Главная | Обратная связь

Партия и капитализм 1 страница

 

Дэн Сяопин был мудр. Он усовершенствовал социализм. До него у социализма было множество дефектов.

Нянь Гуанцзю, предприниматель

 

Я сам себя назначил парторгом «Хайэр». Вот и получается, что с самим собой у меня не может быть конфликтов, верно?

Чжан Жуйминъ, глава фирмы «Хайэр», крупнейшего производителя бытовых электроприборов в Китае

 

Государственная поддержка частного предпринимательства не столь велика, как помощь сектору государственному. Мы воспринимаем это как закон природы.

Лю Юнсин, Группа «Ист Хоуп»

 

Человек, известный всему Китаю под именем «Дурацкие семечки», показал на высотное здание делового комплекса за окном своего скромного двухэтажного магазинчика. «Не я один сидел, — сказал он. — Все, что вы здесь видите, принадлежит парню, который мотал срок вместе со мной».

За долгие годы Нянь Гуанцзю (его настоящее время) приобрел немало тюремных друзей. Первый срок ему дали в 1963 г. за спекуляцию, потому что в своем родном городе Ушу, провинция Аньхой, он торговал с лотка фруктами. Через несколько лет, во время «культурной революции», капиталистического послужного списка Няна оказалось достаточно, чтобы его вновь отправили за решетку, на сей раз с эпитетом «бычий демон и змеиный дух».[11]После подавления протестов 1989 г. сторонники жесткой партийной линии свалили в кучу предпринимателей и студентов-бунтовщиков, объявив их всех угрозой для государства, и Нянь угодил в тюрьму в третий раз. В камере он сидел с человеком, который и выстроил впоследствии соседний деловой комплекс.

В конце 1970-х гг., пока Нянь был еще на свободе, он открыл лавочку, где торговал традиционным, всем доступным лакомством: жареными присоленными семечками, которые китайцы охотно лузгают на протяжении всего дня. Семечки, в том числе тыквенные, он покупал оптом у фермеров. Предприимчивый и непокорный характер, из-за которого и начались неприятности Няня с властями, помог радикально трансформировать этот бесхитростный бизнес. Неграмотный отец Няня всегда слыл в квартале «дурачком». Ничуть не более начитанному Няню кличка досталась по наследству. Подыскивая яркое, запоминающееся название для семечек, он взял и попросту окрестил их своим дворовым прозвищем. На пакете, рядом с улыбающейся физиономией Няня, было напечатано название продукта: «Дурацкие семечки: выбор умного человека». Новый бренд немедленно приобрел популярность. Через несколько лет дело настолько разрослось, что под началом Няня трудилось более сотни человек. Так он заработал свое первое состояние.

Партийные бонзы Аньхоя, которые руководили одной из самых бедных и густонаселенных провинций Китая, не только не порадовались успеху Няня, но вообще пришли в ужас: а вдруг наверху решат, что существование частного предприятия типа «Дурацких семечек» — это серьезный политический просчет? Провинциальный партийный комитет слал в Пекин доклад за докладом о состоянии дел в компании и заодно интересовался, не следует ли прикрыть эту лавочку за ее капиталистическую сущность. Наконец, в 1984 г., досье на бизнес Няня оказалось на столе не у кого-нибудь, а у самого Дэн Сяопина. Вскоре Дэн нашел хитроумное решение в духе головокружительных экономических экспериментов, за которые он ратовал. Разгон предприятия даст повод считать, что политике открытых дверей пришел конец, сказал он на собрании «старейшин». Есть смысл вернуться к этому делу года через два. «Неужели мы и впрямь боимся, — заметил Дэн, — что «Дурацкие семечки» навредят социализму?»

К моменту нашей встречи в конце 2008 г. Нянь из подрывного капиталистического элемента успел превратиться в бизнес-знаменитость, пользующуюся поддержкой государства. Доказательством его возвышенного статуса был кадровый работник местного отдела пропаганды, встретивший меня при входе в магазин Няня. Китайские чиновники сплошь и рядом ставят палки в колеса журналистам-иностранцам, которые хотят проинтервьюировать тех или иных граждан на предмет былой несправедливости; им не терпится поскорее и подальше спровадить этих гостей. Однако чиновник из Ушу пригласил меня на банкет, предложил устроить экскурсию по городу и вообще просил без стеснений обращаться к нему по любому вопросу. До празднования тридцатого юбилея дэнсяопиновской политики открытых дверей оставались считанные месяцы, и город решил, что здешний уроженец лучше всего годится на роль «талисмана и олицетворения» местной предприимчивой экономики.

