 |
|
Повесть М. Горького «Детство» (1913)
Максим Горький
(наст. имя Алексей Максимович Пешков) [16 (28) марта 1868, Нижний Новгород — 18 июня 1936, Горки под Москвой], русский писатель, публицист, общественный деятель. Одна из ключевых фигур литературного рубежа 19-20 столетий (т. н. «серебряного века») и советской литературы.
Существует разногласие: как произносить фамилию Пешков? С ударением на первом или на втором слоге? Чаще произносят с ударением на первом: Пешков. Но в повестях «Д» и “В людях” Г. в фамилии Пешков неоднократно ставит ударение на последнем слоге, тем самым указывая, что его и его отца следует именовать Пешковыми. В этом есть и определенный символический смысл. Отец и сын в молодости были бродягами.
Происхождение, образование, мировоззрение
Отец, Максим Савватиевич Пешков (1840-71) — сын солдата, разжалованного из офицеров, столяр-краснодеревщик. В последние годы работал управляющим пароходной конторой, умер от холеры.
Мать, Варвара Васильевна Каширина (1842-79) — из мещанской семьи; рано овдовев, вторично вышла замуж, умерла от чахотки.
Детство писателя прошло в доме деда Василия Васильевича Каширина, который в молодости бурлачил, затем разбогател, стал владельцем красильного заведения, в старости разорился. Дед обучал мальчика по церковным книгам, бабушка Акулина Ивановна приобщила внука к народным песням и сказкам, но главное — заменила мать, «насытив», по словам самого Горького, «крепкой силой для трудной жизни» («Детство»).
Настоящего образования Горький не получил, закончив лишь ремесленное училище. Жажда знаний утолялась самостоятельно, он рос «самоучкой». Тяжелая работа (посудник на пароходе, «мальчик» в магазине, ученик в иконописной мастерской, десятник на ярмарочных постройках и др.) и ранние лишения преподали хорошее знание жизни и внушили мечты о переустройстве мира.
Повесть М. Горького «Детство» (1913)
Повесть «Д» является частью автобиографической трилогии («Детство», 1913, «В людях», 1916, «Мои университеты», 1923). Она написана в эмиграции. Но это была совсем другая эмиграция. После поражения первой русской революции (1905 — 1907), в которой Г. принимал активное участие, он вынужден уехать за границу, так как в России считался политическим преступником. Даже после широчайшей политической амнистии, объявленной Императором в 1913 году в связи с 300-летием дома Романовых, вернувшийся в Россию Г. был подвергнут следствию и суду за повесть “Мать”. А в 1912 — 1913 годах повесть “Детство” писал на итальянском острове Капри русский политический эмигрант. Это необходимо учитывать.
История создания. Впервые напечатана в газете «Русское слово».
Глава первая была опубликована в большевистском журнале «Просвещение»,
1913, номер 9 за сентябрь.
Отдельной книгой повесть впервые издана И.П.Ладыжниковым, Берлин (без обозначения года издания). Текст издания И.П.Ладыжникова был вновь отредактирован автором и с посвящением: «Сыну моему посвящаю» опубликован в двадцатом томе собрания сочинений в издании «Жизнь и знание» (Петроград, 1915).
Первые наброски, связанные с работой М.Горького над художественной автобиографией, датируются весной 1893 года — в это время писатель работал над «Изложением фактов и дум...» и «Био[графией]» — произведениями, очень близкими «Детству» по содержанию.
В 1906 году, перед отъездом из Америки, М.Горький писал И.П.Ладыжникову: «Очень много разных литературных планов и, кстати уж думаю взяться за автобиографию...». О своём намерении написать автобиографию М.Горький сообщил также К.П.Пятницкому в первых числах января 1910 года (дневник К.П.Пятницкого, хранящийся в Архиве А.М.Горького).
В одном из писем с Капри, предположительно датируемом весной 1910 года, М.Горький писал: «Я недурно знаю русский быт и русскую литературу, и я, не без сожаления, скажу: никто не выдумывает меньше меня. Когда-нибудь я напишу свою автобиографию и в ней документально — со ссылками на лица и места — оправдаю все, иногда как будто невероятные события и состояния душ в моих рассказах».
Над «Детством» М.Горький работал в основном, очевидно, в 1912 - 1913 годах. 29 января 1913 года он писал издателю газеты «Русское слово» И.Д.Сытину в ответ на его предложение сотрудничать в газете: «...могу предложить вам ряд маленьких очерков из воспоминаний детства моего, — уверен, что они могут быть интересны» .
С августа 1913 года в газете началось печатание «Детства», которое М.Горький посылал в редакцию отдельными главами. Последовательность в печатании текста в «Русском слове» и в последующих изданиях сохранена, за исключением глав пятой и шестой: глава пятая в «Русском слове» и в отдельном берлинском издании была шестой, а шестая — пятой.
