М.М. Щербатов и И.Н. Болтин
И М.М. Щербатов, и И.Н. Болтин, в отличие от ученых, трудившихся в стенах Российской академии наук, не были тесно с нею связаны, не были профессионалами (если это слово возможно употреблять по отношению к исследователям XVIII века). Сходными оказались и жизненные пути указанных авторов. Князь Михаил Михайлович Щербатой родился 11 июля 1733 г. Так же, как и его будущий оппонент, он "обучался в доме родительском французскому и италианскому языкам и разным наукам". Он подростком был записан в лейб-гвардии Семеновский полк в 1746 г. и к началу 1762 г. значился капитан-поручиком. Однако Щербатов воспользовался Манифестом о вольности дворянства и вышел в отставку капитаном. В 1767 г. он был избран депутатом в Уложенную комиссию от ярославского дворянства, а осенью того же года произведен в камер-юнкеры. Последующая его деятельность определяла его в герольдмейстеры (1771), камергеры (1773) и, наконец, в тайные советники и президентом камер-коллегии и членом Сената (1778-1779). Умер Щербатов 1 декабря 1790 г., 57-ми лет от роду. Иван Никитич Болтин происходил из дворян средней руки Арзамасского уезда. Родился он 1 января 1735 г., воспитывался дома, а затем был отдан на службу в конногвардейский полк, где приобрел товарища, впоследствии значительно помогшего ему в карьере: это всесильный фаворит Екатерины II князь Г.А.Потемкин. Болтин вышел в отставку в чине премьер-майора в 1768 г. После десяти лет заведования Васильковской таможней с переездом Болтина в Петербург в 1779 г. началось быстрое продвижение его по службе. Весной 1781 г. он был назначен прокурором военной коллегии, а с 1788 г. стал ее членом. Скончался Болтин 6 октября 1792 г. в чине генерал-майора. При общей ревности к изучению российских древностей в 60-х гг. историки были поставлены в несколько неравное положение. Щербатов, о склонности которого к изучению истории в 1768 г. узнала Екатерина II, был высочайше уполномочен не только разобрать архив Кабинета Петра I, но и облечен правом пользования всеми материалами государственных архивов и библиотек. Болтин же, отправленный в провинциальный Васильков, вынужден был довольствоваться весьма узким кругом литературы по истории, выходившим в то время. Первые же годы работы Щербатова с порученными ему для разборки архивами стали очень продуктивными с точки зрения археографии. Уже в 1769 г. была издана "Царственная книга". К1770 г. он уже смог выпустить в свет том "Истории Российской от древнейших времен", доведя ее до 1054 г. (времени смерти Ярослава Мудрого). С 1770 по 1772 г. перед читателем XVIII века предстал еще один интереснейший источник по отечественной истории: "Журнал, или поденная записка Петра Великого". В том же 1772 г. был издан так называемый "Царственный летописец", а еще до этого, взяв за основу Сказание Авраамия Палицына, Щербатов издал ее под названием "Летописи о многих мятежах" (1771). Своеобразным образом Щербатов откликнулся на события Крестьянской войны 1773-1775 гг.: в 1774 г. он издал "Краткую повесть о бывших в России самозванцах. Параллельно с изданием этих источников Щербатов очень быстро работал над своей "Историей России", и вне всякого сомнения, первые ее тома стали известны Болтину, доселе не выступавшему с печатными историческими трудами. Путь к исторической полемике между Щербатовым и Болтиным пролегал через следующие события. В 1769 г. в Россию прибыл французский ученый, сотрудник Д.Дидро, Н.Г.Леклерк. Леклерк восторженно отзывался о политике Екатерины II, давал высокую оценку деятелям русской культуры. В частности, Леклерку принадлежит одна из первых в литературе научно обоснованная оценка трудов М.В.Ломоносова и его вклада в мировую науку4. Возможно, все это и повлияло на решение Екатерины II поручить французскому историку написание труда по российской истории (он действительно появился в Париже в 6-ти томах - последний том вышел в 1794 г. - под заглавием "Физическая, нравственная, моральная и политическая история древней и новой России"). Содействие французскому автору оказывали видные деятели из окружения императрицы, в том числе и М.М.Щербатов, снабдивший Леклерка материалами по истории дворянства и искусств. Впрочем, материалы, полученные от русских деятелей, Леклерк интерпретировал в совершенно ином, радикальном духе. Шеститомная "История России" французского автора была пронизана мыслью о том, что вся реальная история России — не что иное, как постоянное нарушение самодержавной властью общественного договора и естественных прав народа5. Закономерна была и реакция в России на книгу Леклерка. "Злобными толками" пыталась представить ее Екатерина II в предисловии к "Запискам касательно русской истории", начавшими выходить в 1783 г. Однако отповедь "клеветникам России" оказалась явно неубедительной и блеклой. Видимо, в это-то время составлением достойной отповеди Леклерку занялся Болтин, закончив два объемистых тома "Примечаний на Историю древния и нынешния России г.Леклерка", которые были закончены к 1786 г. и опубликованы, видимо, не без содействия Екатерины II и Г.А.Потемкина в 1788 г. Критикуя книгу Леклерка, Болтин сделал вывод, который и вовлек его в длительную полемику с М.М.Щербатовым. Речь шла о близкой зависимости некоторых мест в сочинении французского ученого от "Истории Российской..." М.М.Щербатова. Следует сразу заметить, что последний счел необходимым отмежеваться от компрометировавшего его труда и выразить полную поддержку отрицательной оценке труда Леклерка с точки зрения общественно-политических взглядов. Появилась специальная работа Щербатова - "Письмо князя Щербатова, сочинителя Российской Истории, к одному приятелю, в оправдание на некоторый сокрытия и явныя охуления, учиненныя его Истории от господина генерала майора Болтина, творца примечаний на Историю древния и нынешния России господина Леклерка", вышедшей в Москве в 1789 г. Со своей стороны, Болтин в том же 1789 г. успел издать небольшое сочинение - "Ответ генерал майора Болтина на Письмо князя Щербатова". Это был уже новый виток полемики: одновременно с разбором тех доводов, которые автор "Истории Российской" приводил в оправдание высказанных мнений, он задумал другой капитальный труд в стиле "Примечаний" на Историю Леклерка. На этот раз за основу критики была положена "История Российская..." Щербатова, а результатом этой работы историка явились "Критические примечания" на щербатовский труд, изданные уже после смерти ученого в 1793-1794 гг. Такова внешняя сторона полемики двух исследователей. Гораздо больший интерес представляет вопрос о том, что же лежало в основе ее. Для этого необходимо обращение непосредственно к "Истории Российской..." Щербатова и "Критическим примечаниям..." Болтина. Конкретные расхождения в толковании того или иного события при изучении полемики Болтина и Щербатова рассматривался в советской историографии как, главным образом, противоречие общественных позиций оппонентов: Щербатова - "идеолога родовитой знати" и Болтина - представителя менее родовитых и значительных дворянских. Сейчас, видимо, есть все основания признать подобное заключение результатом издержек "классового подхода" "История Российская от древнейших времен..." М.