 |
|
Добро пожаловать в мир, Малышка
Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури
1944
– Всем доброе утро. Настал еще один прекрасный день в Элмвуд‑Спрингс, и мы с трудом дождались утра. Нынче столько хороших новостей, что вы еще подумаете, будто я все навыдумывала. Начать я хочу вот с чего: добро пожаловать в мир, маленькая мисс Дена Джин Нордстром. Она появилась на свет вчера днем, в четыре двадцать. Малышка – новорожденная внучка Лодора и Герты Нордстром и дочь их сына Джина. Мы все помним, что испытали, когда потеряли Джина на войне… но произошло чудо, и часть его продолжает жить. Какое же это счастье для всех нас. Герта говорит, что, как только Дена сможет путешествовать, мама привезет ее сюда, в Элмвуд‑Спрингс. Мы ждем тебя не дождемся, так что давай скорей расти и приезжай, чтобы мы тебя поприветствовали по‑настоящему. Еще мы получили вчера письмо из самой Канады. В прошлом месяце некая миссис Д. Йигер сказала, что крутила настройку на радио и вдруг услышала нас, как будто совсем рядом. Такая была благоприятная погода для радиоволн. Не падайте в обморок, но Бобби получил пятерку по поведению. Не спрашивайте как. У нас еще много хороших новостей. Есть победитель в конкурсе «Самый интересный гость в вашем доме». А еще вот что. Нехорошо, конечно, кулику своим болотом хвалиться, но… мы с Мамой Смит так гордимся Доком! Он второй год подряд выигрывает приз «Рексалл» за искусство приготовления лекарств. Так что если меня слышат в аптеке… Док, мы страшно горды тобой.
А теперь близняшки Гуднайт споют для вас старую любимую песню «Я свет не гашу в окне, дорогая, поскольку тебя до сих пор люблю»!
Пока не могу
Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури
1978
День проходил за днем, а Дена все сидела с кошкой, которую звали, как выяснилось, Пробка Третья, раздумывая, что же делать со своей жизнью. Она никогда не размышляла о жизни – только работала и пробивалась к успеху. Она даже забыла, для чего хотела добиться успеха и почему ее так пугала мысль, что его может не быть. Какая вообще разница‑то, есть он или нет? Какая разница, жить или умереть? Что осталось? Кто остался? Ничто не вечно, так в чем же смысл?
Дена жила в доме уже неделю, когда Норма принесла ей «Поваренную книгу Соседки Дороти». Теперь она могла часами сидеть, уставившись на фотографию улыбающейся женщины на обложке. Глаза ее смотрели прямо на Дену. Она казалась такой живой – но в живых ее не было. Куда она делась? Вот она есть – а вот ее нет, и ничего не осталось, кроме дома, где прошла ее жизнь. Дена начала задумываться о прошлом. Оно уходит навсегда? Или возвращается по ночам, в темноте и тишине? Может, когда дом стоит пустой, прошлое вновь наполняет комнаты? Может, Соседка Дороти еще здесь и голос ее витает в воздухе? Дена не знала. Но чье‑то присутствие ощущала. Ощущала, что не одна здесь. То ли и в самом деле что‑то было, то ли она постепенно сходит с ума. Так или иначе, это «что‑то» не пугало, наоборот, успокаивало.
Итак, Дена ждала и прислушивалась. И временами, казалось, что‑то слышала. Это случилось в первую неделю, ранним утром. Около половины пятого она села в кровати и могла бы поклясться, что кто‑то чем‑то громыхает в кухне. Огляделась – нет, Пробка вот она, рядом, так что это не кошка. Дена спустилась в холл, принюхалась: пахло кофе. Но когда вошла в кухню и включила свет, никого там не обнаружила. Иногда ей чудилось чье‑то пение, или что хлопнула дверь с москитной сеткой, или такой звук, будто во дворе стукают мячиком о стену, она шла посмотреть – и никого не оказывалось. Проходили недели, мир Нью‑Йорка, Айры Уоллеса и Сидни Капелло отодвигался все дальше и дальше. Сразу после приезда в Элмвуд‑Спрингс нервы у нее были в таком ужасном состоянии, что она подскакивала от любого громкого звука. А теперь она чувствовала себя в безопасности, в миллионе миль от реального мира с его слепящими огнями и резкими звуками. Когда уши привыкли к тишине, она начала слышать птиц, сверчков, иногда ребячий смех. Она услышана звон церковных колоколов и в последнее время даже начала различать, какая из церквей звонит – Единая, Методистская или Лютеранская. У каждой был свой характерный звон.
Она могла часами сидеть ночью, ничего не делая, – только радио светилось оранжевым огоньком и приятные незнакомые голоса рассуждали о Боге, о погоде или урожае. Было нечто настолько задушевное в том, чтобы сидеть в темноте и слушать разговоры о Боге, что она почти поддалась искушению поверить, что они говорят правду. Дни тянулись бесконечно. Она просыпалась с солнцем, наблюдала, как оно садится, как выходит на небо луна, как зажигаются звезды, – и каждый раз удивлялась.
Иногда она выходила на лужайку и стояла, глядя на дом с включенным светом, и на нее накатывала волна ностальгии, такое мощное чувство, что из глаз лились слезы. Она стояла и плакала, не зная, о чем плачет, о чем тоскует. Постепенно она начала себя чувствовать потерявшейся девочкой. Как будто побывала у зубного врача и заморозка начала отходить – больно, но это сладкая боль.
Осень была на носу, и телекомпания теребила Сэнди, чтобы он узнал, когда она вернется. Дена послала ему телеграмму:
ДОРОГОЙ СЭНДИ,
СКАЖИ, ЧТО Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НО ПРИДЕТСЯ ИМ НАЧАТЬ ОСЕННИЙ СЕЗОН БЕЗ МЕНЯ. Я ПОНЯЛА, ЧТО НЕ МОГУ СЕЙЧАС ВЕРНУТЬСЯ. ПОКА НЕ МОГУ.
С ЛЮБОВЬЮ, ДЕНА
Посредник
Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури
1978
Доктор Диггерс посоветовала Дене подождать принимать какие‑либо решения, но минуло много недель, она окрепла, и постепенно начало прорисовываться понимание, что нужно сделать в первую очередь. Она должна выяснить правду о матери. Должна понять, что случилось. Пусть будет больно, однако правду необходимо узнать, прежде чем думать о будущем.
Но ей нужен помощник. Человек, которому она бы доверилась. Кто‑то, кто не связан с телевидением и не станет продавать информацию, разговаривать с прессой и вообще открывать рот. Господи, как жаль, что Говарда нет.
21 сентября она сидела в саду на качалке для влюбленных, и тут у нее в голове всплыло имя: Джерри О'Мэлли. Чем дольше она о нем думала, тем больше привлекала ее эта мысль. Она его не слишком хорошо знает, но доверять ему можно. Он точно не связан с телевизионным бизнесом. Она была его пациенткой, и все, что она ему расскажет, должно оставаться тайной, так ведь? Вечером, когда позвонила доктор Диггерс, Дена спросила:
– Вы ведь хорошо знаете Джерри О'Мэлли, да?
– Да, а что?
– Вы ему доверяете?
