых платить за любую информацию личного порядка об известных личностях. Любой, с кем ты хоть раз случайно увиделся, – это бомба с часовым механизмом, которая только и ждет, чтобы взорваться и сделать тебе больно. И ничего не поделаешь. Люди утверждают, что встречали меня, спали со мной, бывали у меня дома… и это пока я живой, деточка. Представь, что начнется, когда я умру.
Вдруг он погрустнел и отставил бокал.
– Я даже не знаю половины авторов, которые писали эти книжонки. Но когда друзья начинают торговать твоей жизнью за вознаграждение… такая рана никогда не затянется. Я как пес, которого слишком сильно и слишком часто кусали. Не верю больше роду человеческому. Я совершенно запутался. – Он поднял на нее глаза: – Что может вынудить человека к предательству и обсуждению на публике вещей глубоко личных? Это же, в конечном счете, предательство, разве нет? – Он отвернулся. – Так противно от этого. Но в наше время такое происходит что ни день. Любимые предают любимых, дети предают родителей. Однажды я высказался в том духе, что ничто человеческое мне не отвратительно, но я был не прав. Мне отвратительны, глубоко отвратительны писаки, издатели, так называемые журналисты и, наконец, публика, которая это раскупает. Неудивительно, что знаменитости становятся психически неуравновешенными. С одной стороны, у них большая группа поклонников, с другой – большая группа людей, которые попросту завидуют и ревнуют по той единственной причине, что ты знаменит, а они нет. Это не красавица убила чудовище, а слава.[42]
– А как же настоящие почитатели вашего творчества, они ведь вас обожают?
– Конечно, наверняка есть и такие, но я редко их вижу. Они не станут лезть тебе на глаза, расталкивая всех локтями. Я могу сидеть в ресторане, а такой человек окажется за соседним столом, но он не станет нарушать мое уединение. Мне никогда не удается пообщаться с застенчивыми, интеллигентными людьми, поскольку вперед лезут другие.
Дене стало неловко.
– Мистер Уильямс, у вас когда‑нибудь был кумир?
– О да, много, но мне никогда не приходило в голову подбежать и поклянчить автограф. Я только наслаждался их работой и чувствовал к ним благодарность. Работа, деточка, – вот что они предлагают другим, а не свою жизнь. Большая разница. В известных людей сейчас стреляют, подают на них иски или устраивают вокруг них нездоровый ажиотаж, а когда их время выходит, их стаскивают с пьедесталов и съедают живьем интервьюеры, задавая хамские вопросы. Ох, это хуже, чем скармливание христиан львам… Пощадите, мне нужны более крепкие фортификационные сооружения для таких бесед.
Он поднял руку, и в ней мгновенно оказался очередной бокал. Взгляд его повеселел.
– А знаете, индейцы не разрешали себя фотографировать. Считали, что у них крадут души. Так вот – они были правы! – И повторил громко, на весь зал: – Индейцы были правы!
– Думаю, нужно заказать еду, – сказал Роберт и подозвал официанта.
Уильямс покосился на Роберта и снова перевел взгляд на Дену:
– Роберт печется о моем здоровье. Вернее, хочет раскормить на убой.
Официант доложил:
– Мистер Уильямс, у нас сегодня бесподобно красивые устрицы.
Глаза Уильямса загорелись.
– Красивые? Хм, это феномен, в жизни не видал красивых устриц. Ты понял, Роберт? У каждого свое представление о красоте. – Он вновь обернулся к официанту: – Принеси мне одиннадцать красивых устриц и одну страшненькую, какую‑нибудь старушку‑уродину! – Он взвизгнул от смеха.
Все они заказали устриц. Дена подумала, что Уильямс пьян, но он продолжил разговор точно с того места, на каком они отвлеклись.
– Стерта граница между общественной и личной жизнью, наряду с быстрым упадком приличных манер и хорошего тона. Грубость и глупость ни с того ни с сего стали нормальным и, более того, желаемым поведением. Но вы говорите с реликтовой формой жизни, пережитком войны, в которой победили каннибалы. Я всего‑навсего старый моллюск, до сих пор цепляющийся за шаткие, подгнившие мостки благовоспитанности.