М.Щербатова, показавшаяся столь утомительной для чтения Екатерине II, и в дальнейшем, думается, не получила должного признания со стороны специалистов по русской историографии. Между тем в ней содержалось много нового как в подходе к источникам, так и в компоновке материалов, да и в самой концепции русской истории, как ее видел М.М.Щербатов. В "Истории Российской..." были использованы многочисленные ранее не введенные в научный оборот летописи: Типографская, Ростовский летописец и многие другие. Щербатов дал весьма лапидарное описание использованных источников, однако не отступал от правила упоминать о таких деталях, которые могли дать прямое или косвенное указание о древности использованной летописи. Щербатов с большим пиететом отнесся к историческим трудам своих предшественников - В.Н.Татищеву, М.В.Ломоносову и Г.Ф.Миллеру. И все же Щербатов сразу же отметил, что нового он хотел бы внести в свой труд по сравнению с историками первой половины - середины XVIII в. Для Щербатова не являлось секретом то, что Миллеру не удалось реализовать свой грандиозный план по написанию российской истории на практике, что в трудах В.Н.Татищева и М.В. Ломоносова все же превалирует летописная канва, а не построенные на ней рассуждения того или иного историка (забегая вперед, можно сказать, что сделать этот решительный шаг не удалось и М.М.Щербатову). Наконец, Щербатов видел в будущем труде возможность осуществить принцип, который бы реализовывал на практике объяснение исторических событий, а не только их описание и комментирование. Именно поэтому он писал: "Но обыкновеннейшая связь в повествованиях есть та, которая происходит от притчин и действей. С сею помощию историк изображает последствие деяней в их естественном порядке, восходит до тайных пружин и до притчин сокровенных, и выводит наиотдаленнейшия следствия. Взяв себе в притчину часть сей великой цепи, которая сочиняет историю рода человеческого; главное его попечение должно состоять, коснуться до каждаго звена оныя... Его труд тем совершеннея, чем полнейшую цепь читателю представляет. Наука притчин... еще обильнейшая есть в полезных наставлениях, понеже она единая чинит нас властелинами приключеней, и дает нам некоторую власть над будущими временами". Будучи одушевлен идеей о том, что "наука причин и следствий" выведет его на то, чтобы вычленить главное, показать "разныя состоянии, в которых было мое отечество, разныя его премены, и знатныя случившиеся в нем дела показать", Щербатов весьма скептически отозвался о том, на что тратили огромные силы и Г.Ф.Миллер, и В.Н.Татищев, и М.В.Ломоносов, то есть изыскания о "начале Руси". И хотя сам Щербатов в силу историографической инерции не смог избежать описания "старобытных деяний" на территории Восточной Европы, он четко провозгласил принцип, гласивший о том, что он приступает "к описанию о делах великих князей Российских со времян пришествия Рюрика: то есть с того времени, когда чрез преложенные нам летописи и преподобного I Нестора и других, История Российская ясна стала становиться". Об интерпретации Щербатовым "лакмусового" эпизода летописной русской истории - призвании варягов - в исторической литературе практически не писалось, хотя она явно выделяется несколькими моментами среди историков и XVIII, и XIX вв. Щербатов не ставил под сомнение возможность взимания дани варягами с прибалтийских народов и даже с Новгорода. Но "наука причин и следствий" требовала объяснения того, каким образом значительный по своим размерам и мощи город подпал под варяжское иго. Щербатов объяснял это тем, что "правление сего сильного града было народное", а вследствие этого и было ослаблено "по обыкновенных безпорядках, бывающих в республиках". В то же время, трезво оценивая силу варяжских военных дружин, Щербатов считал, что "толь слабой язык, каковы были варяги, не могли долго у себя толь сильной народ в подданстве содержать". Это и послужило, по его мнению, свержению варяжского ига и изгнанию их за море. Не ставя под сомнение факт призвания варягов - Рюрика, Синеуса и Трувора - Щербатов вместе с тем упомянул и о том, что если верить Никоновской летописи, согласие на эту просьбу было получено с трудом, ибо варяги опасались крутого ("зверскаго") обычая и нрава новгородцев. Оригинальным было и следующее заключение Щербатова: "...Новгородцы, избрав себе в государи сих трех князей, не дали им неограниченной власти, а единственно токмо препоручили им, дабы они границы от вражеских нападеней защищали...". Историк в данном случае совершенно верно интерпретировал летописный рассказ в свете фактов об обычаях новгородцев призывать князей с дружиной для защиты города, хорошо известных по более поздним и достоверным летописным известиям. В сущности, Щербатов во многом разделил выдвинутый немецкими академическими историками тезис о завоевании Руси варягами, по крайней мере — о захвате ими власти в ряде древнерусских городов. К последним он, в частности, относил и Киев, считая, что до прибытия туда Олега власть в городе была захвачена двумя варягами с дружиной - Оскольдом и Диром, которых киевляне приветствовали как избавителей от хазарского ига, "яко избавителей своих приняли, и самовольно на престол возвели". Историк отличался добросовестностью и стремлением не видеть в источнике того, чего там нет, за что Щербатов был высоко оценен некоторыми зарубежными исследователями русской истории. Будучи консервативно настроенным историком, Щербатов не рассматривал только деятельность просвещенных князей, но и говорил о состоянии просвещения русского народа в этот период истории. Интересен следующий комментарий Щербатова, связанный с упоминанием о том, что во все время русского язычества в русских летописях известны только два варяга-мученика, убитых за приверженность к христианской вере. "Из чего можно заключить, - писал Щербатов, - что Российские народы, в сии времена их грубости, никогда не имели склонности