 |
|
КУЛЬТУРА РУССКОГО ГОСУДАРСТВА XVII ВЕКА
Отрезок истории, называемый Смутным временем, разросшийся из семени, которым стала смерть царевича Дмитрия в 1591 году, ветвями протянувшийся в далекое будущее, имел четко выраженное настоящее. Оно ограничивалось определенными датами: 1 января 1598 года - день смерти царя Федора Иоанновича и 21 февраля 1612 года - венчание на царство Михаила Федоровича Романова.
Между этими годами – десятидневное правление царицы Ирины, несчастливое царствование Бориса Годунова, достигшего своей заветной мечты - трона, короткое правление его жены Марии Григорьевны и сына Федора, царствование Лжедмитрия I, унылое сидение на престоле Василия Шуйского, семибоярщина, междуцарствие.
Вся история Смутного времени при внимательном ее изучении выглядит малоправдоподобной, дурной пьесой, автор которой, безымянный и тоже неправдоподобный, сидит за ломберным столом
и выбрасывает на его поверхность мгновенно оживающие карты, доставая их из случайно составленной, негодной для игры колоды.
Бесконечная кровавая пьеса, сплошь из безумцев и себялюбцев, интриганов и интриганок, лгунов и лгуний, самозванцев и самозванок, где главный герой - мертвец, вышедший из гроба, неубиваемый мальчик, выросший в неубиваемого мужчину, которого превращают в пепел, а он возникает из пепла и как ни в чем не бывало идет на Москву, - Лжедмитрий первый, второй, третий… бессчетный. Жестокая пьеса, где женские персонажи, привычно отражая собою время, картами выбрасываются на кон и, жалко выполнив свою третьестепенную роль, за ненадобностью сбрасываются со стола, под ноги.
Действие первое. Ирина становится царицей и передает власть Борису, своемубрату.Он правит в трудные времена: в России голод, пожары, эпидемии. Борис утверждает свою власть пышностью. В Польше объявляется человек, назвавшийся царевичем Дмитрием. Внезапная смерть Бориса. На престоле - его пятнадцатилетний сын Федор. К Москве вместе с польским войском движется самозваный царевич Дмитрий. Боярский заговор. Убиты царь Федор
и его мать. На престол восходит Лжедмитрий.
Действие второе. Москва при Лжедмитрии I. Симпатичный новый царь нравится всем. Ксения Годунова, дочь Бориса, становится его наложницей. Из Польши напоминают, что царь обещал жениться на дочери воеводы Мнишека, Марине. Невеста вместе с польским войском въезжает в Москву. Свадьба. Польские порядки возмущают горожан. Бунт начинается под утро. Лжедмитрий убит. На престол восходит боярин Василий Шуйский. Марина спасается бегством.
Действие третье. Явление Лжедмитрия II. Марине приходится признать его мужем. Польский король шлет на Москву своего сына Владислава. Шуйский свергнут. Начинается борьба между Лжедмитрием II и поляками. В Москве правят семеро бояр - «семибоярщина» - первый неудачный прообраз коллективного правления. Поляки входят в Москву. Спасая столицу, поднимаются другие города. Новгородец Минин и князь Пожарский ведут ополчение. Марина мечется по России с ребенком от убитого Лжедмитрия II. Москва освобождена. Марина захвачена. Ее ребенок повешен. Идут выборы нового царя.
В апреле 1605 года, процарствовав семь лет, Борис Годунов скоропостижно скончался. По слухам, сам себя отравил, хотя сомнительно, чтобы любящий отец и муж рискнул по своей воле оставить семью на произвол судьбы в смутное, ненадежное время: Россия
в разрухе, дочь не пристроена, сын слишком юн. Но несомненно, что Борис был отравлен смутными слухами о царевиче и боялся разоблачения если не в убийстве Дмитрия, то в своей царской незаконности: может, и впрямь Дмитрий жив?
Трудно сказать, причастен ли Борис к убийству царевича в Угличе, но царевич Дмитрий фактом своего воскрешения оказался, несомненно, причастен к смерти Бориса.
«Всемирно известная международная авантюристка Марина Мнишек пыталась занять русский престол …».
«Польская интриганка возмечтала стать русской царицей …».
«Ведьма Марина была способна обернуться сорокой и улететь от справедливого возмездия …».
Эти и еще многие аттестации получила в истории дочь польского пана, Сандомирского воеводы Юрия Мнишека.
История - великая сплетница. Она сообщает массу противоречивых фактов, и, случается, между этими противоречиями проблескивают зерна истины. А бывает, сплетни затеняют очевидное, делая его невероятным. Знала ли Марина, что ее жених, а позднее муж - самозванец? В любом случае она шла на риск, о котором не подозревала. Молодая полька ехала на собственную свадьбу с уверенностью, что отец, а тем более польский король Сигизмунд, благословивший ее, зла не пожелает. Она задумывалась о том, какое надеть платье, а не о том, что она - карта в грязной политической игре.
Просидев более двух лет в ярославском заключении, Марина вместе с отцом по приказу нового царя Шуйского выехала из Ярославля.
Еще не оправившаяся от шока, происшедшего с нею в Москве, упавшая с блистательной высоты в бездну переживаний Марина
в ярославской ссылке узнала, что Дмитрий жив.
И опять - знает она или не знает, что тот, с кем обвенчалась, самозванец? Вероятно, все ее знание и понимание теперь располагаются между двумя желаниями: вернуться домой и вернуться на царство
в Москву. Юрий Мнишек также думает об этом. Русский престол - место заманчивое, и вернуться на него куда предпочтительнее возвращения в Польшу, можно сказать, с позором. Возврат на престол означает союз с новым самозванцем. Это понимает Мнишек, но не понимает Марина, поверившая в чудесное спасение мужа.
Мнишек исподволь начинает готовить дочь не к возвращению домой, а к поездке в лагерь к самозванцу, благо он в нескольких милях от Москвы.
Отец и дочь с небольшой свитой выехали из Москвы якобы
в сторону родины, на самом деле - в подмосковное Тушино, где стоял лагерем «чудом спасшийся царь Дмитрий». Марина откровенно радовалась возможности не явиться в Польшу жалкой вдовой самозванца, а пуститься вдвоем с Дмитрием в новое русское приключение, концом которого должно было стать возращение к прерванным в Кремле танцам. По дороге в Тушино на первой остановке князь Мосальский сказал ей: «Вы, Марина Юрьевна, зря песенки распеваете. Оно бы кстати, когда бы в Тушине был ваш муж, а там уже не тот Дмитрий».
Она поняла …
Марина решительно отказалась ехать к неизвестному мужчине
и признавать в нем мужа.
Пять дней уговаривали - не поддавалась. Отца не слушала. Насильно везти не было смысла - спектакль радостной встречи разлученных супругов мог сорваться.
Мнишек один съездил к новому Лжедмитрию, тот обещал ему за Марину 300000 рублей золотом и Северскую землю с четырнадцатью городами. Отец охотно продал дочь. На другой день Лжедмитрий II сам явился к Марине. Она не захотела его видеть. Отец настаивал - не помогало. Однако возле Марины оказался иезуитский священник, друг посла Олесневского, уверивший ее, что признание незнакомого мужчины своим мужем и русским царем будет ее великим подвигом в пользу католической церкви.
Легкомысленная польская девица, несколько дней посидев на русском престоле, упав с него в яму, намаявшись в двухлетнем Ярославском заключении, уже привыкла ощущать себя русской царицей и не желала отказываться называть себя ею. Мысль иезуита показалась ей убедительной.
Через четыре месяца отец ее уехал в Польшу. С отъездом отца Марина осталась без руководителя, и пришлось думать и действовать самой. Она в письме просила отца прислать бархата на платье. Он не прислал и вообще не ответил. Мнишек не отвечал также и на письма своего новоиспеченного зятя, Лжедмитрия II.