– Жизнь доверила бы. А что?
Дена объяснила, что решила выяснить, что случилось с матерью. Доктор Диггерс обрадовалась: как раз на это она и надеялась.
– Отлично. Я могу чем‑то помочь?
– Спасибо, но проблема в том, что я не могу искать сама, по очевидным причинам. Мне нужно найти посредника, который сказал бы, что ищет свою родственницу, чтобы не впутывать мое имя. Думаете, Джерри поможет, если его попросить?
Диггерс подумала, что Джерри, возможно, спрыгнул бы с небоскреба, попроси его Дена.
– Звоните ему, – сказала она. – Сейчас же.
Он ответил сразу:
– Алло, здравствуйте.
– Джерри, это Дена.
– Дена, здравствуйте, – поздоровался он второй раз. – Вы вернулись?
– Я еще в Миссури.
– Скоро вернетесь?
– Джерри, в том‑то и дело. Не знаю. У меня проблемы. Большие проблемы, если честно, и мне нужна помощь.
– Вот как. – Он потянулся к своей красной бейсболке, приносящей удачу, и надел ее. – А что стряслось?
Она рассказала ему про исчезновение мамы и прочитала письмо от Капелло.
– Кто этот идиот? – спросил Джерри.
– Мой старый знакомый. Очень опасный человек.
– Но это же чепуха, он просто пытается вас шантажировать. Вы же знаете, что это ложь. Почему нельзя объявить, что он блефует?
– Потому что я не знаю, правда это или ложь.
– В каком смысле?
– Ну… мама же говорила по‑немецки.
– И что?
– И никогда не фотографировалась.
– Дена, – сказал Джерри, – многие люди не любят фотографироваться. Не давайте этому придурку запугать вас. Ваша мама была не больше шпионом, чем я.
– Джерри, вы ее не знали. Даже я не знала ее по‑настоящему. Я всегда ощущала, что с ней что‑то… не так. Почему еще человек будет так исчезать?
– Да найдется тысяча причин. Может, она встретила мужчину. Может, ей надоело быть матерью, это частенько случается. Но, Дена, вы не должны позволять этому негодяю отнимать у вас работу. Если не хотите возвращаться – это одно, но тут же шантаж! Вы не должны спускать ему это с рук.
– Придется, – сказала Дена. – Нет выбора.
– Неправда, есть. Выход должен быть. Поговорите с адвокатом. Подайте на него в суд за дискредитацию.
– Вы не знаете Сидни. Он только и ждет, чтобы я подала в суд, чтобы вся эта гадость выползла на поверхность.
– Но ведь это неправда.
– А ей и не обязательно быть правдой. К тому же я не желаю, чтобы мамино имя трепали в газетах. А мое имя сделает из этого сенсацию. Я ничего не могу предпринять, поверьте. Как вы не понимаете? Я не могу с ним бороться. Это меня убьет. У меня больше не осталось сил.
Джерри понял, что она права.
– Да, конечно. О чем я вообще думал. Простите, но мне так захотелось придушить этого парня! Не волнуйтесь, мы придумаем, как вас не впутывать. Забудьте об этом психе, он не стоит вашего здоровья. Давайте сосредоточим усилия на том, чтобы избавить вас от лишних волнений. Прежде всего нужно выяснить, что случилось с вашей мамой. А потом уже подумаем, что делать с этим типом. Дена, вы мне доверяете?
– Да.
– Хорошо. Я хочу, чтобы вы жили спокойно и позволили мне заняться этим. У меня есть друг в Вашингтоне, которому я могу позвонить, мой школьный приятель, ему тоже можно доверять. Чем скорее мы все выясним, тем лучше, чтобы вам больше не гадать. Так? Вы согласны?
– Да… Наверное.
– Вы жили с этим столько лет совсем одна, но вы больше не одна. Я с вами, вы слышите?
У Дены было ощущение, будто с груди сняли камень весом в сто фунтов.
– Да.
Мак, Норма и тетя Элнер сидели в гостиной, когда Дена объявила, что хочет больше узнать про свою мать. Тетя Элнер отреагировала на новость таким образом:
– Ну, она была красивая, это точно. Когда она вышла из поезда… мы все так и сказали, да, Норма?
Норма испуганно посмотрела на Мака. Тот задумчиво произнес:
– Малышка, если ты этого хочешь, видать, тебе это нужно.
Норма нервно вскочила:
– По‑моему, нам всем следует прогуляться. Не знаю, как вы, а я лично умираю от духоты. Говорят, после обеда полезно пройтись.
– Да посиди ты минуту, Норма, – сказал Мак. – Дена, у тебя есть какая‑то причина этим интересоваться, кроме обычного и естественного любопытства?
Она не сказала им об угрозах Капелло.
– Просто подумала, что пора бы узнать. Вдруг она еще жива. Я знаю, дедушка нанимал кого‑то и ее не нашли, но это было когда? Двадцать с чем‑то лет назад. Теперь столько новых способов отследить людей.
– Значит, ты намерена ее найти? – спросил Мак.
– Да. Или у меня есть причина, чтобы не искать?
Норма взвыла:
– О‑о, я так и знала, что мы приняли неверное решение, несмотря ни на что. Я все время Маку твердила. А теперь вон как повернулось.
– Норма, успокойся, никто не принимал неверных решений. Принеси коробку.
Дена спросила Мака:
– О чем это она?
Норма встала и поплелась в спальню, бормоча под нос:
– Нет, у меня точно будет нервный припадок, обещаю.
Тетя Элнер, не совсем понимая, что происходит, улыбнулась:
– Ох и красотка она была, доложу я тебе, носила такую чудесную шляпку набекрень. Похожую на блинчик с вуалькой.
Норма вернулась и протянула Маку жестяную коробку:
– Сам ей отдай, я не могу.
– Что это? – спросила Дена.
– Письмо, Малышка, – сказал Мак. – Письмо из детективного агентства, куда обращался твой дедушка. В то время я посчитал, что оно не принесет тебе добра, но теперь, коли ты намерена продолжать, тебе нужно знать. – Он вынул письмо из коробки.
Норма сказала:
– Кто‑нибудь кроме меня хочет еще кофе? Мне, конечно, нельзя, но не могу удержаться.
Дена развернула письмо. В глаза сразу бросилась одна фраза: Согласно нашим записям, такого человека не существовало.
– Мак, что это значит?
– Это значит, что она жила под чужим именем.
Тетя Элнер сказала:
– Может, ей не нравилось ее настоящее имя. Если бы я не вышла замуж за Шимфесла, я бы так ни за что не звалась. Я бы сменила фамилию на Джонс… Но ему я этого не говорила!
На следующий день телефон Дены зазвонил.
– Мисс Нордстром?
– Да.
– Это Ричард Лук из Министерства иностранных дел.
У Дены сердце ушло в пятки.
– Да?
– Насколько я понял Джерри О'Мэлли, вам нужно помочь кого‑то разыскать?
Какое облегчение, он звонит не ради того, чтобы сообщить Дене неприятные новости. Она оказалась не настолько готова к правде, как думала. Дена села, и кошка запрыгнула ей на колени.
– Да. И что вам сказал Джерри О'Мэлли?