к мучениям и к насилованию". Интересно его "Разсмотрение, о том, колико раз Россия была просвещена святым крещением", ценное тем, что принятие Русью христианства представало перед читателем именно как длительный процесс, несмотря на то, что в "Истории Российской..." сохранялись рудименты легендарного видения проблемы (упоминание об Апостоле Андрее и пр.). Как и многие писатели-историки XVIII в., Щербатов интересовался прежде всего влиянием христианства на "нравы" народа, находя при этом после 988 г. уже "смягченныя жестокия сердца благим нравоучением", сочетающиеся, правда, с "древней суровостью" и "остатками некими идолослужения". Эту суровость он находил и в Русской Правде, признавая, однако, что "не один Россиане пенями за смертноубивство наказывали, но и все почти северные народы то чинили, которых может быть сии Российские законы подражанием были"29. При всем "радикализме" этого мнения, в нем, как подтвердилось впоследствии исследователями Русской Правды в XX в., имелось рациональное зерно: часть постановлений Древнейшей Правды действительно находит аналогии в скандинавских законах той эпохи. Связь "притчин" и "действий" не всегда выступала в щербатовском труде в виде привычной для нас причинно-следственной связи: зачастую автор заботился скорее о ее формальной оболочке, что приводило нередко к простому редактированию летописей и сведению различных традиций в описание, по сути дела не столь уж далекое от летописной формы. Степень "оценочности" повествования применительно ко второй половине XI - ХIII веку в щербатовской истории была все-таки низка. В интерпретации Щербатовым причин исторических событий все же значительную роль играл психологический прагматизм, в то время как другие факторы отодвигались на второй план. Труды историков XVIII столетия, будь то Щербатов или Болтин, Екатерина П или Ф.Эмин, отличались замечательной особенностью: все они практически представляли собой попытку написать "полную" историю России, "с древнейших времен" и до эпохи повествователя. Многотомные, представляющие зачастую лишь результат первичной обработки материала (как это хорошо видно на примере "Истории Российской" В.Н.Татищева), они не содержали того, что можно считать четкой периодизацией: ибо концептуальные обобщения, касающиеся того или иного периода, в них практически отсутствовали. Если это же можно сказать и о некоторых трудах, появившихся в XIX в., то в отношении щербатовского труда это тем более неоспоримо. Оценка Щербатовым времени правления Ивана Грозного практически всеми видными представителями отечественной историографии выделялось как безоговорочное осуждение политики царя, посягнувшего на привилегии крупной аристократии. В действительности дело не совсем так, потому что при этом из виду упускался весьма значительный нюанс в отношениях между царем и боярами, о чем писал Щербатов. При оценке казней, произведенных Иваном IV в 1553 г., когда речь шла об отказе ряда бояр целовать крест сыну Ивана как наследнику русского престола, "...Сие преступление, - безапелляционно заключал Щербатов, - было оскорбление величества, и такое, за которое каждый государь как ради пользы потомства своего, безопасности своей, так и ради отвращения могущих произойти браней бунтов, смятений и междоусобных браней, должен был наказать". Как видно из приводимых мнений, Щербатов отнюдь не всегда экстраполировал на область исторического знания своей "оппозиционности" по отношению к монархической власти со стороны "родовитой аристократии". Единовластие, монархическая власть в государстве для него столь же священны, как для В.Н.Татищева, М.В.Ломоносова или И.Н. Болтина. Во всех случаях, если монарх действует в рамках установленных законов, либо в соответствии со здравым смыслом. Исключение составляют те правители, которые достигли престола неправедным путем. При оценке событий современной ему эпохи Щербатов оказывался одним из сторонников екатерининской политики "просвещенного абсолютизма". Парадоксальность такой оценки может вызвать внутреннее, подсознательное сопротивление, но факт остается фактом: в полемике между Щербатовым и Болтиным не было споров по поводу "политических материй", а сам Щербатов пользовался доверенностью со стороны императрицы. В чем же тогда можно видеть причины историографической полемики 80-х гг.? Думается, можно наметить несколько подходов, в которых историки XVIII в. разошлись между собой. Во-первых, И.Н.Болтин не имел под рукой тех источников и такой группы летописей, которой мог свободно пользоваться Щербатов: первый в основном опирался на опубликованные к его времени источники - "Летопись Несторову" (издание Радзивилловской летописи 1767 г.), Никоновскую летопись, а также на некоторые рукописные списки, которыми он обладал. Второй предпосылкой можно считать представление о том, что является подлинным событием, то есть историческим фактом. В принципе оба историка разделяли методы установления истинности факта, выработанные прежними поколениями историков и, прежде всего, В.Н.Татищевым. Щербатов считал, что "Изпровержение великаго числа повествующих одинаким образом впрочем достоверных писателей, должно быть подлинно не инако быть учинено, как на невозможностях физическим". Болтин давал в сущности близкую характеристику: "... Здравый смысл и внимательное сообращение с тогдашних времен обстоятельствами и сказанием уцелевших доныне летописей может быть руководством Историку". Однако, несмотря на сходство воспроизводимых формулировок, они отличны друг от друга: у Болтина "здравый рассудок" имеет явное преимущество перед "казанием" источников. И если Щербатов не отрицал критику здравого смысла, то принцип этот проводился им гораздо менее последовательно, нежели его оппонентом. Историк, в частности, считал, что "утверждение благоразумных писателей должно многим и чрезвычайным приключениям веру придавать... ". В сущности, принципы отбора исторического материала, указывавшиеся Болтиным, были продолжением этого же самого подхода. В противоположность Щербатову, считавшему, что лучший путь написания исторического труда - "преложение" наиболее подробных и достойных доверия летописей, он открыто встал на точку зрения, согласно которой "разбор есть должность историка, чтоб не обременять внимание читателя вещами ненужными и бесплодными". Подчеркивая, что "не все то пристойно для Истории, что прилично для Летописи", Болтин более четко, чем его оппонент, проводил тенденцию, ориентированную на создание связной светской истории. Однако не следует преувеличивать новаторства историка в данном