Главная | Обратная связь

КОМПРОМИСС ЧЕТВЕРТЫЙ

Сергей Довлатов. Компромисс

© Copyright Сергей Довлатов Изд: "Собрание прозы в 3х томах". Лимбус-пресс, Санкт-Петербург, 1993г Scanned by: uralres@etel.ru Проверка и вычитка текста - Справочная Служба Русского Языка rusyaz.lib.ru Н.С. ДОВЛАТОВОЙ - ЗА ВСЕ МУЧЕНЬЯ! ...И остался я без работы. Может, думаю, на портного выучиться? Язаметил - у портных всегда хорошее настроение... Встречаю Логинова с телевидения. - Привет. Ну, как? - Да вот, ищу работу. - Есть вакансия. Газета "На страже Родины". Запиши фамилию - Каширин. - Это лысый такой? - Каширин - опытный журналист. Человек - довольно мягкий... - Дерьмо, - говорю, - тоже мягкое. - Ты что, его знаешь? - Нет. - А говоришь... Запиши фамилию. Я записал. - Ты бы оделся как следует. Моя жена говорит, если бы ты оделся какследует... Между прочим, его жена звонит как-то раз... Стоп! Открывается широкаяволнующая тема. Уведет нас далеко в сторону... - Заработаю - оденусь. Куплю себе цилиндр... Я достал свои газетные вырезки. Отобрал наиболее стоящие, Каширин мнене понравился. Тусклое лицо, армейский юмор. Взглянув на меня, сказал: - Вы, конечно, беспартийный? Я виновато кивнул. С каким-то идиотским простодушием он добавил: - Человек двадцать претендовало на место. Поговорят со мной... и большене являются. Вы хоть телефон оставьте. Я назвал случайно осевший в памяти телефон химчистки. Дома развернул свои газетные вырезки. Кое-что перечитал. Задумался... Пожелтевшие листы. Десять лет вранья и притворства. И все же какие-толюди стоят за этим, какие-то разговоры, чувства, действительность... Не всамих листах, а там, на горизонте... Трудна дорога от правды к истине. В один ручей нельзя ступить дважды. Но можно сквозь толщу водыразличить усеянное консервными банками дно. А за пышными театральнымидекорациями увидеть кирпичную стену, веревки, огнетушитель и хмельныхработяг. Это известно всем, кто хоть раз побывал за кулисами... Начнем с копеечной газетной информации.

КОМПРОМИСС ПЕРВЫЙ

("Советская Эстония". Ноябрь, 1973 г.) "НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ. Ученые восьми государств прибыли в Таллинн на 7-юКонференцию по изучению Скандинавии и Финляндии. Это специалисты из СССР,Польши, Венгрии, ГДР, Финляндии, Швеции, Дании и ФРГ. На конференцииработают шесть секций. Более 130 ученых: историков, археологов, лингвистов -выступят с докладами и сообщениями. Конференция продлится до 16 ноября". Конференция состоялась в Политехническом институте. Я туда заехал,побеседовал. Через пять минут информация была готова. Отдал ее всекретариат. Появляется редактор Туронок, елейный, марципановый человек. Типзастенчивого негодяя. На этот раз возбужден: - Вы допустили грубую идеологическую ошибку. - ? - Вы перечисляете страны... - Разве нельзя? - Можно и нужно. Дело в том, к а к вы их перечисляете. В какойочередности. Там идут Венгрия, ГДР, Дания, затем - Польша, СССР, ФРГ... - Естественно, по алфавиту. - Это же внеклассовый подход, - застонал Туронок, - существует железнаяочередность. Демократические страны - вперед! Затем - нейтральныегосударства. И, наконец, - участники блока... - О'кей, - говорю. Я переписал информацию, отдал в секретариат. Назавтра прибегаетТуронок: - Вы надо мной издеваетесь! Вы это умышленно проделываете?! - Что такое? - Вы перепутали страны народной демократии. У вас ГДР после Венгрии.Опять по алфавиту?! Забудьте это оппортунистическое слово! Вы работникпартийной газеты. Венгрию - на третье место! Там был путч. - А с Германией была война. - Не спорьте! Зачем вы спорите?! Это другая Германия, другая! Непонимаю, кто вам доверил?! Политическая близорукость! Нравственныйинфантилизм! Будем ставить вопрос... За информацию мне уплатили два рубля. Я думал - три заплатят...

КОМПРОМИСС ВТОРОЙ

("Советская Эстония". Июнь. 1974 г.) "СОПЕРНИКИ ВЕТРА (Таллиннскому ипподрому - 50 лет). Известные жокеи,кумиры публики - это прежде всего опытные зоотехники, которые настойчиво итерпеливо совершенствуют породу, развивают у своих "воспитанников" ценныенаследственные признаки. Кроме того, это спортсмены высокой квалификации,которые раз в неделю отчитываются в своих успехах перед взыскательнойталлиннской публикой. За пятьдесят лет спортсмены отвоевали немало призов идипломов, а в 1969 году мастер-наездник Антон Дукальский на жеребце Тальниквыиграл Большой всесоюзный приз. Среди звезд таллиннского ипподромавыделяются опытные мастера - Л. Юргенс, Э. Ильвес, X. Ныммисте. Подаетнадежды молодой спортсмен А. Иванов. В ознаменование юбилея на ипподромесостоится 1 августа конный праздник". Таллиннский ипподром представляет собой довольно жалкое зрелище.Грязноватое поле, косые трибуны. Земля усеяна обрывками использованныхбилетов. Возбужденная, крикливая толпа циркулирует от бара к перилам.Ипподром - единственное место, где торгуют в розлив дешевым портвейном. Вкассе имеются билеты двух типов - экспрессы и парки. Заказывая экспресс, выдолжны угадать лидеров в той последовательности, в какой они финишируют.Парка - угадываете двух сильнейших финалистов в любой очередности. За парныйбилет соответственно выплата меньше. И за фаворитов платят мало. На нихставит весь ипподром, все новички. Значительный куш дают плохие лошади, случайно оказавшиеся впереди.Фаворита угадать нетрудно. Труднее предусмотреть неожиданное - вспышкурезвости у какого-нибудь шелудивого одра. Классные наездники за большиеденьги придерживают фаворитов. Умело отстать - это тоже искусство. Это дажетруднее, чем победить. Впереди оказываются посредственные лошади. Выигрышидостигают иногда ста пятидесяти рублей. Однако хорошие наездники вряд лизахотят иметь с вами дело. У них солидная клиентура. Проще договориться сжокеем третьей категории. Играть на бегах ему запрещено. Он действует черезподставных лиц. Берет программу завтрашних скачек и размечает ее для вас.Указывает трех сильнейших лошадей в каждом заезде. А вы, согласно указаниям,покупаете билеты и на его долю тоже. Я решил написать юбилейную заметку обипподроме. Побеседовал с директором А. Мельдером. Он вызвал Толю Иванова. - Вот, - говорит, - молодое дарование. Мы пошли с Ивановым в буфет. Я сказал: - У меня есть лишние деньги, рублей восемьдесят. Что вы посоветуете? - В смысле? - Я имею в виду бега. Иванов опасливо на меня взглянул. - Не бойся, - говорю, - я не провокатор, хоть и журналист. - Да я не боюсь. - Так в чем же дело? В результате он "подписался": - Дукель (то есть Дукальский) ставит через приезжих латышей. Это крутойсолидняк. Берут заезды целиком, причесывают наглухо. Но это в конце, призначительных ставках. А первые три заезда можно взять. Я достал программу завтрашних скачек. Толя вынул карандаш... После третьего заезда мне выплатили шестьдесят рублей. В дальнейшем мысистематически уносили от тридцати до восьмидесяти. Жаль, что бегапроводились раз в неделю. Летом Толя Иванов сломал ногу и обе ключицы. Лошади тут ни при чем. Онвыпал пьяный из такси. С ипподромом было покончено. Уже несколько лет"соперник ветра" работает барменом в Мюнди.