Нянь в свои семьдесят с небольшим лет выглядел престарелым волокитой: крестьянский загар, длинноватые волосы и френч а-ля Джавахарлал Неру, подбитый вышитым китайским шелком. Успех не отучил его от провинциальных замашек. Время от времени он громко прочищал глотку, смачно отхаркиваясь прямо на пол кабинета, ничуть не смущаясь, как если бы просто почесывал нос. Громкий, сипловатый от многолетнего курения голос, а речь настолько густо замешана на местном диалекте, что слова не сразу разберешь. Когда Нянь приступил к рассказу о своей жизни, я даже подумал, что ослышался. Неужто он и впрямь только что обвинил Мао в «чудовищных преступлениях» и бессчетных смертях? Чиновник из отдела пропаганды отделался нервным смешком. «Не принимайте его слова за чистую монету», — посоветовал он.

«Разогревшись», Нянь начал изъясняться не как мятежный бизнесмен, а скорее, как партийный функционер. Перемежаясь долгими паузами, один официальный лозунг следовал за другим. Каждая фраза, произносимая громким, напористым голосом, заканчивалась чуть визгливым подъемом тона, словно Нянь реагировал на булавочные уколы. Любой, кому доводилось сидеть в Доме народных собраний и слушать выступления вождей, немедленно узнал бы этот ораторский прием — сменой тона показывать аудитории, когда рукоплескать. Нянь высокопарно провозгласил «третью пленарную сессию ВСНП одиннадцатого созыва 1978 г.» историческим событием, которое «оживило судьбу Китая». (Аплодисменты.) Объявил, что китайская экономика находится в «хорошей форме» и развивается «упорядоченным образом». (Аплодисменты.) Поведал, что правовая система прошла модернизацию и теперь свободна от государственного вмешательства. (Аплодисменты.) Больше всего в этом выступлении меня поразили отнюдь не пинки, которыми Нянь время от времени награждал старую маоистскую систему, а восторженное славословие в адрес КПК и в первую очередь Дэн Сяопина — главного героя в глазах Няня. «Дэн Сяопин был мудр, — сказал Нянь. — Он усовершенствовал социализм. До него у социализма было множество дефектов».

Заявление Няня — дескать, «Дэн усовершенствовал социализм» — тремя словами выражает суть перевернутого с ног на голову мира, в котором существует партия и частный сектор Китая. КПК, поддерживающая идею социализма, значительную часть времени уделяет ссылкам на рыночные механизмы. Предприниматели вроде Няня, которые молятся на рынок, столь же прилежно ссылаются и на партию. В таких обстоятельствах не приходится удивляться, что в Китае порой очень трудно провести грань между тем, что относится к государству, а что — к частному бизнесу. Придя к власти, КПК закрыла частные предприятия и конфисковала их активы. Постепенно частную коммерческую деятельность поставили вне закона, хотя степень реализации этого курса была подвержена приливам и отливам политического цикла и к тому же зависела от конкретного региона. Подозрение к предпринимателям сохранялось на протяжении долгого времени даже после внедрения дэнсяопиновских рыночных реформ в конце 1970-х гг… К примеру, когда Цзян Цзэминь в июле 2001 г. позволил частникам вступать в партию, его решение привело к расколу среди высшего руководства и недовольству рядовых партийцев. В отличие от своих консервативных оппонентов, Дэн и его преемник Цзян поняли одну важную вещь: у партии много общего с частными предпринимателями, которые точно так же недолюбливают демократическую политику и независимые профсоюзы. Авторитарное правление КПК не только держало рабочих в узде; оно также обеспечивало гибкость, о которой политики в демократических странах только мечтают. Партия может быть на удивление толерантной к бизнесу, лишь бы государство получало свою долю.