– Мисс Нордстром, Джерри ввел меня в курс дела, и я полностью отдаю себе отчет в том, как необходима конфиденциальность. Могу вас заверить, ваше имя не всплывет в ходе расследования.
Дена немного напряглась от слова «расследование», но сказала:
– Спасибо, я вам очень благодарна. Вы знаете про письмо?
– Про эту чушь относительно немецкого шпионажа? Не беспокойтесь, мы с подобными вещами и раньше сталкивались, и ничего, справлялись. Мы докопаемся до сути и не станем вас вмешивать, обещаю. Мне от вас нужно одно: чтобы вы прислали все, что у вас есть, – документы, письма, фотографии, имена друзей или знакомых. Иногда они могут поведать гораздо больше, чем записи из архивов. Вы сможете это сделать?
– Да.
– Хорошо. Тогда с этого и начнем.
Она могла послать ему всего ничего: одну фотографию, письмо, которое накануне отдал ей Мак, письмо от Капелло да имя женщины, танцевавшей у «Рокеттов». Других друзей, насколько было известно Дене, у матери не было.
Опустив письмо в ящик, она в тот же миг об этом пожалела. По дороге домой снова спросила себя, почему же мама сменила фамилию. Была шпионкой? А что, если она до сих пор жива? Что, если ее найдут и арестуют? Посадят? Что, если на ее совести будет убийство родной матери? Дойдя до дому, Дена уже была в дикой панике и с трудом набрала номер телефона, так ее трясло.
Джерри занимался с пациентом, и она оставила сообщение. Посмотрела на часы. Еще двадцать одну минуту ждать, пока он выслушает сообщение и перезвонит, и она двадцать одну минуту плескала себе в лицо холодной водой и ходила из угла в угол. Когда раздался звонок, она была уже почти в истерике и не могла даже сидеть, только лежать на полу, а кошка ходила по ней, принимая это за игру.
– Дена, успокойтесь, – начал Джерри. – Послушайте меня. Еще не поздно. Ничего не случилось. Я могу позвонить Дику прямо сейчас и все отменить.
– Я не хочу этого делать. Я передумала.
– Хорошо. У вас и необходимости такой нет. Никто не приставляет дуло к вашей голове.
– Вы ему позвоните?
– Конечно. Я сделаю все, что вы захотите.
– Позвоните ему прямо сейчас? Попросите забыть об этом… пока он ничего не начал делать. Попросите не открывать письмо.
– Хорошо, сейчас.
Через пять минут Джерри перезвонил.
– Все в порядке, он не даст ход делу.
– Он считает меня психопаткой?
– Нет.
– А не сердится? Что он сказал?
– Он сказал – как хотите. Когда – и если – вам понадобится помощь – обращайтесь. Все в порядке?
– Джерри, простите. Наверное, мне только казалось, что я готова. Вы разочарованы?
– Конечно, нет.
– Не знаю, чего я так испугалась. Просто не могу сейчас этого сделать.
– Все в порядке.
– Джерри, вы злитесь на меня?
– Я не злюсь, Дена. Но хочу, чтобы вы с этим разобрались. Вам нужно побеседовать с Элизабет.
Дена договорилась о телефонном сеансе с доктором Диггерс на завтра и все ей рассказала.
– Дена, из вашего рассказа следует, что друг Джерри заверил, что может попытаться найти ответы, не вмешивая вас, так? Разве вы не хотите знать?
– Хочу. Но дело не только в этом. Я прямо чувствую, что это неправильно, что я не должна вламываться в мамино прошлое. Что бы там ни было, она не хотела, чтобы я знала. Как будто я ее предаю, что ли. Понимаете? Я чувствую себя виноватой за то, что кружу, рыскаю, стараясь что‑то выведать, подглядеть, чувствую себя какой‑то грязной, скользкой, не знаю… плохой, в общем.
– Ясно, – сказала доктор Диггерс. – Вы проведете всю жизнь в отчаянии, поскольку не хотите расстраивать мамочку и доставлять ей неприятности. Дена, примите наконец факты. Ваша мать бросила вас. Вы были пятнадцатилетним ребенком. Прекратите ее защищать. Она была жалким, презренным, ужасным созданием. Вы должны ее ненавидеть. Она вас не любила, не заботилась о вас, просто ушла безо всяких причин. Она была хладнокровной, бессердечной сукой.
Дена почувствовала, как вспыхнуло лицо.
– Эй, вы же не знаете наверняка. Может, у нее была очень серьезная причина.
– Дена, а я о чем? Никто этого не знает, и вы не узнаете, потому что часть вашего «Я» не желает этого знать. Милая моя, что бы вы там ни выяснили, для вас это в любом случае будет тяжело. Мы не можем вернуть и изменить прошлое. Зато можем постараться сделать лучше настоящее.
– Значит, вы советуете продолжать?
– Я не могу советовать. Решать вам. Но вы ни в коем разе не должны чувствовать себя виноватой. Вы не злодейка, которая хочет выставить мать в дурном свете. Вы ее дочь. Вы имеете право знать, она ваша мать. Будем реалистичны. Если она и жива, каковы, по‑вашему, шансы, что она была шпионкой?
Дена не ответила.
– Ну так я вам скажу. Один на миллион. А пока не занимайтесь самобичеванием. Продвигайтесь вперед по шажочку. Делайте то, что можете. Вы там курите?
Дена вынула сигарету изо рта и сказала:
– Нет.
Неделю спустя, к своему собственному удивлению, Дена позвонила в Нью‑Йорк. Женский голос ответил:
– Мюзик‑холл «Рэдио‑Сити». Отдел кадров.
– Не могли бы вы мне помочь? Я пытаюсь найти женщину по имени Кристина. Думаю, фамилия у нее была Уиттен или как‑то похоже. Она танцевала в «Рокеттах» году в пятидесятом, пятьдесят первом. Я знаю, она в то время жила в Гринвич‑Виллидж. Может, у вас есть ее адрес или другие данные, как ее можно найти?
– Мне нужно посмотреть в архиве, я вам перезвоню.
– Можно я подожду? Я по межгороду звоню.
– Это займет некоторое время.
– Ничего, я подожду.
Через несколько минут женщина вернулась.
– Я нашла Кристину Уайтнау, но у нас нет ее нынешнего адреса, есть только старый, площадь Святого Луки, двадцать четыре.
– Понятно. А вы не представляете, где мне ее искать?
– Нет, но несколько человек продолжали с ней перезваниваться. Кто‑то из них может знать. У них там какой‑то клуб.
– У вас есть их телефоны?
– Попытайтесь позвонить Хейзел Феннер в Ист‑Лансинг, штат Мичиган. Запишите номер.
Приветливый голос ответил на звонок, и после объяснений Дены Хейзел Феннер повторила имя:
– Кристина Уайтнау? Кристина Уайтнау? Красивая блондинка?
– Да.
– Да, конечно, помню. Она пришла в труппу как раз после того, как я ушла. Так было весело тогда… Погодите, я ведь знала ее фамилию после замужества… как же, а? Помнила же. Мы все потеряли с ней связь. Надо же, забыла, вот досада! Сдается мне, что Долли может помнить. Кажется, они общались. В общем, спросите у Долли. Позвоните ей – и скажите, что она задолжала мне письмо.
