 |
|
Нравственные ценности ислама
Трудно найти более нормативную религию, чем ислам. В его составе, кроме главных книг, существует также на их основе созданный шариат (“надлежащий путь”) — свод правил, нормативов, охватывающих буквально все стороны человеческого существования в мире и провозглашенных “вечными и неизменными”, данными мусульманам Аллахом.
Первоначально все поступки каждого мусульманина разделялись на дозволенные и недозволенные. В процессе развития шариата появилась и более подробная градация: обязательные действия (фарз), желательные (суннат), добровольные (муххоб), нежелательные (макрух) и запретные (харом) [231, с. 164]. Такое разделение поступков людей привело к созданию системы различных запретов: на употребление вина и некоторых продуктов питания, на украшение дома картинами и скульптурами, изображающими людей или животных, и т.д. Особенно оговариваются в Коране запреты на вступление в брак с иноверцами: “Не женитесь на многобожницах, пока они не уверуют: конечно, верующая рабыня лучше многобожницы, хотя бы она и восторгала вас. И не выдавайте замуж за многобожников, пока они не уверуют: конечно, верующий раб — лучше многобожника, хотя бы он и восторгал вас” [150, 2:220 (221)].
В исламе, как и в других религиях, заложены многие общечеловеческие нравственные ценности. Например, запрещено самоубийство, поощряются гостеприимство и помощь беднякам, Коран призывает объединяться для благих дел, а не для вражды. Все время акцент делается на том, что форма выражения чувств людей друг к другу и по отношению к вере, Аллаху должна совпадать с внутренним состоянием, например: “Речь добрая и прощение — лучше, чем милостыня, за которой следует обида” [там же, 2:265 (263)]. Предполагается и справедливость в разделе добычи: “И знайте, что если вы взяли что-либо в добычу, то Аллаху — пятая часть, и посланнику, и родственникам, и сиротам, и бедным, и путнику, если вы уверовали в Аллаха...” [там же, 8:42 (41)].
Особенно детально разработана бытовая этика. Вот некоторые из ее норм. Перед едой и после нее обязательно моют руки. Во время трапезы хозяин первым приступает к еде и заканчивает последним. Все приборы, еда и прочее передаются только правой рукой: левая считается нечистой, поскольку ею совершаются омовения всех частей тела. Можно есть руками, но пищу нужно брать тремя (или больше) пальцами, но никак не двумя. Облизывать пальцы можно, а обгладывать кости нельзя. Перед едой обязательно произнесение басмали (благословения): "Бисимиллахи-р-рахмани-р-рахим" (“Во имя Аллаха милостивого, милосердного”). Такая же формула должна предшествовать любому начинанию в любом деле. После еды обязательно благодарят Аллаха: "Аль-хамду лиллахи!" (“Слава Аллаху!”).
Первым подается хлеб. Лепешки, лаваш нельзя резать ножом — надо ломать руками. Запрещено пить вино, играть в азартные игры. Нельзя есть свинину. Если хлеб упал на землю, его надо обязательно поднять и отдать птицам или животным. Гостеприимство свято. Если умер человек, его надо похоронить в течение суток. Особое отношение должно быть у мусульман к вопросам веры. Коран говорит: “О вы, которые уверовали! Не приближайтесь к молитве, когда вы пьяны, пока не будете понимать, что вы говорите, или оскверненными — кроме как будучи путешественниками в дороге — пока не омоетесь. А если вы больны или в путешествии, или кто-нибудь из вас пришел из нужника, или вы прикасались к женщинам и не нашли воды, то омывайтесь чистым песком и обтирайте ваши лица и руки. Поистине, Аллах извиняющий и прощающий!” [там же, 4:46 (43)].
Во многих правилах поведения, особенно запретах прослеживается их связь с природными условиями и образом жизни арабов. Например, запрещение резать хлеб связано с тем, что арабы не знали другого вида хлеба, кроме лепешек, которые удобнее ломать, чем резать. Запрет на питье воды большими глотками совершенно понятен в безводных землях. Особенно строги запреты на употребление вина, хотя они появились далеко не сразу. В Коране есть суры, восхваляющие вино: “И из плодов пальм и лоз вы берете себе напиток пьянящий и хороший удел. Поистине, в этом — знамение для людей разумных!” [там же, 16:69 (67)]. Кроме того, в раю “богобоязненным” был обещан “образ сада.., там — реки из воды не портящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих” [там же, 47:16 (15)]. Некоторые исследователи мусульманства (Ламменс, Массэ) обращают внимание на то, что земли в Аравии не приспособлены для виноградников, поэтому вино было привозным. Считается, что Мухаммед предостерегал своих единоверцев против вина и азартных игр, становящихся опасными для тех, кто ими злоупотребляет. А Омар Хайям совершенно справедливо замечал:
Говорят, что в раю будут гурии, мед и вино.