КОМПРОМИСС ТРЕТИЙ

("Молодежь Эстонии". Август. 1974 г.) "Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ КАК ДОМА (Гости Таллинна). У Аллы Мелешко на редкостьпривлекательное лицо. Это, конечно, не главное в жизни. И все-таки,все-таки... Может быть, именно здесь таится причина неизменного расположенияокружающих к этой смешливой, чуть угловатой девчонке... Алла не принадлежитк числу именитых гастролеров. Не является участником высокого научногосимпозиума. Спортивные рекорды - не ее удел... Аллу привело в наш город...любопытство. Да, да, именно любопытство, беспокойное чувство, заставляющеечеловека неожиданно покидать городской уют. Я бы назвал его - чувствомдороги, соблазном горизонта, извечным нетерпением путника... "Внеустойчивости - движение!" - писал знаменитый теоретик музыки - Черни... Мырешили задать Алле несколько вопросов: - Что вы можете сказать о Таллинне? - Это замечательный город, уютный и строгий. Поражает гармоническимконтрастом старины и модерна. В его тишине и спокойствии ощущается гордаямощь... - Как вы здесь оказались? - Я много слышала о здешних дизайнерах и живописцах. Кроме того, ялюблю море... - Вы путешествуете одна? - Мои неизменные спутники - фотоаппарат и томик Александра Блока. - Где вы успели побывать? - На Вышгороде и в Кадриорге, где меня окружали ручные белки,доверчивые и трогательные. - Каковы ваши дальнейшие планы? - Кончится лето. Начнутся занятия в моей хореографической студии. Снова- упорный труд, напряженная работа... Но пока - я чувствую себя здесь какдома!". В этой повести нет ангелов и нет злодеев... Нет грешников и праведниковнет. Да и в жизни их не существует. Вот уже несколько лет я наблюдаю... Один редактор говорил мне: - У тебя все действующие лица - подлецы. Если уж герой - подлец, тыдолжен логикой рассказа вести его к моральному краху. Или к возмездию. А утебя подлецы - нечто естественное, как дождь или снег,.. - Где же тут подлецы? - спрашивал я. - Кто, например, подлец? Редактор глядел на меня, как на человека, оказавшегося в нехорошейкомпании и пытающегося выгородить своих дружков... Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. Алитературных героев - тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни запреступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом - блаженство. Мыесть то, чем себя ощущаем. Наши свойства, достоинства и пороки извлечены насвет божий чутким прикосновением жизни... "Натура - ты моя богиня!" И такдалее... Ладно... В этой повести нет ангелов и нет злодеев, да и быть не может. Один изгероев - я сам. Выведен также Миша Шаблинский, с характерными для неговыражениями - "спонтанная апперцепция", "имманентный дуализм"... Далеефигурирует Митя Кленский, его тоже легко узнать. Пристрастие к анодированнымзажимам для галстука и толстым мундштукам из фальшивого янтаря снискало емуширокую известность. Что нас сближало? Может быть, как это получше выразиться, легкаянеприязнь к официальной стороне газетной работы. Какой-то здоровый цинизм,помогающий избегать громких слов... В нашей конторе из тридцати двух сотрудников по штату двадцать восемьназывали себя: "Золотое перо республики". Мы трое в порядке оригинальностиназывались - серебряными. Дима Шер, написавший в одной корреспонденции:"Искусственная почка - будничное явление наших будней", слыл дубовым пером. В общем, мы дружили. Шаблинский работал в промышленном отделе, егоматериалы не вызывали дискуссий. В них преобладали цифры, рассчитанные наспецифического читателя. Кленский трудился в отделе спорта, вел ежедневнуюхронику. Его точные деловые сообщения были лишены эмоций. Я писал фельетоны.Мне еще в апреле сказал редактор: "Будешь писать фельетоны - дадимквартиру". Трудное это дело. Каждый факт надо тщательно проверять. Объекты критикиизворачиваются, выгораживая себя. Город маленький, люди на виду. Короче,дважды меня пытались бить. Один раз - грузчики товарной станции (им этоудалось). Затем - фарцовщик Чигирь, который ударил меня шляпой "борсалино" итут же получил нокаут. На мои выступления приходили бесчисленные отклики. Иногда в угрожающейформе. Меня это далее радовало. Ненависть означает, что газета еще способнавозбуждать страсти. Каждый из нас занимался своим делом. Все трое неплохо зарабатывали.Шаблинский привозил из командировок вяленую рыбу, утиные яйца и даже живыхпоросят. Кленский писал монографии за одного ветерана спорта, которогоназывал - "добрый плантатор". Короче, работали мы добросовестно и честно... Что же дальше? Ничего особенного. К Мите Кленскому приехала гостья изДвинска. Я даже не знаю, что она имела в виду. Есть такие молодые женщины,не то чтобы порочные, развратные, нет, а, как бы это лучше выразиться, -беспечные. Их жизнь - сплошное действие. За нагромождением поступков едваугадывается душа. С чудовищными усилиями, ценою всяких жертв обзаводятся,например, девушки импортными сапогами. Трудно представить, как много времении сил это отнимает. А потом - демонстрация импортных сапог. Бесчисленныекомпании, танцы или просто - от универмага до ратуши, мимо сияющих витрин.Иногда сапоги темнеют около вашей кровати: массивные подошвы, надломленныеголенища. И не какой-то жуткий разврат. Просто девушки не замужем. Выпили,автобусы не ходят, такси не поймать. И хозяин такой симпатичный. В доме трииконы, автограф Магомаева, эстампы, Коул Портер... По вечерам девушкитанцуют, а днем работают. И неплохо работают. А в гости ходят к интереснымлюдям. К журналистам, например... Митя заглянул к нам в отдел. С ним была девушка. - Посиди тут, - сказал он ей, - мой зав не в духе. Серж, ничего, оназдесь посидит? Я сказал: - Ничего. Девушка села у окна, вынула пудреницу. Митя ушел. Я продолжал трудитьсябез особого рвения. фельетон, который я писал, назывался "ВМК без ретуши".Что такое "ВМК" - начисто забыл... - Как вас зовут? - Алла Мелешко. А правда, что все журналисты мечтают написать роман? - Нет, - солгал я. Девушка подкрасила губы и начала вертеться. Я спросил: - Где вы учитесь? Тут она начала врать. Какая-то драматическая студия, какая-топантомима, югославский режиссер вызывает ее на съемки. Зовут режиссера ЙошкоГати. Но какой-то "Интерсин" валюту не переводит,.. Как благородно эволюционировало вранье за последние двести лет! Раньшеврали, что есть жених, миллионер и коннозаводчик. Теперь врут проюгославского режиссера. Когда-то человек гордился своими рысаками, атеперь... вельветовыми шлепанцами из Польши. Хлестаков был с Пушкиным надружеской ноге, а мой знакомый Геныч вернулся из Москвы подавленный и тихий- Олжаса Сулейменова увидел в ЦУМе. Даже интеллигентные люди врут, что у нихприличная зарплата. Я сам всегда рублей двадцать прибавляю, хотядействительно неплохо зарабатываю... Ладно... Стала она врать. Я в таких случаях молчу - пусть. Бескорыстное вранье -это не ложь, это поэзия. Я даже почему-то уверен, что ее вовсе не Аллойзвали... Потом явился Кленский. - Ну все, - говорит, - триста строк у ответсека в папке. Можно ирасслабиться. Я мигом закруглил свой фельетон. Написал что-то такое: "...Почемумолчали цеховые активисты? Куда глядел товарищеский суд? Ведь давноизвестно, что алчность, умноженная на безнаказанность, кончаетсяпреступлением!.." - Ну, пошли, - говорит Кленский, - сколько можно ждать?! Я сдал фельетон, и мы позвонили Шаблинскому. Он искренне реагировал напризыв: - У Розки сессия. Денег - восемь рублей. Завтра у меня творческаясреда. Как говорится, одно к одному... Мы собрались на лестничной площадке возле лифта. Подошел Жбанков совспышкой, молча сфотографировал Аллу и удалился. - Какие планы? - спросил я. - Позвоним Верке. Вера Хлопина работала в машинописном бюро, хотя легко могла статькорректором и даже выпускающим. Нервная, грамотная и толковая, она вредиласебе истерической, дерзкой прямотой. У нее охотно собиралось газетноеруководство. Холостяцкая обстановка. две комнаты, Верины подружки, музыка...Выпив буквально две рюмки, Хлопина становилась опасной. Если ей что-то ненравилось, она не подбирала выражений. Помню, она кричала заместителюредактора молодежной газеты Вейсблату: - Нет, вы только послушайте! Он же темный, как Армстронг! Его в гаражмехаником не примут! И женщинам от нее доставалось. За все: за умение сублимировать грешки,за импортные наряды, за богатых и вялых мужей. Нам троим Вера симпатизировала. И правильно. Мы не были карьеристами,не покупали автомашин, не важничали. И мы любили Веру. Хотя отношения с нейу всех троих были чисто приятельские. Вечно раскрасневшаяся, полная, чуточкунелепая, она была предельно целомудренна. Хлопина не то чтобы любила выпить. Просто ей нравилось организовыватьдружеские встречи, суетиться, бегать за рислингом, готовить закуску. Нам онаговорила: - Сейчас позвоню Людке из галантерейного отдела. Это фантастика! Осинаяталия! Глазищи зеленые, вот такие!.. Людке кричала по телефону: - Все бросай, лови мотор и к нам! Жду! Что? Писатели, журналисты, водкинавалом, торт... В результате приезжала Людка, высокая, стройная, действительно -глазищи... с мужем, капитаном УВД... Все это делалось абсолютно бескорыстно. Просто Вера была одинока. И вот мы к ней поехали. Купили джина с тоником. И все, что полагается.