Она снова пишет отцу и просит ответить хоть на одно письмо. Бесполезно. Почему он молчит?
Любящий отец, заваривший всю эту кашу, вернулся домой и там узнал, что король Сигизмунд не собирается поддерживать его нового зятя, а сам хочет овладеть московским престолом и посадить на него своего сына, королевича Владислава.
Отцу оказалось выгодно бросить дочь на произвол судьбы? Да. Из Польши конец затеянной Лжедмитриями авантюры был виден отчетливее, чем из Ярославля или из Тушино.
Брошенная своими сообщниками, Марина неминуемо должна была прийти к катастрофе.
Польские войска двигались к Москве. Тушинский лагерь таял - поляки бежали к своему королю. Марина оставалась в Тушино одна, самозванец звал ее в Калугу.
Пал Шуйский. Русский престол, минуя толпившихся вокруг него бояр, делили польский король с королевичем Владиславом
и Лжедмитрий II с Мариной. Под Коломной, на Девичьем поле, по обе стороны Москвы-реки стали войско польского короля и войско самозванца.
В декабре 1610 года самозванец был убит во время прогулки. Никто так и не узнал, кем был этот человек.
Марина, беременная на последнем месяце, услышав о гибели Лжедмитрия II, металась по улицам Калуги, рвала на себе волосы, взывала к мщению за государя.
Она любила второго самозванца? Или страх за ребенка и за себя заставил ее рвать волосы?
Недолго плакала Марина. Донской атаман Заруцкий, красивый
и статный казак, пал к ее ногам вместе со своим войском. Мальчика, родившегося от самозванца, она назвала Иваном в честь «деда» Грозного и объявила наследником престола.
Начался последний акт трагикомедии Марины Мнишек. Она сновала по России, заявляла о правах младенца.
В это время в разных местах появлялись немыслимые новые цари. Объявился царевич Петр, якобы рожденный царицей Ириной и подмененный Борисом Годуновым на девочку Феодосию, какой-то Сидорка именовал себя царевичем Иваном, убитым Иваном Грозным.
Навстречу этой династической чехарде вставало ополчение Минина и Пожарского -Россия наконец-то собиралась в кулак против лжецарей и польского нашествия.
Марина и Заруцкий пытались извести князя Пожарского, подкупали, подсылали убийц - напрасно. В октябре 1612 года Москва была освобождена от поляков. В феврале 1613 года на русский престол был избран Михаил Федорович Романов. Марина и Заруцкий не успокаивались: рассылали повсюду грамоты, требуя присяги малолетнему Ивану V.
Силы их таяли. Они бежали в Астрахань.
В июле 1613 года стрелецкий отряд захватил Марину с Заруцким на Медвежьем острове, посреди лесистых берегов реки Яик.
Заруцкого посадили на кол. Четырехлетнего сына Марины повесили в Москве при большом стечении народа у Серпуховских ворот. Марину отправили в темницу.
И по сей день стоит в Коломне высокая Маринкина башня. По преданию, Марина была заключена здесь и умерла от тоски по воле. Когда? Доподлинно неизвестно.
По другому преданию, она, как и подобает ведьме, обернулась сорокой и улетела в высокое синее небо, где птицы парят и царят, как им хочется.
Лжемарина на Руси не возникала.
Когда обезумела польская панна? В день заговора ее отца со слугой их родственника, возмечтавшим о русском троне? Или в момент благословения ее польским королем Сигизмундом, отлично знавшим, что благословляет девицу на авантюру? Или в миг, когда ее короновали
в святая святых России? Или под грозный глас набата, возвестивший падение Лжедмитрия II?
Благоприятной жизни шляхтянки она предпочла непристойные скитания по чужой земле в пьяных компаниях воров и разбойников - зачем?
Сильна, как смерть, увы, не любовь на этой планете, а жажда власти. Тот, чьей душой овладевает она, уже не властен над собою.
Марина явилась в чужой монастырь со своим польским порядком? Нет. Со своим беспорядком в чужой беспорядок. Разве польскую культуру являла она, нарушая чужие законы? Опьянение ложным величием, головокружение от кажущихся успехов и просто природную - или юношескую? - глупость, способную гнездиться
в любом народе …
Зато отчаянна. Смела и неоглядна. Романтична в своих отнюдь не романтических порывах. Стала бы второй Жанной д’Арк, когда бы желание сплясать свой танец на изначально чужой свадьбе можно было приравнять к спасению отечества. Но приравнять нельзя.
Впрочем, кое-чего Марина добилась - вошла в историю и даже не раз бывала предметом изобразительного искусства и литературы.
Повешенный ребенок … Плод тщеславной связи двоих обезумевших от желания сидеть на российском престоле, заведомо обреченная только что возникшая жизнь. Лжецаревич, изначально несший в себе смуту, так как, останься он в живых, любой проходимец мог бы воспользоваться его историей, чтобы попасть к престолу
и усадить на него «настоящего сына настоящего царя Дмитрия».
Настоящий …
Да, настоящий человек с ручками и ножками, плачем и смехом, уже говорящий слова и фразы, уже мыслящий. Дитя, нежное создание, ни в чем не виноватое.
Дитя прекрасно, ясно это,
Оно совсем не то, что мы,
Все мы из света и из тьмы,
Дитя из одного лишь света.
Поэт ХХ века написал эти стихи. Они могли бы стать эпитафией на могиле маленького сына Марины Мнишек и обвинением его вешателям, но от него не осталось и могилы.
А может, мальчика-то и не было?
Но мальчик был. И как ни печально, этой детской виселицей началось царствование Михаила Романова.
Михаила Романова,шестнадцатилетнего юношу, избрали «всенародно» не только для правления Россией, но и для создания нового, полноценного, сильного царского рода, чтобы не пришлось снова гибнуть стране оттого, что в кремлевской семье не все благополучно и нет царя на смену умершему. Родословная Михаила была хорошая, сам он обещал быть крепким и сильным мужчиной - все складывалось хорошо.
Фамилия Романовых, собственно, не фамилия. Они были Захарьины. Но имя Романа, отца царицы Анастасии, превратилась
в фамилию благодаря светлой памяти его дочери. Ее братья, приняв отцовское имя как фамилию, были любимы народом прежде всего потому, что они - ее братья. Их противопоставляли Борису Годунову, считая, что не он, татарский потомок, а они, Романовы, «по царице» имеют право на престол.
По царице! Впервые женщина, далеко не Рюриковна, дала начало, хотя и непрямое, новой династии. Эта женщина к 1613 году уже давно была мертва, ее дети не дали потомства, но именно ее отсутствие обеспечивало непрямым ее потомкам некое невыразимое словами право быть сверх всех законов и правил.
Михаила Романова избрали единодушно благодаря народной любви к его двоюродной прабабушке, впрочем по материнской линии он считался Рюриковичем - его родная бабка приходилась родной сестрой Василия.
Среди других претендентов на престол было семейство Долгоруких, ведущих свою родословную от Юрия Долгорукого, но ни они, ни другие знатные бояре не выдержали сравнения с памятью об Анастасии Романовне.
Задолго до избрания Михаила царем Борис Годунов, чувствуя разницу в отношении народа к себе и к Романовым, жестоко расправился с ними. Сев на трон, он не забыл, что царь Федор Иоаннович, умирая, протягивал знаки власти Федору Романову (отцу Михаила), своему двоюродному брату.
В 1601 году красивого, видного, любимого народом Федора Романова постригли под именем Филарета в монахи и сослали в Антониев Сийский монастырь. Жену Федора, Аксинью Ивановну, постригли под именем Марфы и сослали на далекий заонежский погост. Дети Федора и Аксиньи были сосланы вместе с княгиней Черкасской на Белоозеро.