Говорят, все услады в раю нам вкусить суждено.
Значит быть и сегодня с любимой и чашей не грех,— Ведь в итоге к тому же придем все равно.
[105; пер. Н. В, Стрижкова]
Особое место занимает в исламе отношение к женщинам. В Коране существует отдельная сура с названием “Женщина”. Ислам, как и иные религии, запретил браки между прямыми родственниками, но зато у мусульман принято многоженство: “...женитесь на тех, что приятны вам, женщинах — и двух, и трех, и четырех” [150, 69:3(3)]. Для ислама безбрачие — преступление перед обществом и сородичами. “Худший из взрослых — тот, кто умер холостым”. В V11I веке имам Медины Малик ион Анас (708—795) писал: “Человек, сочетавшийся браком, имеет перед Аллахом больше заслуги, чем самый набожный мусульманин, оставшийся холостым” [105, с. 175]. Мухаммед завещал мусульманам хорошо обращаться с женщинами, хотя и считал, что женщины не могут участвовать ни в каких делах, даже решать собственную судьбу, тем более советовать или учить.
Надо заметить, что дискриминационный взгляд на женщин был характерен не только для ислама. В Европе в период средневековья велись дискуссии о том, обладает ли женщина душой. Постановлением Вселенского собора в 585 году все-таки решили, что она является человеком и, как и все люди, душу имеет. Но ее возможности, тем не менее, считались ограниченными.
Многоженство в исламе своими корнями уходит в древний племенной уклад, когда женщин не было принято отдавать на сторону: ведь они выполняли необходимую работу. Кроме того, так обеспечивалось сохранение рода, его языка, традиций, уклада. Мужчины же могли приводить иноплеменных женщин. Поэтому впоследствии, особенно у правителей, было довольно много жен и наложниц.
Например, аббасидский халиф МаТмуна (813—833) имел в гареме 6300 женщин. Несмотря на ограничения количества жен до четырех, уже в новое время численность гаремов могла быть значительной: у первого персидского шаха Фатх-Али (1797—1834) в гареме было 158 жен знатного происхождения и более 900 наложниц. Он оставил после себя около 2500 детей и внуков. Гарем из 1200 жен и наложниц был у шаха Насер-од-Дина (1848—1896). Даже в XX веке турецкий султан Абдул Хамид II (1876— 1909) имел около 1000 женщин в гареме. [105, с. 173].
Большая мечеть Омейядов в Дамаске. Внутренний двор. 705—715 годы
Исследователи исламской культуры (Еремеев, Массэ и др.) обращают внимание на то, что обычай носить чадру (паранджу) возник не в исламе. В Месопотамии, например в Ассирии и Вавилоне, женщины носили на голове покрывала, скрывающие лицо. Греческая женщина чаще всего тоже накрывала голову краем паллы (плаща) или вуалью. Но при кочевом образе жизни, когда единственное жилище — шатер или палатка, для женщины скрываться от мужского взгляда или жить на отдельной, женской половине было невозможно. Этот обычай связывают с городской жизнью и городскими нравами. Поэтому существует турецкая пословица: “Чадра — убор белоручки!”
Однако на Востоке и особенно в мусульманских странах считается, что мужчина может испытывать по отношению к женщине только половое влечение. “В уме мусульманина, воспитанного в духе этой традиции, просто не укладывается мысль о том, что между мужчиной и женщиной могут существовать какие-либо иные взаимоотношения, кроме половых, например, коллег по работе или учебе... Сексуальная мораль в исламе предельно строга. Добрачные связи — пятно бесчестия, которое бросает тень не только на семью “грешницы”, но и на всю деревню, на весь квартал в городе. Нарушение норм половой морали — действительное или мнимое — часто влечет за собой самосуд толпы” [105, с. 188, 189].