В процессе работы М.Горький предполагал изменить первоначальное заглавие повести. Об этом он писал одному из редакторов «Русского слова»: «Посылаю IV главу очерков; их следовало озаглавить «Бабушка», а не «Детство». Не согласитесь ли вы изменить заголовок?» (Архив А.М.Горького). 26 сентября 1913 года в письме И.П.Ладыжникову М.Горький также писал о том, что «Детство» следовало озаглавить «Бабушка».
Но уже в следующем письме в редакцию «Русского слова» М.Горький отказался от этого названия. «Подумав, нахожу, — писал он, — что напрасно обеспокоил Вас и что заголовок не следует изменять. Так и оставим «Детство».
После Великой Октябрьской социалистической революции М.Горький в переписке с читателями указывал на воспитательное значение повести «Детство» для советской молодёжи. Так, например, в 1925 году в письме к А.С.Макаренко, руководившему в ту пору детской колонией беспризорных, он писал: «Мне хотелось бы, чтобы осенними вечерами колонисты прочитали моё «Детство», из него они увидят, что я совсем такой же человечек, каковы они, только с юности умел быть настойчивым в моём желании учиться и не боялся никакого труда. Веровал, что действительно: «учение и труд все перетрут».
Символисты о «Детстве». Символистская критика начала ХХ века (Блок, Гиппиус, Философов, Мережковский) в целом высоко оценила “Детство”. Любопытно, однако, что чуть ли не единственный отрицательный отзыв о повести от символистов был Федора Сологуба.
В журнале “Дневники писателей” (1914, № 1) Сологуб писал: “Каким Горький уехал, таким и вернулся. Талант — топор, как было сказано о Некрасове. Рубит фигуры из слов, как Ерьзя из мрамора. <...> Читаешь и досадуешь. Невольно вспоминаешь благоуханное детство Толстого. По контрасту. Такое злое и грубое это детство. Дерутся, бьют, порют в каждом фельетоне2. Какой-то сплошной садизм, психологически совсем не объясненный. Не видим, какая душевная сила движет людей к совершению неистовств”.
Александр Блок в письме к П. С. Сухотину 1916 года: “Прочтите „Детство” Г. — независимо от всяких его анкет, публицистических статей и прочего... Какая у него была бабушка!”. Блок считал “Детство” частью не только литературы, а всей культуры.
З. Гиппиус отозвалась на повесть так: «Книга большого писателя и большого человека. Ее время придет, она будет оценена».
Д.С. Мережковский высоко оценил «Д»: «Это одна из лучших, одна из вечных русских книг»; «наиболее правдивое, сильное, вечное из всего, что написано Г,--наиболее религиозное». Он дал символическую точку зрения на «Детство». Мережковский рассмотрел ее как своего рода символическую формулу России. Бабушка и Дедушка — две ипостаси русского мироощущения и русской религиозности. “Религия” Дедушки — это религия государственная, жизнеустроительная, идущая с петровских времен. “Религия” Бабушки — религия народная, стихийная, полуязыческая. Обе религии отрицают Святую Русь, закладывая основы новой Святой России. И если бы соединить государственную, жизнеустроительную волю Дедушки со стихийной, всеобъемлющей любовью Бабушки, то состоялось бы рождение новой России.
Проблема, однако, в том, что эти ипостаси существуют одновременно и в неразрывности, и в неслиянности. Они не могут друг без друга. Но и породить что-то целостное не могут.
“Бабушка — Россия, но не вся, потому что у России — „две души”, по вещему слову Горького, может быть, из всех его слов — самому вещему. Одна душа России — Бабушка, другая — Дедушка. Бабушка прекрасна, Дедушка уродлив. У Бабушки добрый Бог — „такой милый друг всему живому”; у Дедушки — злой. Если Бабушкин Бог — настоящий, то Дедушкин — не Бог, а дьявол.
Так или почти так для Алеши Пешкова. Он уже знает, что не вся правда у Бабушки, что есть и у Дедушки своя правда, такая же вечная, страшно верная, страшно русская. <...>
Бабушка делает Россию безмерною; Дедушка мерит ее, копит, собирает, может быть, в страшный кулак; но без него она развалилась бы, расползлась бы, как опара из квашни. И вообще, если бы в России была одна Бабушка без Дедушки, то не печенеги, половцы, монголы, немцы, а своя родная тля заела бы живьем „Святую Русь”. Бабушка — Россия старая, обращенная к Востоку; Дедушка — Россия новая, обращенная к Западу. Бабушка безграмотна; Дедушка полуграмотен. Но если когда-нибудь Россия будет грамотной, то благодаря не Бабушке, а Дедушке”.
На скрещенье этих векторов — Алеша Пешков, который мучительно формируется в М. Горького. Бабушка напитывает его любовью, учит широте взгляда на мир. Дедушка учит церковной грамоте и жестоко порет его, приучая выносить боль и не смущаться доставлять ее другим. Бабушка — Поэзия. Дедушка — Наука.
Схема Мережковского хромает, как все его излюбленные “диалектические” модели. Но в отношении влияния на Г. “религий” Бабушки и Дедушки он во многом прав. Однако и первая (социальная) схема, и вторая (символическая) — все равно остаются схемами.