Официант принес еду, расставил тарелки, и Уильямс сказал:
– Покажи, Луис, где уродина.
Луис показал:
– Вот она, мистер Уильямс.
– Чудненько. Приберегу ее напоследок. – Когда он ушел, Уильямс сказал: – У Луиса есть душа. Тот, кто может заметить красоту в устрице, поэт. Оставь ему большие чаевые, Роберт, он должен быть вознагражден.
Отобедав, он сказал:
– Ах, совсем как в жизни. Порою уродливые как раз самые вкусные.
– Мистер Уильямс, вы верите в Бога? – Дена сама удивилась, зачем это спросила.
Его вопрос позабавил.
– В Бога? Одно из двух: или это самый жестокий из всех негодяев, или самый легкомысленный. Он явно обладает сверхъестественной способностью глядеть в другую сторону и поворачиваться к нам глухим ухом. Но я все еще пытаюсь держаться за нитку. Пытаюсь не стать злым и желчным, как малыш Труман. Я не удивлюсь, если Капоте в один прекрасный день начнет кусаться. – Он засмеялся. – И укусы эти будут ядовиты, деточка! Только одно я знаю: что наша цивилизация – результат усилий выявить элементарную истину.
– Какую истину?
– Что мы должны быть добрыми и прощать друг друга, иначе не выживем. Но даже у самых верующих людей, похоже, есть белое пятно, которое религия не покрывает. Это неспособность учиться на опыте прошлого. Цивилизация непрочна, как замок из песка. Столько сил и времени уходит, чтобы ее возвести, – и всего доля секунды, чтобы какой‑нибудь хулиган разрушил ее одним пинком. А хулиганов в мире полным‑полно. Но наверное, нам нужно не бросать усилий. Кто знает, может, когда‑нибудь… но не ищите у меня ответов, деточка. Я и сам их ищу, в каждом закоулке, в каждом потаенном углу. Люди год за годом приходят ко мне в поисках ответов, а у меня их нет. Ни тела не осталось, ни души. Ничего кроме горстки старых костей, в которых вы можете порыться. Слишком поздно вы приехали.
Дена медленно закрыла блокнот.
– Мистер Уильямс, я вам солгала. На самом деле я приехала не за интервью. А зачем – сама не знаю… Мне просто нравятся ваши пьесы. Наверное, я хотела спросить вас, как выжить. Вот вы как выжили?
– Как? – Он довольно долго сидел в молчании. – Благодаря напряженным усилиям с моей стороны сформировать вокруг себя некую окружающую среду бесчувственности. Кроме этого, существуют такие средства, как секс, выпивка, наркотики, – чтобы смягчить удар, пригасить блеск, приглушить шум – что угодно, лишь бы оградиться от мира. Я прибегал даже к безумию, ведь лежишь или не лежишь ты в психушке, каждый в какой‑то мере безумен. За теми, кто в психушке, хотя бы пригляд есть. Уже кое‑что. Беспокоиться надо о тех, кто проигрывает, кто делает бомбы, в восемь раз превышающие заряд, необходимый, чтобы взорвать весь мир. Если это недостаточно веская причина для заключения в лечебницу для умалишенных, то я не знаю.
Голос его начал слабеть.
– Земля, деточка… Порой мне чудится, что это всего лишь загон для безумцев. Кто знает, какая планета списала нас как брак, непригодный для жизни среди цивилизованных планетарных сообществ. Может, мы живем на темной стороне Луны и не догадываемся об этом.
Казалось, он находится за миллион миль отсюда, и Дена поняла, что он устал. Она не хотела злоупотреблять его гостеприимством. И потянулась за сумкой.
– Мистер Уильямс, нет слов, как я благодарна вам за потраченное время. Я несказанно рада, что вы со мной увиделись.
Когда она встала, Уильямс попытался подняться, но покачнулся, и Роберт помог ему сесть.
– Мисс Нордстром, я оказался в неловком положении, ибо не в силах проводить вас до отеля, но Роберт обеспечит вам джентльменский эскорт. Не возражаете?
– Нет, что вы, я сама найду дорогу.