Конечно, более чем за тысячелетнее существование ислама многие нормы постепенно менялись, особенно в тех странах мусульманского мира, в которые проник научно-технический прогресс, но и до сих пор мусульманская женщина ограничена в праве на образование, в выборе профессии, в участии в общественной и, тем более, политической жизни.
Наука и искусство
В культуре исламского мира особенно разителен контраст между обыденным сознанием рядового мусульманина и мудростью восточного ученого. Мусульманский мир дал миру великого Ион Сыну (латинизир. Авиценна; ок. 980—1037), ученого-энциклопедиста Бируни (973— ок. 1050), за несколько столетий до Коперника высказавшего мысль о том, что Земля вращается вокруг Солнца.
Как и вообще на Востоке, в исламской культуре ценились мудрость и мудрецы. Многие халифы покровительствовали ученым, чем немало гордились. Среди таких правителей — знаменитый Харун-ар-Рашид (Гарун алъ-Рашид), герой многих легенд и преданий, молва и сказки “Тысяча и одна ночь” представляют его богатым и щедрым, справедливым и могущественным. Примерно в IX веке в городе Дамаске был создан Дом мудрости, в его рукописной библиотеке имелись манускрипты греческих философов, труды Пифагора, Платона, Аристотеля, здесь в тишине могли работать ученые.
Известный на Востоке среднеазиатский ученый Мухаммед бен Муса (787—ок. 850), прозванный аль-Хорезми (т. е. родом из Хорезма), автор трактата по арифметике и алгебре “Книга о восстановлении и противопоставлении”, ввел в мировую культуру так называемые арабские цифры. Впервые они появились в Индии, но через работы Хорезми, переведенные в XII веке на латинский язык, стали известны миру, значительно облегчив математические расчеты, затрудненные римской цифровой системой.
Во-первых, большинство римских цифр состояло не из одного, а из нескольких знаков. Во-вторых, они писались в той же последовательности, что и буквы в словах, например, 1998 год нужно было писать так: MCMXCVIII (М — 1000, СМ — 900, ХС — 90, VIII — 8). В-третьих, в одних случаях для обозначения некоторых чисел знаки, стоящие вслед за первым, прибавлялись (VIII: 5 + 3 = 8), в других — знаки, стоящие впереди, вычитались (СМ: 1000 —100 = 900). Такие, довольно длинные расчеты нужно было произвести, чтобы выяснить величину написанного числа. Кроме того, римская система не дает способа для записи сколь угодно больших чисел. Например, чтобы написать 1 000 000, надо либо 1000 раз повторить знак М, либо ввести новый символ.
Мавзолей, мечеть и госпиталь султана Калауна в Каире.
Фрагмент фасада. 1284—1285 годы
Хорезми на основе индийской системы счисления (см. гл. IX) предложил простую позиционную систему: от того, на каком месте написано всего 10 чисел, зависит величина числа. Он просто ввел классы чисел, чем упростил все операции с ними. Именно Хорезми впервые употребил в науке понятие "алгебра" (от арабского названия его трактатов "Китаб аль-джебр валь мукабала"). От латинской транслитерации имени ученого — algorithmi (Аль-горизми — аль-Хорезми) произведен и термин “алгоритм”.
Знаменитый труд Авиценны “Канон врачебной науки” в 5частях, в котором обобщены достижения греческой, римской, среднеазиатской медицины, в течение почти 700 лет был настольным учебником для врачей Востока и Запада и представляет до сих пор не только исторический интерес. Многие философские идеи Авиценны (о вечности материи, о познании как отражении бытия, о роли ощущений, представлений, воображения, понятий, интуиции в познавательной активности человека) актуальны и сегодня. “Познание, с моей точки зрения,— пишет он,— состоит в отображении познаваемого предмета познающим субъектом” [113 с. 30]. По его мысли, познание начинается с ощущений, с непосредственного контакта человека с вещами объективного мира. “Ощущение — это дозорный души,— делает вывод Авиценна. — ...Необходимо, чтобы оно было первым дозорным,— оно указывает на то, что может привести к разложению, а что— к сохранению целого” [там же, с. 428, 429]. Для Авиценны значительное место в познании занимает интуиция — высшая познавательная способность, которая основывается на всей предшествующей работе ума человека.