Недоверие, которое партия питает к частному сектору, никогда не имело отношение к деньгам или вопиющему противоречию между индивидуальным богатством и официальным марксистско-маоистским пантеоном. Все приверженцы этого курса, который то провозглашался, то вновь забывался на протяжении трех десятилетий, сходятся в одном: необходимо извлекать прибыль. На самом деле КПК опасается лишь, как бы иностранный и местный частный секторы не превратились в политического соперника. Природный инстинкт КПК, побуждающий колонизировать частный сектор, зачастую не выдерживает конкуренции с колоссальным богатством нового предпринимательского класса. Партийные интересы заставляют КПК продвигать частные компании — ведь они обеспечивают трудоустройство населения, но затем, когда компании становятся не в меру крупными, партия натягивает вожжи. КПК приглашает предпринимателей обзавестись партбилетом, но третирует и сажает тех бизнес-лидеров, которые расходятся с ней во взглядах. Партия поддерживает более жесткое закрепление прав собственности, в то же время замутняя правила, регламентирующие порядок владения компаниями, активами и землей.

Однако главный принцип беспрецедентного партнерства коммунистической партии и капиталистического бизнеса остается неизменным. Этот притянутый за уши, неустойчивый и противоестественный альянс за короткий срок перевернул вверх ногами общепринятую, более чем вековую мудрость. Процесс может занять десятилетия, но нынешний консенсус на вершине КПК гласит, что при надлежащем надзоре и коротком государственном поводке частные предприниматели не только не вредят социализму, а напротив, являются ключом к его спасению. К счастью для Китая, Дэн достаточно рано усвоил урок, который не поняла практически ни одна неудачливая социалистическая страна, а именно: лишь активная частная экономика способна удержать коммунистический режим на плаву.

Когда я только познакомился с Чжан Жуйминем, который возглавляет фирму «Хайэр», крупнейшего в Китае производителя бытовых электроприборов и владельца одного из самых известных брендов, я задал ему вполне очевидный — как мне тогда казалось — вопрос. Чжан Жуйминь был руководителем «Хайэр» и одновременно с этим секретарем парткома корпорации. Как же ему удается избегать конфликта между партийными интересами и частной прибылью? Чжан пренебрежительно отмахнулся. «Я сам себя назначил парторгом «Хайэр». Вот и получается, что с самим собой у меня не может быть конфликтов, верно?», — ответил он.

Примерно в то же время в интервью официальному агентству новостей «Синьхуа», состоявшемуся в преддверии празднований восьмидесятой годовщины основания КПК (1921 г.), Чжан прибег к более уважительному тону. Журналист «Синьхуа» заметил, что отдельные репортажи приписывают Чжану некие «сверхвозможности», коль скоро он за каких-то семнадцать лет превратил практически разорившуюся компанию в глобальную корпорацию. Чжан ответил: «Да нет, откуда у меня сверхвозможности? Ведь я всего лишь рядовой член партии». Под его руководством, сообщала публикация, менеджеры старшего и среднего звена изучают ортодоксальные коммунистические догмы, которые и помогают им вести работу в секторе так называемых белых товаров.[12]В 2002 г. Чжан стал первым бизнес-лидером, кооптированным в состав Центрального Комитета КПК.

Китайская пресса окрестила Чжана «самым известным предпринимателем страны». Падкие на аналогии журналисты частенько именуют его «китайским Джеком Уэлчем» в честь основателя американской корпорации «Дженерал Электрик», и это сравнение неизбежно просочилось в заголовки множества статей, которыми пестрит зарубежная и местная пресса. Впрочем, история успеха «Хайэр» безусловно увлекательна, и лавры достались Чжану вполне заслуженно. В 1984 году, когда Чжан сел в кресло главы компании, он, метафорически выражаясь, взмахнул сказочным молотом и разбил все мосты, оставленные его предшественниками. Речь идет о принципиально новом отношении к качеству продукции, которое он сумел привить своим рабочим. Эту историю пересказывают в учебниках всех бизнес-школ. Сейчас продукцию с брендом «Хайэр» можно приобрести по всему миру. С другой стороны, сравнение с «Дженерал Электрик» и «нейтронным Джеком» не вполне уместно, и по очень простой причине. «Хайэр» — не частная компания; а когда правление попыталось реализовать свои акционерные права и полностью приватизировать предприятие, местные власти тут же выпустили запрещающий эдикт.

Статус фирмы «Хайэр» можно считать символическим отражением центральной проблемы китайского бизнеса. Мало кто осмелится спорить, что частный сектор страны — настолько крохотный в 1970-е гг., что официальная статистика его вообще не учитывала — через тридцать лет стал главным генератором рабочих мест, если не сказать экономического продукта. Но никто не знает его истинных размеров (по крайней мере, о них нет единого мнения), поскольку не удается определить, кто чем владеет.