Дена позвонила Долли Бергер в Форт‑Лодердейл, штат Флорида, по номеру, которым снабдила ее Хейзел. Долли сказала:
– Знаете, мы одно время посылали друг другу открытки на Рождество, да перестали. Если подождете, я поищу в рождественском списке поздравлений. Сейчас.
Через минуту Долли взяла трубку в другой комнате:
– Алло, вы здесь?
– Да, здесь.
– Придется вам потерпеть, пока я все просмотрю. Знаете, дорогуша, ты понимаешь, что старость пришла, когда половину имен из рождественского списка нужно вычеркнуть. Люди мрут как мухи.
Дена замерла от страха. Ей не приходило в голову, что Кристина могла умереть. Потом Долли воскликнула:
– Есть! Нашла! Так я и думала. Не уверена, что она все еще живет там, но это последний адрес, который у меня есть. Вы взяли ручку?
– Взяла.
– Она теперь миссис Грегори Брюс. Вашингтон, Массачусетс‑авеню, дом 4023. Когда найдете ее, скажите, что Долли жива. И еще, как мы говорим, брыкается.
– Скажу, миссис Бергер. Спасибо вам огромное. Да, кстати, Хейзел просила напомнить, вы задолжали ей письмо.
Это был маленький шаг, но шаг.
Квартал
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
1978
Через неделю Дена сидела в машине, глядя, как дождь барабанит по ветровому стеклу, слушая и одновременно не слушая, что говорит Джерри. А он говорил ей, чтобы она постучала в дверь, и, если женщина дома, он подождет Дену в машине или войдет с ней – как она захочет. Они стояли на обочине напротив дома, где, по сведениям Ричарда Лука, жила миссис Грегори Брюс. Массачусетс‑авеню оказалась широкой улицей, прежде здесь обитали представители среднего класса, но сейчас улица начала приходить в упадок. Там и тут попадались дома полузаброшенного вида, с ржавыми щеколдами на окнах и дверях. Номер 4023 – двухэтажный дом из красного кирпича – стоял немного в глубине, отделенный от улицы довольно широким двором. В Вашингтоне было пасмурно и холодно, все казалось мрачным, включая деревья – голые черные скелеты на фоне серого неба. Они проехались пару раз по кварталу, прежде чем припарковаться, но не увидели ни одной живой души. Ричард Лук посоветовал Дене прийти без предварительной договоренности. Он сказал, что миссис Брюс, скорее всего, знает о том, что женщина, на которую работала мать Дены, обвинена в шпионаже, и может не захотеть обсуждать это с Деной. Момент настал, и Дена нервничала.
Джерри посмотрел на небо сквозь залитое дождем ветровое стекло.
– Вряд ли он скоро прекратится. Может, пора пойти и покончить с этим? А?
– Да, наверное, вы правы. – Она повернулась к нему: – Какой, говорите, сигнал? Я забыла.
– Если это она и вы захотите, чтобы я пошел с вами, – обернитесь и махните. Не захотите – буду ждать в машине.
Дена открыла дверь, повторяя:
– Помахать, если захочу, не махать, если не захочу. Пожелайте мне удачи.
Поднимаясь по четырем бетонным ступенькам, она думала: «Трус умирает тысячи раз, герой – лишь однажды. Представь, что это рядовое интервью».
У двери она вдохнула побольше воздуха и нажала на кнопку звонка. Потом стояла под дождем и ждала. Ничего. Позвонила еще раз. Ничего. Было видно, что лампа на столике в прихожей не горит. Может, хозяйки нет дома. С облегчением и разочарованием она еще раз коротко надавила на звонок и подождала, но едва повернулась, чтобы уйти, как послышались шаги. Смутно различимая фигура зажгла лампу. Крупная женщина с седыми волосами, стянутыми в пучок на затылке, в пальто, приоткрыла дверь, не сняв цепочку.
– Да?
– Простите за беспокойство, я ищу миссис Грегори Брюс.
Женщина подозрительно сказала:
– Я миссис Брюс. Чем могу быть полезна?
Дена вдруг запаниковала.
– Э‑э… Кажется, вы когда‑то знали мою мать, Марион Чапмэн.
Женщина чуть нахмурила брови:
– Кого?
– Марион Чапмэн, вы были знакомы много лет назад, в начале пятидесятых.
Женщина не отвечала. Дена добавила:
– У нее была дочь, они приходили к вам в мюзик‑холл «Рэдио‑Сити».
По лицу женщины нельзя было понять, вспомнила она, о чем речь, или нет.
– И однажды мы у вас ночевали. В Виллидже, на площади Святого Луки. У вас еще был кот Мильтон.
Звякнула цепочка. Женщина распахнула дверь, с изумлением глядя на Дену:
– Дена? Ты Дена?
– Да.
– Боже правый! Ну входи же, входи!
Дена вошла.
– Вы меня помните?
– Конечно же, помню. Просто поверить не могла. Я думала, ты пытаешься мне что‑то продать. Как ты сюда добралась?
– Меня друг привез.
Миссис Брюс кинула взгляд на машину, стоящую на противоположной стороне улицы.
– Может, его пригласить?
– Нет, не нужно, он меня подождет.
– Позволь твое пальто. Проходи в гостиную, садись. Я сейчас. Хочешь чаю или кофе?
– Нет, ничего не нужно, благодарю.
– Ой, надо же, я ведь так и не сняла пальто. Возвращаюсь из церкви, вхожу с черного хода, слышу, то ли звонок, то ли показалось. Сейчас я сбегаю на кухню, запру дверь, а то ключ в замке оставила. Подожди минутку.
– Не спешите.
Дена вошла в гостиную и села. Огляделась. Чопорная обстановка, приглушенный свет, мебель на вид старинная.
– Жаль, я не знала, что ты приедешь. – Кристина вернулась, приглаживая волосы. – Ничего вкусненького нет предложить. Каков сюрприз, а! То‑то, гляжу, лицо вроде знакомое, а сообразить, где видела, не могу.
Пока Кристина включала лампы, Дена ее как следует рассмотрела. Она была совсем не такой, как представляла себе Дена. Старомодное серое платье, жемчужные бусы. Дена почему‑то ожидала увидеть блондинку поярче, попестрее. Женщина была сдержанна в речах и манерах. Она казалась моложе своего возраста и до сих пор была очень привлекательна.
Кристина села напротив и задала неизбежный вопрос:
– А теперь скажи, где Марион? Как у нее дела?
Будучи хорошим интервьюером, Дена хотела дать ей побольше поговорить, прежде чем раскрыть карты, и ответила вопросом на вопрос.
– Сколько прошло времени с тех пор, как вы виделись?
– О‑о, много. Мы как‑то потеряли друг друга… – Она не закончила предложение, потому что тут до нее впервые дошло. – Погоди‑ка… Мне знакомо твое лицо. Ты Дена Нордстром!
Дена улыбнулась:
– Да.
Кристина откинулась на спинку дивана.
– Так это ты? Ты выросла и стала Деной Нордстром? И хочешь сказать, что это тебя я столько лет разыскивала? Ох, просто не верится! – Она засмеялась. – Неудивительно, что ты мне показалась знакомой, ведь я на тебя столько смотрела по телевизору. – Кристина покачала головой. – И после стольких лет ты обо мне вспомнила. Что ж, я польщена.