случае, поскольку и он ратовал за то, чтобы в истории действовали "особы именитые и известные по историиЧто же касается формы исторического труда, то в своей критике Щербатова он довольно мало уделил этому внимания: во многом она его устраивала. Итак, рассмотрение "Критических примечаний" Болтина на труд Щербатова, в сущности, приводит нас к безальтернативному выводу: свод этих примечаний — не что иное, как развернутое представление Болтина о том, каким должен быть "идеальный" исторический труд, при том, что историк специально подчеркивал: "... Я не писал Истории". Будущий автор "идеальной" истории ("полной истории", то есть опять-таки Истории России с древнейших времен) должен был, помимо указанных выше пожеланий, быть еще и "искусным художником", умеющим не только "расположить и образовать" исторический материал, но и "украсить" его. На наш взгляд, все те требования, которые проскальзывали в болтинских "Примечаниях" и "Критических примечаниях...", были реализованы практически в "Истории Государства Российского" Н.М.Карамзина. Обилие ссылок на болтинские труды в указанном сочинении и даже некоторые нюансы стиля бесспорно подтверждают высказанное положение. Не менее интересна все же концепция истории самого Болтина, легко реконструируемая на основании совокупности отдельных высказываний историка. Болтин признавал, что история страны есть история общественных нравов. Носитель этих общественных нравов (у Карамзина они будут названы народным духом) - русский народ, имеющий "особенный нрав, от обстоятельств и вещей его окружавших породившийся". Однако считая, что русский народ - этническая общность, сложившаяся под влиянием объективных обстоятельств, Болтин считал едва ли первопричиной, обусловившей его генезис, действия верховной власти: "Рурик с руссами пришед, подал случай к смешению одних с другими (славян с руссами), и по времени к совершенному смешению во един народ; следственно Руриково пришествие есть эпоха зачатия русского народа". Эти рассуждения в болтинских трудах несут немало противоречий: сам Болтин указывал на существование на территории Восточной Европы племенных княжений еще до прихода варяго-русских князей. Будучи противником тезиса о том, что именно норманны сыграли главную роль в становлении русской государственности, историк верно отмечал, что народы Восточной Европы, бывшие этнической базой для складывания русского народа, находились на высоком уровне культурного развития: жили в городах, имели письменность и письменные законы, вели торговлю с другими странами и т.д. Одним из первых Болтин обратил внимание на сложность формирования территории Древнерусского государства, рассматривая его как процесс длительного завоевания или "присовокупления" различных областей вокруг "Киевския округи" и помещения в городах присоединенных местностей "княжих мужей", бояр или князей "тамошнего народа". В Х-ХIII вв. "общественные нравы" народа претерпели значительные перемены вследствие влияния таких факторов, как принятие христианства, разделение государства на уделы, а также "тесное сообщение, а частию и смешение" населения пограничных уделов "с разными иноплеменными народами". Соответственно изменялись и законодательные нормы, т.к. законы должны были соответствовать нравам. Однако затем Русь стала ареной "порочных стремлений" враждовавших между собой русских князей. Их "своенравие", то есть попытка игнорировать "общественные нравы", ввергло страну в период господства "феодального права", то есть права "иметь друг с другом войну и с Великим князем", а суд вершить "не уважая или не зная Государственных законов". Таков русский "феодализм" в изображении Болтина. Он совершенно не таков, как западноевропейский, происходящий из завоевания франками Галлии, где это феодальное правление "переродилося в рабство самое несносное", охватив все сословия и сделав их зависимыми, в то время как на Руси, за исключением рабов-пленных, все прочие "чиностояния государственные были вольные". Итак, понятие "феодализм" у Болтина означало совсем не то, что целая вереница исследователей стремилась в нем усмотреть. Болтин, таким образом, выдвинул тезис о специфическом пути Древней Руси, умело подбирая для нелестной характеристики западноевропейского феодализма обличительные формулировки, почерпнутые из французской просветительской литературы. На фоне "тотального" феодального рабства в Западной Европе русская история становилась значительно лучше, тем более, что для истребления верхушечного "феодализма-своенравия" хватило 40-х - 50-х гг., когда реформами Ивана IV были окончательно уничтожены "превратность древних обычаев", "растление нравов" и самосудная власть князей и вельмож". При этом Болтин ни в коей мере не был склонен к идеализации Грозного, подчеркивая, что все успехи его преобразований покоились на том, что "время для сего было благоприятно". Безусловно не симпатизируя опричным мероприятиям Ивана IV и считая их проявлениями "деспотического правления", Болтин вместе с тем навязчиво проводил мысль о том, что законодательная власть второй половины XVI - первой половины XVII вв. ни в коей мере не была причастна к закрепощению крестьянства. Оно, по мнению историка, появилось на русской почве в качестве "обычая", повреждения нравов русского дворянства в XVII-XVIII вв. Особенно пагубно в этом отношении сказались реформы Петра I, когда верховные власти "... захотели зделать то в несколько лет, на что потребны веки; начали строить здание нашего просвещения на песке...". Новый этап в истории России, согласно Болтину, наступил только с восшествием на престол Екатерины II, когда ею было официально признано, что законы устанавливаются сообразно нравам того или иного народа в определенный период. В трудах Болтина было немало мест, свидетельствовавших о консервативности его общественных взглядов, защите самодержавия и крепостного права, консервативности, которую не могла скрыть вуаль рассуждений, искусно подобранных из произведений "поборников вольности", как историк именовал западноевропейских просветителей. Но не это выдвинуло Болтина в число интереснейших ученых XVIII в. Кроме своей неординарной концепции русской истории он осветил и некоторые моменты всеобщей истории.