В сентябре 2005 г. гонконгский брокер «Си-Эл-Эс-Эй», специализирующийся на акциях развивающихся рынков, выпустил большой доклад о том, как частное предпринимательство стало двигателем экономического подъема Китая. «Сейчас на долю частного сектора приходится более 70 % ВВП; в нем занято свыше 75 процентов трудовых ресурсов. Он создает базу для появления энергичного среднего класса, так что крупнейшая компартия мира не может позволить себе дать обратный ход рыночным реформам, — гласил этот доклад. — Раньше всех беспокоило, как государство отреагирует на экономический спад, но сегодня наиболее важный экономический вопрос формулируется иначе: «Как отреагируют китайские предприниматели?»».

Через неделю на это заявление откликнулось не менее уважаемое исследовательское подразделение швейцарского банка «Ю-Би-Эс»: дескать, частный сектор Китая «составляет не более 30 % экономики, какими бы индикаторами вы ни пользовались». Их конкурирующий доклад утверждал: «В Китае государство на 100 % владеет или контролирует следующие крупнейшие отрасли: нефтедобыча, нефтепереработка, горнодобывающая промышленность, банки, страхование, связь, черная металлургия, алюминий, электроэнергия, авиация, аэропорты, железные дороги, порты, автострады, автомобилестроение, здравоохранение, образование и государственная гражданская служба».

Яшэн Хуанг из Массачусетского технологического института, годами копавшийся в официальной китайской статистике, на вопрос о его собственной оценке размеров частного сектора ответил так: «Если честно, я не знаю. И, как мне кажется, мало кто знает. Отсутствие такой информации само по себе очень красноречиво свидетельствует, что частный сектор до сих пор считается как бы нелегальным». Хотя Хуанг и не получил точные цифры, он все же сделал один важный вывод: в конце XX столетия чисто частный сектор Китая, то есть только те компании, к которым государство не приложило руку, был «мизерным», и на его долю приходилось порядка 20 % всей промышленной продукции.

Неразбериха с тем, что есть частная собственность, а что — государственная, является намеренной: политическая система до сих пор осторожничает и не желает окончательно определять границы собственности. Поспрашивайте предпринимателей, можно ли к их компаниям применить термин «сыин» (то есть «частная»). Очень многие ответят, что им больше нравится называть свои компании политкорректно, «минъин» (дословно — «управляемая народом»). В народной республике, основанной на принципе отмены частного богатства, «управляемое народом» предприятие, даже если им владеет индивидуальное лицо, предпочтительнее фирмы, гордо именующей себя «частной». Сейчас большинство экономистов вовсе обходят этот вопрос стороной, классифицируя все компании по двум категориям: государственные и негосударственные, и на этом останавливаются.

Когда КПК дала «зеленый свет» рыночной экономике, именно периферия первой распахнула объятия частному бизнесу. Согласно новому курсу Дэн Сяопина, отныне крестьяне могли продавать излишки, оставшиеся после сдачи обязательной государственной квоты. Результат был революционный. Через пять лет почти каждая крестьянская семья отказалась от прежней коммунной системы и превратилась в мини-фирму. Ключом к этой революции в сельском Китае, где проживает основная масса населения, была поддержка на самом верху.

Партийное руководство при Ху Цзиньтао и Чжао Цзыяне обладало глубокими знаниями о жизни сельского населения и, кроме того, решительно склонялось к либеральной политике. Началось обильное финансирование сельского хозяйства, границы прав собственности существенно расширились, и частные компании, существовавшие под эвфемистическим названием «деревенско-поселковые предприятия», начали процветать. «В этот период капитализм в Китае был бодрым и добродетельным, открывал десяткам миллионов людей вполне приемлемый способ выхода из абсолютной нищеты», — говорит Яшэн Хуанг из Массачусетского технологического института. Увы, эта модель эпохи 1980-х гг. закончилась одновременно с десятилетием. Коктейль из политического и экономического либерализма залил Пекин кровью в июне 1989 г.