– Конечно, я вас помню. Как можно забыть о встрече с настоящей «Рокетт»? Для меня это было большое событие. Это вы могли забыть, а я помню.
– Да я тоже помню, мама привела тебя за кулисы, а ты была вот такого росточка. Мамочка тебя так одевала – платьице, бантики в волосах. Но тебя интересовал только пульт управления светом. Ты замучила нашего осветителя расспросами.
– Вы помните, как мы к вам приезжали и остались ночевать?
Выражение лица Кристины изменилось при упоминании о той ночи, она лишь кивнула, словно они с Деной заговорщики, но не сказала.
– И как ты умудрилась меня разыскать?
Зазвонил телефон на кухне. Кристина словно не обратила внимания.
– Верьте или нет, – сказала Дена, – но я позвонила в мюзик‑холл «Рэдио‑Сити», они дали мне телефон женщины по имени Хейзел, которая дала мне телефон Долли Бергер, у которой оказалось записано ваше имя по мужу и адрес.
– Долли Бергер, ну конечно. И как поживает эта сумасшедшая? – улыбнулась Кристина.
– По голосу вроде хорошо, она просила передать, чтобы вы ей написали.
Телефон продолжал звонить. Кристина сказала:
– Ну кто бы мог подумать, а? Как раз когда ко мне пришли. Извини, я быстро.
Дена оглядела комнату. На каминной полке стояли фотографии людей, похожих на иностранцев, но помимо этого комната была холодной, почти аскетической.
Кристина вернулась:
– Соседка моя. У нее отопление сломалось, и я сказала, что она может прийти посмотреть телевизор в подвале, у нее есть ключи, так что она нас не потревожит. – Кристина села. – Ты так и не рассказала о своей маме. С ней все в порядке?
В этом‑то и хитрость. Дена хотела сперва понять, что известно Кристине.
– Вообще‑то, как раз из‑за этого я и приехала. Подумала, вдруг вы сможете рассказать, когда вы последний раз ее видели или слышали.
Кристина задумалась.
– Так, когда же это было? До замужества – это точно. Я вышла замуж в 1953‑м. Помню, написала ей на последний адрес, что она оставляла, – вы тогда переехали в Бостон или Филадельфию, – да так и не получила ответа. А что? Что‑то случилось? – Кристина вдруг забеспокоилась. – Она не… не умерла?
По ее встревоженному лицу Дена видела, что Кристина ничего не скрывает, если… Если только она не лучшая актриса в мире.
– В том‑то и дело. Я не знаю. Не знаю ни где она, ни жива ли.
В эту минуту в прихожую вошла низенькая темнокожая женщина, помахала рукой: «Это я» – и направилась к лестнице, ведущей вниз, Кристина не сводила с Дены глаз в ожидании объяснений. Затем с потрясенным видом выслушала рассказ о печальном Рождестве в Чикаго.
– Не может быть. И ни записки, ничего?
– Нет, ничего. Только подарки. Она просто растворилась в воздухе.
Глаза Кристины наполнились слезами.
– Ох, бедная, бедная девушка, – сказала она, печально качая головой. – Бедная девушка. – Дена протянула Кристине бумажный платок. Кристина промокнула глаза. – Прости. Кошмар какой‑то, у меня просто сердце разрывается. Но я не удивлена. Я всегда боялась, что случится что‑нибудь в этом роде.
Как можно спокойнее Дена спросила:
– Не удивлены?
– Нет. С самого начала она смертельно боялась, что кто‑нибудь узнает, кто она такая. Что тебя начнут дразнить или выкинут из школы. – У Дены заколотилось сердце. Кристина сворачивала и разворачивала платок. – Многие из них тогда просто исчезли, спрятались от людских глаз, не смогли выдержать давление. Вечно оглядывались, никому не доверяли. Но оставить свое дитя… – Она снова заплакала. – Ох, бедная девушка, что ей пришлось пережить.
Лицо Дены стало цвета мела, она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Все должно было быть по‑другому, вовсе не так. Странное было ощущение. Худшие страхи, которые люди себе навыдумают, никогда не сбываются, но ее ночной кошмар разворачивался наяву, прямо перед ее глазами. Она удивилась, услышав свой голос:
– Но вам она доверяла.
Кристина высморкалась.
– О да, она знала, что я никому не скажу. Бог ты мой, как она хотела жить, просто занимаясь своим делом, иметь собственный бизнес. Но всегда находятся те, у кого руки чешутся выставить тебя в дурном свете.
Дена молча кивнула, словно понимая, о чем говорит Кристина.
– И после всей этой шумихи в газете насчет Тео она чуть с ума не сошла от страха. Была уверена, что она – следующая. – Кристина отвела глаза. – Думаю, она в конце концов даже меня стала опасаться.
Дена вернулась в реальность.
– Тео? Какой Тео?
– Брат ее, Тео, – сказала Кристина так, будто Дена должна это знать.
– Подождите. У моей матери был брат, который тоже был нацистом?
Кристина скривилась:
– Нацистом? Тео не был нацистом, он был скрипачом. С чего это ты взяла?
– А вы разве не это сказали?
– Что?
– Разве вы не сказали, что моя мать была нацистской шпионкой?
Кристина потеряла дар речи.
– Шпионкой? Не понимаю, о чем ты. Твоя мать не была нацистской шпионкой, кто тебе это сказал?
– Разве она не работала на женщину по имени Лили Стайнер, у которой был магазин одежды в Нью‑Йорке?
– Я помню, когда твоя мама впервые попала в Нью‑Йорк, она работала на какую‑то там Лили. Но что с того‑то? При чем тут шпионаж?
– Лили Стайнер обвинили в шпионаже и посадили на десять лет.
Кристина сказала с нажимом:
– Мне плевать, в чем обвинили ту женщину, но твоя мать нацисткой не была. Боже правый, да я вашу семью почти всю жизнь знаю. Это, должно быть, чья‑то злая шутка, кто‑то тебя дурачит. Твоя мать была не больше нацисткой, чем я.
Телефон в кухне снова зазвонил. Кристина встала.
– Нет, она ненавидела нацистов. Твой бедный дедушка был вынужден бежать из Вены, бросить все имущество, чтобы от них спастись. – Телефон буквально надрывался. – Прости, пойду отвечу. Соседка ждет звонка мастера по отоплению. – Кристина поспешила в кухню, по дороге крича: – Мало того, если бы они не бежали из Европы, ты бы, вероятней всего, нынче здесь не сидела.
У Дены голова шла кругом. Было ощущение, что ее втащили на огромные качели и она ухнула вниз. Так вот в чем дело – ее мама была еврейкой! Вот почему она изменила имя, вот почему никакой Марион Чапмэн не существовало. Чего‑чего, а уж этого она никак не ожидала… Но что в этом было такого страшного? Почему она так боялась? Нет, все равно что‑то здесь не так. Это ничего не объясняет, должно быть что‑то другое. Мысли ее беспорядочно метались. Раз мама не немецкая шпионка, от кого она тогда скрывалась? А может, мама имела какое‑то отношение к аресту Лили Стайнер? Может, она, наоборот, американская шпионка? Может, нацисты после войны искали ее, чтобы отомстить? Поэтому ей пришлось сменить имя, – может, это была государственная программа охраны свидетеля?