Повесть имеет общие черты с классическими произведениями о детстве:
- Повесть реалистична
- Г. психологически глубоко изображает судьбу гл. героя Алеши Пешкова
- Повествование ведется от 1 лица
- Показан процесс духовного роста ребенка
- Сюжет повести определяется историей детства героя.
Алеша Пешков (далее А.П. или А.) вряд ли мог сказать о своем детстве вслед за Николенькой Иртеньевым (повесть Л.Толстого «Детство»): «Счастливая. счастливая, невозвратимая пора детства!». Дело не только во внешних обстоятельствах («золотое детство», «усадебное детство» и «свинцовые мерзости жизни»).
Вряд ли Г. было легко и приятно вспоминать о собственном детстве: «Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что все было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть,--слишком обильна жестокостью темная жизнь «неуемного племени». Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил,--да и по сей день живет,--простой русский человек».
Принципиально отличаются творческие задачи писателей: Т. акцентирует внимание на внутренней жизни ребенка, на формирование его личности под благотворным влиянием окружающих людей и обстоятельств. У Г. формирование сознания ребенка происходит не в гармоническом слиянии с духовной жизнью среды, а вразрез с этой средой. Г. все внимание направляет на социально-нравственное самоопределение героя, происходящее во многом благодаря противостоянию окружающим.
Осваивая традиции классических русских повестей о детстве, Г. создал новаторское и своеобразное произведение.
Новаторские черты в повести Г. «Д»
- По сравнению с автобиографическими повестями 19 в. рамки повествования раздвинулись до небывалой широты. Они вместили не только уклад семьи, но и целые пласты народной жизни.
- Новаторство проявилось в обрисовке характера гл. героя—Алеши Пешкова. В выборе этого героя Г. близок к современной ему реалистической литературе. Рано начатая трудовая жизнь—удел многих сверстников А.П. (см. рассказы А.И. Куприна «Белый пудель», «Маленький шахтер», повесть А.И. Свирского «Рыжик»). Герой не сломлен, он закалился, пройдя школу жизни. Такой активно действующий характер впервые появился в произведениях о детстве.
- Повесть имеет широкий обобщающий смысл: автобиограф. материал поднят в ней до уровня худож. правды.
- Традиционная для автобиограф. пр-й форма от 1 лица осмыслена по-новому. События не просто передаются от имени ребенка, но преломляются в сознании взрослого человека-писателя, комментирующего, поясняющего дет. переживания.
Каждый характер в повести приобретает жизненную достоверность и худож. самостоятельность:
- щедрая душой, талантливая бабушка Акулина Ивановна;
- Незаурядный, но нравственно оскудевший в бесчеловечном мире денег дед Василий Каширин;
- свободолюбивая, нежная, обделенная счастьем мать Алеши—Варвара;
- порывистый, добрый, рано погибший Цыганок.
«Д» Г.-реальная картина начала жизни писателя, начала очень трудного.
Образ Алеши Пешкова
А.П. родился в семье, где отец и мать жили в настоящей любви. А потому сына своего не воспитывали, они его любили. Этот заряд любви, полученный в детве, позволил Алеше не пропасть, не ожесточиться среди «неуемного племени». Ему было очень трудно, т.к. душа его не переносила человеческой дикости: «…иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть». А все потому, что его родственники и знакомые чаще всего—бессмысленно жестокие и невыносимо скучные люди.
Часто А. испытывает чувство острой тоски; его даже посещает желание уйти из дома с ослепшим мастером Григорием и скитаться, просить подаяние, лишь бы не видеть пьяниц, дядьёв, деда-самодура и забитых двоюродных братьев. Тяжело было мальчику и потому, что у него было развито чувство собственного достоинства: он не терпел никакого насилия ни по отношению к семе, ни к другим. Так, А. говорит, что не мог выносить, когда уличные мальчишки мучили животных, издевались над нищими, он всегда был готов вступиться за обиженного.
Родители и бабушка воспитали в А. ненависть ко всякой лжи. Душа А. страдает от хитрости его братьев, вранья его знакомого дяди Петра, от того, что ворует Цыганок.
В А. живет острое чувство протеста против неправды. Защищаясь, он может допустить грубую выходку, как это случилось, когда, мстя за избитую бабушку, мальчик испортил любимые Святцы деда. Немного повзрослев, А. с увлечением участвует в уличных драках. Это для него не хулиганство, а способ снять душевное напряжение (вокруг царит несправедливость).
В повести Г. люди часто избивают друг друга. В доме деда мальчик живет в атмосфере ненависти: «Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; оно отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней горячее участие». Вскоре после приезда в дом родителей матери А. получил 1-е по-настоящему оставшееся в памяти впечатление от детства: родной дед избил его до полусмерти. «С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой»,--вспоминает об 1-м из самых памятных событий в своей жизни Г.
Другого способа воспитания в семье не знали, Старшие всячески унижали и били младших, думая, что добиваются таким образом уважения. Но ошибка этих людей в том, что они путают уважение со страхом.