Но история того времени круто менялась: умер царь Борис, Лжедмитрий I, вынужденный признать Федора Филарета двоюродным братом, сделал его ростовским митрополитом. Пришлось Филарету приспосабливаться к лжебрату I.
Позднее лжебрат II, желая укрепиться посредством хороших отношений с Романовыми, велел привезти Филарета из Ростова в Тушино и объявил его московским патриархом. Старица (один из синонимов слов «монахиня», «инокиня», «черница») Марфа и ее дети тоже вернулись в Москву.
Старица Марфа со старшим сыном Михаилом пережили в Москве все польские нашествия. Особенно страшно было, когда, чувствуя свой конец, польские паны заперлись в Кремле, выгнав оттуда спрятавшихся в женских теремах боярынь с маленькими детьми - не хотели делиться с ними продовольствием.
У ворот Кремля знатных женщин ждали казаки, желая поживиться боярским добром, но князь Пожарский не дал им разгуляться - взял боярынь под свое покровительство. Старица Марфа не ушла с другими женщинами, не хотела расставаться с Михаилом
и покинула Кремль вдвоем с ним, лишь когда поляки сдались
и Кремль освободили. Она всегда особо берегла сына и как мать,
и как прозорливая женщина, понимавшая, что в ее руках будущее русского трона - после Василия Шуйского Романовы были самой близкой к престолу семьей, а Михаил в ней - самым старшим сыном.
Эти двое отправились подальше от московских бед в дальнюю костромскую вотчину Романовых. Марфа проследовала прямо
в Кострому, а Михаил задержался в селе Домнине у своего управителя Ивана Сусанина. Тут явился польский отряд с намерением захватить и, возможно, убить Михаила, уже зная, что в Москве на Вселенском соборе он избран царем Всея Руси. Сусанин спрятал юношу, а сам завел поляков в лесные дебри и там был убит ими. Такова легенда.
Юноша Романов, ему не было еще и шестнадцати лет, благополучно воссоединился в Костроме с матерью, поселился с нею
в Ипатьевском Костромском монастыре.
И явилось к ним московское посольство.
В 1626 году царю Михаилу Романову шел тридцатый год, и был он бездетный вдовец. Россия без наследника престола могла вновь вступить в полосу смуты. Никому не хотелось. Инокиня Марфа настояла на новых смотринах невест. Шестьдесят девиц знатнейших фамилий были свезены во дворец. При каждой девице - прислужница с платьем.
В полночь накануне смотрин Михаил с матерью пошли посмотреть красавиц.
«Выбрал ли кого?» - спросила мать, когда они вышли из терема, где жили девицы, и чуть сознания не лишилась, когда услышала, что сыну полюбилась одна из прислужниц знатной боярышни.
Все же инокиня Марфа согласилась с его выбором и не замедлила послать разведать о роде-племени его избранницы.
Евдокия Лукьяновна Стрешнева - дочь бедного можайского дворянина, дальняя родственница боярышни, приехавшей на смотрины. Знатная девица была своенравна, угнетала свою бедную родственницу-прислужницу и более всего на свете желала приглянуться царю, стать царицей. Каково же было ее удивление, какова была злоба, когда она узнала, кого выбрал царь Михаил себе в жены!
Эта реальная история очень похожа на сказку о Золушке, заканчивающуюся счастливой свадьбой. Но сказки, словно боясь правды жизни, всегда имеют хороший конец и дальше свадьбы не идут. Русская Золушка, Евдокия Стрешнева, своей жизнью в Кремле досказала сказку.
Она вошла в царский терем, помнивший смех и плач Анастасии Романовны, стоны других несчастных жен и наложниц Ивана Грозного, предсмертные хрипы Марии Годуновой, жалостливые плачи ее дочери Ксении и буйные неистовства Марины Мнишек.
Кремлевские женские терема в первой четверти XVII столетия были почти пусты, богатства разграблены в годы Смутного времени, а то, что осталось в них, ловкая инокиня Марфа, став матерью царя, пустила в дело: каменьями и жемчугами подкупала на свою сторону служивых людей. Евдокии Стрешневой достались стены,
и от того, как она поведет себя в этих стенах, зависело многое
в жизни первого царя романовского рода.
Евдокия Лукьяновна поняла свою задачу правильно - стать здесь хозяйкой, создать быт царского дома, выстроить большой, крепкий романовский род с сильными сыновьями и прекрасными дочерьми. И главное - уберечь наследника престола. Она вела хозяйственные расчеты, составляла сметы, управляла селами, принадлежащими ей и детям. Она принимала людей на работу, увольняла их, вела выдачи, раздачи, покупки, посылки, разбиралась во всех беспорядках, случаях и обстоятельствах, касающихся ее двора.
И всегда советовалась с мужем.
Должно быть, Золушка из сказки, став королевой, вела себя так же, умея быть хозяйкой еще в своей докоролевской жизни.
До обеда Евдокия занималась рукоделием в особом помещении, названном Светлицей. Там было много мастериц, работавших на царицу и на царя, мелькали дорогие легкие и тяжелые ткани, золотое и серебряное шитье, жемчужные нити. Евдокия была отличной рукодельницей - многому обучилась еще в девицах, - она вышивала шелками, низала жемчуга, сама шила воротники к рубашкам и кафтанам мужу и детям. В Светлице шили все царское белье, даже платья для детских кукол изготавливали там.
В будние дни, если царю не нужно было пировать с боярами, он всегда трапезничал с царицей - иногда в своих комнатах, иногда
в ее хоромах. Тогда никаких бояр и дворян с ними за столом не было.
Бытописатель тех времен Григорий Котошихин рассказывает, что когда царица кушала в покоях мужа и вдруг случалась кому-либо необходимость явиться к царю с докладом, то царь разрешал войти, лишь когда откушают, какое бы срочное дело ни было. Когда же Михаил трапезничал у Евдокии, то сидеть за столом вместе
с ними разрешалось лишь самым близким родственникам. Отец царицы, Лукьян Стрешнев, бывал частым гостем за дочерним столом.
На Рождество и на Пасху патриарх с духовными властями посещал царицу и ее дочерей, и в тот же день в присутствии государя царица принимала у себя светскую знать - князей и бояр. Приемы
у царицы, как и у царя, и у патриарха, ограничивались днями больших годовых праздников: Рождеством, Масленицей, Пасхой, - семейными торжествами: родины, крестины, свадьбы и т.д.
Царица вела приемы в Золотой палате. Младшие женские чины ее свиты церемонно стояли и сидели в сенях перед палатой, а в палате боярыни, как и бояре у государя, сидели на лавках по обе стороны царицына места. Подле нее стояли самые близкие: мать, сестра, тетка. Царицыны торжественные столы давались также в ее Золотой палате. К столам Евдокии Лукьяновны наравне с боярынями приглашались и старицы московских монастырей: Вознесенского, Новодевичьего, Алексеевского.
Сила Евдокии Стрешневой оказалась в ее слабости – невмешательстве в дела мужа, в почитании царицы-инокини Марфы, с которой
у нее с первых дней установились наилучшие отношения. И Михаил был благодарен жене за тот мир, который она внесла в его жизнь.
У Евдокии Лукьяновны было немало бедных родственников, таких же, какою была она сама до свадьбы. Царица всегда помнила
о них, одаривала вещами и драгоценностями, выдавала замуж за добрых и богатых людей, назначала приданое.
Она обсуждала свадебные наряды, присутствовала при одевании невест, для своих дворовых людей делала как смотрины невест, так
и женихов. Все это происходило по правилам замкнутой теремной жизни, чтобы никто чужой не увидел, не подсмотрел. И не навредил.