– Даже слышать об этом не желаю. На обратном пути Роберт меня заберет. Я получил удовольствие от нашей трапезы. Боюсь, телевизор я не смотрю, но мне говорили, что вы на пути к славе и успеху, так что наша встреча, видимо, сродни встрече двух незнакомцев на узкой дорожке, один идет к передовой, другой обратно.
Он явно хотел сказать еще что‑то, но не стал.
– Но вам, вероятно, наскучила пьяная болтовня драматурга‑неудачника.
– Мистер Уильямс, вы вовсе не неудачник. И я бы бесконечно слушала вас.
Вдруг его глаза увлажнились, и он отвернулся.
– Тогда отдаю вам приказ: бегите, деточка, поворачивайтесь и бегите, спасайтесь, пока не поздно.
Когда они с Робертом выходили из ресторана, Дена увидела отражение Уильямса в зеркале в холле: хрупкий, маленький человек, один, с рукой, поднятой в ожидании очередного бокала. Ей стало горько: она поняла, что сердце его разбито.
Наутро она проснулась на гостиничной кровати в холодном поту: ей опять приснился сон о том, как она пытается найти маму.
Дена вспомнила слова Теннеси Уильямса: если у тебя есть тайна, страх быть разоблаченным может быть разрушительным.
Книга третья
Тайна Сьюки
Даллас, штат Техас
1963
После того как фотография Дены появилась на обложке журнала «Севентин», ей предложили стипендию для обучения театральному мастерству и риторике в любом колледже страны, но ее любимая учительница посоветовала Южный Методистский университет в Далласе. И, едва очутившись на территории университетского городка, Дена стала звездой. Куда бы она ни пришла, тут же притягивала к себе взгляды, и все женские организации жаждали заполучить ее в свои ряды. Но сама Дена, казалось, не замечала или до конца не осознавала, какое действие оказывает на людей. Мальчики и мужчины‑учителя просто из себя выпрыгивали, когда она проходила мимо, а девочки тайно завидовали ее женственности и тому, что по ошибке принимали за ее опытность. На самом же деле Дена всегда стеснялась и чувствовала себя неуютно со сверстниками. Она была дружелюбна и вежлива, но близко не подпускала. И вечно где‑то витала. У нее была только одна настоящая подруга, ее соседка по комнате Сара Джин Кракенбери, но даже со Сьюки Дена не откровенничала. Сьюки удалось из нее выудить только то, что Дена поменяла несколько школ и что мать ее работала в большом универмаге в Чикаго и часто переезжала. Она обмолвилась о родственниках в Миссури, но Сьюки никогда их не видела.
Дена могла веселиться на вечеринках, но жила она в своем закрытом от чужих глаз воображаемом мирке и не знала, что для большинства представляет собой загадку, которую хочется разгадать. Она мало интересовалась мальчиками и почти все свободное время проводила одна – в кино или в студенческом театре. Ее сестры по сообществу, которые мечтали только о свиданиях, были в недоумении, почему она отклоняет приглашения самых красивых мальчишек в студгородке ради того, чтобы поработать над декорациями или посмотреть репетицию какого‑то глупого спектакля. Довольно скоро все пришли к одному заключению: у нее должен быть тайный дружок, бесподобный красавец. Сьюки и Маргарет Макгрудер однажды поздно вечером даже проследили за ней до театра, но Дена была на сцене одна, явно репетировала. Подозрения о тайном ухажере разлетелись по городку как пожар, и любопытство окружающих достигло наивысшей точки, особенно это касалось Маргарет Макгрудер и Салли Энн Сокуэлл, которые так жаждали узнать, кто он и каков из себя, что больше не могли сдерживаться. Как‑то в субботу днем, удостоверившись, что Дена на репетиции, они прокрались в дом Каппа в темных очках и плащах и постучали в комнату Сьюки и Дены.
Сьюки появилась у двери в длинном атласном халате, рыжие волосы накручены на бигуди из губки цвета розовой жвачки. Она только что нанесла косметическую маску, и вид у нее был, словно она окунулась лицом в цемент, но девочки привыкли к такому зрелищу. Сьюки пыталась разговаривать, не нарушая мимикой маску.
– Что случилось?