--Был ли природным извергом Василий Каширин?
Он жил по принципу «не нами заведено, не нами и закончится». «Когда свой, родной бьет—это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой - ничего!»
Отношение дедушки к А. очень сложное. Он жестоко избивает его, до полусмерти, а потом приходит к нему исповедоваться. И он никак не может понять: кто Алексей — Каширин или Пешков? Вот их первая встреча на палубе парохода, который прибыл с Алешей, Варварой, бабушкой: “Дед выдернул меня из тесной кучи людей и спросил, держа за голову: «Ты чей таков будешь?»-- «Астраханский, из каюты...»-- «Чего он говорит? — обратился дед к матери и, не дождавшись ответа, отодвинул меня, сказав: — Скулы-те отцовы...”
Потом дед Василий будет не раз “придвигать” и “отодвигать” Алешу, пытаясь разобраться: чей он? Дядья же (особенно Михаил) невзлюбят его за то, что в доме появился еще перспективный наследник. И все это: травля Алексея Кашириными, гибель (фактически убийство) любимого им Цыганка, отказ от дома странному человеку, которого Алексей называл “Хорошее Дело”, отказ от дома самому Алексею, — все это в конце концов завершается полным крахом каширинской семьи.
Формирование «сопротивления окружавшей среде» прочерчено в линии отношения мальчика к семье Каширины. Сначала описания не сопровождаются какими-либо комментариями: А. еще очень мал. В доме Кашириных происходит злобная грызня по поводу приданого (см. образы Якова и Михаила).
Проходит время, и А. впервые видит, как дед злобно ударяет по лицу бабушку, заботливо подошедшую к нему. Мальчика охватывает «невыносимая тоска».
Вскоре он становится свидетелем сцены, когда старик Каширин избивает жену, и А. говорит бабушке: «Ты—ровно святая, мучаю тебя, а тебе—ничего!».
На протяжении многих страниц Г. накапливает факты, восстанавливающие в нетронутом виде впечатления детства.
Родители. Мать Варвара и отец Максим Савватеевич (честный, открытый, работящий, надежный, с чувством собственного достоинства, вина не пил, жену и сына не бил). Остался самым светлым воспоминанием и примером для сына на всю жизнь. Завидовали люди счастливой и дружной семье Пековых. Эта зависть толкает Михаила и Якова на убийство зятя. Но чудом оставшийся в живых максим проявляет милосердие, спасая братьев от верной каторги.
Отношения отца и матери получили легендарный смысл. Рассказывая А. о сватовстве будущего отца, бабушка интерпретировала библейский миф об Адаме и Еве, сняв мотив грехопадения: «Идет меж яблонь <…> в белой рубахе <…>, босый, без шапки, на длинных волосьях—ремешок <…>. Экой парень хороший! <…> а мать-то твоя <…> за яблоню спрятавшись <…> знаки ему падет».
История недолгого счастья отца и матери А. осмыслена в духе библейского мифа о 1-х людях в раю и изгнании их оттуда.
В повести сад у дома на Канатной улице смоделирован как библейский Эдем.
Счастье Варвары было недолгим. После смерти мужа ее жизнь пошла наперекосяк. Ей показалось, что она может найти покой с Евгением Максимовым, образованным человеком, дворянином. Но под внешним лоском его скрывалось, как оказалось, ничтожество, не лучше тех же Якова и Михаила.
Автор-рассказчик не испытывает ненависти к тем, кто калечил его детство. маленький А. хорошо усвоил урок своей бабушки, сказавшей о Якове и Михаиле: «Они—не злые. Они просто—глупые!». (несчатсные в своем убожестве).
Яков и Михаил. В этой семье «дети были тихи, незаметны; они прибиты к земле, как пыль дождем». Здесь выросли звероподобные Яков и Михаил. Сравнение их с животными возникает при 1-м же знакомстве: «…дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки…» И то, что Яков играет на гитаре, не делает его человеком. Ведь душа-то его тоскует вот о чем: «Быть бы Якову собакою—выл бы Яков с утра до ночи: Ой, скушно мне! Ой, грустно мне». Эти люди не знают, зачем живут и мучаются от смертельной скуки.
Яков забил до смерти собственную жену (не сразу, а изощренно пытая годами). Михаил изводит свою жену Наталью. Григорий: «Зачем? А он, поди, и сам не знает… Может, за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют».
Перед глазами с детства пример родного отца, зверски бьющего мать. Это форма самоутверждения за счет слабого. Так братья хотят выглядеть сильными и мужественными, но в глубине души они чувствуют себя ущербными.
Жестокая война начинается между ними за отцовское добро. И в этой воне все средства хороши, вплоть до поджога и убийства. Но и получив наследство, братья не обретают покоя. Михаил теряет человеческий облик и приходит к отцу с матерью с одной целью—убить. По его мнению, виноват в том, что жизнь прожита по-свински, не он сам, а кто-то другой!