Кристина подошла к лестнице, ведущей в подвал, и спустилась на пару ступенек.
– Люсиль, они говорят, что будут через полчаса.
Люсиль крикнула:
– Спасибо.
– Уверена, что не хочешь чаю или кофе? – спросила Кристина, возвращаясь в комнату.
Дена была в такой растерянности, что даже не ответила.
– Не понимаю. Почему она изменила имя?
– Многие меняли. Я вот поменяла.
– Но почему? Не вижу в этом никакого смысла. Зачем менять имя и всю жизнь из‑за такой ерунды?
– Ты должна понять, что тогда все было по‑другому. Нам всем это было нелегко. Я знаю.
Теперь Дена посмотрела на Кристину другими глазами. Она в самом деле была чем‑то похожа на еврейку.
– Нельзя было работу найти, нельзя было во многих местах появляться. Твоя мать была не единственной такой. Тысячи людей так поступали. Какое‑то время и я так себя вела. Уайтнау – моя ненастоящая фамилия. Если кто‑то смотрел фотографии моей семьи, я говорила, что мама была испанкой. Во времена Великой депрессии, когда люди отчаянно искали работу, не представляешь, сколько испанцев и кубинцев сюда приезжали на заработки.
– Как думаете, мой отец знал?
– Нет, – ответила Кристина. – Я точно знаю, что нет.
– А ему было бы не все равно?
– Поди угадай. Нет, думаю, твоя мама просто хотела выйти замуж, родить ребенка и забыть обо всем. Это разбило сердце бедному доктору Ле Гарду – сперва Тео, потом твоя мама…
– Кто такой доктор Ле Гард?
– Твой дедушка.
Дена пыталась опомниться.
– Я знала про дедушку, но не знала, что он был врачом.
– О да, – сказала Кристина с благоговением, – твой дедушка был одним из самых уважаемых врачей в Вашингтоне.
– Правда?
– Он руководил здешней больницей «Фриман Хоспитал» и много лет был главой медицинской школы в Говард‑колледж. Его все знали. Печально‑то как, такой человек, и потерял обоих детей.
Последнюю фразу Дена даже не услышала, она твердила про себя настоящую фамилию матери, чтобы уж наверняка запомнить.
– Дедушка твой был красивый человек. Не говоря уж о Тео, конечно.
Дена взглянула на Кристину:
– Ле Гард. По‑моему, совсем не похоже на еврейскую фамилию. Зачем же они ее сменили?
Кристина не поняла:
– На еврейскую?
– Да, зачем они ее меняли? Она скорее на французскую похожа.
– На еврейскую? – повторила Кристина, еще больше удивляясь. – Доктор Ле Гард не был евреем.
– Как не был? А что, бабушка была?
– Нет. И она не была. С чего ты решила, что они были евреями?
Кажется, Дену снова потащило вниз на качелях. То ли она окончательно потеряла рассудок, то ли Кристина намеренно ее запутывает.
– Разве вы только что не сказали мне, что дедушке пришлось спасаться от нацистов? Или я совсем сумасшедшая?
– Я говорила, что им пришлось спасаться, но вовсе не потому, что они были евреями.
– А о чем же вы тогда говорите?
Теперь настала очередь Кристины запутаться.
– Разве ты не сказала, что знала о дедушке?
– Я сказала, что знала, что у меня был дедушка. Но мама рассказывала мне про семью только то, что все они погибли при пожаре.
– При пожаре? Каком еще пожаре?
– Это что, неправда?
Внезапно Кристина поняла, что произошло, и выражение, близкое к ужасу, застыло у нее на лице. Она охнула, прижав руку ко рту:
– Боже всемогущий, я думала, ты знаешь.
– Что знаю? Мы, кажется, два параллельных разговора вели. Я думала, вы говорите, что моя мама была еврейка. Разве вы не это имели в виду?
Кристина затрясла головой:
– Нет.
– Значит, и вы не еврейка?
– Нет.
– Вот как. – Дена вглядывалась в ее лицо, пытаясь найти ответ. – Итальянка? Поэтому вы поменяли фамилию? – Кристина не ответила, но Дена уже зацепилась за слово «итальянка». – Может, в этом все дело? Тут что‑то связанное с мафией? Мама была связана с мафией, поэтому боялась? Они с братом были преступниками? Слушайте, я уже ничего не понимаю, вы должны мне помочь. Я не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, но мне нужно знать. Это не просто моя прихоть, меня пытаются шантажировать. Я не хочу подвергать ни вас, ни маму риску, мне нужно просто знать самой. Что с ней случилось. Почему она исчезла.
– Дена, умоляю, не спрашивай меня больше ни о чем. Я обещала твоей матери. – Кристина прямо разрывалась.
Дена уставилась на нее:
– Значит, она была в мафии!
– Нет, твоя мама не была в мафии.
У Дены кровь застучала в голове.
– Тогда что? Не представляю, что же еще может быть такого страшного, что она вот так взяла и ушла. Чего она не хотела мне говорить…
Вдруг Дена замолчала. Медленно до нее начало доходить то, что, по мнению Кристины, она давно знала. Ответ, который находился прямо у нее перед глазами и был настолько очевиден с самого начала. Что она совершенно упустила из виду. Вдруг все начало проясняться, и один за другим кусочки пазла становились на свои места. Все начало обретать смысл: соседка, странные фотографии в доме. Кристина была не итальянка и не гречанка. Кристина была светлокожая негритянка. Дена находилась в квартале для чернокожих, даже не подозревая того.
Они сидели, молча глядя друг на друга, обе в шоке, но по разным причинам. Потом Дена вышла и жестом попросила Джерри опустить стекло.
– Джерри, думаю, вам лучше зайти.
Джерри выскочил из машины:
– Она что‑нибудь рассказала?
– О да. Вы просто не поверите…
– Что?
– Услышите.
Качели
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
1978
Когда они вернулись в отель, Дена была совершенно без сил. Словно последние пять часов она каталась на ярмарке на гигантских качелях, вперед, назад. Даже лежа в постели после горячего душа, она не могла остановить эти качели. Джерри зарегистрировал их под своим именем, но взял номер люкс с двумя спальнями. В восемь тридцать он крикнул из своей комнаты:
– Как вы себя чувствуете? Может, все‑таки заказать вам ужин?
– Нет, я хочу только спать. – Потом она спросила в двадцатый раз: – Вы можете в это поверить?
– Ну… Это не совсем то, что мы ожидали.
Джерри читал газету, когда зазвонил телефон.
Он подскочил и бросился к трубке в ванной комнате, чтобы не разбудить Дену. Звонил Мак Уоррен, хотел узнать, как дела. Дена предупреждала, что он может позвонить, и попросила ему все рассказать. Джерри зашептал:
– Мы нашли женщину, которую искали.
– Отлично. И что она сказала?
– Мистер Уоррен, можете минутку подождать? – Он пошел в свою спальню, закрыл дверь и поднял трубку. – Она сказала Дене, что ее мать была черная.