«Купеческие» историки: М.Д. Чулков, И.И. Голиков, П.И. Рычков Сдвиги в социально-экономическом развитии, формирование капиталистического уклада, увеличение роли недворянских кругов в общественной, культурной жизни приводили во второй половине XVIII в. к возникновению новых явлений в историографии. Менялась проблематика исторических сочинений, пробуждался интерес к истории городов, торговли, промышленности. Расширялась источниковая база (частные акты), социальные круги читателей и создателей исторически трудов. Михаил Дмитриевич Чулков (1743-1792) родился в Москве, выходец из разночинных слоев, сын солдата московского гарнизона. Учился в гарнизонной школе, гимназии при Московском университете. Выступал в трупе театра. Начало литературной и издательской деятельности относятся ко второй половине 60-х гг. Проза Чулкова, Попова, Левшина и других авторов, опиравшихся на художественные традиции народа, отражая обыденную жизнь людей из разных сословий, была проникнута демократическими тенденциями. Жанр сказочных повестей утвердился в русской прозе и поэзии. А. С. Пушкин в «Руслане и Людмиле» использовал мотивы сочинений Чулкова и Попова. В 1767 г. Чулков издал «Краткий мифологический лексикон», в котором объяснялись имена героев и термины греческих, римских, древне славянских мифов и легенд. Год спустя вышла книга Попова «Краткое описание древнего славянского языческого баснословия», в ее составлении принимал участие и Чулков. Он издает сатирические журналы «И то и сио» и «Парнасский щепетильник», создает несколько комических поэм, «Собрание русских песен» в четырех частях. Журналы Чулкова были рассчитаны на средние слои горожан, прежде всего на купечество, и отражали в известной мере их общественные взгляды и отношения; печатались в них главным образом разночинные авторы. В 1770 г. в судьбе Чулкова произошли значительные перемены: он поступил на государственную службу и в течение более десяти лет не создавал художественных произведений. Этот шаг объясняется просто: литературная деятельность не обеспечивала материального достатка и продвижения по общественной лестнице. Достигнуть этого можно было успешной государственной службой, открывавшей путь к получению чинов и дворянства. Карьера Чулкова складывалась удачно. В Коммерц-коллегии, Главном магистрате он дослужился до чина надворного советника и обеспечил себе потомственное дворянство. В 70-е гг., во время службы в Коммерц-коллегии, Чулков сосредоточил свое внимание на историко-экономической тематике, которую дворянские историки почти не разрабатывали. В качестве секретаря Коммерц-коллегии он имел дело со многими материалами, в том числе с В 1774 г. президентом Коммерц-коллегии был назначен A.Р. Воронцов, один из образованнейших людей того времени, проявлявший большой интерес к историческим знаниям и содействовавший их развитию в России. Известны его внимание и помощь B.В. Крестинину, И.И. Голикову и др. Новый президент коллегии оказал Чулкову «многие благосклонности» и поддержал его намерение создать историю российской торговли с древнейших времен, добился для него разрешения работать в сенатском архиве, выделил необходимые средства. Чулков внимательно изучил и с помощью писцов скопировал законодательные акты и Обширный делопроизводственный материал Сената и коллегий, ведавших экономикой (Коммерц-,- Берг- и Мануфактур-коллегии) и внешней политикой (Коллегия иностранных дел) страны. Архивные документы XVII-XVIII веков, вошедшие целиком, в изложении или в отрывках в «Историческое описание российской коммерции», составляют основу этого труда. Автор практически использовал всю историческую, географическую, этнографическую литературу, доступную ему, как отечественную, так и иностранную. Он ссылается на сочинения А. И. Лызлова, Ф. Прокоповича, М. В. Ломоносова, В. Н. Татищева, П. И. Рычкова, М.М. Щербатова и др. Труд Чулкова при посредничестве и поддержке А. Р. Воронцова был опубликован в 1780-1788 гг. Финансирование, по указанию Екатерины II, осуществлял Кабинет императрицы «Историческое описание российской коммерции» состоит из 7 томов, включающих 21 книгу. Первые 5 томов содержат, главным образом, обзор истории внешней торговли по отдельным регионам и странам, 6-й и 7-й - последовательное изложение истории коммерции всей России во второй половине XVIII века. Содержание томов таково. В первом излагается история торговли древней Руси (примерно до XVI века) по Черному, Каспийскому, Балтийскому и Белому морям, затем торговля через Архангельск, балтийские порты, в Мурманске и на Кольском полуострове в более позднее время. Второй посвящен торговле России с Турцией, Италией, Польшей, Данцигом, Пруссией, Лейпцигом, Закавказьем и Ираном, Хивой и Бухарой, Индией и пр. В третьем дан обзор торговых связей с Сибирью, Китаем, Монголией, Камчаткой и др. Автор опубликовал много материалов о присоединении и хозяйственном освоении Сибири, Камчатки, «Русской Америки» (Аляски). Благодаря своей близости к семье Голиковых, один из которых принадлежал к основателям Российско-американской компании, Чулков имел возможность использовать документы делопроизводства этой компании. В четвертом томе (книги 1-6) рассматривается торговля Петербургского и Кронштадтского портов в 1703-1785 гг. В пятом (книги 1-2) освещается торговля в основном прибалтийских портов в XVIII в. В томе шестом (книги 1-3) характеризуется внутренняя торговля России в XVIII веке (оптовая и розничная, пути сообщения, ярмарки, города, промышленные предприятия, ремесла, денежная система и т. д.). Здесь же приводятся данные об участии разных городов в вывозе и привозе товаров в денежном выражении, ассортименте и ценах, размерах пошлин и т. д. Автор рассказывает о возникновении и развитии промыслов, горнозаводской и легкой промышленности, приводит данные о местонахождении фабрик и заводов, объеме и стоимости продукции, производимой на каждой из них ежегодно, о социальном составе владельцев, формах применения труда на предприятиях. Интерес Чулкова к русскому купечеству нашел свое выражение в том, что он сообщает ценные сведения о таких крупных купеческих торгово-промышленных династиях, как Демидовы, Строгановы, Евреиновы, Крыловы, Баженовы, Голиковы и др., о социальном облике купечества многих городов, его взглядах. В седьмом томе помещен «Лексикон купеческий или Генеральный штат всем товарам российской торговли...». Как видим, Чулков под коммерцией понимал не только торговлю, но и промышленность, транспорт, кредит, денежное обращение и монетное дело. Автор подчеркивает огромное значение для страны промышленности, которая является основой «цветущей и постоянной коммерции». В свою очередь, «коммерция есть сильнейшее средство к споспешествованию мануфактурам и фабрикам». Труд Чулкова представляет собой историю экономического развития России, но приоритет в нем отдан торговле, которой посвящена большая часть материалов. В предисловии («Предуведомлении») автор пишет о значении коммерции и купечества в жизни общества и государства. Польза коммерции, по мнению Чулкова, состоит в том, что она «наполняет государство прилежными и полезными жителями, оживляет науки, художества и ремесла, распространяет кораблеплавание, дальние земли приводит в полезное знакомство и союз, открывает дражайшие сокровища натуры и делает государство в самом себе сильным, а у соседей знатным». Как выразитель интересов купечества (нарождавшейся буржуазии в России), которое во второй половине XVIII веке стало в большей степени, чем ранее, вкладывать свои капиталы в промышленное развитие, Чулков высоко оценивает его общественную роль. Торговля и предпринимательская деятельность купечества, полагал автор «Исторического описания», - главный фактор экономического прогресса и процветания, одно из важнейших условий стабильности и политической устойчивости в государстве. Труд Чулкова имел определенное целевое назначение: он должен был в первую очередь удовлетворить потребности купечества, предоставить ему необходимые сведения о торговле. В частности, знакомить купцов с состоянием и порядком ведения торговли в разных портах и на разных границах. Отсюда прагматизм, практическая направленность «Исторического описания». «Историческое описание российской коммерции» является первым обобщающим трудом по экономической истории России XII-XVIII вв. В нем экономическое развитие рассматривается в историческом плане и в соответствии с принятой в то время периодизацией отечественной и мировой истории. Древний период истории коммерции автор связывает с образованием Древнерусского государства (точнее, с началом деятельности первых князей) и завершает его нашествием Батыя. Средневековой период, по его мнению, охватывает время с 30-х гг. XIII до конца XVII в., а новый открывается началом XVIII в. В соответствии с теориями своего времени, автор отводит государству решающую роль в развитии экономики России вообще, и торговли в частности. Чулков прослеживает воздействие политики правительства и политических событий на состояние внешней и внутренней торговли. Вместе с тем от отмечает и значение таких факторов, как естественно-географические условия, численность населения и др. Однако в подлинном смысле слова «Историческое описание» не представляет собой исследование (автору принадлежит в основном только текст «Предуведомлений» и «Предисловий»), так как в значительной мере состоит из документов и различных материалов (помещенных полностью, частично или в изложении), систематизированных по хронологии, тематике и территориям. Причем, огромный фактический материал, опубликованный в этом труде, существует как бы сам по себе. Автор в большинстве случаев не подверг его анализу и оценке, не сопроводил комментариями и выводами. Надо иметь в виду, что Чулков и не ставил перед собой такой трудной и сложной задачи. Во-первых, Михаил Дмитриевич не был подготовлен: не имел специального образования и опыта работы с историческими документами и материалами. Он сам признавался в «весьма малом знании языков и неискусстве в делах, к сей материи относящихся». Во-вторых, Чулков не имел предшественников и ему не на кого было опереться. Наконец, решение такой грандиозной задачи, как создание научного труда по истории экономического развития России, было не под силу не только одному человеку, но и коллективу - в то время оно могло быть только поэтапным. Иначе говоря, надо было сначала создать источниковую базу, то есть опубликовать важнейшие документы и материалы, а затем заняться их исследованием. Чулков в основном справился с задачей первого этапа — ив этом его огромная заслуга. «Историческое описание» вследствие огромного количества документов и материалов, опубликованных в нем, сохраняет свое значение не только как историографический памятник, но и как весьма важный источник по истории экономического развития России, особенно в XVIII веке. Недостаток его заключается в том, что Чулков во многих случаях не приводит даты и названия документов, не указывает подлинник или копию, проект или окончательную редакцию он публикует. Несмотря на это, ценность этого многотомного издания велика. Имя И. И. Голикова, хорошо знакомое образованному обществу конца XVIII - первой половины XIX века, в отечественную историографию вошло прежде всего благодаря его уникальному 30-томному сочинению о Петре I и его эпохе. Этот труд, написанный непрофессиональным историком, оказался наиболее значительным среди публикаций о петровской эпохе, появившихся вскоре после смерти реформатора, и примерно на полвека определил основные направления в изучении истории Петра Великого. Иван Иванович Голиков (1734-1801) родился в семье одного из «богатейших и знатнейших» курских купцов. Родственники отца Иван Илларионович и Михаил Сергеевич Голиковы считались крупнейшими винными откупщиками. Готовя сына к купеческой стезе, отец не обременял себя заботами о его образовании. Мальчик умел лишь «читать церковную печать, да кое-как писать». Первым чтением Голикова стали «памятные тетради» - заметки настоятеля Курского Знаменского монастыря архимандрита Михаила о наиболее значительных событиях петровской эпохи и деяниях самого Петра. Но развить проснувшийся интерес не было возможности как из-за недостатка книг в Курске, так и в связи с семейными обстоятельствами. После разорения отца в 1751 г. Иван был отправлен в Москву отрабатывать семейный долг у купцов Журавлевых. Так он провел долгих десять лет, пройдя путь от «мальчика» до помощника приказчика, пока не получил, наконец, должность приказчика. Увлечение юноши Петром I только усилились. Во время поездок по делам купцов Журавлевых в Оренбург будущий историк записал рассказы о царе-реформаторе современников Петра начальника Оренбургского края И. И. Неплюева и известного экономиста и историка П. И. Рычкова, множество «анекдотов» о Петре, услышанных от оренбуржцев. Побывав в Петербурге, Голиков получил ряд материалов от комиссара П. Н. Крекшина. С этого времени он регулярно и с особой тщательностью начал вести свои «исторические тетради», в которые записывал все услышанное о Петре от его бывших сподвижников или современников. Тогда же у Голикова появляются и первые письменные документы, положившие начало его обширной коллекции источников петровской эпохи. Главным стимулом его работы был на первых порах лишь собственный интерес к личности Петра I. По завершении работы у Журавлевых Голиков получил «пристойное награждение», что позволило ему самостоятельно заняться торговлей и