Во многом Каширин сам искалечил своих сыновей. Но и поддерживал же! Спасал от службы в армии (о чем потом сожалел), от тюрьмы; разделив имущество, целыми днями пропадал в мастерских сыновей, помогая наладить дело.
Бабушка Акулина Ивановна. В жизни мальчика бабушка появилась, когда умер его отец, и до конца своих дней она всегда была рядом. Человек богатой души, колоритной внешности, обладающий той мудростью, которая свойственна русскому народу. Алексей увидел впервые бабушку, когда ей "за шестой десяток лета-весны перекинулись-пошли". Мифологию образа Бабушки Г. прописывал с особой тщательностью и большой любовью. Поэтому как художник именно здесь он превзошел самого себя. Ничего более нежного, поэтичного, чем этот образ, Г. не создал ни до, ни после повести «Д».
Мы не располагаем фотографическим портретом бабушки Г. В ее внешности, видимо, было что-то “темное”, языческое. Недаром в своей семье ее называли “ведьмой”: «Что, ведьма, народила зверья?!» Это кричит Василий Каширин после безобразной потасовки Якова и Михаила прямо во время обеда. Можно не обратить внимания на этот странный крик дедушки и принять его просто за бессмысленное ругательство раздраженного главы семейства.
Но в “Детстве”, невероятно плотном по обилию всевозможных “знаков”, намеков, символов, почти нет случайностей.
--Почему дед Василий именно собственную супругу обвиняет в начале распада семьи. Только ли потому, что она “потатчица”, по словам Василия, и выступает за раздел имущества Кашириных между детьми? Но при чем тут “ведьма” и “зверье”? Вот и еще одна загадка “Детства”, не разгадав которую многое останется непонятным в этой повести.
-- Каким образом в семье хотя и скуповатого, но честного, трезвого, трудолюбивого и богобоязненного Василия Каширина народились такие непутевые дети? Это — пьющие, дерущиеся между собой братья Яков и Михаил. Это непослушная и недомовитая дочь Варвара, которая, потеряв первого мужа, бросает ребенка в семье родителей и живет как ветер в поле, не неся за мальчика никакой ответственности.
“Не удались дети-то, с коей стороны ни взгляни на них, — жалуется дедушка. — Куда сок-сила наша пошла? Мы с тобой думали, — в лукошко кладем, а Господь-от вложил в руки нам худое решето...” И снова в недостатках детей он винит мать: “А все ты потакала им, татям, потатчица! Ты ведьма!”
Если смотреть на бабушку глазами Алеши, то она поистине свет в окне, сердце мира, чуть ли не земная богородица. И это понятно. Бабушка для Алеши, если можно так выразиться, первое и даже единственное “теплое” место, которого коснулась его детская, но уже навек травмированная душа. Это даже не любовь, а просто спасение в холодном безлюбовном мире, где мальчик с самого начала обречен на гибель. С первых мгновений более или менее отчетливого детского самосознания вокруг него трупы, трупы и трупы. Холод, холод и холод. Мертвый отец в гробу. Мертвый младший брат. И даже мать, хотя и живая, выглядит как мертвая на корабле из Астрахани в Нижний: “Мать редко выходит на палубу и держится в стороне от нас (Алексея и бабушки Акулины Ивановны). Она все молчит, мать. Ее большое стройное тело, темное, железное лицо, тяжелая корона заплетенных в косы светлых волос, — вся она мощная и твердая...”
Одно из самых первых жизненных впечатлений маленького Алеши: “В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами”.
“Второй оттиск в памяти моей — дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки, — две уже взобрались на желтую крышку гроба. У могилы — я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер... «Зарывай», — сказал будочник, отходя прочь. Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их на дно”. Матери не видно рядом с ними. Прямо возле трупа супруга Варвара родила второго сына. В честь мертвого отца его назвали Максимом. Через несколько дней, на пароходе, мальчик умрет и будет похоронен в Саратове. Ее сын от второго мужа, Коля, тоже окажется не жильцом и угаснет, “как маленькая звезда на утренней заре...”.
В “Детстве” все пронизано сложной символикой. На гробе отца две лягушки, и обе обречены на смерть. Алеша еще раз вспоминает о них на борту парохода, когда из каюты унесут гробик с младшим братом. Алексей рассказывает об этих несчастных лягушках матросу, а матрос говорит ему: «Лягушек жалеть не надо, Господь с ними! Мать пожалей, — вон как ее горе ушибло»
Отца, братика и даже вот лягушек “прибрал” Господь. Потом он “приберет” к Себе мать, брата Колю и отчима. Зато Алеша Пешков останется на земле только и исключительно благодаря бабушке, которая “сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, — это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни ”.
Фактически бабушка не просто заменяет Алеше мать, но и становится для него богом в мире, где Бог бросил его на произвол злой, холодной судьбы. Ничего странного, что этот Бог, “Бог дедушки”, не нравится Алексею.