– Сьюки, – сказала Маргарет, – слушай, мы уверены, что у Дены есть какие‑нибудь его письма или карточка, ну хоть что‑нибудь. Мы хотим поискать, вдруг найдем.
Салли Энн, встречавшаяся с братом Сьюки Баком, сказала:
– Ну пожалуйста! Мы просто умираем от любопытства. Он наверняка греческий бог!
– Она не узнает, обещаю, – сказала Маргарет Макгрудер, – мы ни одной живой душе не проболтаемся.
– Нет! Я не позволю вам шпионить за моей подругой.
– Сьюки, пожалуйста. Мы бы для тебя то же самое сделали. Мы ничего с места не сдвинем, она даже не поймет, что мы приходили.
– Нет, не могу. Она меня убьет, если узнает.
Маргарет сунула ногу в щель, не дав Сьюки закрыть дверь.
– Не уйдем, пока не пустишь. Тебе же тоже жуть как любопытно. Давай, Сьюки, это не больше минуты займет.
Сьюки, всегда легко поддававшаяся манипулированию, стояла на своем:
– Нет, если кто и будет за ней шпионить, то я, а не вы. Я ее подруга.
– Ладно, – сказала Салли Энн, – мы подождем здесь. Покараулим. И никому не скажем. Все останется между нами.
– Обещаете?
– Конечно, честью Каппа клянемся. Думаешь, мы предадим сестру?
Сьюки выглянула в коридор:
– Ну ладно. Только стойте здесь и постучите, если кто пойдет. Если меня поймают, я вас убью.
Сьюки не собиралась шпионить, но она и сама умирала от желания узнать тайну. Теперь, по крайней мере, у нее есть два соучастника. Она тихонько открыла верхний ящик в столе Дены. Покопалась. Ничего интересного. Просмотрела все пять ящиков. Даже под кровать заглянула, под подушку, – пусто.
Потом вспомнила: Дена хранила какие‑то бумаги на верхней полке в шкафу. Она подвинула стул, достала коробку и принялась рыться в бумагах. Никаких писем, только документы о переводе из школы в школу, пара театральных афиш, лекции, статья из газеты про Теннеси Уильямса, отпечатанное на машинке письмо по поводу школьной стипендии. И вдруг на самом дне она нашла письмо, написанное от руки, и сердце ее забилось быстрее. Число на штемпеле конверта всего недельной давности, почерк вроде как мужской. Сьюки, полная волнения и чувства вины, стала жадно читать.
1420 Пайн‑стрит,
Канзас‑Сити, штат Миссури
21 сент. 1963
Дорогая Дена,
Надеюсь, до тебя дойдет это письмо. Меня положили в Ветеранский госпиталь для лечения. Я живу в доме ветеранов для амбулаторных больных. Я знаю, для нас обоих это был плохой год. Малышка, я пишу, чтобы сказать, что у меня не слишком хорошие новости о твоей матери, но и не слишком плохие. Я только что получил окончательный ответ от этого пинкертона, и он пишет, что по прошествии двух лет никуда не продвинулся в расследовании, но может сказать наверняка, что твоя мать жива и из страны не выезжала. Пока ее имя в списке Бюро по розыску пропавших людей, всегда остается надежда ее найти.
Прошу, не позволяй себе состариться. Миссис Уотсон – хорошая медсестра, берет меня на поводок и выгуливает, так что я вместе с остальными старыми псами каждый день нарезаю круги по кварталу. Скучаю по дому, но тетя Элнер исправно снабжает меня новостями и вареньем из фиников. Учись как следует. Держи порох сухим. Прикладываю чек на пару монет, которыми мне удалось разжиться.
Остаюсь твоим любящим дедом,
Лодор Нордстром
Сьюки аккуратно убрала письмо в коробку и засунула ее на прежнее место. Она была не самой умной девочкой, но понимала, что не должна была это читать. И чувствовала себя предательницей. Она постояла минутку, подошла к ожидавшим ее у двери девочкам и доложила, что ничего не нашла. Салли Энн и Маргарет удалились в крайнем разочаровании. После Рождества, когда Дена вернулась с каникул и поведала, как замечательно провела время с мамой, Сьюки ничего не сказала.