составить определенный капитал, часть которого была потрачена на приобретение. Существует мнение о том, что историком Голикова сделала Случайность. Дело в том, что в 1779 г. вместе со своим двоюродным братом Михаилом Сергеевичем он вошел в компанию из шести купцов, которые заключили контракт на содержание винных откупов в Москве, Петербурге и Архангельске с губерниями. Спустя два года Иван Иванович попал под следствие по обвинению в беспошлинном ввозе водки из Франции. В надежде на обещанное компаньонами вознаграждение Голиков всю вину взял на себя и был приговорен к «лишению чести», конфискации имущества и ссылке в Сибирь. Освобождение пришло нежданно: 7 августа 1782 г, в связи с открытием в Петербурге памятника Петру I был обнародован манифест об амнистии. По преданию, в день освобождения Голиков произнес перед «Медным всадником» всенародную клятву написать историю Петра. «С этой торжественной минуты отказался он от купеческих занятий и, удалясь в Москву, - сообщает Д. Н. Бантыш-Каменский, - приступил к исполнению своего благородного обета». По другой версии, от следствия Голикова спасло покровительство президента Коммерц-коллегии А. Р. Воронцова, одного из образованнейших людей своего времени, который проявлял немалый интерес к историческим знаниям и содействовал их развитию в России. Внимание и помощь Воронцов оказывал М. Д. Чулкову, В. В. Крестинину; вероятно, благодаря его стараниям был помилован и Голиков (правда, «с запрещением заниматься предпринимательством»). Так или иначе, но к коммерческой деятельности Голиков больше не возвращался. С 1782 г. он поселился в селе Анашкино Московской губернии у своей дочери, где занялся работой над составлением истории Петра I. Вряд ли можно согласиться с тезисом о случайности исторических занятий Голикова. Сам он во введении к I части «Деяний» настойчиво проводил мысль о том, что прославить имя Петра I было предназначено ему судьбой. Интерес к истории петровского царствования у Голикова явно определился еще в юном возрасте и был вызван прежде всего личной симпатией к Петру I, а также, вероятно, и тем ростом интереса к истории, к познанию своего отечества, который наблюдался в российском обществе второй половины XVIII века. Сбор, систематизация материалов и написание «Деяний» заняли у Голикова пять лет (1782-1787). Работа требовала больших материальных затрат. Материальную поддержку ему оказали дядя Иван Илларионович Голиков, Г. И. Шелехов, Н. Н. Демидов. Своего рода моральной поддержкой стала награда, пожалованная в 1787 г. купцам Г.И. Шелехову и И.И. Голикову за подготовку создания Российско-Американской компании: высочайшим указом им были пожалованы шпаги, золотые медали и похвальные грамоты. Но средств на издание Голикову не хватало, и он передал свой труд Н. И. Новикову, в университетской типографии которого за полтора года и были напечатаны 12 частей «Деяний Петра Великого, мудрого преобразителя России, собранных из достоверных источников и расположенных по годам». Интерес публики, приток новых материалов от читателей, доступ в архивы Коллегии иностранных дел и Академии наук после одобрения «Деяний» Екатериной II, желание устранить допущенные в сочинении ошибки и неточности - все это побудило Голикова продолжить работу над историей Петра Великого. В результате вместо предполагавшегося первоначально переиздания «Деяний» с дополнениями в 1790-1797 гг. свет увидели 18 томов «Дополнения к Деяниям Петра Великого». И. И. Голиков - один из наиболее видных представителей так называемой провинциальной историографии второй половины XV111 века, которая если и уступала «большой», имперской, то лишь в мастерстве интерпретации источников и в применении приемов их исследования. Вместе с тем она отличалась широтой и многообразием привлекаемых материалов". Подтверждением тому является труд Голикова, представляющий собой прежде всего фундаментальную публикацию источников, относящихся к петровскому времени. Заслуга автора состоит в том, что он собрал многочисленные архивные и печатные источники царствования Петра I, обработал большое количество народных преданий и анекдотов о Петре, чем, несомненно, способствовал распространению сведений по истории петровского времени. Труд Голикова может рассматриваться и как источник для изучения русского фольклора. Среди источников, на которые опирался Голиков в своем сочинении, многочисленные рукописные документы из Посольского архива при Коллегии иностранных дел, из Разрядного и Воронежского архивов, летописи, анекдоты и журналы, полученные от современников Петра и их Научная ценность труда Голикова не вызывала сомнений примерно до середины XIX века. Переоценка связана с появлением трудов С. М. Соловьева, нигилистическое же отношение — с резкой критикой В. О. Ключевского. Основным недостатком сочинения Голикова обычно называется неумеренная идеализация личности Петра I и его деятельности, отсутствие самостоятельных умозаключений и оценок, незнание или неиспользование приемов критики источника, описательно-повествовательная форма изложения. Действительно, на первый взгляд подобное изложение материала в русле летописной традиции, безоговорочная текстовая зависимость от источников, панегирический тон, заданный с первых страниц, дают основание усомниться в научной ценности труда Голикова. Да и сам он неоднократно подчеркивал: «... я человек неученый, следовательно незнающий никаких критических правил, и неискусен в историческом слоге; ... я совсем не Историк, а того менее прагматической Историк, но только собиратель воедино дел Петровых и благодарной повествователь оных». Однако внимательное прочтение сочинения Голикова убеждает в особой тщательности автора, в его стремлении к точности и полноте изложения, в использовании определенных источниковедческих и археографических приемов, в широкой историографической основе его труда, наконец, в наличии собственной методики, которая здесь просматривается. «Деяния Петра Великого» состоят из 12 частей. Первые девять частей посвящены тщательному описаний деятельности царя-реформатора, его личности, а также современных ему событий. Внимание Голикова привлекает забота Петра о развитии внутренней и внешней торговли, заключение международных торговых контрактов и обеспечение твердого курса русской монеты, учреждение царем мануфактур и торговых контор, упорядочение сбора пошлин, поддержка русских купцов и многое другое. Стремление к детальности приводит Голикова к тому, что важнейшие государственные события рассматриваются наряду с частными сюжетами, порой в ущерб сущностному, отвлекая