Другой арабский мудрец Фараби (аль-Фараби; 870—950), обладавший энциклопедическими познаниями, впервые в арабском мире предположил, что Вселенная, общество и человеческий организм имеют общие черты в своем строении. В сочинениях “Геммы премудрости” и “Трактат о взглядах жителей добродетельного города” Фараби, по-своему трактуя труды Платона и Аристотеля, создает социальную утопию о государстве, построенном как царство разума.
Надо отметить и еще одно удивительное направление в развитии арабской науки — алхимию (араб, "аль-кимия" от греч. hernia “черная магия”; heo — “лью”). Алхимией занимались и до арабов, например, в Египте в начале первого тысячелетия н. э. Как и другие алхимики, арабы искали “философский камень”, с помощью которого надеялись получать золото из свинца и других металлов. Однако при этом они открыли способ дистилляции и, пожалуй, первыми выделили из органических продуктов спирт — алкоголь (араб, al-kohl “мельчайший порошок”). Д. Е. Еремеев утверждает, что до VIII века (в котором предположительно было сделано это открытие) “человечество не знало спирта в более или менее чистом виде, а следовательно, водки и других крепких спиртных напитков” [105, с. 124].
Особое место в развитии мировой художественной культуры занимает искусство исламского мира. В каждой из национальных культур ислама есть свои особенности, но их объединяет и некое общее мировосприятие, характерное для ислама в целом. Это особый характер орнамента, в котором причудливое переплетение линий создает как бы гипнотизирующий эффект. Арабская каллиграфия, вплетающая в орнамент изречения из Корана, способствует этому эффекту. Искусство исламского мира отличает особая яркость в выборе цвета декора архитектурных сооружений, где преобладает небесно-синий. Эта же яркая цветистость характерна для языка изысканной прозы Востока и мусульманской поэзии.
В искусстве стран ислама соединились многие тенденции: это традиции греческой и римской культуры, сохранившиеся на некоторых территориях, это культура вчерашних кочевников и торжественная культура Ирана. Иран, Ирак, Сирия, Египет, Афганистан, государства Средней Азии и южной Испании построили прекрасные города с мечетями и минаретами, дворцы и крытые рынки, караван-сараи, богато орнаментированные, украшенные резьбой и 
арками. Во внутренних помещениях мечетей часто выкладывали богатые мозаики, похожие на ковры. За пределами городов состоятельные люди и правители строили “замки пустыни”, сохранившиеся с тех давних времен и удивляющие не только своими мощными стенами, но и прекрасной росписью на них. Стремление к упорядоченности жизни рождало в этих рисунках симметрию, которая создавала 
четкий ритм в повторении фигур животных, элементов растительного орнамента. Кроме прекрасных зданий, во все времена создавались связанные с архитектурным ансамблем водоемы. Исламский обряд омовения перед молитвой сделал для мусульман воду священной, она была образом жизни. Поэтому так причудливы фонтаны и так ярко украшены резьбой и драгоценными материалами бассейны, в которых отражались строения.
Изобразительное искусство не было принято исламом в качестве выразителя его идей. Коран запрещал изображение Бога или живых существ. Считалось, что только Аллах может создавать живое, но не художник. Это касалось в основном только сферы религии. Светское искусство имело другие цели и потому создавало росписи стен, мозаики, а позже и книжные миниатюры, отражающие мир во всем его богатстве.
Особое место в изобразительном искусстве занимал орнамент. Он был тесно связан с арабской письменностью. Изящные очертания букв арабского алфавита сами по себе были украшением рукописного текста. Искусство каллиграфии ценилось очень высоко, и художники-каллиграфы вырабатывали все новые и новые приемы письма. Арабские надписи украшали роспись стен во дворцах, библиотеках и других зданиях. Но наиболее органичным это искусство стало для религиозных произведений. Аллаха нельзя было изобразить, но можно было написать его имя или обозначить его другими знаками, входившими в орнамент оформления культовых зданий, мечетей, медресе (духовных учебных заведений). Так, четыре вертикальные линии обозначали слово “Аллах”, квадрат был символом Каабы, а два квадрата, составляющие звезду из восьми лучей, были основой практически любого орнамента. Другие геометрические фигуры также были религиозными символами: треугольник — око Аллаха, пятиугольник — пять заповедей ислама. Геометрическими знаками обозначались и небесные светила, и звезды. Соединяясь в орнаменте, они читались мусульманами как особая знаковая 
система, понятная посвященному.
