Здавалка
Главная | Обратная связь

Исторические повести.



 

События Смуты вызвали подъем исторической мысли, появилось огромное количество исторических произведений, повестей. В них сохранился летописный способ изложения. Дьяк Иван Тимофеев в своем «Временнике» дал своего рода методическое обоснование этого: «предняя последи писать, последняя же напреди, ниже подробну». Самая ранняя из исторических повестей о Смуте — повесть 1606 г. в составе «Иного сказания» полностью сохранила летописную точность и хронологическую последовательность изложения. Летописи органически вошли в состав повестей XVII в. («Извет старца Варлаама», «Сказание о поставлении на патриаршество Филарета Никитича», повесть «О рождении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского», «Сказание Авраамия Палицына», «История о первом Иове, патриархе московском» и многие другие).

Объясняя бурные и бедственные события начала XVII в., авторы исторических повестей говорили о «зломыслен-ном» дьяволе, который «вниде в сердце» «пронырливого» Бориса Годунова, и о «ростриге Гришке Отрепьеве», который предал свою душу «сатанине», о превеликом божием гневе и об умножении грехов «всего православного крестьянства», вызвавших этот гнев. Говорили они даже о грехопадении Адама и Евы, от которого злоключения рода человеческого не прекращаются и доныне. Но вместе с этими традиционными средневековыми объяснениями на страницы повествований проникают и совершенно иные объяснения произошедшего. Так, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, вскрывая причины массовых побегов на юго-западные окраины России, сосредоточения там бунтарских элементов, и начала «разбойничества», говорит о закабалении бедных и голодных, рассказывает о многих «начальствующих», которые «в неволю поработивающе кого мощно».
Автор другого исторического повествования — дьяк Иван Тимофеев характеризовал войско И. Болотникова как холопскую рать. Он говорил, что «своенравнии раби ратию пришедше» к Москве. Таким образом, социальные корни и классовый характер гражданской войны уже выступают в некоторых произведениях начала XVII в. Однако от начала XVII в. до нас дошли исторические произведения, демократического характера. Так, в написанном несколько позже 1625 г., псковском сказании «О бедах и скорбех и напастех, иже бысть в Велицей России» виновниками .бед признаются бояре и «силные градодержатели.

Новостью русской литературы начала XVII в., связанной с гуманистическими идеями, явились размышления над характером человека. О. А. Державина и Д. С. Лихачев обратили внимание на это существенное новшество. Для летописей и хроник средневековья было типично небрежение к психологическим характеристикам, к индивидуальным особенностям исторических деятелей, к развитию людских характеров. Средневековые историки описывали поступки князей, полководцев, деятелей церкви, но редко входили в психологическое объяснение этих поступков, а описание характеров укладывалось в трафарет абсолютно добродетельного или абсолютно злого человека.
Рассказывая о Борисе Годунове, дьяк Иван Тимофеев считает необходимым подчеркнуть противоречивость его человеческих качеств и политических поступков. Тимофеев даже сообщает своим читателям, что, поскольку он подробно характеризует злодеяния Годунова, он не имеет права проявлять леность в описании его добрых дел. Только раскрывая в характере царя и в его политике как злые, так и добрые черты, Тимофеев надеется избежать обвинения в неправде.
Другие писатели начала XVII в. тоже отмечали противоречивость характера Бориса Годунова: его лукавый нрав и властолюбие, с одной стороны, мудрость и боголюбие — с другой. Отмечали и сложность характера царя Василия Шуйского, который был «книжному почитанию доволен и в разсуждении ума зело смыслен» и в то же время «скуп велми и неподатлив» (неблагожелателен), прислушивался к тем, «который во уши его ложное шептаху», и даже «к волхвованию прилежал».
В описании внешности правителей некоторые писатели начала XVII в. далеко отошли от трафаретов средневековья, согласно которым добрые князья были телом «дородны» и лицом «чермны» и обладали «великыми очами».
В законченной в 1626 г. «Повести» И. М. Катырева-Ростовского, родственника царя Михаила Романова, говорится, что при выдающемся разуме («чюдном разсуждении») и других замечательных качествах Иван IV обладал «образом нелепым» (некрасивым лицом), «очи имел серы, нос протягиовен… возрастом (ростом) велик бяше, сухо тело имея, плещи имел высоки, груди широки, мышцы толсты». Что же касается Василия Шуйского, то его облик дополняется такими реалистическими характеристиками: «Возрастом мал, образом же нелепым, очи подслепы име».40
Л. В. Черепнин, который приводил в своем курсе лекций по историографии эти личные характеристики царей, справедливо подчеркнул, что они отличались большой разносторонностью и сложностью, по сравнению с характеристиками русских историков, писавших до XVII в, Л. В. Черепний говорит о «примитивном психологизме» Ивана Тимофеева, выступавшего «с позиций феодальной историографии».Однако следует добавить, что для своего времени психологизм Ивана Тимофеева и других авторов исторических повестей начала XVII в. не был примитивен и соответствовал психологизму историков Возрождения.