После 4 июня воспрянувшие духом консерваторы незамедлительно перенесли огонь на частный сектор. Чэнь Юнь, бывший министр экономического планирования и отец Чэнь Юаня, объявил, что отклонение от модели плановой экономики нанесло системе «смертельные раны». Цзян Цзэминь, ставший генсеком буквально за несколько месяцев до этого и еще неуверенно сидевший в своем кресле, наклеил на предпринимателей ярлык: «Лица свободной профессии, торгаши и коробейники, которые занимаются обманом, казнокрадством, взяточничеством и уклонением от уплаты налогов». Вскоре порывы ледяного ветра донеслись до провинции Аньхой. К сентябрю того же года был арестован и Нянь Дурацкие Семечки.

Нянь всегда кичился своим богатством, выстроил особняк и фланировал по району то с одной подругой, то с другой. Миллион юаней наличными, которые он держал дома в начале 1980-х гг. (а в те годы это была сказочная сумма), настолько заплесневели от летней жары и влажности, что однажды он устроил целое шоу, вытащив деньги проветриваться на воздухе. По примеру крестьян, которые раскладывают свежескошенную траву сушиться вдоль дороги, Нянь разложил банкноты на солнцепеке во дворе собственного заводика и еще больше прославился этой наглядной демонстрацией своего богатства. Но даже в темные дни конца 1989 г. горком Ушу никак не мог придумать преступление, которое можно было бы повесить на Няня. Сначала его попробовали обвинить в «казнокрадстве и растрате государственных средств», но дело развалилось в апелляционном суде на провинциальном уровне. Как только Нянь доказал, что владеет компанией, его уже нельзя было обвинить в воровстве у самого себя. У аньхойских властей оставался последний шанс: обвинить Няня в «хулиганстве и нарушении общественной морали», коль скоро с 1984 по 1989 г. он поддерживал отношения с десятью женщинами. Нянь держался упрямо и гордо. В ответ на обвинения в разврате он заявил: «У вас неверные сведения. На самом деле женщин было двенадцать». Нянь получил три года тюрьмы, однако вышел уже через пару лет — опять-таки, уверяет он, благодаря личному вмешательству Дэн Сяопина.

При всей своей склонности к эпатажу, он все-таки старался следовать правилам. Свою компанию Нянь оформил как кооператив, поскольку местное коммерческое бюро отказывалось регистрировать ее в качестве частного предприятия. Нанял нескольких чиновников, чтобы городские власти тоже были заинтересованы в процветании его бизнеса. Впрочем, этот шаг не очень ему помог, когда наступили сложные времена. Судя по всему, чиновникам вообще не нравилось работать, даже за плату. «Я штрафовал тех, кто читал газеты на рабочем месте, и брал по одному юаню за каждую минуту опоздания». Пока Нянь сидел за решеткой, бизнес развалился, и компания закрылась. После освобождения Нянь опять запустил свои «Дурацкие семечки» и к моменту нашей встречи в 2008 г. по-прежнему активно торговал, хотя так и не сумел повторить былой успех.

После политических «заморозков» 1989 г. понадобилось не менее четырех лет, чтобы стало ясно: китайская экономика не может расти и процветать без частного предпринимательства. Южная поездка Дэн Сяопина в 1992 г. сыграла роль катализатора процесса разрушения самых экстремальных идеологических барьеров в Пекине. Частичное отступление государства в 1990-е гг. вывело инсайдеров на командные позиции при массовой продаже компаний в секторах, не считавшихся стратегическими: текстиль, продукты питания и бытовая электроника. Вступление Китая в ВТО (2001 г.) позволило эффективным предпринимателям найти новые экспортные рынки. Подражая курсу Маргарет Тэтчер, которая приватизировала муниципальные квартиры в Британии, продавая их по низким ценам самим же жильцам, в 1990-е гг. китайские города один за другим начали создавать рынки частной недвижимости, распродавая государственный жилой фонд.

Но когда репрессивные меры 1989 г. трансформировали стиль партийного управления государственной экономикой, решительному пересмотру подвергся и партийный контроль за частным сектором. Курс, стимулировавший сельское предпринимательство в 1980-е гг., сменился новым режимом, который делал упор на города, являвшиеся средоточием политических беспорядков и экономических неурядиц. Повысилось налогообложение крестьян, был плотнее затянут кредитный пояс в сельской местности. Крупные госпредприятия, выжившие при массовой реструктуризации 1990-х гг., укрылись в хорошо финансируемых цитаделях, которые для них построила партия. Целые отрасли — и в первую очередь тяжелая промышленность, связь и транспорт — были зарезервированы исключительно для государства и защищены от неограниченной конкуренции.