Царица управляла крещением своих служанок: немок, татарок, калмычек, арапок, назначая им крестных матерей из круга своих боярынь и выдавая новокрещенным платья и деньги.
Евдокия Лукьяновна славилась милосердием. Она щедро оделяла бедняков, в особенности женщин. О ее добром сердце быстро прознали в народе, и дьяки (дьяк - письмоводитель, управитель канцелярии) царицы не успевали собирать особые челобитные, приуроченные просителями и к праздникам Христовым, и ко дням рождения царя или царицы.
Она садилась в своей Золотой палате, окруженная боярынями, готовыми ей прислуживать, и сама распечатывала прошения.
Царица управляла селами, принадлежавшими ей и детям. Особенно любила Евдокия Лукьяновна старинную вотчину Романовых, село Рубцово-Покровское. Сейчас даже трудно представить себе, что нынешний Покровский бульвар это и есть бывшее село Рубцово-Покровское, остался лишь Поганый пруд, в 1632 году вычищенный для Евдокии печатного дела мастером Онисимом.
Царская семья любила бывать и в других своих вотчинах: в Коломенском, Воробьеве. Коломенское славилось своими садами,
в них утопали терема царевен, а царица любила, когда плоды созреют, рассылать их близким и уважаемым людям в знак своей милости к ним.
В апреле 1629 года царице Евдокии устроили в передних сенях качель, «обшили сукном багрецом, поверх него бархатом гладким, веревки тоже обшили бархатом, чтобы царские ручки не потерлись о вервие».
На Масленицу во дворе теремного кремлевского дворца устраивались санные горки, где увеселялись царевны и боярышни,
а царица - может, и хотела скатиться по льду разок-другой, но положение не позволяло - наблюдала из своего окна.
В Рождество царица увеселялась святочными играми и хороводами, для того среди сенных девиц были особые, по названию игрицы, они и водили хороводы.
Простой женщиной из Можайской волости Евдокией Стрешневой создавался новый быт русских цариц, наложивший отпечаток на все столетие.
Более десятка знатных боярынь постоянно находились в услужении у государыни. Не зная, как подчинить свою знатность незнатности царицы, они нередко подвергали сомнению знатность друг друга. Царице хватало ума не вникать в эти дрязги, предоставляя разбирать их самому государю, имевшему против спорщиков все преимущества родовой знатности.
Женщина незнатная, Евдокия Лукьяновна дорвалась до богатых нарядов и в них не знала удержу.
Иван Забелин, уделивший в своей книге «Домашний быт русских цариц» немало места одежде первых цариц дома Романовых, привел любопытные перечни от одежд и шапок до чулок Евдокии Лукьяновны, Марии - жены ее сына Алексея Михайловича, и Агафьи - жены ее внука Федора Алексеевича. И по этим перечням можно прочесть, что Евдокия Лукьяновна обладала самым богатым, самым обширным гардеробом из всех. Многие ее вещи перешли по наследству невестке, жене внука и, разумеется, дочерям. Одежды Евдокии Лукьяновны донашивала потом и царевна Софья, и мать Петра I, вторая жена царя Алексея Михайловича, Наталья Кирилловна Нарышкина, все, вплоть до того дня, когда Петр I стремительно переодел Россию в заморские одежды.
Скромная, незнатная Евдокия, получив возможность иметь гардероб царицы, создала его со всей тщательностью, обстоятельностью
и скрупулезностью, которой не хватило бы знатным боярыням, занятым выяснением, кто кого знатнее и кто выше кого должен сидеть.
Несметное множество посуды, безделушек и всяческой утвари было непременным условием царского быта. Все это содержалось
в открытых шкафах, называемых поставцами.
Но кто бы запретил боярыням злословить о происхождении царицы, а сенным и постельничьим девушкам кто помешал бы перешептываться о том, что царица ниже одних, а другим ровня?
Змеиная злокозненность сидела в щелях царских теремов и при удобном случае выползала наружу. Много сплетен о царице вертелось вокруг ее незнатного происхождения. Нити многих наговоров вели к знатным боярыням, которым Евдокия со своим незнатным прошлым стояла поперек горла.
После многих бредовых историй с ворожеями и колдуньями что-то надломилось в безоблачных отношениях Михаила и Евдокии. Она, похоронив двоих сыновей в 1639 году, оставалась печальна. Ничто не могло развеселить ее.
С 1627 по 1639 год, за двенадцать лет, Евдокия рожает десятерых детей. Из них умирает шестеро. Царевич Алексей Михайлович остается единственной надеждой. На счастье Романовых, этот тихий, смирный, нецарственный юноша выживает и становится царем после смерти отца в 1645 году. Но какой риск!
Династия Романовых изначально словно заколдована.
Михаил Федорович Романов умер внезапно от разрыва сердца
в 1645 году. Через месяц с небольшим вслед за ним умерла Евдокия Лукьяновна.
Кремлевская Золушка, при всем ее семейном благополучии
и богатом гардеробе, иссушила себя бесчисленными родами, слезами по безвременно ушедшим детям и подозрениями слуг в злоумыслии.
Образ Анастасии Романовны Захарьиной, покойной жены Ивана IV, наложил особую печать на царское потомство, в котором на три века определилась сильная женская линия, не зависящая от прямого кровного родства, но многократно в разных фигурах отразившая
и черты облика Анастасии, и противоречащие ей черты. Подобно княгине Ольге, Анастасия явилась праматерью рода с той разницей, что была ею не фактически, а символично с именем Романа - не слишком заметного боярина, замечательного лишь своей дочерью.
В 1645 году пятнадцатилетний Алексей, сын Михаила Федоровича и Евдокии Лукьяновны, в один месяц потеряв и отца, и мать, стал царем. В его характере были мягкость отца и доброта матери. Романтичный юноша сочинял духовные стихи и сильно страдал, чувствуя пустоту после потери родных. Ему не хватало отцовского и материнского начал, того, что имел его отец в лице патриарха Филарета, а также в лицах матери Марфы и жены Евдокии Лукьяновны. Первая была Михаилу сильной матерью, вторая создала ему большую семью.
Как жить сироте-царю Алексею? Такого рода пустоты, особенно у царей, всегда быстро стремятся заполнить собой стоящие вблизи люди. Боярин Морозов, воспитатель молодого царя, самый доверенный его человек, дал совет жениться, имея свой интерес. Он собирался взять в жены Анну, дочь боярина Милославского, и надеялся, что вторая дочь боярина, Мария, станет женой Алексея Михайловича. Быть свояком царя - вот мечта Морозова.
Алексей захотел устроить смотрины. Так поступал его отец. Да и какой юноша откажется от блистательной возможности выбрать жену из множества красавиц, специально собранных для него?
Тут-то и началось нечто чрезвычайное похожее на историю
с первым сватовством царя Михаила.
Красивый, светлоглазый, образованный и поэтичный царь Алексей выбрал на смотринах дочь касимовского помещика Евфимию Всеволожскую. Ее ввели в кремлевский терем и, нарядив в царские одежды, представили пред Алексеевы очи. Девушка, подойдя
к трону, в беспамятстве рухнула к ногам царя.
Одни говорили, что Евфимия упала в обморок от волнения. Другие сообщали, что сенные девушки, наряжая невесту, сильно затянули ей волосы - она потеряла сознание от боли. Третьи утверждали, что родственники тех, чьих девиц не выбрали, дали ей лихого зелья. Четвертые прямо кивали на боярина Бориса Морозова, мол это дело его рук.