– Черна… что? – Мак был уверен, что ослышался.
– Чернокожая, понимаете, как Лена Хорн.[50]Светлая, но негритянка. Эта женщина не знает, что с ней случилось, но по крайней мере у нас есть настоящее имя. Есть с чего начать. Дена спит в другой комнате, но обязательно вам позвонит, когда мы еще что‑нибудь узнаем.
Мак медленно вернулся в гостиную, где оставил Норму и тетю Элнер колоть орехи пекан. Норма сидела и ждала новостей, как птенец ждет червяка.
– Ну? – сказала она, тараща на него вопрошающие глаза.
Мак уселся в свое кресло‑трансформер и взял газету, надеясь избежать разговора.
– Что она сказала?
– Я с ней не разговаривал, я говорил с ее другом. Она спала.
– Так. И?..
– И он сказал, что женщину они нашли.
– Женщину нашли. И?..
– Что – и?
– Что эта женщина сказала о ее матери?
Мак постарался ответить как можно более будничным тоном:
– Что мать Дены была черная.
Норма похлопала глазами.
– Какая?..
– Черная.
Норма вздохнула.
– Мак, ну зачем ты это делаешь? Ты же знаешь, как я психую. Теперь ответь, что она сказала на самом деле.
– Я тебе сказал.
– Мак, это не смешно. Что она сказала?
– Норма, я не пытаюсь тебя насмешить. Она сказала, что ее мать была черная.
Норма взвизгнула:
– В каком смысле – черная?
– В таком вот смысле. Чернокожая.
– Чернокожая, как Эмос и Энди?[51]
– Нет, он сказал, скорее как Лена Хорн.
Норма замахала на него руками:
– Ой, да что ты выдумываешь! Ты небось даже не разговаривал с ним.
Он глянул на жену поверх газеты:
– Говорю тебе, он сказал – негритянка. Так сказала та женщина. Я только повторяю его слова.
– Да не смеши людей, она была не чернее меня! – Норма возмущенно расколола орех и бросила скорлупу в зеленую глиняную миску, стоящую у нее на коленях.
– Норма, ты спросила – я ответил.
– Ну так он ошибся. Думаешь, никто бы не заметил, если бы Джин женился на цветной девушке? Никто, ни один человек, взглянув на нее, когда она сошла с поезда, не сказал: «Ой, глядите, Джин женился на цветной!» Никто, правда, тетя Элнер?
– Не припомню, чтобы такой нашелся.
– Конечно, никто, она же белой была, господи ты боже мой. Эта женщина с кем‑то ее спутала. Как ты можешь быть черным, если ты белый? Чушь какая‑то, ничего глупее в жизни не слыхала. Лена Хорн, господи прости.
Тетя Элнер запуталась.
– А при чем тут Лена Хорн? Она что, бывала здесь?
– Да она ни при чем, тетя Элнер. Он выдумывает, просто чтобы меня позлить. Он вознамерился свести меня с ума. Давай, Мак, дерзай, скоро добьешься своего, увезут меня в психушку.
Мак тяжко вздохнул:
– Ну как знаешь, Норма. Я тебе правду говорю, ты не веришь, так что забудь.
Прошло несколько минут. Норма расколола еще два ореха.
– Сама идея какова – на белого человека сказать, что он черный!
– Норма, это не я говорю, это та женщина. Я не знаю!
– Ну и нечего тогда передавать всякую брехню. Как можно быть черным, если у тебя глаза зеленые? Вот скажи мне.
– Я не знаю, Норма.
– Так я и думала.
Тетя Элнер сказала:
– Ладно, неважно, главное, что она была красивая. Это ведь все говорят, правда? – Она высыпала скорлупки из миски в бумажный пакет, стоящий в ногах. – И вот что я вам еще скажу, надо попросить, чтобы Эмоса и Энди вернули на радио. Куда они вообще делись, хотела бы я знать.
Кто была моя мать?
Вашингтон, федеральный округ Колумбия
1978
На следующий день Дена снова поехала к Кристине. Они сидели на кухне и пили кофе.
– Вчера, после того как ты уехала, – сказала Кристина, – я соображала, кто может знать, где сейчас Тео. Позвонила брату и еще нескольким людям, которые его знали, и все сказали одно и то же: «Понятия не имеем». И про твою маму то же самое. Я единственная кроме Тео знала, что она выдает себя за белую. – Кристина медленно покачала головой: – Даже не представляю, что тебе посоветовать. Я в таком же неведении, как и ты. Знаю только, что мама тебя обожала. Звонила и взахлеб рассказывала, какая ты красивая, как твои дела… После гибели твоего отца ты была ее единственной заботой.
– Если она обо мне так сильно заботилась, почему тогда бросила? Как она могла?
– Что тут скажешь, – вздохнула Кристина. – Твоя мама была сложным человеком, даже в молодости. Они с Тео оба были не такие, как все. Не в плохом смысле. Просто оттого, что выросли в Вене.
– Чем они занимались в Вене?
– Твой дедушка поехал туда изучать медицину, там он и познакомился с твоей бабушкой.
– Моя бабушка была черной?
– Нет, она немка была, дочь врача, из очень богатой семьи. Вряд ли дедушка когда‑нибудь уехал бы из Вены, если бы не война. У него были зеленые глаза и светлые волосы, но в паспорте все равно писали: «Негр». Не забывай, чернокожих Гитлер ненавидел не меньше, чем евреев.
– Сколько было матери, когда они вернулись?
– Тео уже было лет четырнадцать‑пятнадцать, значит, ей десять‑одиннадцать. Представляешь, какой для нее это был шок. Они и негров‑то настоящих никогда не видели. Тяжело им пришлось. Вчера они прелестные венские детишки, а нынче негритята и живут в квартале для цветных. Но твоя мать была маленькой леди, бегло говорила по‑французски и по‑немецки, играла на фортепьяно. Они с Тео оба были прекрасно воспитаны. – Кристина улыбнулась – Не то что я. Мне было почти столько же, сколько твоей маме, и мне казалось, она хочет играть и веселиться, но не знает, как это делается. Многие принимали их с Тео за снобов, но это не так, они просто выросли в другой культурной среде. А как они обожали своего отца, ох! Он очень гордился своими детьми.
– Вы его помните?
– О да, доктор Ле Гард и мой отец очень дружили, ходили в один клуб. Много времени вместе проводили. У них был чудесный дом, со вкусом обставленный, входишь туда, бывало, и как будто в другой мир попадаешь. Помню, твои бабушка с дедушкой обожали музыку, у них всегда звучали Брамс, Шуман, Штраус. А какие они устраивали вечеринки! Библиотека у них была – закачаешься, и картины. Они в Европе столько прекрасных живописных работ накупили! Они почти никуда не ходили – зачем, когда есть такой дом.
– Как выглядел мой дедушка?
– О‑о, красивый был мужчина, высокий, прямо величавый.
– Понятно. – Дена хотела задать еще один вопрос, но боялась, как бы он не прозвучал обидно. – Ну… а насколько он был темнокожим?
Кристина не обиделась.
– А вот как ты, когда чуть‑чуть загоришь. Он был голубой крови.
– Голубой крови?