Должен сказать, я эти вечеринки изучил. Знаю наперед, что будет дальше. Да ипроходят они всегда одинаково. Раз и навсегда заведенный порядок. Своегорода концерт, где все номера значатся в программе. Шаблинский поведает о какой-нибудь фантастической горкомовской охоте.Там будут вальдшнепы орлиных размеров, лесная избушка с финской баней,ереванский коньяк... Затем я перебью его своей излюбленной шуткой: - А среди деревьев бегают инструкторы райкома в медвежьих шкурах... - Завидуешь, - беззлобно ухмыльнется Шаблинский, - я же говорил -поедем... Затем Кленский сообщит что-нибудь об ипподроме. И будут мелькатьудивительные лошадиные клички: Ганнибал, Веселая Песенка, Рок-н-ролл."Дукель его причесывает на вираже, у фаворита четыре сбоя, у меня в карманешесть экспрессов, и в результате - столб-галоп!.." Затем хозяйка опьянеет и выскажет то, что думает о каждом из нас. Но мыпривыкли и не обижаемся. Кленскому достанется за его безвкусный галстук. Мне- за лояльность по отношению к руководству. Шаблинскому за снобизм.Выяснится, что она требовательно и пристрастно изучает все нашикорреспонденции. Потом, начнутся вечные журналистские разговоры, ктобездарный, кто талантливый, и довоенные пластинки, и слезы, и чудомкупленная водка, и "ты меня уважаешь?" в финале. Кстати, неплохая рубрикадля сатирического отдела... В общем, так и получилось. Жарили какие-то сосиски на палочках. Вераопьянела, целовала портрет Добролюбова: "Какие были люди!" Шаблинскийрассказал какую-то пошлость о Добролюбове, я вяло опроверг. Алла вралачто-то трогательное в своей неубедительности, якобы Одри Хепберн прислала ейкрасящий шампунь... Потом она уединилась с Митей на кухне. А Кленский обладал поразительнымметодом воздействия на женщин. Метод заключался в том, что он подолгу с нимиразговаривал. Причем не о себе, о них. И что бы он им ни говорил: "Высклонны доверять людям, но в известных пределах..." - метод действовалбезотказно и на учащихся ПТУ, и на циничных корреспонденток телевидения. Мы с Шаблинским быстро наскучили друг другу. Он, не прощаясь, ушел.Вера спала, Я позвонил Марине и тоже уехал. Алле я сказал только одну фразу: "Хотите, незаметно исчезнем?" Я всемговорю эту фразу. (Женщинам, разумеется.) Или почти всем. На всякий случай.Фраза недвусмысленная и безобидная при этом. - Неудобно, - сказала Алла, - я же к Мите приехала... Утром было много дел в редакции. Я готовил полосу о "народном контроле"и лечился минеральной водой. Шаблинский расшифровывал свои магнитофонныезаписи после конференции наставников. Появился Кленский, угрюмый,осунувшийся. Высказался загадочно и абстрактно: "Это такая же фикция, как ився наша жизнь". В обед зазвонил телефон: - Это Алла. Митю не видели? - А, - говорю, - здравствуйте. Ну как? - Гемоглобин - 200. - Не понял. - Что за странные вопросы: "Ну как?"... Паршиво, как же еще... Пошел искать Кленского, но мне сказали, что он уехал в командировку. Впоселке Кунгла мать-героиня родила одиннадцатое чадо. Я передал все этоАлле. Алла говорит: - Вот сволочь, и не предупредил... Наступило молчание. Это мне не понравилось. Я-то при чем? И полосу надосдавать. Заголовки какие-то жуткие: "Баллада о пропавшем арифмометре"... АМитька действительно хорош, уехал и барышню не предупредил. Мне стало как-тонеловко. - Хотите, - говорю, - позавтракаем вместе? - Да, вообще позавтракать бы надо. Состояние какое-то непонятное. Я назначил ей свидание Затем разбросал по столу бумаги. Создалвидимость труда... Был прохладный и сумрачный майский день. Над витринами кафе хлопалиполотняные тенты. Алла пришла в громадном коленкоровом сомбреро. Она им явногордилась. Я с тоской огляделся. Не хватало еще, чтобы меня видели с этимсомбреро Маринины подруги. Поля его задевали водосточные трубы. В кафевыяснилось, что оно ловко складывается. Мы съели какие-то биточки, выпиличаю с пирожными. Она держалась так, словно у нее могли быть претензии ко мне Я спросил: - У вас, наверное, каникулы? - Да, - говорит, - "римские каникулы". - Действительно, принцесса среди журналистов. Как вас мама отпустила? - А чего? - Незнакомый город, соблазны... - Встречаются две мамаши. "Как же ты дочку-то отпустила?" - "А чегобеспокоиться? Она с девяти лет под надзором милиции". Я вежливо засмеялся. Подозвал официанта. Мы расплатились, вышли. Яговорю: - Ну-с, был счастлив лицезреть вас, мадам. - Чао, Джонни! - сказала Алла. - Тогда уж не Джонни, а Джованни. - Гуд бай, Джованни! И она ушла в громадной коленкоровой шляпе, тоненькая, этакая сыроежка.А я поспешил в редакцию Оказывается, меня уже разыскивал секретарь. К шестичасам полоса была готова. Вечером я сидел в театре. Давали "Колокол" по Хемингуэю Спектакльужасный, помесь "Великолепной семерки" с "Молодой гвардией". Во втором акте,например, Роберт Джордан побрился кинжалом. Кстати, на нем были польскиеджинсы. В точности, как у меня. В конце спектакля началась такая жуткая пальба, что я ушел, недожидаясь оваций. Город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурнымиаплодисментами .. Рано утром я пришел в контору. Мне была заказана положительнаярецензия. Мертвея от табака и кофе, начал писать: "Произведения Хемингуэя не сценичны. Единственная драма этого автора неимела театральной биографии, оставаясь "повестью в диалогах". Она хорошочитается, подчеркивал автор. Бесчисленные попытки Голливудаэкранизировать..." Тут позвонила Вера. Я говорю: - Ей богу, занят! В чем дело? - Поднимись на минутку. - Что такое? - Да поднимись ты на минутку! - А, черт... Вера ждала меня на площадке. Раскрасневшаяся, нервная, печальная. - Ты понимаешь, ей деньги нужны. Я не понял. Вернее - понял, но сказал: - Не понимаю. - Алке деньги нужны. Ей улететь не на что. - Вера, ты меня знаешь, но до четырнадцатого это исключено. А скольконадо? - Хотя бы тридцать. - Совершенно исключено. Гонораров у меня в апреле никаких. В кассусемьдесят пять. За телевизор до сих пор не расплатился. А потом, я не совсемМинуточку, а Кленский? Ведь это же его кадр. - Куда-то уехал. - Он скоро вернется. - Ты понимаешь, будет катастрофа. Звонил ее жених из Саратова. - Из Двинска, - сказал я. - Из Саратова, это не важно. Сказал, что повесится, если она невернется. Алка с февраля так путешествует. - Так и приехал бы за ней. - У него экзамен в понедельник. - Замечательно, - говорю, - повеситься он может, а экзамен игнорироватьне может. - Он плакал, натурально плакал. - Да нет у меня тридцати рублей! И потом как-то странно, ей-богу. Аглавное - нету! Самое интересное, что я говорил правду. - А если у кого-нибудь занять? - говорит Вера. - Почему, собственно, надо занимать? Это девушка Кленского. Пусть он ибеспокоится. - Может, у Шаблинского спросить? Пошли к Шаблинскому. Тот даже возмутился: - У меня было восемь рублей, я их по-джентльменски отстегнул. Сам хочуу кого-нибудь двинуть. Дождитесь Митьку, и пусть он башляет это дело.Слушайте, я хохму придумал: "Все люди делятся на большевиков ибашлевиков..." - Ладно, - сказала Вера, - что-нибудь придумаю. И пошла к дверям. - Слушай, - говорю, - если не придумаешь, звони... - Ладно. - Можно вот что сделать. Можно взять у нее интервью. - Это еще зачем? - Под рубрикой - "Гости Таллинна". Студентка изучает готическуюархитектуру. Не расстается с томиком Блока. Кормит белок в парке... Заплатятей рублей двадцать, а может, и четвертак... - Серж, постарайся! - Ладно... Тут меня вызвали к редактору. Генрих францевич сидел в просторномкабинете у окна. Радиола и телевизор бездействовали. Усложненный телефон сбелыми клавишами молчал. - Садитесь, - произнес редактор, - есть ответственное задание. В нашейгазете слабо представлена моральная тема. Выбор самый широкий. Злостныеалиментщики, протекционизм, государственное хищение... Я на вас рассчитываю.Пойдите в народный суд, в ГАИ... - Что-нибудь придумаю. - Действуйте, - сказал редактор, - моральная тема - это очень важно... - О`кей, - говорю. - И помните: открытый редакционный конкурс - продолжается. Лучшиематериалы будут удостоены денежных премий. А победитель отправится в ГДР... - Добровольно? - спросил я. - То есть? - Меня даже в Болгарию не пустили. Я документы весной подавал. - Пить надо меньше, - сказал Туронок. - Ладно, - говорю, - мне и здесь неплохо... В тот день было еще много забот, конфликтов, споров, нерешенныхпроблем. Я побывал на двух совещаниях. Ответил на четыре письма. Раздвадцать говорил по телефону. Пил коктейли, обнимал Марину... Все шло нормально. А день вчерашний - куда он подевался? И если забыт, то что же вынудиломеня шесть лет спустя написать: "В этой повести нет ангелов и нет злодеев...Нет грешников и праведников нет..."? И вообще, что мы за люди такие?