«Хайэр» Чжан Жуйминя стояла на типичной линии сейсмического разлома, которые в конце 1980-х гг. появились в китайском бизнесе. Фирма «Хайэр», являвшаяся коллективным предприятием, акциями которого владели рабочие и администрация под надзором местных властей, всегда пользовалась активной поддержкой муниципалитета Циндао. Город предоставил землю и льготный кредит, а в остальном практически не вмешивался. В сущности, фирма «Хайэр» долгие годы успешно функционировала именно как частное предприятие. Правление компании привыкло считать себя хозяином и в 2004 г. предприняло попытку юридически закрепить такое положение дел. «Хайэр» решила поглотить одну из зарегистрированных на гонконгской бирже компаний, чтобы затем вложить в нее часть своих наиболее ценных активов. Одним махом руководство, включая Чжан Жуйминя, превратилось бы в крупных индивидуальных акционеров, обладавших контролем над хозяйственной деятельностью, брендами и вознаграждениями, а также валютой в форме котировавшихся в Гонконге акций; к тому же это позволило бы им выйти на внешний рынок.

Увы, маневр «Хайэр» не удался по причинам, помешавшим и Няню. Дело в том, что примерно в то же время маятник общественного мнения качнулся против распродажи былой госсобственности. Альянс консервативных лефтистов и популистов запустил пропагандистскую кампанию, которая сравнивала покупку госпредприятий со скандальной приватизацией в ельцинской России. Власти, потрясенные размахом и накалом этой критики, были вынуждены принять ответные меры. Если раньше собственность «Хайэр» регламентировалась довольно размытыми правилами, то вскоре ее статус был пересмотрен и уточнен. В апреле 2004 г. и без какого-либо предупреждения муниципальный орган Циндао, отвечавший за госпредприятия, объявил, что «Хайэр» принадлежит государству. Гонконгская сделка была торпедирована, и у менеджеров «Хайэр» оказались связаны руки. Этот прецедент стал сигналом и напоминанием, что любая компания, работающая на принципах частного предпринимательства, в один прекрасный день может быть объявлена государственной собственностью элементарным росчерком пера.

Управленцы «Хайэр» сопротивлялись три года, напрягая все свои немаленькие политические и коммерческие мускулы, чтобы отменить это решение. Менеджеры фирмы наотрез отказывались ходить на собрания для руководителей госкомпаний, которые организовывались муниципальными властями. «Всякий раз, когда нас приглашают поделиться своим успешным опытом, мы прежде всего подчеркиваем, что являемся коллективным предприятием», — сказал Ян Мяньмянь, президент «Хайэр».

Когда город попросил «Хайэр» взять под свой контроль одну из обанкротившихся фирм в Циндао, компания упрямилась до тех пор, пока план не отменили. В итоге муниципалитет понял, что к чему. В апреле 2007 г. одним щелчком компьютерной мыши город удалил «Хайэр» из перечня компаний на официальном веб-сайте госпредприятий Циндао. Фирма вернула себе прежний статус частного коллектива. Словно желая отпраздновать успех, «Хайэр» вскоре объявила о программе поощрительных опционов для своего старшего руководства. Впрочем, Чжан Жуйминь ничего от этого не выиграл, потому как не принято давать фондовые опционы члену ЦК КПК.

По истечении трех десятилетий рыночных реформ китайские компании по-прежнему существуют в самых разнообразных формах, лишь бы удовлетворить превалирующему политическому давлению. Они могут быть зарегистрированы как государственные унитарные, коллективные или кооперативные предприятия; встречаются общества с ограниченной ответственностью, чей диверсифицированный акционерный капитал поделен между государственными и частными владельцами. Отдельные частные компании специально зарегистрированы как государственные или коллективные образования — они, как говорят в Китае, «надели красные шапки», то есть заручились политической поддержкой и защитой от чиновничьего произвола. Хотя этот корпоративный трансвестизм осложняет жизнь предпринимателей, он продиктован здравым смыслом. Китайские банки, которые все до единого принадлежат государству, предпочитают оформлять кредит именно госпредприятиям, потому что конечным гарантом долга всегда выступает тот или иной орган власти. И напротив, банки мало доверяют частным заемщикам, особенно мелким. Не исключено, что банки не верят предпринимателям или просто не обладают квалификацией для расчета кредитных рисков при выдаче ссуд не под залог активов, а под движение денежной наличности, но, как бы то ни было, корень проблемы понять очень легко: частные компании не являются членами клуба.