Мережковский называет этого Бога дьяволом, но это неверно. Бог дедушки — Бог истинный, Бог настоящий. И мальчик чувствует Его присутствие в мире, но он обижен на Него. Сознательно или нет Г. обыгрывает в своем “Детстве” слова Ивана Карамазова о “слезинке ребенка”, из-за которой Иван готов “почтительно” возвратить Творцу билет в Царство Небесное. Только в “Детстве” ребенок оказывается не пассивным, но активным героем. Проблема в том, что как раз ребенку-то и не достается билета в Царство Небесное. Бог как бы отвернулся от него...
Подобно третьей лягушке, он брошен, но уже не в могилу с водой, а в кувшин со сметаной, как в народной притче, и отныне должен месить лапками окружающее его холодное чужеродное пространство, пока оно не превратится в масло и не позволит ему выбраться наружу.
Но хватит ли сил?
Сила идет от бабушки. Она “как земля”. Она насыщает мальчика невидимой, но необходимой для него энергией выживания, и вот эта загадочная энергия спасает Алешу.
Такова мифология образа Бабушки. Живая, но все же мифология. А какова была бабушка Акулина Ивановна в реальности?
Во-первых, она была пьяница. В “Детстве” и “В людях” Г. предельно бережно касается этой больной проблемы бабушки, поскольку она звучит в контексте его размышлений о русском человеке как отрицательный момент. Но и скрыть очевидного для семьи Кашириных факта он не может. “Правда выше жалости”.
Для Алеши бабушка — бог. Ее явление сродни Божьему явлению. Но Варвара стыдится собственной матери, которая на пароходе бродит “от борта к борту и вся сияет, а глаза у нее радостно расширены”, потому что бабушка не смущается угощаться у матросов водкой, за что рассказывает им разные смешные небылицы. Матросы хохочут, и Алексею весело. Но Варвара сердится: «Смеются люди над вами, мамаша!» — «А Господь с ними...»
Только что Господь был с лягушками. Но для Алеши бог един — Бабушка. Настоящий Бог обидел его. Бабушка оказывается единственным устойчивым смысловым центром мироздания. Все прочее страшно и абсурдно, как лягушки в могиле. Алеша жмется к Бабушке. Да, но в глазах-то остальных, и даже собственной дочери, это просто добрая, смешная, непутевая бабка с рыхлым, распухшим от пьянства красным носом. Бабушки стыдится не только ее дочь.
В 1895 году в “Самарской газете” опубликовал первый набросок к будущему “Детству” (изначально повесть замысливалась под названием “Бабушка”), очерк “Бабушка Акулина”, который с тех пор благоразумно не включал в свои сборники и собрания сочинений, как бы похоронив в прошлом живую Акулину Ивановну. Этот живой бог “умер”, чтобы затем воскреснуть в мифотворческом образе “Бабушки”.
В очерке “Бабушка Акулина” рассказывается о нищей старухе, которая живет в сыром подвале, собирая вокруг себя последнюю городскую шваль, последние отходы человеческого общества, больных алкоголизмом и распущенных до такой степени, что не стесняются жить за счет нищей старухи, за счет ее милостыни.
“Бабушка Акулина была филантропкой Задней Мокрой улицы. Она собирала милостыню, а в виде подсобного промысла иногда, при удобном случае, немножко воровала. Около нее всегда ютилось человек пятьдесят „внучат”, и она всегда ухитрялась всех их напоить и накормить. „Внучатами” являлись самые отчаянные пропойцы-босяки, воры и проститутки, временно, по разным причинам, лишенные возможности заниматься своим ремеслом. <...> Вся улица знала ее, и слава о ней выходила далеко за пределы улицы. Но все-таки, на языке босых и загнанных людей, “попасть во внучата” значило дойти до самого печального положения; поэтому бабушка Акулина как бы знаменовала собой крайнюю ступень неудобств жизни и, пользуясь большой известностью за свою филантропическую деятельность, не пользовалась любовью со стороны опекаемых ею людей”.
Вот куда утащил бы Алексея его добрый бог, если бы он прислушался к совету тоже доброго, но полуслепого (что символично!) мастера Григория “держаться” бабушки. Если бы он благоразумно не предал своего бога. Не убил его в себе.
В сущности, начало “М. Горького” приходится именно на “убийство” этого бога в себе.
“Мои университеты”, самое начало повести, момент отплытия Алеши Пешкова в Казань:
“Провожая меня, бабушка советовала:
— Ты — не сердись на людей, ты сердишься все, строг и заносчив стал! Это — от деда у тебя, а — что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел, горький старик. Ты — одно помни: не Бог людей судит, это — черту лестно! Прощай, ну!”
“За последнее время, — признается Г., — я отошел от милой старухи и даже редко видел ее, а тут вдруг с болью почувствовал, что никогда уже не встречу человека, так плотно, так сердечно близкого мне”.
Алеша Пешков “с болью” вырывает из сердца “теплого” бога, Бабушку, зная, что с этим “теплым” богом он пропадет и “Бог дедушки” надежнее.
Беда в том, что он не любит этого дедушкиного Бога и не понимает Его.