КОМПРОМИСС ЧЕТВЕРТЫЙ

("Вечерний Таллинн" Октябрь. 1974 г) "ЭСТОНСКИЙ БУКВАРЬ" У опушки в день ненастный Повстречали зверя. Мы ему сказали: "Здравствуй!" Зверь ответил: "Тере" И сейчас же ясный луч Появился из-за туч... "Вечерний Таллинн" издается на русском языке. И вот мы придумали новуюрубрику - "Эстонский букварь". Для малолетних русских читателей Я готовилпервый выпуск. Написал довольно милые стишки. Штук восемь. Универсальныйжурналист, я ими тайно гордился. Звонит инструктор ЦК Ваня Труль: - Кто написал эту шовинистическую басню? - Почему - шовинистическую? - Значит, ты написал? - Я. А в чем дело? - Там фигурирует зверь. - Ну. - Это что же получается? Выходит, эстонец - зверь? Я - зверь? Я,инструктор Центрального Комитета партии, - зверь?! - Это же сказка, условность. Там есть иллюстрация, Ребятишкиповстречали медведя. У медведя доброе, симпатичное лицо. Он положительный... - Зачем он говорит по-эстонски? Пусть говорит на языке одной изкапиталистических стран... - Не понял. - Да что тебе объяснять! Не созрел ты для партийной газеты, не созрел. Час спустя заглянул редактор - Жюри штрафует вас на два очка. - Какое еще жюри? - Вы забыли, что продолжается конкурс. Авторы хороших материалов будутпремированы. Лучший из лучших удостоится поездки на Запад, в ГДР. - Логично. А худший из худших - на Восток? - Что вы этим хотите сказать? - Ничего. Я пошутил. Разве ГДР - это Запад? - А что же это, по-вашему? - Вот Япония - это Запад! - Что?! - испуганно вскричал Туронок. - В идейном смысле, - добавил я. Тень безграничной усталости омрачила лицо редактора. - Довлатов, - произнес он, - с вами невозможно разговаривать!Запомните, мое терпение имеет пределы...