Наиболее сообразительные фирмы ухитряются сидеть на обоих стульях. Самый крупный соучредитель «Леново», компьютерной фирмы, которая купила часть бизнеса IBM в области персоналок, является государственным НИИ, однако компания зарегистрирована (в том числе и на зарубежных биржах) в качестве частной. Некоторое время ее штаб-квартира размещалась в Штатах. Ян Юаньцин, глава фирмы, до сих пор испытывает неловкость, когда речь заходит о его членстве в КПК. «Давайте оставим политику в стороне, ладно?» — сказал он в конце 2004 г. в ответ на вопрос, каким образом ему удается сочетать собственную партийность с бизнес-обязательствами. С другой стороны, Ян действительно старается дистанцироваться от политики. Его советники говорят, что Ян мягко отклонил приглашение принять участие в работе Народного политического консультативного совета, околопартийного органа под руководством одного из членов Политбюро, призванного создавать впечатление, что партия прислушивается к мнению широкой общественности.

«Хуавэй», производитель телекоммуникационного оборудования и, пожалуй, самая успешная компания Китая на глобальном рынке, осторожно именует себя «коллективной», а не «частной» фирмой, и это различие сыграло важную роль при получении господдержки на решающих этапах развития ее бизнеса. В 1996 году Чжу Жунцзи, тогдашний вице-премьер, посетил «Хуавэй» с группой руководителей четырех крупных государственных банков. Услышав, что компания нуждается в средствах для противостояния иностранным фирмам на внутреннем китайском рынке, Чжу не сходя с места приказал банкам оказать всю требуемую поддержку. «[Отечественным покупателям] необходимо предоставить потребительский кредит», — заявил он. Впрочем, «коллективный» статус «Хуавэй» вызывает сомнения. Компания до сих пор не обнародовала подробную разбивку структуры владения активами. Предполагается, что большинство акций принадлежит Жэнь Чжэнфэю, бывшему офицеру-тыловику Народно-освободительной армии, который основал компанию в 1988 г., и его менеджерам. Точно такая же неясность окружает и «Пинань», страховую компанию из города Шэньчжэнь. «Пинань», один из крупнейших финансовых институтов Китая, классифицируется по категории частной компании, однако данные о распределении мажоритарных акционерных долей не раскрываются.

Критика «Хайэр» и споры вокруг истинного лица собственников фирм типа «Леново», «Хуавэй» и «Пинань» в какой-то степени отвлекают внимание наблюдателей от более существенных трендов. К началу XXI века многие китайцы начали аккумулировать личное и весьма немалое богатство. Показательно, что некоторые из них стали открыто говорить на эту тему. Появление нового класса супербогачей — опасный вызов авторитету КПК. Уничтожив частный бизнес после обретения власти в 1949 г., партия оказалась перед необходимостью пойти навстречу предпринимателям.

В конце 1990-х гг. Руперт Хугверф, молодой бухгалтер, живущий в Шанхае и владеющий китайским языком, столкнулся с серьезной проблемой: несмотря на знание страны, он не мог объяснить феномен «нового Китая». «Любой читатель газет запросто предскажет рост ВВП. Любой турист заявляет, что облик страны меняется на глазах. И что из этого?» В итоге Хугверф решил прибегнуть к способу, который давно стал на Западе символом предпринимательской экономики. Речь идет о первом в истории Китая списке богачей.

Тема богатства и возникновения нового класса в коммунистическом Китае была настолько резонансной, что подобная публикация не сошла бы с рук ни одному местному изданию. Партия может резко отреагировать даже на самое безобидное упоминание о том, что в китайском обществе наблюдается социальное расслоение. В 2002 году я брал интервью у шанхайского вице-мэра Цзян Сысяня. Вице-мэр заметил вскользь, что в его городе стремительно развивается новый средний класс. На первый взгляд, вполне безобидная ремарка, к тому же взятая на вооружение городской администрацией, чтобы успокоить иностранных бизнесменов: дескать, Китай все больше и больше походит на Запад. Так вот, буквально на следующий день мне позвонили из муниципалитета и передали настоятельную просьбу вице-мэра не публиковать его высказывание насчет среднего класса.