Как бы то ни было, но окружение царя, обвинив Всеволожских
в сокрытии эпилепсии у девушки, сделало все, чтобы семья была сослана в Сибирь. История Марии Хлоповой, невесты царя Михаила, повторялась. Отвергнутая невеста быстро пришла в себя. Позднее всю семью перевели в тот же Нижний Новгород, куда ссылали Хлопову. Англичанин Коллинс встречал Евфимию, бывшую уже
в зрелом возрасте, прекрасную собой и эпилепсией не страдавшую. Она отвергала многочисленных женихов и на всю жизнь осталась царской невестой, храня как реликвию платок и кольцо, подаренные ей государем.
В Москве боярин Борис Морозов решил не испытывать более судьбу и взял в свои руки организацию смотрин. Расстроенный первой неудачей, Алексей целиком доверился Морозову. В результате оба взяли в жены дочерей боярина Милославского.
Мария Ильинична была на два года старше мужа. Крупная, пышнотелая боярышня, вступив в царские покои, была встречена тремя царскими сестрами: восемнадцатилетней Ириной, своей ровесницей, пятнадцатилетней Анной и двенадцатилетней Татьяной. Марии Ильиничне предстояло в какой-то степени заменить им умершую мать. Это материнское начало, свойственное характеру новой царицы, заполнило собой пустоту, образовавшуюся рядом
с Алексеем после смерти Евдокии Лукьяновны. Тем более что Мария Ильинична сразу же поняла свою задачу правильно - родить царю как можно больше детей.
За восемнадцать лет, с 1648 по 1666 год, Мария Ильинична родила восьмерых девочек и пятерых мальчиков. Из девочек выжили шестеро. Из мальчиков выжили трое, но старший, наследник престола Алексей, умер шестнадцати лет, еще при жизни отца, двое других, Федор и Иван, каждый в свое время, царствовали.
Обе женщины, Евдокия и Мария, стремились к одной цели - создать большой романовский род, прежде всего затем, чтобы вопрос
о наследнике был решен внутри этого рода и не волновал жадных до власти бояр.
Но с царскими сыновьями не слишком-то получалось. У Евдокии Лукьяновны вообще сложилась драматическая ситуация: рожать одного за другим, хоронить одного за другим и в результате оставить лишь одного-единственного наследника. Поневоле войдешь в ее положение и начнешь подозревать всю челядь в злоумыслии против царских сынов, хотя справедливости ради стоит напомнить, что смерть в те времена косила, не разбираясь по родам и сословиям.
Главное, что видно при сравнении двух семей рода Романовых, - то, что в обоих оказались сильные, здоровые дочери и слабые, болезненные сыновья. Самым крепким из сыновей Михаила был Алексей Михайлович, но характер имел мягкий.
Странно. Удивительно. Современная генная наука смогла бы кое-что высветить, но вряд ли она заметила бы мистическое предназначение царицы Анастасии Захарьиной, косвенной родоначальницы романовского рода. Фактом своего незримого присутствия
в генах Романовых она как бы давала силу женскому полу и отнимала ее у мужского. Анастасия, не сумевшая ответить мужу и своему времени за все сотворенное с нею и ее преемницами в кремлевских теремах, ответила в дальних, непрямых потомках.
Пустоту на месте матери Евдокии Лукьяновны царь Алексей заполнил женой Марией Ильиничной. Кем заменить отца? Ему, выросшему в дружной семье, не хватало не просто отца, но и отца духовного, каким был Филарет для Михаила. Стараясь найти его, царь Алексей присматривался к отцам церкви и нашел сильного, умного, смелого Никона, который под его покровительством быстро стал патриархом.
Желая видеть в Никоне повторение Филарета и зная, что отец ставил патриарха Филарета выше себя, царь позволял ему многое. Никон не замедлил этим воспользоваться. Он вмешивался в дела государства, но, в отличие от осторожного Филарета, прикрывавшего собою сына, Никон был чужой царю Алексею человек, он желал блистать на фоне царя и давал Алексею Михайловичу советы, следуя которым царь иногда проваливал серьезные государственные дела. Бояре и духовники возненавидели Никона, но мечтательный царь не желал слушать наговоров на любимца.
Церковная реформа, затеянная Никоном, оказалась очень смелой: переписка заново церковных книг, вопрос о том, как молиться - двумя, по-старому, или тремя перстами, и многое другое получили поддержку царя и сразу вошли в жизнь.
Против Никона поднялось народное недовольство, которое нельзя было не заметить. Но Алексей Михайлович ничего не хотел видеть и слышать. И тогда Мария Ильинична вдруг решительно пошла к царю говорить против Никона. И царь послушал. Что стояло за такой решительностью?
В женском кремлевском тереме времени царя Алексея не было свойственной времени царя Михаила охоты на ведьм, но в нем постепенно сложились две женские партии. Около Марии Ильиничны оказалась сестра царя Ирина Михайловна, ровесница царицы, и их общие подруги-сестры: княгиня Евдокия Урусова и боярыня Феодосия Морозова. Их отец, Соковнин (воспитатель царя Алексея Михайловича), с детства приучил своих дочек к нравам кремлевского терема. Все четверо, особенно Феодосия Морозова, внимали протопопу Аввакуму, решительно восставшему против Никона,
и стояли за старые обряды.
С другой стороны, в тереме были горячие сторонницы новшеств патриарха: сестры царя - Анна Михайловна и Татьяна Михайловна. Последняя восхищалась Никоном с первого дня встречи и разделяла восторги царя. Алексей, Татьяна и Никон много путешествовали по святым местам. Никон внушил Татьяне идею основания подмосковного Воскресенского монастыря на реке Истре. Патриарх при содействии Татьяны Михайловны задумал повторить в этом монастыре все места, связанные с историей Христа: там были задуманы и вход Иисуса
в Иерусалим, и гора Голгофа, и подземный храм с гробом Господним. Сам монастырь Никон называл Новым Иерусалимом.
Сторонницы старых правил бушевали, считая репродукцию святых мест кощунством и святотатством. Но этого явно не хватало, чтобы настроить царя против патриарха.
В ход шли слухи. Царь пропускал сплетни мимо ушей, но когда сама Мария Ильинична, подстрекаемая боярыней Морозовой и княгиней Урусовой, решила сказать ему о Никоне, он прислушался. Хотя она объяснила ему, что не стремление патриарха стать выше царя, очевидное всем, обеспокоило ее, а какие-то слухи личного характера, связанные с ним. Все это были лишь туманные предположения. Фактами в истории остались: раскол Никоном церкви, существующий по сей день, и Ново-Иерусалимский Воскресенский монастырь на Истре в окрестностях Москвы, разрушенный немцами во время битвы под Москвой и восстановленный позднее.
Никон был сослан в Белозерский монастырь «под строжайший надзор». Бояре, боявшиеся его возвращения, плели уже впоследствии, при малолетнем Федоре Алексеевиче, интриги. Обо всем Федор Алексеевич узнал случайно: монахи русской Палестины передали ему полученное от бывшего патриарха прощальное послание. Царь собрал собор, зачитал письмо, и духовенство единодушно высказалось за возвращение Никона. Тут же за ним послали. К тому времени он был уже очень болен, и чтобы не усугубить страдания старца, его повезли на лодках. Берега Шексны и Волги запрудил народ - паства прощалась с патриархом. Этот последний водный путь стал его триумфом. Вечером в один из августовских дней в древнем Ярославле Никон скончался. В соответствии с завещанием, его последним пристанищем стала русская Палестина. Шестого патриарха всея Руси похоронили в Воскресенском соборе, где по заведенному им порядку звучали только светлые молитвы, где ежедневно пелось «Христос Воскресе», где каждый день богослужение проходило по праздничному пасхальному чину.