КОМПРОМИСС ПЯТЫЙ

("Советская Эстония". Ноябрь. 1975 г.) "ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ. Ежегодный праздник - День освобождения - широкоотмечается в республике. Фабрики и заводы, колхозы и машинно-тракторныестанции рапортуют государству о достигнутых высоких показателях. И еще один необычный рубеж преодолен в эти дни. Население эстонскойстолицы достигло 400 000 человек. В таллиннской больнице No 4 у Майи иГригория Кузиных родился долгожданный первенец. Ему-то и суждено былооказаться 400 000-м жителем города. - Спортсменом будет, - улыбается главный врач Михкель Теппе. Счастливый отец неловко прячет грубые мозолистые руки. - Назовем сына Лембитом, - говорит он, - пусть растет богатырем!.. К счастливым родителям обращается известный таллиннский поэт - БорисШтейн: На фабриках, в жерлах забоев, На дальних планетах иных - Четыреста тысяч героев, И первенец твой среди них... Хочется вспомнить слова Гете: "Рождается человек - рождается целыймир!" (Фантазия автора. Гете этого не писал. - прим.авт.) Не знаю, кем ты станешь. Лембит?! Токарем или шахтером, офицером илиученым. Ясно одно - родился Человек! Человек, обреченный на счастье!.." Таллинн - город маленький, интимный. Встречаешь на улице знакомого ислышишь: "Привет, а я тебя ищу..." Как будто дело происходит вучрежденческой столовой... Короче, я поразился, узнав, сколько в Таллинне жителей. Было так. Редактор Туронок вызвал меня и говорит: - Есть конструктивная идея. Может получиться эффектный репортаж.Обсудим детали. Только не грубите... - Чего грубить?.. Это бесполезно... - Вы, собственно, уже нагрубили, - помрачнел Туронок, - вы беспрерывногрубите, Довлатов. Вы грубите даже на общих собраниях. Вы не грубите толькокогда подолгу отсутствуете... Думаете, я такой уж серый? Одни газеты читаю?Зайдите как-нибудь. Посмотрите, какая у меня библиотека. Есть, между прочим,дореволюционные издания... - Зачем, - спрашиваю, - вызывали? Туронок помолчал. Резко выпрямился, как бы меняя лирическую позицию наделовую. Заговорил уверенно и внятно: - Через неделю - годовщина освобождения Таллинна. Эта дата будет широкоотмечаться. На страницах газеты в том числе. Предусмотрены различные аспекты- хозяйственный, культурный, бытовой... Материалы готовят все отделыредакции. Есть задание и для вас. А именно. По данным статистического бюро,в городе около четырехсот тысяч жителей. Цифра эта до некоторой степениусловна. Несколько условна и сама черта города. Так вот. Мы посовещались ирешили. Четырехсоттысячный житель Таллинна должен родиться в канун юбилея. - Что-то я не совсем понимаю. - Идете в родильный дом. Дожидаетесь первого новорожденного.Записываете параметры. Опрашиваете счастливых родителей. Врача, которыйпринимал роды. Естественно, делаете снимки. Репортаж идет в юбилейный номер.Гонорар (вам, я знаю, это не безразлично) двойной. - С этого бы и начинали. - Меркантилизм - одна из ваших неприятных черт, - сказал Туронок. - Долги, - говорю, - алименты... - Пьете много. - И это бывает. - Короче. Общий смысл таков. Родился счастливый человек. Я бы даже таквыразился - человек, обреченный на счастье! Эта глупая фраза так понравилась редактору, что он выкрикнул ее дважды. - Человек, обреченный на счастье! По-моему, неплохо. Может, попробоватьв качестве заголовка? "Человек, обреченный на счастье"... - Там видно будет, - говорю. - И запомните. - Туронок встал, кончая разговор, - младенец должен бытьпубликабельным. - То есть? - То есть полноценным. Ничего ущербного, мрачного. Никаких кесаревыхсечений. Никаких матерей-одиночек. Полный комплект родителей. Здоровый,социально полноценный мальчик. - Обязательно - мальчик? - Да, мальчик как-то символичнее. - Генрих Францевич, что касается снимков... Учтите, новорожденныебывают так себе... - Выберите лучшего. Подождите, время есть. - Месяца четыре ждать придется. Раньше он вряд ли на человека будетпохож. А кому и пятидесяти лет мало... - Слушайте, - рассердился Туронок, - не занимайтесь демагогией! Вамдано задание. Материал должен быть готов к среде. Вы профессиональныйжурналист... Зачем мы теряем время?.. И правда, думаю, зачем?.. Спустился в бар, заказал джина. Вижу, сидит не очень трезвыйфотокорреспондент Жбанков. Я помахал ему рукой. Он пересел ко мне с фужеромводки. Отломил половину моего бутерброда. - Шел бы ты домой, - говорю, - в конторе полно начальства... Жбанков опрокинул фужер и сказал: - Я, понимаешь, натурально осрамился. Видел мой снимок к Фединомуочерку? - Я газет не читаю. - У Феди был очерк в "Молодежке". Вернее, зарисовка. "Трое протившторма". Про водолазов. Как они ищут, понимаешь, затонувший ценный груз. Ктому же шторм надвигается. Ну, и мой снимок. Два мужика сидят на бревне. Ишланг из воды торчит. То есть ихний подельник на дне шурует. Я, натурально,отснял, пристегнул шестерик и забыл про это дело. Иду как-то в порт, людисмеются. В чем дело, понимаешь? И выясняется такая история. Есть тамначальник вспомогательного цеха - Мироненко. Как-то раз вышел из столовой,закурил у третьего причала. То, се. Бросил сигарету. Харкнул, извини завыражение. И начисто выплюнул челюсть. Вставную, естественно. А там у негозолота колов на восемьсот с довеском. Он бежит к водолазам: "Мужики,выручайте!" Те с ходу врубились: "После работы найдем". - "В долгу неостанусь". - "С тебя по бутылке на рыло". - "Об чем разговор"... Кончилиработу, стали шуровать. А тут Федька идет с задания. Видит, такое дело. Чем,мол, занимаетесь? Строку, понимаешь, гонит. А мужикам вроде бы неловко. Хуёмоё, отвечают, затонул ценный груз. А Федя без понятия: "Тебя как зовут?Тебя как зовут?"... Мужики отвечают как положено. "Чем увлекаетесь в редкиеминуты досуга?"... Музыкой, отвечают, живописью... "А почему так поздно наработе?"... Шторм, говорят, надвигается, спешим... Федя звонит мне вредакцию. Я приехал, отснял, не вникая... Главное, бассейн-то внутренний,искусственный. Там и шторма быть не может... - Шел бы ты домой, - говорю. - Подожди, главное даже не это. Мне рассказывали, чем дело кончилось.Водолазы челюсть тогда нашли. Мироненко счастлив до упора. Тащит их в кабак.Заказывает водки. Кирнули. Мироненко начал всем свою челюстьдемонстрировать. Спасибо, говорит, ребята выручили, нашли. Орлы, говорит,передовики, стахановцы... За одним столиком челюсть разглядывают, задругим... Швейцар подошел взглянуть... Тромбонист из ансамбля... Официанткиголовами качают... А Мироненко шестую бутылку давит с водолазами. Хватился,нету челюсти, увели. Кричит: "Верните, гады!" Разве найдешь... Тут иводолазы не помогут... - Ладно, - говорю, - мне пора... В родильный дом ехать не хотелось. Больничная атмосфера на меняудручающе действует. Одни фикусы чего стоят... Захожу в отдел к Марине.Слышу: - А, это ты... Прости, работы много. - Что-нибудь случилось? - Что могло случиться? Дела... - Что еще за дела? - Юоилей все такое Мы же люди серые, романов не пишем... - Чего ты злишься. - А чего мне радоваться? Ты куда-то исчезаешь. То безумная любовь, тонеделю шляешься... - Что значит - шляешься?! Я был в командировке на Сааремаа. Меня вгостинице клопы покусали... - Это не клопы, - подозрительно сощурилась Марина, - это бабы.Отвратительные, грязные шлюхи. И чего они к тебе лезут? Вечно без денег,вечно с похмелья... Удивляюсь, как ты до сих пор не заразился... - Чем можно заразиться у клопа? - Ты хоть не врал бы! Кто эта рыжая, вертлявая дылда? Я тебя утром изавтобуса видела... - Это не рыжая, вертлявая дылда. Это - поэт-метафизик Владимир Эрль. Унего такая прическа... Вдруг я понял, что она сейчас заплачет. А плакала Марина отчаянно,горько, вскрикивая и не щадя себя. Как актриса после спектакля... - Прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо. Все знают, что я к тебепривязан... Марина достала крошечный розовый платочек, вытерла глаза. Заговориласпокойнее: - Ты можешь быть серьезным? - Конечно. - Не уверена. Ты совершенно безответственный... Как жаворонок... У тебянет адреса, нет имущества, нет цели... Нет глубоких привязанностей. Я - лишьслучайная точка в пространстве. А мне уже под сорок. И я должна как-тоустраивать свою жизнь. - Мне тоже под сорок. Вернее - за тридцать. И я не понимаю, что значит- устраивать свою жизнь... Ты хочешь выйти замуж? Но что изменится? Что дастэтот идиотский штамп? Это лошадиное тавро... Пока мне хорошо, я здесь. Анадоест - уйду. И так будет всегда... - Не собираюсь я замуж. Да и какой ты жених! Просто я хочу иметьребенка. Иначе будет поздно... - Ну и рожай. Только помни, что его ожидает. - Ты вечно сгущаешь краски. Миллионы людей честно живут и работают. Ипотом, как я рожу одна? - Почему одна? Я буду... содействовать. А что касается материальнойстороны дела, ты зарабатываешь втрое больше. То есть от меня практически независишь... - Я говорила о другом... Зазвонил телефон. Марина сняла трубку. - Да? Ну и прекрасно... Он как раз у меня... Я замахал руками. Марина понимающе кивнула. - Я говорю, только что был здесь... Вот уж не знаю. Видно, пьетгде-нибудь. Ну, думаю, стерва. - Тебя Цехановский разыскивает. Хочет долг вернуть. - Что это с ним? - Деньги получил за книгу. - "Караван уходит в небо"? - Почему - караван? Книга называется "Продолжение следует". - Это одно и то же. Ладно, - говорю, - мне пора. - Куда ты собрался? Если не секрет... - Представь себе, в родильный дом... Я оглядел заваленные газетами столы. Ощутил запах табачного дыма иклея. Испытал такую острую скуку и горечь, что даже атмосфера больницы ужене пугала меня. За дверью я осознал, что секунду назад Марина выкрикнула: "Ну иубирайся, жалкий пьяница!" Сел в автобус, поехал на улицу Карла Маркса. В автобусе неожиданнозадремал. Через минуту проснулся с головной болью. Пересекая холл родильногодома, мельком увидел себя в зеркале и отвернулся... Навстречу шла женщина вбелом халате. - Посторонним сюда нельзя. - А потусторонним, - спрашиваю, - можно? Медсестра замерла в недоумении. Я сунул ей редакционную книжку.