Для мусульман свойственно было уважение к письменному слову, поэтому вся красота поэзии Востока как бы сконцентрировалась в литературе исламского мира. На Востоке были созданы особые жанры поэзии, каких нет ни в одной другой культуре мира: касыда, газель, рубаи.
Касыда — небольшая поэма, состоящая из двустиший (бейтов), связанных особой системой рифм — моноримом (стихотворение, все строки которого имеют однозвучную рифму по типу: аа, аа и т. д.). Касыда была известна на арабском Востоке еще до возникновения ислама. Вот несколько строк из касыды поэта VI века Имру-уль-кайса:
Спешимся здесь, постоим над золою в печали.
В этих просторах недавно еще ночевали
Братья любимой, и след их былого жилья
Ветры вдоль дола песчаного не разбросали.
[13, с. 25].
Этот легкий и светлый жанр сохранил свою жизненность в более позднее время в поэзии таких столпов литературы исламского мира, как Рудаки (ок. 850—941) и Саади (между 1203 и 1210—1292). Вот строки из касыды Рудаки, посвященной дню Новруза — нового года, который в исламе отмечается в день весеннего равноденствия, 21 марта:
В благоухании, в цветах пришла желанная весна,
Сто тысяч радостей вселенной принесла она.
В такое время старику нетрудно юношею стать, —
И снова молод старый мир, куда девалась седина.
[119, с. 27].
Более изысканной формой стихосложения является газель. Она обычно состоит из 5—12 бейтов. В первом двустишии, как правило, рифмуются обе строчки (аа), далее следует рифмовка через строку.
В последнем бейте чаще всего упоминается имя автора. Классиком этого жанра стал Шамседдин (ок. 1325—1389/1390), известный в мировой культуре под псевдонимом Хафиз. Вот одна из его газелей полностью:
Ушла любимая моя, ушла, не известила нас.
Ушла из города в тот час, когда заря творит намаз.
Нет, либо счастие мое пренебрегло стезей любви,
Либо красавица не шла дорогой правды в этот раз,
Я поражен! Зачем она с моим соперником дружна!
Стеклярус на груди осла никто не примет за алмаз!
Я буду вечно ждать ее, как белый тополь ветерка.
Я буду оплывать свечой, покуда пламень не погас.
Но нет! Рыданьями, увы, я не склоню ее к любви:
Ведь капли камня не пробьют, слезами жалобно
струясь.
Кто поглядел в лицо ее, как бы лобзал глаза мои:
В глазах моих отражено созвездие любимых глаз.
И вот безмолвствует теперь Хафиза стертое перо:
Не выдаст тайны никому его газели скорбный глас.
[119, с. 366].
Особенно популярной формой лирики стал жанр рубаи — стихотворной миниатюры, четверостишия, в котором заключена законченная мысль, имеющая более глубокий смысл, а иногда и некая максима, мудрость, философский вывод, подтекст, намек или мудрое суждение. Рубаи оказались очень емким жанром: их краткая форма требовала обнажать сущность того, о чем идет речь; легкая рифма (по типу ааба) делала стих афористически точным, запоминающимся, способным в мгновенье оказаться на устах у всех. У рубаи есть острота высказываний и особенная действенность, похожая на истории о народном герое всего Востока — Ходже Насреддине. Поэтому рубаи — любимая форма всей исламской поэзии. Самым известным в мире автором рубай считается Омар Хайям (1048—1123):
Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего неизвестно:
Вот последняя правда, открытая мной.
[174, с. 1331]
Омар Хайям — не только поэт, он также и астроном, математик, открывший бином Ньютона задолго до самого Ньютона. В своей поэзии он выступает и как философ, пытаясь постигнуть тайны бытия человека, смысл жизни и смерти:
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.
[там же, с. 135]
Однако, признавая жизнь кратковременным состоянием человека, он не подвластен настроениям ухода, отказа от нее. Наоборот, он прославляет все ее красоты. Прекрасные женщины рая, которых Коран называет гуриями, превращаются у Хайяма в земных прелестниц, которых стоит любить и воспевать. Символом полноты бытия для Хайяма часто является вино:
Так как разум у нас в невысокой цене.
Так как только дурак безмятежен вполне —
Утоплю-ка остаток рассудка в вине:
Может статься, судьба улыбнется и мне!
[223, с. 32; пер. Г. Плисецкого]
Одни исследователи его творчества считают, что вино в его поэзии — “лишь символ земных радостей, борьбы с ханжеством, бунта против всякого рода духовной ограниченности” [224], другие — связывают этот символ с традициями, уходящими в греческие дионисийские праздники, третьи — с учением суфистов.