В XVI и в начале XVII вв. интерес к человеку как творцу истории, к человеку с индивидуальными чертами характера значительно возрос, и это позволяет сблизить процессы, протекавшие в историографии западного Возрождения с соответствующими процессами, происходившими в России. Однако нельзя забывать, что ни один русский историк XVI—начала XVII вв. не порвал полностью с провиденциализмом, как, впрочем, и большинство их западных современников.
Мы все же должны признать наличие в русской историографии второй половины XV— начала XVI в. таких гуманистических черт, как усиление внимания к человеку и к реальным политическим мотивам его деятельности, проявление интереса к античным философам и историкам, появление крупных исторических произведений, не связанных формой погодных записей, а главное, утверждение идеи политического единства русской земли и русского народа.

Следующим циклом памятников исторической мысли конца XVII столетия стали повести, написанные вскоре после окончания крестьянской войны (1667-1671) под предводительством Степана Разина. Известны четыре повести: «Астраханское сказание Петра Золотарева», «Известие о бунте и злодействиях донского казака Стеньки Разина», «Сказание о явлении и чудесах пресвятыя владычецы нашея, нарицаемыя Тихвинская, о избавлении града Цивильска от нахождения казаков Стеньки Разина с товарищи» и «Сказание о нашествии на обитель преподобного отца нашего Макария Желтоводского, бывшего от воров и изменников воровских казаков». Наиболее примечательно произведение служилого человека, сына боярского Петра Алексеева Золотарева. Краткий вариант золотаревского «Астраханского сказания...» был составлен через год после гибели митрополита Иосифа, казни С, Разина и его сподвижников. Повествование носит форму распросных речей соборных попов Кирилла Елисеева и Петра Иванова. Однако в стране оставалась достаточно тревожная обстановка, волновались казаки, продолжалось восстание в Соловецком монастыре, волнения на Дону и в Поволжье. Чтобы воздействовать на народ, Золотареву было предложено составить пространный вариант «Сказания...» в «память предыдущим родам» и в напоминание о мученниках, «которые за православную веру и российского самодержца пострадали от воров и изменников». Среди источников «Сказания...»: дневниковые записи самого Золотарева, материалы приказной палаты, архиерейского дома, житийная литература и устные свидетельства очевидцев. Отличительная сторона «Сказания...» в том, что оно уже никак не напоминает летопись. В содержании мы видим смешение различных стилей, «чудеса» и «знамения» перемеживаются с реальным, последовательным изображением астраханских событий и военных действий обеих сторон. Автор подробно описывает грабежи, расправы над служилыми людьми, сражения, перечисляет множество имен. Следует также отметить еще одно новое явление — сам Золотарев — лицо светское, поэтому и произведение его отличается попыткой выявить не только реальные связи в описываемых событиях, но и дать им свое толкование.

Другие вышеупомянутые повести и сказания, хотя и написаны с позиций провиденциализма (т.е. предначертаний воли Божьей), тем не менее их авторы также обращают внимание На реальные причины исторических событий, конкретные действия людей, логику их поведения и жизненные обстоятельства. В результате мы можем заключить, что к концу XVII в. исторические труды становятся более целенаправленными и социально злободневными.

 







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.