Поднялся на второй этаж. На лестничной площадке курили женщины вбесформенных халатах. - Как разыскать главного врача? - Выше, напротив лифта. Напротив лифта - значит, скромный человек. Напротив лифта - шумно,двери хлопают... Захожу. Эстонец лет шестидесяти делает перед раскрытой форточкойгимнастику. Эстонцев я отличаю сразу же и безошибочно. Ничего крикливого,размашистого в облике. Неизменный галстук и складка на брюках. Бедноватаялиния подбородка и спокойное выражение глаз. Да и какой русский будет тебеделать гимнастику в одиночестве... Протягиваю удостоверение. - Доктор Михкель Теппе. Садитесь. Чем могу быть полезен? Я изложил суть дела. Доктор не удивился. Вообще, что бы ни затеялапресса, рядового читателя удивить трудно. Ко всему привыкли... - Думаю, это несложно, - произнес Теппе, - клиника огромная. - Вам сообщают о каждом новорожденном? - Я могу распорядиться. Он снял трубку. Что-то сказал по-эстонски. Затем обратился ко мне: - Интересуетесь, как проходят роды? - Боже упаси! Мне бы записать данные, взглянуть на ребенка и поговоритьс отцом. Доктор снова позвонил. Еще раз что-то сказал по-эстонски. - Тут одна рожает. Я позвоню через несколько минут. Надеюсь, все будетхорошо. Здоровая мать... Такая полная блондинка, - отвлекся доктор. - Вы-то, - говорю, - сами женаты? - Конечно. - И дети есть? - Сын. - Не задумывались, что его ожидает? - А что мне думать? Я прекрасно знаю, что его ожидает. Его ожидаетлагерь строгого режима. Я беседовал с адвокатом. Уже и подписку взяли... Теппе говорил спокойно и просто. Как будто речь шла о заурядномположительном явлении. Я понизил голос, спросил доверительно и конспиративно: - Дело Солдатова? - Что? - не понял доктор. - Ваш сын - деятель эстонского возрождения? - Мой сын, - отчеканил Теппе, - фарцовщик и пьяница. И я могу быть занего относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме... Мы помолчали. - Когда-то я работал фельдшером на островах. Затем сражался в эстонскомкорпусе. Добился высокого положения. Не знаю, как это вышло. Я и мать -положительные люди, а сын - отрицательный... - Неплохо бы и его выслушать. - Слушать его невозможно. Говорю ему: "Юра, за что ты меня презираешь?Я всего добился упорным трудом. У меня была нелегкая жизнь. Сейчас я занимаювысокое положение. Как ты думаешь, почему меня, скромного фельдшера,назначили главным врачом?.." А он и отвечает: "Потому что всех твоих умныхколлег расстреляли..." Как будто это я их расстрелял... Зазвонил телефон. - У аппарата, - выговорил Теппе, - отлично. Затем перешел на эстонский.Речь шла о сантиметрах и килограммах. - Ну, вот, - сказал он, - родила из девятой палаты. Четыре двести ипятьдесят восемь сантиметров. Хотите взглянуть? - Это не обязательно. Дети все на одно лицо... - Фамилия матери - Окас. Хилья Окас. Тысяча девятьсот сорок шестой годрождения. Нормировщица с "Пунанэ рэт". Отец - Магабча... - Что значит - Магабча? - Фамилия такая. Он из Эфиопии. В мореходной школе учится. - Черный? - Я бы сказал - шоколадный. - Слушайте, - говорю, - это любопытно. Вырисовывается интернационализм.Дружба народов... Они зарегистрированы? - Разумеется. Он ей каждый день записки пишет. И подписывается: "Твойсоевый батончик". - Разрешите мне позвонить? - Сделайте одолжение. Звоню в редакцию. Подходит Туронок. - Слушаю вас... Туронок. - Генрих Францевич, только что родился мальчик. - В чем дело? Кто говорит? - Это Довлатов. Из родильного дома. Вы мне задание дали... - А, помню, помню. - Так вот, родился мальчик. Большой, здоровый... Пятьдесят восемьсантиметров. Вес - четыре двести... Отец - эфиоп. Возникла тягостная пауза. - Не понял. - сказал Туронок. - Эфиоп, - говорю, - родом из Эфиопии... Учится здесь... Марксист, -зачем-то добавил я. - Вы пьяны? - резко спросил Туронок. - Откуда?! Я же на задании. - На задании... Когда вас это останавливало?! Кто в декабре облевалрайонный партактив?.. - Генрих францевич, мне неловко подолгу занимать телефон... Только чтородился мальчик. Его отец - дружественный нам эфиоп. - Вы хотите сказать - черный? - Шоколадный. - То есть - негр? - Естественно. - Что же тут естественного? - По-вашему, эфиоп не человек? - Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, явас уволю... За попытки дискредитировать все самое лучшее... Оставьте впокое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? -нормального человеческого ребенка!.. - Ладно, - говорю, - я ведь только спросил... Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня. - Не подходит, - говорю. - У меня сразу же возникли сомнения, но я промолчал. - А, ладно... - Хотите кофе? Он достал из шкафа коричневую банку. Снова раздался звонок. Теппе долгоговорил по-эстонски. Видно, речь шла о деле, меня не касающемся. Я дождалсяконца разговора и неожиданно спросил: - Можно поспать у вас за ширмой? - Конечно, - не удивился Теппе. - Хотите моим плащом воспользоваться? - И так сойдет. Я снял ботинки и улегся. Нужно было сосредоточиться. Иначе контурыдействительности безнадежно расплывались. Я вдруг увидел себя издали,растерянным и нелепым. Кто я? Зачем здесь нахожусь? Почему лежу за ширмой вожидании бог знает чего? И как глупо сложилась жизнь!.. Когда я проснулся,надо мной стоял Теппе. - Извините, потревожил... Только что родила ваша знакомая. "Марина!" - с легким ужасом подумал я. (Все знают, что ужас можноиспытывать в едва ощутимой степени.) Затем, отогнав безумную мысль, спросил: - То есть как - знакомая? - Журналистка из молодежной газеты - Румянцева. - А, Лена, жена Бори Штейна. Действительно, ее с мая не видно... - Пять минут назад она родила. - Это любопытно. Редактор будет счастлив. Отец ребенка - известный вТаллинне поэт. Мать - журналистка. Оба - партийные. Штейн напишет балладу потакому случаю... - Очень рад за вас. Я позвонил Штейну. - Здорово, - говорю, - тебя можно поздравить. - Рано. Ответ будет в среду. - Какой ответ? - Поеду я в Швецию или не поеду. Говорят - нет опыта поездок вкапстраны. А где взять опыт, если не пускают?.. Ты бывал в капстранах? - Нет. Меня и в соц-то не пустили. Я в Болгарию подавал... - А я даже в Югославии был. Югославия - почти что кап... - Я звоню из клиники. У тебя сын родился. - Мать твою! - воскликнул Штейн. - Мать твою!.. Теппе протянул мне листок с каракулями. - Рост, - говорю, - пятьдесят шесть, вес - три девятьсот. Леначувствует себя нормально. - Мать твою, - не унимался Штейн, - сейчас приеду. Такси возьму. Теперь нужно было вызвать фотографа. - Звоните, звоните, - сказал Теппе. Я позвонил Жбанкову. Трубку взяла Лера. - Михаил Владимирович нездоров, - сказала она. - Пьяный, что ли? - спрашиваю. - Как свинья. Это ты его напоил? - Ничего подобного. И вообще, я на работе. - Ну, прости. Звоню Малкизлю. - Приезжай, ребенка сфотографировать в юбилейный номер. У Штейна сынродился. Гонорар, между прочим, двойной... - Ты хочешь об этом ребенке писать? - А что? - А то, что Штейн - еврей. А каждого еврея нужно согласовывать. Тыфантастически наивен, Серж. - Я писал о Каплане и не согласовывал. - Ты еще скажи о Гликмане. Каплан - член Сюро обкома. О нем двести разписали. Ты Каплана со Штейном не равняй... - Я и не равняю. Штейн куда симпатичнее. - Тем хуже для него. - Ясно. Спасибо, что предупредил. Говорю Теппе: - Оказывается, и Штейн не подходит. - У меня были сомнения. - А кто меня, спрашивается, разбудил? - Я разбудил. Но сомнения у меня были. - Что же делать? - Скоро еще одна родит. А может, уже родила. Я сейчас позвоню. - А я выйду, прогуляюсь. В унылом больничном сквере разгуливали кошки. Резко скрипели облетевшиечерные тополя. Худой, сутулый юноша, грохоча, катил телегу с баком.Застиранный голубой халат делал его похожим на старуху. Из-за поворота вышел Штейн. - Ну, поздравляю. - Спасибо, дед, спасибо. Только что Ленке передачу отправил...Состояние какое-то необыкновенное! Надо бы выпить по этому случаю. "Выпьешь, - думаю, - с тобой... Одно расстройство". Я не хотел его огорчать. Не стал говорить, что его ребенок забракован.Но Штейн уже был в курсе дела. - Юбилейный материал готовишь? - Пытаюсь. - Хочешь нас прославить? - Видишь ли, - говорю, - тут нужна рабоче-крестьянская семья. А вы -интеллигенты... - Жаль. А я уже стих написал в такси. Конец такой: На фабриках, в жерлах забоев. На дальних планетах иных - Четырестатысяч героев, И первенец мой среди них! Я сказал: - Какой же это первенец? У тебя есть взрослая дочь. - От первого брака. - А, - говорю, - тогда нормально. Штейн подумал и вдруг сказал: - Значит, антисемитизм все-таки существует? - Похоже на то. - Как это могло появиться у нас? У нас в стране, где, казалось бы... Я перебил его: - В стране, где основного мертвеца еще не похоронили... Само названиекоторой лживо... - По-твоему, все - ложь! - Ложь в моей журналистике и в твоих паршивых стишках! Где ты виделэстонца в космосе? - Это же метафора. - Метафора... У лжи десятки таких подпольных кличек! - Можно подумать, один ты - честный. А кто целую повесть написал оБАМе? Кто прославлял чекиста Тимофеева? - Брошу я это дело. Увидишь, брошу... - Тогда и не упрекай других. - Не сердись. - Черт, настроение испортил... Будь здоров. Теппе встретил меня на пороге. - Кузина родила из шестой палаты. Вот данные. Сама эстонка, водительавтокары. Муж - токарь на судостроительном заводе, русский, член КПСС.