Нельзя не привести здесь слова историка В.О. Ключевского: «Он умел производить громадное нравственное впечатление, а самолюбивые люди на это не способны. За ожесточение в борьбе его считали злым; но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если замечал в них желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Никон был жесток. Но он забывал все при виде людских слез и страданий; благотворительность, помощь слабому или больному ближнему была для него не только долгом пастырского служения, сколько безотчетным влечением доброй природы. По своим умственным и нравственным силам он был большой делец, желавший и способный делать большие дела, но только большие… Его поведение в 1650 г. с новгородскими бунтовщиками, которым он дал себя избить, чтобы их образумить, потом во время московского мора 1654 г., когда он, в отсутствие царя, вырвал из заразы его семью, обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание; но он легко терялся и выходил из себя от житейской мелочи, ежедневного вздора; минутное впечатление разрасталось в целое настроение… У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но маловыдержанные люди; он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелою ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с противным человеком. Это словно парус, который только в бурю бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой.
…Из русских людей XVII века я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это довольно сложный характер, и прежде всего, характер очень неровный».
Его разлад с Алексеем Михайловичем и его окружением отразился на них обоих не лучшим образом.
Вставка 7
Мария Ильинична умерла в 1669 году. Царь был безутешен, но дела престола требовали появления новой жены. Сыновья царя росли болезненными и не подавали особых надежд стать сильными властителями.
Снова смотрины невест. Опять интриги. Алексей Михайлович выбирает между двумя девицами - Евдокией Беляевой и Натальей Нарышкиной. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев настойчиво сватает свою воспитанницу Нарышкину, по слухам - свою внебрачную дочь. Она живет в лучшем на Москве доме Матвеева, чья жена, шотландка, урожденная Гамильтон, не прячется от гостей,
а радушно встречает их с чаркой горючего зелья. Вечера в доме Матвеева знамениты тем, что «там все, как в Европе». Наталья Нарышкина научена хорошим манерам и незнакомой в теремах свободе поведения.
Алексей Михайлович любит Матвеева, внимательно слушает его, но сердцем выбирает Евдокию Беляеву. Ее вот-вот введут в кремлевский женский терем и начнут готовить к свадьбе, однако Артамон Матвеев, не решаясь на испытанный прием с нездоровьем избранницы, затевает дело против родственников Беляевой, якобы оговоривших Наталью Нарышкину, и добивается своего – Наталью Кирилловну, дочь стрелецкого начальника, вводят в царский терем.
«Эта женщина роста выше среднего, с черными глазами навыкате; лицо у нее кругловатое и приятное, лоб большой и высокий; вся фигура красивая, отдельные члены крайне соразмерны, голос, наконец, приятно звучный и все манеры крайне изящны», - сообщает
о Наталье сын польского вельможи Яков Рейтенфельс.
Наталья Кирилловна вошла в кремлевский терем, и словно ветер перемен ворвался в него. Глаза теремных царевен - теток и сестер Романовых – впились в двадцатилетнюю золовку и мачеху. Обсуждалось каждое ее движение, а она, словно не замечая этого, вела себя свободно, как никогда не поступила бы скромная Мария Ильинична. При первом же торжественном выезде Наталья Кирилловна собственной ручкой отодвинула штору на окне кареты и показалась народу. Все так и ахнули. Царица стала открыто появляться вместе с царем. Алексей Михайлович, влюбленный в ее молодость и смелость, как влюблен был прежде в раннюю зрелость и застенчивость первой жены, приобретал ее любовь «через подарки, достойные великого Государя». И чем больше сверкали яхонтами и изумрудами платья новой царицы, тем большим гневом посверкивали из теремных углов ревнивые очи кремлевских царевен.
В последние годы жизни Алексея Михайловича с появлением
в Кремле молодой жены Натальи зашатались устои терема, где старели незамужние сестры и дочери царя. Выдавать их «на выезд» не выходило, отдавать за своих бояр и князей - значило выделять кого-то из придворных, всегда готовых на новые интриги. Спокойнее было лишить женщин-царевен их природного предназначения.
Наталью Кирилловну встретили в штыки подруги умершей Марии Ильиничны - Феодосия Морозова и Евдокия Урусова. Они видели ее насквозь и понимали, что с нею явилась в Кремль такая жизнь, перед которой реформы патриарха Никона - цветочки.
Неистовая Феодосия повела против новой царицы открытую войну, за что ее несколько раз отправляли в темницу, и, наконец, сослали
в глухомань, объяснив ссылку пристрастием боярыни Морозовой
к старообрядцам, что также соответствовало действительности.
За четыре года нового брака при царе окончательно сформировались уже не женские, но определенные по женщинам две партии: Милославские - родственники умершей царицы и ее дети, и Нарышкины - родня Натальи Кирилловны, символизируя прошлое и настоящее. Эти партии, в своей борьбе и при переменном успехе каждой, определили жизнь и противостояния надвигающегося XVIII столетия, стали зачатком развившегося в XIX столетии двуглавого змия российской общественной мысли – славянофильства и западничества, до сих пор живущего в обществе. От Милославских пошла линия славянофильства, от Нарышкиных - западничества.
Конфликты и потрясения, которыми заполнен весь XVII век, отразились в культуре, придав многим ее памятникам невиданную социальную остроту.
Обобщение накопленных веками традиций и их распространение вширь, усиление взаимопроникновения и слияния местных говоров, обычаев, особенностей быта вели к развитию общности культуры русского народа.
Изменения в общественной жизни предопределили основное направление развития культуры и ее особенности. Главное, что характеризовало содержание культурно-исторического процесса в XVII веке, это начавшееся разрушение традиционного средневекового мировоззрения. Шел процесс «обмирщения» культуры, то есть придания ей светского характера.
Это было связано с ростом демократических тенденций в русской культуре. Возрастало внимание к человеку, к его роли в событиях
и в определении судьбы, осознавалось значение его активной деятельности. Подобные взгляды и настроения распространялись и в придворной среде, и в дворянстве, и в среде приказных чиновников.
Литература обогащалась фольклорными сюжетами, литературный язык сближался с живым народным языком. Влияние народного творчества явно проявлялось в архитектуре, живописи и, безусловно, преобладало в прикладном искусстве.
Важным показателем и одновременно условием развития культуры было распространение грамотности и просвещения. Этот процесс стимулировался развитием городской жизни, оживлением торгово-промышленной деятельности, появлением первых мануфактур, расширением и усложнением системы государственного аппарата, ростом связей с зарубежными странами (дипломатия, торговля, война).
О растущем стремлении к овладению грамотой свидетельствовало широкое распространение печатных и рукописных учебных пособий и большой спрос на них. Изданный впервые в 1634 г. Букварь Василия Бурцева переиздавался несколько раз и продавался по доступной цене. Его огромные по тому времени тиражи (до 2400 экз.) расходились иногда за несколько дней. Во второй половине XVII века Печатный двор выпустил более 300 тыс. Букварей и около 150 тыс. учебных Псалтырей и Часословов. В 1648 г. вышла «Грамматика» Мелетия Смотрицкого (впервые в России), а в 1682 г. - таблица умножения («Считание удобное»). Широкое хождение имели также и рукописные азбуковники, прописи и пособия по арифметике.
В семьях знати становилось обычным обучать детей иностранным языкам. Боярин А.С. Матвеев сам учился вместе с сыном латыни и греческому языку, дети царя Алексея Михайловича обучались латыни и польскому языку.
В 1664 году в Москву приехал Симеон Полоцкий, ставший учителем царских детей. Широко образованный человек, автор ряда ученых трудов, поэт, писатель, переводчик, книгоиздатель, С.Полоцкий внес большой вклад в развитие просвещения в России. В 1665 году он возглавил открытую в Заиконоспасском монастыре школу (для нее построили специальное здание). Это была государственная школа, в которой готовили образованных чиновников для центральных правительственных учреждений. В ней преподавали русскую грамматику, латинский язык и «словесное учение», то есть риторику.