Суфизм (араб, суф — грубая шерстяная ткань, отсюда — власяница, атрибут аскета) возник в VIII веке на территории Ирака и Сирии как мистическое учение, требующее особого, благочестивого образа жизни. На ранних этапах суфизм предполагал аскетизм, суровые обеты, добровольную бедность, стойкость в перенесении всяческих страданий. В IX веке была разработана теория, на основании которой истово верующий мог достигнуть озарения, состояния особого экстаза слияния с богом. Все заповеди суфизма передавались только устно — от учителей-шайхов ученикам-мюридам [312, с. 139]. Одна из суфистских школ IX века требовала, чтобы ее последователи при внутреннем благочестии совершали поступки, осуждаемые в мусульманском мире, например, пили вино, чтобы смирить гордыню, когда их упрекали. В других течениях суфизма, напротив, вино признавали напитком “божественной истины”, напитком, способным вызвать желанный мистический экстаз единения с Богом. Именно здесь ищут объяснения поэзии Хайяма сторонники суфизма.
В начале XX века предполагали, что поэзия Хайяма — протест против догм ислама, торжество человека над невежеством и бренностью и несправедливостью мира:
Для достойного — нету достойных наград,
Я живот положить за достойного рад.
Хочешь знать, существуют ли адские муки?
Жить среди недостойных — вот истинный ад!
[223, с. 24]
Наиболее известный переводчик Хайяма В. Державин писал, что для поэта чаша вина — это “чаша человеческого разума, объемлющего весь мир. Сборище пьяных гуляк оказывается кругом избранных мудрецов” [225]. И в подтверждение этого — рубаи, наполненные глубочайшими размышлениями о проблеме добра и зла. Ему близки в человеке именно гуманистическое его начало, искренность, порядочность, основанные не на ханжеской морали, а на том высоком чувстве истины, которое всегда несет в себе культура:
Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами.
Если подлый лекарство нальет тебе — вылей!
Если мудрый подаст тебе яду — прими!
***
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Уж лучше голодать, чем что попало есть,
И лучше одному, чем вместе с кем попало.
***
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть.
[117, с. 118, 149, 129].
Путь, проложенный творцами рубай и Омаром Хайямом, нашел свое продолжение даже в современной русской поэзии у известной поэтессы Новеллы Матвеевой; та же краткая и точная форма, отточенный стих, приправленный остротой современной иронии:
***
Мудрец вопросы миру задает.
Дурак ответы точные дает.
Но для того ли умный вопрошает,
Чтоб отвечал последний идиот?
***
Бесчинства объясняются войной.
Зловредный нрав — природою дурной.
И только честь ничем необъяснима,
Но верить можно только ей одной,
[190, с. 68]
Книжная мудрость занимает на Востоке особое место: она развивается в тиши обителей, медресе, в обсерваториях и связана с именами мыслителей, которых могла ожидать различная судьба, но часто они оказывались признаны не только простонародьем, как Омар Хайям, но и властями предержащими. Имена таких поэтов, как Рудаки, Фирдоуси (ок. 940—1020/1030), Саади, Хафиз, составили славу поэзии не только исламской, но и мировой культуры. Все они, обращаясь в своей поэзии к сильным мира сего, надеялись, что их произведения помогут им понять, в чем заключена высшая справедливость мира, понять и утвердить ее в жизнь.
Искусство исламского мира во всем многообразии своих форм постоянно стремилось к поискам счастья, красоты, истины, уповало на справедливого властителя, возвышая и проповедуя культ разума. Этим культура ислама более, чем другие восточные культуры, приближалась к пафосу существования европейской культуры.
Исламская культура — самая молодая из всех восточных культур. Давно распались государства, ставшие опорой ислама, на их месте появились другие, но культура ислама не исчерпана. Она имеет гораздо более прочное будущее, чем будущее тех культур, которые миновали свой апогей. В ней еще содержится то количество противоречий, которое необходимо для дальнейшего прогресса. Исламской культуры не коснулся скепсис европейских культурологов конца прошлого века (Шпенглера, например). Нет смысла строить предположения, по какому сценарию будет развиваться она из прошлого в будущее. Мы можем только надеяться на то, что ее развитие не окажется саморазрушительным.