Ребенок в пределах нормы. - Слава Богу, кажется, подходит. Позвоню на всякий случай. Туронок сказал: - Вот и отлично. Договоритесь, чтобы ребенка назвали Лембитом. - Генрих францевич, - взмолился я, - кто же назовет своего ребенкаЛембитом! Уж очень старомодно. Из фольклора... - Пусть назовут. Какая им разница?! Лембит хорошо, мужественно исимволично звучит... В юбилейном номере это будет смотреться. - Вы могли бы назвать своего ребенка - Вовой? Или Микулой? - Не занимайтесь демагогией. Вам дано задание. К среде материал долженбыть готов. Откажутся назвать Лембитом - посулите им денег. - Сколько? - Рублей двадцать пять. Фотографа я пришлю. Как фамилия новорожденного? - Кузин. Шестая палата. - Лембит Кузин. Прекрасно звучит. Действуйте. Я спросил у Теппе: - Как найти отца? - А вон. Под окнами сидит на газоне. Я спустился вниз. - Але, - говорю, - вы Кузин? - Кузин-то Кузин, - сказал он, - а что толку?! Видимо, настрой у товарища Кузина был философский. - Разрешите, - говорю, - вас поздравить. Ваш ребенок оказался 400 000-мжителем нашего города. Сам я из редакции. Хочу написать о вашей семье. - Чего писать-то? - Ну, о вашей жизни... - А что, живем неплохо... Трудимся, как положено... Расширяем свойкругозор... Пользуемся авторитетом... - Надо бы куда-то зайти, побеседовать. - В смысле - поддать? - оживился Кузин. Это был высокий человек с гранитным подбородком и детскими невиннымиресницами. Живо поднялся с газона, отряхнул колени. Мы направились в "Космос", сели у окна. Зал еще не был переполнен. - Денег - восемь рублей, - сказал Кузин. - плюс живая бутылка отравы. Он достал из портфеля бутылку кубинского рома. Замаскировал оконнойпортьерой. - Возьмем для понта граммов триста? - И пива, - говорю, - если холодное... Мы заказали триста граммов водки, два салата и по котлете. - Нарезик копченый желаете? - спросил официант. - Отдохнешь! - реагировал Кузин. В зале было пустынно. На возвышении расположились четверо музыкантов.Рояль, гитара, контрабас и ударные. Дубовые пюпитры были украшены лирами изжести. Гитарист украдкой вытер ботинки носовым платком. Затем подошел кмикрофону и объявил: - По заказу наших друзей, вернувшихся из курортного местечкаАзалемма... Он выждал многозначительную паузу. - Исполняется лирическая песня "Дождик каплет на рыло!.." Раздался невообразимый грохот, усиленный динамиками. Музыканты что-товыкрикивали хором. - Знаешь, что такое Азалемма? - развеселился Кузин. - Самый большойлагерный поселок в Эстонии. ИТК, пересылка, БУР... Ну, давай! Он поднял стакан. - За тебя! За твоего сына! - За встречу! И чтоб не последняя... Две пары отрешенно танцевали между столиками. Официанты в черно-белойуниформе напоминали пингвинов. - По второй? Мы снова выпили. Кузин бегло закусил и начал: - А как у нас все было - это чистый театр. Я на судомехе работал, жилодин. Ну, познакомился с бабой, тоже одинокая. Чтобы уродливая, не скажу -задумчивая. Стала она заходить, типа выстирать, погладить... Сошлись мы наПасху... Вру, на Покрова... А то после работы - вакуум... Сколько можнонажираться?.. Жили с год примерно... А чего она забеременела, я непонимаю... Лежит, бывало, как треска. Я говорю: "Ты, часом, не уснула?" -"Нет, - говорит, - все слышу". - "Не много же, - говорю, - в тебе пыла". Аона: "Вроде бы свет на кухне горит..." - "С чего это ты взяла?" - "Асчетчик-то вон как работает..." - "Тебе бы, - говорю, - у него поучиться..."Так и жили с год... Кузин вытащил из-за портьеры бутылку рома, призывно ее наклонил. Мыснова выпили. Гитарист одернул пиджак и воскликнул: - По заказу Толика Б., сидящего у двери, исполняется... Пауза. Затем - с еще большим нажимом: - Исполняется лирическая песня: "Каким меня ты ядом напоила?.." - Ты сам женат? - поинтересовался Кузин. - Был женат. - А сейчас? - Сейчас вроде бы нет. - Дети есть? - Есть. - Много? - Много... Дочь. - Может, еще образуется? - Вряд ли... - Детей жалко. Дети-то не виноваты... Лично я их называю "цветыжизни"... Может, по новой? - Давай. - С пивом... - Естественно... Я знал, еще три рюмки, и с делами будет покончено. В этом смысле хорошопить утром. Выпил - и целый день свободен... - Послушай, - говорю, - назови сына Лембитом. - Почему же Лембитом? - удивился Кузин. - Мы хотим Володей. Что этотакое - Лембит? - Лембит - это имя. - А Володя что, не имя? - Лембит - из фольклора. - Что значит - фольклор? - Народное творчество. - При чем тут народное творчество?! Личного моего сына хочу назватьВолодей... Как его, высерка, назвать - это тоже проблема. Меня вот Гришейназвали, а что получилось? Кем я вырос? Алкашом... Уж так бы и назвали -Алкаш... Поехали? Мы выпили, уже не закусывая. - Назовешь Володей, - разлагольствовал Куэин, - а получится ханыга. -Многое, конечно, от воспитания зависит... - Слушай, - говорю, - назови его Лембитом временно. Наш редактор за этокапусту обещал. А через месяц переименуешь, когда вы его регистрироватьбудете... - Сколько? - поинтересовался Кузин. - Двадцать пять рублей. - Две полбанки и закуска. Это если в кабаке. - Как минимум. Сиди, я позвоню... Я спустился в автомат. Позвонил в контору. Редактор оказался на месте. - Генрих Францевич! Все о'кей! Папа - русский, мать - эстонка. Оба ссудомеха... - Странный у вас голос, - произнес Туронок. - Это автомат такой... Генрих Францевич, срочно пришлите Хуберта сденьгами. - С какими еще деньгами? - В качестве стимула. Чтобы ребенка назвали Лембитом... Отец согласенза двадцать пять рублей. Иначе, говорит, Адольфом назову... - Довлатов, вы пьяны! - сказал Туронок. - Ничего подобного. - Ну, хорошо, разберемся. Материал должен быть готов к среде. Хубертвыезжает через пять минут. Ждите его на Ратушной площади. Он передаст вамключ... - Ключ? - Да. Символический ключ. Ключ счастья. Вручите его отцу... Всоответствующей обстановке... Ключ стоит три восемьдесят. Я эту сумму вычтуиз двадцати пяти рублей. - Нечестно, - сказал я. Редактор повесил трубку. Я поднялся наверх. Кузин дремал, уронив голову на скатерть. Из-под щекиего косо торчало блюдо с хлебом. Я взял Кузина за плечо. - Але, - говорю, - проснись! Нас Хуберт ждет... - Что?! - всполошился он, - Хуберт? А ты говорил -- Лембит. - Лембит - это не то. Лембит - это твой сын. Временно... - Да. У меня родился сын. - Его зовут Лембит. - Сначала Лембит, а потом Володя. - А Хуберт нам деньги везет. - Деньги есть, - сказал Кузин, - восемь рублей. - Надо рассчитаться. Где официант? - Але! Нарезик, где ты? - закричал Кузин. Возник официант с уныло поджатыми губами. - Разбита одна тарелка, - заявил он. - Ага, -- сказал Кузин, -- это я мордой об стол - трах! Он смущенно достал из внутреннего кармана черепки. - И в туалете мимо сделано, - добавил официант, - поаккуратнее надоходить... - Вали отсюда, - неожиданно рассердился Кузин, - слышишь? Или я тебеплешь отполирую! - При исполнении - не советую. Можно и срок получить. Я сунул официанту деньги. - Извините, - говорю, - у моего друга сын родился. Вот он и переживает. - Поддали - так и ведите себя культурно, - уступил официант. Мы расплатились и вышли под дождь. Машина Хуберта стояла возле ратуши.Он просигналил и распахнул дверцу. Мы залезли внутрь. - Вот деньги, - сказал Хуберт, - редактор беспокоится, что тызапьешь... Я принял у него в темноте бумажки и мелочь... Хуберт протянул мнеувесистую коробку. - А это что? - "Псковский сувенир". Я раскрыл коробку. В ней лежал анодированный ключ размером с небольшуюбалалайку. - А, - говорю, - ключ счастья! Я отворил дверцу и бросил ключ в урну. Потом сказал Хуберту: - Давай выпьем. - Я же за рулем. - Оставь машину и пошли. - Мне еще редактора везти домой. - Сам доберется, жирный боров... - Понимаешь, они мне квартиру обещали. Если бы не квартира... - Живи у меня, - сказал Кузин, - а бабу я в деревню отправлю. НаПсковщину, в Усохи. Там маргарина с лета не видели... - Мне пора ехать, ребята, - сказал Хуберт... Мы снова вышли под дождь. Окна ресторана "Астория" призывно сияли.Фонарь выхватывал из темноты разноцветную лужу у двери... Стоит ли подробно рассказывать о том, что было дальше? Как мой спутниквышел на эстраду и заорал: "Продали Россию!.." А потом ударил швейцара так,что фуражка закатилась в кладовую... И как потом нас забрали в милицию... Икак освободили благодаря моему удостоверению... И как я потерял блокнот сзаписями... А затем и самого Кузина... Проснулся я у Марины, среди ночи. Бледный сумрак заливал комнату.Невыносимо гулко стучал будильник. Пахло нашатырным спиртом и мокройодеждой. Я потрогал набухающую царапину у виска. Марина сидела рядом, грустная инемного осунувшаяся. Она ласково гладила меня по волосам. Гладила иповторяла: - Бедный мальчик... Бедный мальчик... Бедный мальчик... С кем это она, думаю, с кем?..