В 1681 году по инициативе патриарха Иоакима на Печатном дворе была организована школа «греческого чтения, языка и письма», которую возглавили русский монах Тимофей и грек Мануил (так называемая Типографская школа). Наконец, в 1687 году было открыто первое в России высшее учебное заведение - Славяно-греко-латинское училище (позже академия). Руководили им ученые греки братья Софроний и Иоанникий Лихуды,получившие образование в Падуанском университете в Италии. Это учебное заведение было открыто для людей «всякого чина, сана и возраста» и предназначалось для подготовки кадров высшего духовенства и чиновников государственной службы. Оно сыграло большую роль в развитии просвещения и образования
в России в конце XVII - первой половине XVIII века, из ее стен вышли многие видные ученые, ставшие гордостью русской науки.
Имя ростовского митрополита Ионы было долго предано забвению. А между тем Ростов Великий как ансамбль памятников искусства, сохранившийся до наших дней, создан в основном при Ионе и, очевидно, по его указанию. Трудов его не сохранилось, и мы мало знаем о его жизни. Однако можно сказать с уверенностью, что страсть к искусству владела этим человеком. Иона Сысоевич родился около 1600 года и умер в 1691 году. Почти сорок лет во вторую половину века он управлял ростовской митрополией. Два года возглавлял всю русскую церковь в качестве местоблюстителя патриаршего престола - после попавшего в опалу патриарха Никона, желавшего утвердить главенство церкви над государством. Есть сведения, что Иона сочувствовал Никону, за что сам был отрешен от местоблюстительства и из Москвы выдворен обратно в Ростов. Именно с этого времени его деятельность по украшению Ростова приняла поистине грандиозные размеры.
Великолепный Успенский собор построен задолго до Ионы, но расписан фресками при нем. При Ионе выстроен рядом с собором Кремль, причем очень своеобразный: крепость в центре России была в ту пору излишней, и потому его оборонительные сооружения имеют чисто декоративный характер. В общем это очень обширная
(в окружности до двух с половиной километров) резиденция митрополита, построенная в виде кремля, что ни до, ни после Ионы не практиковалось. Резиденция - с высокими надвратными храмами, церковью Воскресения, церковью Иоанна Богослова и церковью Спаса на Сенях, каждая из которых радует своей нарядной монументальностью. При Ионе же все три надвратные церкви были расписаны внутри фресками, сплошь покрывающими стены. И тут, очевидно, потребовалось какое-то общее руководство, чтобы объединить в единое целое внутреннюю архитектуру храмов и их живописное убранство.
При Ионе была сооружена и грандиозная звонница, так как он хотел озвучить архитектуру и живопись созданного по его воле ансамбля. Мастер Фрол Терентьев, имя которого достойно войти
в мировую историю музыки, отлил колокол весом в две тысячи пудов, дающий тон «до» большой октавы; празднично-торжественный звон слышался на двадцать верст кругом. Этому колоколу, самому большому в звоннице, Иона дал имя «Сысой» в память своего отца, скромного сельского священника, похороненного недалеко от роскошной резиденции его сына.
Ростовский Кремль построен так, что пройти по его галереям можно от храма к храму и от палаты к палате, не спускаясь на землю. Так, очевидно, и проходил Иона, любуясь живописью, исполненной по его заказу и вкусу, радуясь архитектуре, торжественно возвышающейся над гладью водных просторов, слушая звон колоколов, славившийся на всю Россию.
При Ионе была воздвигнута и голубоглавая церковь Спаса на Торгу, сливающаяся с Кремлем в единую ликующую симфонию. При нем совсем близко от Ростова построена деревянная церковь на реке Ишне. При нем в Яковлевском монастыре построена и расписана фресками Зачатьевская церковь. При нем в Борисоглебском монастыре, что в восемнадцати километрах от Ростова, воздвигнута Сретенская надвратная церковь. И, наконец, Угличи Ярославль, входившие тогда в Ростовскую митрополию, тоже гордятся архитектурными памятниками, воздвигнутыми при том же ростовском митрополите Ионе Сысоевиче.
В Москве в это время зодчество уже приобретало новые формы, отмеченные барочной пышностью. Ростовские же надвратные храмы построены в согласии с древней новгородской традицией: лаконичность и ясность гладких стен определяют их облик в гармоническом сочетании ровных, друг друга дополняющих плоскостей. Но эта белокаменная гладь в Новгороде дышит величием, некоей первозданной силой, в Ростове же величие уступает место изяществу, эпос - лирике, пафос могущества - мягкой музыкальности.
То же можно сказать о живописи надвратных храмов ростовского Кремля. Несмотря на местами грубоватую позднейшую запись, эта живопись сверкает чудесной голубизной, золотистыми переливами, нежно-палевыми, зелеными и розовыми тонами. Фрески изображают библейские и евангельские сцены, святых, торжественные шествия священнослужителей в красивых облачениях. Жизнерадостное любование красотой окружающего мира часто проявляется в этих сценах наряду с большой динамичностью, когда того требует сюжет, оставляя всегда впечатление волнующе-сказочного видения.
Это несравненный, празднично-ликующий ансамбль, где зодчество, живопись и музыка, торжественно дополняя друг друга, соединились, как, быть может, нигде, в единое неразрывное целое из красок, линий, объемов и звуков.
Главное, что характеризует архитектуру этого времени, - это отход от строгости и простоты, стремление к внешней нарядности, живописности, усиление в ней декоративного начала. «Дивное узорочье» - так сами современники определили суть новых веяний в зодчестве.
В первой половине XVII века построен знаменитый Теремной дворец в Московском Кремле (1635-1636 гг.). Это крупнейшая из гражданских построек той поры, воздвигнутая мастерами Антипом Константиновым, Баженом Огурцовым, Трефилом Шарутиным и Илларионом Ушаковым. Палаты дворца были богато украшены.
«Нужно представить себе в этих палатах русских бояр того времени в их длиннополых ферязях из узорных тканей, чтобы понять, насколько архитектура гармонировала с их обликом. Травяной узор покрывает в архитектуре без различия все; он является как бы лейтмотивом всего искусства XVII века. Способный сделать нарядным любой предмет, мелко раздробить любую плоскость, он ничего не выделяет, ничего не подчеркивает, но спокойно стелется, извивается …» (М.В. Алпатов).
Полный триумф деревянной архитектуры проявляется в одной из самых затейливо-причудливых русских, да и не только русских, дворцовых построек. Это - царский дворец в селе Коломенском (1667-1668гг.), построенный плотничьим старостой Семеном Петровым и плотником-стрельцом Иваном Михайловым напротив знаменитой церкви Вознесения. Над архитектурной декорацией дворца с ее ажурной резьбой работали под руководством старца Арсения мастера-резчики Клим Михайлов, Давид Павлов, Андрей Иванов и Герасим Акулов. Цвет играл в ней важнейшую роль, так как резьба и все кровли были ярко раскрашены, а отдельные детали позолочены.
Коломенский дворец был разобран «за ветхостью» в конце XVIII века. Все в огромном дворце было так занятно, нарядно и тонко сработано, что он показался иностранцу Рейтенфельсу «игрушечкой, только что вынутой из шкатулки».
В церковном зодчестве продолжали развиваться традиции шатровой архитектуры, однако в шатровых постройках все более заметно выступает стремление к внешней нарядности, декоративности убранства. Шатровый тип храма, воплощающий народную струю в зодчестве, получает широкое распространение в первой половине XVII века. Одним из наиболее эффектных памятников этого типа является Успенская церковь Алексеевского монастыря в Угличе (1628), прозванная в народе «Дивной». Нарядная церковь была построена по заказу Д.М. Пожарского в Медведкове под Москвой.