В начале 1890-х годов Г.еще не понимал этого. В очерке “Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца” (1893) бабушка Акулина названа просто “бабкой”, и никакой идеализации ее там нет: “Пила она сильно и однажды чуть не умерла от этого. Помню, как ее отливали водой, а она лежала в постели с синим лицом и бессмысленно раскрытыми, страшными, тусклыми глазами”.
Сравните это с началом “Детства”, написанным двадцать лет спустя: “...вся сияет, а глаза у нее радостно расширены...”. Бог и человек.
Во-вторых, у Бабушки нет своего Бога.
Мережковский, который пытался в статье “Не святая Русь. (Религия Г.)” противопоставить “Бога Бабушки” и “Бога Дедушки”, несомненно впал в искус язычества и многобожия, но кроме того воспользовался горьковским образом Бабушки в целях осуждения “казенного” церковного Бога, так как сам в это время искал “третью религию”, не совпадающую с “официальным” православием.
На самом-то деле, никакого особенного “Бога Бабушки” там нет. Да и откуда бы ему взяться у неграмотной старухи, когда-то вышедшей замуж за грамотного “по-церковному” Василия Каширина? Илья Груздев считает, что замуж она вышла 14 лет от роду, а в одном из писем Груздеву Г. сообщает:
“Бабушка Акулина никогда не рассказывала о своем отце; мое впечатление: она была сиротою. Возможно — внебрачной, на что указывает „бобыльство” ее матери и ранее нищенство самой бабушки...” Что означает — “раннее нищенство”? Значит ли это, что четырнадцатилетняя Акулина Муратова была, по сути, профессиональной нищенкой? “Хорошо было Христа ради жить...” — так рассказывает она Алексею о своем прошлом.
Так или иначе, но ее поведение еще до краха каширинского благополучия совсем не отвечает поведению супруги цехового старшины, гласного Городской Думы, метящего в ремесленные головы. Не очень понятно ее влияние на детей, о котором с горечью кричит дед Василий. Зато истинно русская “мощная” красота дочери Варвары, у которой “прямые серые глаза, такие же большие, как у бабушки”, тяжелые светлые волосы и свободолюбивый нрав, говорят о том, что эти черты достались ей не от “сухого”, “с птичьим носом” Василия, книжника и начетчика, а от матери-“ведьмы”, Акулины Ивановны. Как и, увы, склонность сыновей к водочке.
Бабушка странно молится, и это объясняет тот факт, что в доме Сергеевых Алексей вдруг целует иконный образ Богородицы — в губы.
“Глядя на темные иконы большими светящимися глазами, она советует богу своему:
— Наведи-ко ты, Господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как надобно детей-то делить!”
Поначалу можно подумать, что у бабушки и в самом деле какой-то “свой” Бог. Но дальнейшая ее молитва говорит о том, что это просто невинное обращение доброй неграмотной старухи к Богу, где личные семейные просьбы перемешаны с обрывками канонической православной молитвы.
“Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и, снова выпрямившись, говорит внушительно:
— Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она Тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомни, Господи, Григорья, — глаза-то у него все хуже. Ослепнет, — по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет... О Господи, Господи!”
“— Что еще? — вслух вспоминает она, приморщив брови. — Спаси, помилуй всех православных; меня, дуру окаянную, прости, — Ты знаешь: не со зла грешу...
— Все Ты, родимый, знаешь, все Тебе, батюшка, ведомо”.
В этой бесхитростной молитве неграмотной старухи только строгий начетчик вроде дедушки Василия заподозрит какую-то ересь, какого-то особого Бога.
Но совсем иное — молитвы Бабушки, обращенные к Богородице.
“Выпрямив сутулую спину, вскинув голову, ласково глядя на круглое лицо Казанской Божьей Матери, она широко, истово крестилась и шумно, горячо шептала:
— Богородица Преславная, подай милости Твоея на грядущий день, матушка!
Кланялась до земли, разгибала спину медленно и снова шептала все горячей и умиленнее:
— Радости источник, красавица пречистая, яблоня во цвету!
Она почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда заставляло меня вслушиваться в молитву ее с напряженным вниманием.
— Сердечушко мое чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко золотое, Мати Господня, охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого, и меня бы не обижали зря!”
Дедушка злится, слыша все это: “Сколько я тебя, дубовая голова, учил, как надобно молиться, а ты все свое бормочешь, еретица! Как только терпит тебя Господь! <...> Чуваша проклятая! Эх вы-и...”
Вот и еще одно возможное объяснение странной “религии” бабушки. “Чуваша”! Языческая кровь бродит в ней и в детях, взрывая изнутри когда-то насильно привитое ее народу христианство. Культ Богородицы ближе ей, чем иудео-христианский Бог, которому молится дед Василий. Да она просто не понимает Бога как первооснову и первопричину мироздания.