КОМПРОМИСС ШЕСТОЙ

("Вечерний Таллинн". Недельная радиопрограмма. Март. 1976 г.) ... 13.30. "ВСТРЕЧА С ИНТЕРЕСНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. Владимир Меркин. Экономика- день грядущий". В радиоочерке Л. Агаповой и С. Довлатова предстает кандидатэкономических наук, Владимир Григорьевич Меркин. Вы услышите его живой иувлекательный рассказ об экономическом прогрессе в СССР и о необратимомфинансовом кризисе современного Запада. В перерыве - новости и "Музыкальныйантракт". Четыре года спустя на лице журналистки Агаповой появится шрам от удараметаллической рейсшиной. На нее с безумным воплем кинетсяархитектор-самоучка Дегтяренко, герой публицистической радиопередачи"Ясность", так и не запущенной в эфир. За шесть недель до этой безобразнойсцены журналистке впервые расскажут о проекте "Мобиле кооперато" и егогениальном творце, чернорабочем одной из таллиннских фабрик. Агапова напишеточерк под рубрикой "Встреча с интересным человеком". Технический отделзатребует чертежи. Эксперт Чубаров минуту подержит в холеных руках двегрязные трепещущие кальки и выскажется следующим образом: - Оригинально! Весьма оригинально! Журналистка с облегчением и гордостью воскликнет: - У него четыре класса образования! - А у вас? - брезгливо поинтересуется эксперт. - Вы знаете, что этотакое? - Мобиле кооперато. Подвижный дом. Жилище будущего... - Это вагон, - прервет ее Чубаров, - обыкновенный вагон. А вашего ЛеКорбюзье нужно срочно госпитализировать... Передачу тут же забракуют. Обнадеженный было Дегтяренко ударит Лидуметаллической рейсшиной по голове. Карьера внештатной сотрудницыТаллиннского радио надолго прервется... Все это произойдет четыре годаспустя. А пока мы следуем за ней к трамвайной остановке. До этого было пасмурное утро, еще раньше - ночь. Сонный голубь бродилпо карнизу, царапая жесть. Затем - будильник, остывшие шлепанцы, толчеявозле уборной, чай, покоробившийся влажный сыр, гудение электробритвы - мужспешит на работу. Дочь: "Я, кажется, просила не трогать мой халат!"... Инаконец - прохлада равнодушных улиц, ветер. Цинковые лужи, болонки в сквере,громыхание трамвая... Попробую ее изобразить. Хотя внешность Агаповой существенного значенияне имеет. Резиновые импортные боты. Тяжелая коричневая юбка не подчеркивает шага.Синтетическая курточка на молнии - шуршит. Кепка с голубым верхом -форменная - таллиннского политехника. Лицо решительное, вечно озябшее.Никаких следов косметики. Отсутствующий зуб на краю улыбки. Удивляютсятолько глаза, брови неподвижны, как ленточка финиша... Следуем за нашей героиней. Трамвайная остановка... "...Вон как хорошо девчонки молодые одеваются. Пальтишко бросовое, а ненаше. Вместо пуговиц какие-то еловые шишки... А ведь смотрится... Или эта, вспецодежде... Васильки на заднице... Походка гордая, как у Лоллобриджиды...А летом как-то раз босую видела... Не пьяную, сознательно босую... В центрегорода... Идет, фигурирует... Так и у меня, казалось бы, все импортное,народной демократии. А вида нету... И где они берут? С иностранцами гуляют?Позор!.. А смотрится..." С натугой разъехались двери трамвая. Короткий мучительный штурм. Дорогуей загородила широкая армейская спина. Щекой - по ворсистой удушливойткани... Ухватилась за поручень. Мелькнула жизнь в никелированной трубе... - Копеечку не опускайте... Лида балансирует над металлическим ящиком-кассой. - Да проходите же, стоит, как неродная... Главное, не раздражаться, относиться с юмором. Час пик, обычноеявление. Тут главное - найти источник положительных эмоций. Вон бабке местоуступили. Студент конспекты перелистывает. Даже у военного приличное лицо... И снова - улица, машины, люди, приятная волнующая безучастность людей имашин. Затем - вестибюль, широкая мраморная лестница, ковровые дорожки,потертые на сгибах... Табличка - "Отдел пропаганды". Лида постучала и вошла. Все ужасно ей обрадовались. Кулешов сказалочередную пошлость. Верочка Котова улыбнулась, не поднимая глаз. Женя Тюринпомог раздеться. Моралевич спросил: - Ты слушала в четверг? Сам Юрна тобой доволен. - Правда? Тут же курил и Валя Чмутов, хронический неудачник. Чмутов был актером.Имел природный дар - красивый низкий голос удивительного тембра. Работалдиктором. Шесть месяцев назад с ним произошла трагическая история. Чмутовдолжен был рано утром открыть передачу, которая шла непосредственно в эфир.Произнести всего несколько слов: "Дорогие радиослушатели! В эфирееженедельная программа - "Здравствуй, товарищ!". И все. Дальше - музыка изапись. Чмутов получает свои одиннадцать рублей. Чмутов зашел в рубку. Сел. Придвинул микрофон. Мысленно повторил текст.Подвернул манжеты, чтобы запонки не брякали по столу. Ждал, когда загоритсялампочка - "Эфир". На душе после вчерашнего было тоскливо. Лампочка незагоралась. - Дорогие радиослушатели! - задумчиво произнес Чмутов. Тяжело ворочался обожженный портвейном язык. Лампочка не загоралась. - Дорогие радиослушатели, - снова повторил Чмутов, - о, мерзость...Дорогие радиослушатели... Да, напрасно я вчера завелся... Лампочка не загоралась. Как выяснилось, она перегорела... Это бываетраз в сто лет... - В эфире еженедельная программа, - репетировал Чмутов, - ну, бля, все,завязываю... За стеклом мелькнула перекошенная физиономия редактора. Чмутов обмер.Распахнулась дверь. Упирающегося диктора выбросили на лестницу. Егопохмельные заклинания разнеслись на весь мир. Актер был уволен... История некончается. Чмутов уехал во Псков. Поступил диктором на радио. Местнаярадиотрансляция велась ежедневно часа полтора. Остальное время занималиМосква и Ленинград. Чмутов блаженствовал. Его ценили как столичного мастера. Как-то раз он вел передачу. Неожиданно скрипнула дверь. Вошла большаякоричневая собака. (Чья? Откуда?) Чмутов ее осторожно погладил. Собакаприжала уши и зажмурилась. Нос ее сиял крошечной боксерской перчаткой. - Труженики села рапортуют, - произнес Чмутов. И тут собака неожиданно залаяла. Может быть, от счастья. Ласкойее,видимо, не избаловали. - Труженики села рапортуют... Гав! Гав! Гав! Чмутова снова уволили. Теперь уже навсегда и отовсюду. Когда онрассказал о собаке, ему не поверили. Решили, что он сам залаял с похмелья. Чмутов уехал в Ленинград. Целыми днями сидел на радио. Ждал своегочаса... Неудачников все избегают. Лида ему улыбнулась. В отделе пропагандыАгапова сотрудничала давно. Все ее любили. Вот и теперь заведующая НинаИгнатьевна ласково ей кивнула: - Лидочка, пройдите ко мне. В кабинете тишина, полированный стол, бесчисленные авторучки. В шкафахза стеклами мерцают сувениры и корешки энциклопедии. В столе у НиныИгнатьевны - помада, зеркальце и тушь. И вообще приятно - интересная молодаяженщина в таком серьезном кабинете... - Лидочка, я хочу вам новую рубрику предложить. "Встреча с интереснымчеловеком". Причем не обязательно с ученым или космонавтом. Диапазон тутисключительно широкий. Почетное хобби, неожиданное увлечение, какой-нибудьштрих в биографии. Допустим, скромный номенклатурный главбух тайно... я незнаю... все, что угодно... не приходит в голову... Допустим, он тайно... - Растлевает малолетних, - подсказала Лида. - Я другое имела в виду. Допустим, он тайно... - Изучает санскрит... - Что-то в этом духе. Только более значимое в социальном отношении.Допустим, милиционер помогает кому-то отыскать близкого человека... - Есть кино на эту тему. - Я не могу предложить вам что-то конкретное. Тут надо подумать. Вот, кпримеру. На фабрике "Калев" проходили съемки "Одинокой женщины". Помните, сартисткой Дорониной. Так вот, мальчишка, который участвовал в съемках,превратился в начальника одного из цехов. - Мне нравится эта тема, - сказала Лида, - я ее чувствую. - Эту тему уже использовал Арвид Кийск. Я говорю - в принципе. Надопридумать что-то свое. Допустим, старый генерал ложится на операцию. Иузнает в хирурге своего бывшего денщика... - Как фамилия? -- спросила Лида. - Чья? - Как фамилия этого генерала? Или денщика? - Я говорю условно... Тут главное - неожиданность, загадка, случай...Многоплановая жизнь... Снаружи одно, внутри другое... - Это у многих так, - вздохнула Лида. - Короче - действуйте, - сказала Нина Игнатьевна, едва заметнораздражаясь. Лидочка вышла из кабинета. Интересные люди окружали ее с детства. Отец был знаком с Эренбургом.Учитель рисования в школе слыл непризнанным гением. Потом за ней ухаживалбандит и даже написал стихи. Институтские профессора удивляли своимичудачествами. У одного была вечно расстегнута ширинка. Интересным человекомбыл ее муж: старший экономист, а пишет с ошибками. Дочь казалась загадочной- всегда молчит. А последнее время до такой степени, что Лида решила, небеременна ли... Монтера из домоуправления вызвали, оказывается - сидел чутьли не за убийство. Короче, все люди интересные, если разобраться... По образованию Лидочка была врачом-гигиенистом. Начала перебиратьбывших однокурсников. Павинский, Рожин, Янкелевич, Феофанов... Мищенко,кажется, спортом занимался. Левин в науку ушел... Левин, Борька Левин,профессор, умница, доктор наук... Говорят, был во Франции... Агапова достала блокнот и записала на чистой странице - Левин. Стала перебирать знакомых мужа. Тоже, конечно, интересные люди.Экономисты. Калинин, например, утверждает, что безработица - стимулпрогресса. А то все знают, что их не уволят. А если и уволят, то не беда.Перейдет через дорогу и устроится на соседний завод. То есть можнопрогуливать, злоупотреблять... Калинин вряд ли подойдет. Уж слишкомпрогрессивный... А Меркин тот вообще. Его спрашивают, что может резкоподнять нашу экономику? Отвечает - война. Война, и только война. Война - этодисциплина, подъем сознательности. Война любые недостатки спишет... Думаю,что и Меркин не подойдет... А вот приходил на днях один филолог со знакомойжурналисткой... Или даже, кажется, переводчик. Служил, говорит, надзирателемв конвойных частях... Жуткие истории рассказывал... Фамилия нерусская -Алиханов. Бесспорно, интересный человек... Так рядом с Левиным в блокноте появился Алиханов. Еще бы третьего кандидата найти. И тут Лида вспомнила, что у соседейостановился родственник из Порхова. Или знакомый. Что-то Милка Осинская водворе говорила. Какая-то у него судьба загадочная. То ли был репрессирован,то ли наоборот... Начальник из провинции - это любопытно. Это можнокак-нибудь оригинально повернуть. "Нет географической провинции, естьпровинция духовная..." Так рядом с Алихановым и Левиным появился вопросительный знак. И вскобках: родственник Милки О.... Можно еще в резерве оставить начитанного домуправа. Сименономинтересовался. Но у Лиды с ним конфликт из-за вечно переполнен