Кристина засмеялась и перевернула руку ладонью вверх:
– Человек со светлой кожей, настолько светлой, что видны вены. Его мать была светлокожей квартеронкой из Нового Орлеана и вышла замуж за француза. Моя мать тоже была голубой крови. Сестра, Эмили, – белокожая, как ты. Я унаследовала цвет кожи отца, и он, кстати говоря, был отнюдь не рад этому. Стоило мне летом прийти с прогулки хоть немного загоревшей, он ужасно сердился. «Если еще немного почернеешь, – говорил он, – отошлю тебя в Гарлем, будешь жить с черными». Не любил он темной кожи.
– Почему?
– Даже не знаю. Просто не любил. Такой вот он был. Когда я в первый раз привела в дом будущего мужа, отца чуть удар не хватил. «Слишком черный, слишком черный», – говорил он. – Кристина засмеялась. – Но я ни в какую. Наверное, я вышла за него просто назло папе.
– А какой был Тео?
– Тео? О‑о, если бывают мужчины‑красавцы, то он был таким. Больше походил на мать, огромные карие глаза, длинные ресницы. Я часами могла сидеть и смотреть, как он учится играть на скрипке. – Она бросила в чашку еще кубик сахара. – Но он на меня не глядел, как и на других девушек, насколько я знаю. Только эту скрипку свою и любил.
Дена старалась сохранять спокойствие.
– Если мать моей мамы была чистокровной немкой, а ее дедушка – французом, то сколько же черной крови текло в жилах моей мамы?
– Одна шестнадцатая часть – капля, если вообще существует понятие «черная кровь», а его, разумеется, не существует. Кровь красная или «голубая». Но в те времена капля негритянской крови – уже было на одну каплю больше, чем надо. По закону это делало тебя негром.
– Думаете, моему отцу было бы не все равно?
Кристина пожала плечами:
– Поди угадай, как человек отреагирует. Имей в виду, это были сороковые, в некоторых штатах закон не одобрял межрасовые браки. За это в тюрьму сажали. Все тогда было совершенно по‑другому. Но мне‑то повезло. В молодости я не принимала близко к сердцу все эти расовые дела, даже фамилию поменяла на Уайтнау[52]– ради шутки. Я просто искала развлечений – и находила, разумеется. Я хотела стать одной из «Рокеттов», и никакие дурацкие законы меня не остановили. Если они спокойней спят, считая меня испанкой, – ради бога, не жалко.
– Почему она мне не сказала? Мне это было бы без разницы.
Улыбка Кристины была печальной и усталой.
– Так уж и без разницы. Нет. Может, ты отреагировала бы не так сильно, как думала твоя мама, но она решила, что тебе лучше не знать. И разница непременно была бы, не пытайся себя обмануть. Потому что люди смотрели бы на тебя совсем другими глазами.
– И для меня была бы разница? – не поверила Дена.
– Да, даже для тебя. Неважно, сколько в тебе течет негритянской крови, главное, что она в тебе есть.
– Но это идиотизм!
– Может, и так, но подумай, скольких привилегий ты бы лишилась. У тебя за спиной повсюду шушукались бы, и она это знала. Разве могла бы ты ходить в те же школы, встречаться с теми же мальчиками, входить в те же двери? Конечно, в конце концов ты смогла бы этого добиться благодаря внешности и таланту, но во всех взглядах ты читала бы эту мысль.
– Плевать, все равно это не изменило бы моего отношения к маме.
– Может, к маме и не изменило бы, но изменило бы отношение к миру. И отношение мира к тебе. Ты всегда спрашивала бы себя: что люди обо мне думают, какие мысли скрывают за приветливыми улыбками? О чем не говорят в моем присутствии? Это меняет человека, поверь. Твоя мать просто пыталась избавить тебя от этой сердечной боли.
– Мама не рассказывала, почему она решила притворяться белой?
– Нет, но думаю, она чувствовала себя так же, как Тео. Его швыряло из крайности в крайность, пока он не перестал понимать, кто он и что он. В конце концов он просто развалился на части. Ему пришлось выбирать между отцом и музыкой. Он не хотел быть новым талантливым негром‑музыкантом, он хотел быть просто музыкантом. А негра в те времена не брали ни в один симфонический оркестр. И до сих пор‑то их не слишком много в оркестрах.
– Это верно.
– Я тоже могла бы сойти за белую, если бы захотела, но мне было как‑то спокойнее среди своих. Хотя я не осуждаю тех, кому не было хорошо среди нас. Когда становишься такой старухой, понимаешь, что жизнь штука непростая, и если тебе предоставляется шанс, почему им не воспользоваться? Но притворяться белой было совсем не просто. Не завидую я тем, кто выбрал такую жизнь. Это как уехать в чужую страну и не иметь возможности вернуться. Они не смогли даже к отцу на похороны прийти, а для твоей матери притворяться белой было особенно тяжело. Она не могла войти в общество богатых, в котором нужно родиться, поэтому ей пришлось «родиться заново» рангом ниже. С ее образованием и воспитанием негоже было такой девушке работать в магазинах. Я и не думала, что она притворяется, пока она однажды мне не призналась.
Кристина встала и закрыла дверь кухни.
– Честно говоря, я так уже устала от этих расовых проблем, прямо слов нет… Это так влияет на людей. – Она отвернулась. – Не представляешь, сколько оскорблений пришлось выдержать моему мужу из‑за цвета кожи. А ведь он был одним из самых славных, самых благородных созданий, живших на этой земле, и так с ним дурно обращались – даже мой отец. Не знаю, что стало с твоей мамой, может, она просто до смерти устала от всего этого. Жаль, что от меня тебе так мало толку, но, наверное, никто не знает, что на душе у другого человека. Наверняка у твоей мамы была веская причина так исчезнуть. Потому что она тебя любила, я знаю.
Поговорив с Кристиной, Дена вернулась в машину.
– Ну как вы? – спросил Джерри.
– Все хорошо.
Но это было неправдой. Ее странным образом тронули слова Кристины. Что‑то было в ней такое, отчего Дене стало очень грустно, просто невмоготу. Этот ее взгляд. Она видела такой взгляд у своей матери. Дена заплакала.
– Простите, не понимаю, что со мной.
– Это нормально, Дена, вам многое пришлось пережить.
– Она мне очень понравилась. Не знаю, почему я плачу.
Дена многое узнала за эти два дня, но так и не выяснила, что же случилось с мамой в то Рождество. По крайней мере, у них теперь было достаточно сведений для Ричарда Лука.
В тот день, провожая ее к самолету, Джерри говорил:
– Ричард сказал, что информации оказалось даже больше, чем он рассчитывал. Как только он что‑то выяснит, я сразу позвоню.
У входа в зону посадки Дена пожала ему руку.
– Джерри, даже не знаю, как вас благодарить. Вы замечательный друг. Без вас я бы ни за что не справилась. Я хочу, чтобы вы знали, как я вам благодарна.
Он только улыбнулся.
Больше всего на свете он хотел войти вместе с ней в этот самолет, но знал, что должен ее отпустить. Всю дорогу до Нью‑Йорка Джерри ни о чем кроме Дены не мог думать.
А Дена в самолете не могла думать ни о чем кроме семьи, которой она до вчерашнего дня не знала.