Церковь Рождества Богородицы в Путинках (1649-1652), что в самом центре Москвы, тоже как бы игрушка, вынутая из шкатулки. При этом совсем небольшая, даже миниатюрная для памятника архитектуры. Она отличается причудливой композицией разных объемов и богатством «узорочья».
Церковь Троицы (1628-1636) в Никитниках (в Москве), воздвигнутая на средства купца Никитникова по соседству с его домом, являет нам квинтэссенцию милой затейливости архитектурных и живописных исканий XVII века.
Заказчиками церквей все чаще становились купцы и посадские общины. Именно в «посадских» храмах наиболее выразительно проявлялось светское начало.
Наиболее яркие образцы посадского зодчества возникли в Ярославле, одном из крупнейших торгово-ремесленных центров России. Богатые ярославские купцы, соревнуясь друг с другом, возводили постройки одну роскошнее другой. Большинство ярославских церквей превосходили размерами, богатством и обилием убранства столичные постройки этого времени. Их внешний облик совмещал в себе величественную монументальность древних пятиглавых соборов и изысканную нарядность, соответствующую вкусам века.
В 1647-1650 гг. по заказу купцов Скрипиных была построена церковь Ильи Пророка, а в 1649-1654 гг. купцы Неждановские возвели еще более нарядную церковь Иоанна Златоуста, которая составила с построенными позже Владимирской церковью, шатровой колокольней и башнеобразными воротами единый ансамбль. Вершиной ярославского посадского зодчества стала построенная в 1671-1687 гг. церковь Иоанна Предтечи в Толчкове. Торжественная монументальность, обилие архитектурных деталей, гармоничное сочетание золота пятнадцати глав, венчающих основное здание и два придела, с красным тоном кирпичных стен, расцвеченных голубоватым узором изразцов, выделяют этот храм среди ярославских церквей.
Патриарх Никон в 50-х годах запретил возводить шатровые храмы, выдвинув в качестве образца традиционное пятиглавие.
В строительной деятельности он настойчиво пытался возродить стиль строгого монументализма. В этом стиле были построены Д. Охлебининым и А. Мокеевым Патриаршие палаты в московском Кремле с большим крестовым залом - сводчатой палатой без столпов, а также комплекс зданий в Иверском Валдайском монастыре, основанном Никоном (зодчий А. Мокеев).
Монументальным характером отличается и комплекс зданий Новоиерусалимского монастыря, загородной резиденции патриарха. Его строительство велось с 1656 по 1694 г. сначала А. Мокеевым,
а затем Я. Бухвостовым. По замыслу Никона, в постройках монастыря должны были повториться главные христианские святыни. Воскресенский собор строился по образцу Иерусалимского храма над гробом Господним, были использованы его чертежи и модель. Однако строители собора, сохранив в основном план его прототипа, придали внешнему облику специфически русские черты, широко использовав в обработке фасадов и интерьеров многоцветные рельефные изразцы. Соперничество со светской властью, стремление возвысить церковь вынуждало Никона использовать для этого весь арсенал художественных средств, в том числе и гонимое им «узорочье».
И в условиях строгой регламентации продолжалось строительство «посадских» храмов, в которых развивалось демократическое направление в зодчестве, светское по своим художественным приемам. Об этом свидетельствуют церкви Григория Неокесарийского на Большой Полянке, Николы в Хамовниках (в Москве), Троицы в селе Останкине и многие другие.
Стремление к украшению, нарядности заметно и в крепостной архитектуре кремлей и монастырей. Изменил свой облик Московский Кремль. Еще в 1624-1625 гг. на Спасской башне русский зодчий Бажен Огурцов и англичанин Христофор Галовей сделали высокую кирпичную надстройку, богато украшенную белокаменными узорами, а в нишах были поставлены белокаменные статуи. Спустя полвека украшенные изразцами и белокаменной резьбой шатры появились и на других башнях Кремля. Теряет свой суровый облик и крепостная архитектура монастырей. Богатой декоративной отделкой были украшены стены и башни Ново-Девичьего, Донского, Данилова, Троице-Сергиева, Спасо-Евфимьева и других монастырей. Нарядный характер придают монастырям и новые пышно декорированные трапезные, колокольни и церкви.
Богатые купцы и дворяне начинают строить для себя каменные жилые дома. В их строительстве проявлялось стремление к богатому декоративному оформлению фасадов.
Дальнейшее развитие русского зодчества привело к возникновению в конце столетия так называемого нарышкинского стиля (или «московское барокко»). Мать Петра I - Нарышкина. Ее родственники строят роскошные здания, стиль которых и вошел в историю русского искусства под названием нарышкинского барокко. Самый прекрасный его образец - храм Покрова в Филях, построенный
в 1690-1693 гг. братом царицы Л.К.Нарышкиным. Другими образцами этого стиля являются трапезная Троице-Сергиева монастыря, многоярусная колокольня Ново-Девичьего монастыря, сплошь покрытый многоцветными изразцами Крутицкий теремок (зодчий О.Старцев), соборы в Рязани и Астрахани, соборы Иосифо-Волоколамского и Донского монастырейи другие памятники. Черты этого стиля проявились и в зданиях общественного характера - в богато украшенном белокаменной резьбой здании Печатного двора (1679) и в Сухаревой башне, построенной в 1692-1701 гг. зодчим М.Чоглоковым. «Московским барокко» завершается развитие древнерусской архитектуры, и начинается история архитектуры XVIII столетия.
И как завещание грядущим поколениям высится над серой гладью северных вод создание художественного гения русского народа – знаменитый двадцатидвуглавый Преображенский храм в погосте Кижи, что на Онежском озере. Немало чудесных деревянных церквей было сделано в XVII в. из бревен «без единого гвоздя». Но эта воздвигнутая словно прощальная память о Древней Руси (в 1714 г.), когда Русь уже стала Россией, - целая поэма. И недаром само название Кижи стало как бы символом красоты русской народной души.
Начинавшееся с величавого многоглавия киевской Софии древнерусское зодчество завершается волшебно-сказочным многоглавием из дерева.
Еще на рубеже XVI и XVII столетий в нашей иконописи возникла школа, получившая наименование строгановской. Выходцы из Новгорода, «именитые люди» Строгановы уже при Грозном составили себе огромное состояние на прикамских соляных промыслах, которое затем еще приумножили. Они строили крепости-городки в защиту от сибирских и ногайских кочевников, снаряжали Ермака и его казаков на покорение Сибири, владели в XVII в. землями площадью в тридцать с половиной миллионов гектаров и жили роскошно в «своей столице» - Сольвычегодске, где выстроили пятиглавый собор. Сам царь (Василий Шуйский) не раз обращался к ним в тяжелые годы с просьбой ссудить его «немалыми деньгами». Мы знаем также, что они поставили в Прикамье множество церквей, привлекая для их украшения искуснейших живописцев,
в том числе и царских иконописцев из Москвы. Собирали иконы, шитье и резьбу, так что их дома стали настоящими музеями.
Они особенно ценили иконы совсем небольшого размера, однако включающие не меньше отдельных сцен, чем многоаршинный иконостас. Иконы этого типа, напоминающие миниатюру или драгоценные эмалевые изделия, и принято называть строгановскими, даже если они не были написаны в мастерских Строгановых.
Как замечает искусствовед П.П.Муратов, «все усилия строгановских мастеров были направлены … на создание драгоценного выведенного и расцвеченного узора форм, имеющих значение только как часть узора. Стиль этого узора, стиль своей школы был главной их задачей …».
Рассматривая такую икону, будь то икона работы Прокопия Чирина (самого прославленного мастера этой школы), одного из Савиных, Стефана Арафьева или Емельяна Москвитина, можно удивляться тонкости их работы, виртуозности их предельно тщательного, многоличного письма, хитро