И хотя Алеша, уже обученный дедом церковной грамоте, объясняет ей, что это не так, бабушка все равно сомневается. Она язычница чистой воды, воспринявшая от христианства идею милосердия, но так и не став церковной христианкой в строгом смысле. И это нравится Алексею. Не столько идея милосердия, сколько подмена Бога — Богородицей, Матерью мира, а значит, и его Матерью! Вот зачем он целовал Богородицу в губы.
Акулина Ивановна зимой 1887 года упала и разбилась на церковной паперти и вскоре скончалась от “антонова огня”. На ее могиле рыдал дедушка. Алексей Пешков узнал об этом спустя семь недель после похорон.
Цыганок. Подобно Акулине Ивановне, Цыганок воспринимает жуткое бытие дома Кашириных как нечто обыденное, естественное, навеки устоявшееся. Он ищет способы облегчить людям страдания, утешить их. Автор строит образ Ц. на контрасте физической силы и духовной слабости. Впервые в «Д» о Ц. упоминается вскользь: «Молодой, широкоплечий подмастерье». Первый детальный портрет мы видим в эпизоде, когда он появляется у постели избитого А. и все в нем играет буйной, озорной молодостью. Ц. по-детски прост, его акт самопожертвования вызывает благодарное волнение в Алеше. Он скрашивает скучное бытие дома Кашириных неистощимыми выдумками. Его огневая пояска будоражит людей. У него сложилась целая система самозащиты от зла. Ц. погибает, придавленный тяжелым крестом, кот. заставляют нести Михаил и Яков.
Мифопоэтика повести
Пейзаж, худож. пр-во для Г. имеет глубинный смысл. В 1-х гл. Г. опис. путешествие по Волге из Астрахани в Нижний Новгород. Автобиограф. герой словно впервые увидел и оценил «ясное небо», солнце, «позолоченные осенью, шелками шитые берега Волги, «горе-как пышные складки на богатой одежде земли», на берегах—церкви, «города и села, точно пряничные издали».
Таково первое появление Ниж. Новгорода: «Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. <…> Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка, Нижний-то! Вот он каков, Богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!»
Худож. средствами писатель создал иллюзию прибытия в сказочное «иное царство». Позже А. вновь испытает это чувство, когда поплывет на пароходе «Добрый» (повесть «В людях». Г. заставляет автобиограф. героя возвращаться к этому чувству, чтобы заострить значимость идеальных порывов в дух. эволюции человека.
В пов. есть несколько образов, глее сбываются детские общечеловеческие мечты о счастье - это храм, лес, природа, сад. Это образы желанного чудесного мира, куда рвется душа ребенка.
В «Д» автор использует мотив вхождения человека в мир и поиски себя в нем, преодоление испытаний на пути духовного роста.
Трилогия композиционно связана символизмом универсального числа «три»--идеей движения, тройственного членения и развития, непременного изменения в росте. Это диктовалось целями автора, постигавшего тайну духовного рождения 3-х эпох взросления (ребенок—отрок—юноша).
Герой Г. прошел 3 круга развития: 1-й—«Д», 2 и 3-й—«В людях», «Мои университеты». Они сопряжены повествовательно: каждая повесть начинается и завершается поездкой, уходом, конец 1-й книги—начало 2-й, конец 2-й—начало 3-й.
Мотив пути воплотил духовную эволюцию ребенка. Повесть начинается со смерти отца—это вторжение в судьбу мальчика роковой мистической силы, вытолкнувшей его в мир (В поэтике сказок подобные трагические события именуются «первоначальной бедой» и «отлучкой»). Движение героя началось по аналогии с мифом, сказкой: беда нарушила семейное счастье А., бросила его в мир.
Трилогия обрамлена водным пейзажем, Волгой: герой вошел в мир по воде и по воде вступил еще в мир более широкий. См. финал «Моих университетов»: «Доплыли до берегов Каспия, <…> пристроились к небольшой артели рыболовов». Это символическое возвращение к истокам жизни. Круг замкнулся.
В повести Г. есть несколько значимых образов-символов с мифологической семантикой. Назовем их личными архетипами писателя: вода, пароход, лес и сад.
В трилогии пароход—многогранный мифологический символ, восходящий к архетипу ковчега, корабля. Вода и пароход в 1-х гл. «Д»--аллюзия библейских мотивов и образов, потопа и ковчега, катастрофы и спасения.
Как и в мифах, вода сопоставлена с душой, глубиной самопознания. Пароход-ковчег раздвинул границы пространства и границы его души.
Б. место в трилогии занимает тема дома. Дом, дома в «Д»--часть образа, «невыразимо странной жизни», наполненной «свинцовыми мерзостями», образ «темной жизни» «неуемного племени», поэтом удом, улица, город напрочь выключены из сферы возвышенного, сакрального. Деформированные ценности, теснота, вражда, неустроенность и уродливые, биологические стороны жизни определили «портреты» домов: обилие негативных, смертных деталей (выбитые стекла, темные окна, дверь-зев и др.) вызывает ассоциации с гробами; они стоят на краю оврага, рядом с полем, кладбищем. Город Ярмарочных павильонов назван «мертвым городом».