от него внимание. Особенность исследовательской позиции Голикова и его трактовки Петра I определяется стремлением показать деяния царя-реформатора во всей их полноте и многообразии. В оценке Петра I Голиков продолжал традицию его апологетики, изложенную в отечественной историографии современниками царя-реформатора — Ф. Поликарповым, А. И. Манкиевым, Ф. Прокоповичем, П II. Шафировым и др. Голиков был искренне убежден, что политика Петра отвечала интересам всего народа. Голиков не разделял позиции аристократии второй половины ХУШ в. в лице Е. Р. Дашковой, Д. И. Фонвизина, И Н. Болтина, М. М. Щербатова и др., которые отмечали значение преобразований Петра I, но при этом критиковали методы и личные качества императора, не позволившие ему удачно провести реформы. В предисловии к X части Голиков дал общую характеристику документов, обращая внимание на время и место их написания, социальный диапазон адресатов Петра, своеобразие обращений и специфику проблем, затрагиваемых царем в переписке с представителями различных социальных слоев населения. Перечень документов, данный здесь Голиковым, может рассматриваться как попытка собственной классификации источников. Публикуя в «Деяниях» письма Петра I и сопровождая их научными комментариями, Голиков закладывал основы отечественной археографии. Большое внимание уделял он вопросу о происхождении источников. Наиболее достоверными историк считал официальные документы и материалы, полученные от знатных лиц, в том числе около 500 писем и инструкций, переданных Г.-Ф. Миллером, более 180 — П. Н. Трубецким, более 100 — П. М. Голицыным и др. Голиков проводил тщательную проверку достоверности сведений, сообщаемых его предшественниками и современниками. Источник включался в решение проблем познания, осмысления исторического процесса, а значит, становился объектом анализа, рассматривался как свидетельство или совокупность свидетельств, обеспечивающих познание прошлого. Эта просветительская позиция вступала в противоречие с провиденциализмом который определял методологическую позицию Голикова. Его несомненное знакомство с основными приемами критики источника, выработанными Шлёцером и Болтиным: сравнение и исправление погрешностей, поиск смысла и истинности источника, — ограничивалось явным нежеланием давать на основании публикуемых источников собственное объяснение как отдельным историческим событиям, так и общей логике исторического развития. «Я нимало не имею дерзости присвоить себе имя Историка, или втесниться в пресловутое сословие так называемых авторов; но только усердный я собиратель материалов, относящихся ко славе нашего отечества, и приводитесь оных в хронологический порядок», — не уставал повторять Голиков. Однако полностью избежать исследовательского подхода Голиков не смог. «Заботой о достоверности» объяснял он наличие в своем труде обширного научного аппарата: это и более 1000 ссылок на источники и литературу, и более 600 исторических комментариев, и около 200 критических примечаний, содержащихся в девяти частях «Деяний». Столь богатый подстрочник составлял исключение среди исторических изданий XVIII века . Но в целом, проявляя пиетет к источнику, Голиков по сути игнорировал достижения современной ему историографии в области трактовки событий и методологического подхода к их объяснению. Во второй половине XVIII века в исторической науке ставилась задача целостного рассмотрения истории государства Российского, утверждался рационалистический подход к изучению истории, исторический процесс рассматривался как цепь событий, связанных друг с другом. Историки все чаще оперировали понятиями причинности, взаимной связи явлений прошлого, их обусловленности. В то время, как первозначимым становилось стремление к объяснению исторического процесса, Голиков в своем сочинении ограничивался преимущественно внешним описанием событий, рассматривая их вне взаимной связи и не пытаясь дать целостную картину исторического прошлого России. Лишь в «Дополнении к Деяниям Петра Великого» Голиков попытался найти место петровской эпохе в контексте общего исторического развития России, увязывая рассмотрение царствования Петра I с событиями предшествовавшего XVII века и оценкой состояния послепетровской России. Объясняя в предисловии («Предуведомлении») к XVIII тому «Дополнения» свою цель, Голиков писал: «Из различия же сих состояний откроется яснее, до коликою степени величия любезное отечество наше на положенном от фундагора своего основании возвысилось впоследствии». «Дополнение», издание которого растянулось на семь лет (1790-1797) из-за недостатка средств, явно превосходило «Деяния» с точки зрения профессионализма автора. И хотя Голиков неоднократно подчеркивал, что силы его «слабые и никакой наукою неподкрепленные», «Дополнение» отличалось более научным и документированным характером издания в ущерб популярности, которую имели «Деяния». Структурно «Дополнение» состояло из 18-ти томов. Первые три тома представляли собой попытку показать читателям допетровскую Россию, дать систематическое изложение событий отечественной истории XVII века. IV-XIV тома дополняли новыми подробностями основной текст «Деяний», предлагая ншнм^агжант биографш_Петра_1 в связи с основными событиями его времени. ХУ и XVI тома содержали подробное описание Полтавской битвы и связанных с ней событий 1709 года. В XVII том вошли анекдоты о Петре. XVIII том представлял собой статистическое описание состояния России, «какову оставил ее по себе Великий сей государь», включая обзор административного деления страны и характера управления ею, размеров доходов в губерниях и провинциях, количества заводов и других заведений, описание народов и земель, присоединенных Петром I. Голиков составил собственный статистический свод количества городов, крепостей, монастырей и церквей, чиновников, численности войск и флота, академий, гимназий, школ, госпиталей, богаделен и т. д. Он показал состояние земледелия, внутренней и внешней торговли, государственных границ, определил численность населения России. Голиков выступал как истинный апологет Петра 1, не чуждаясь в любовании своим «Ироем» элементов провиденциализма. Уверенно осуждает он об истинности «Сократова учения о провидении Божием, «управляющем миром», отрицая роль «слепого случая» в истории и доказывая религиозную предначертанность исторического пути. Только «провидение Божие», по Голикову, в зависимости от своего желания и добродетели народов может «прославить» или, напротив, наказать какой-либо народ, даруя ему мудрых государей или возводя на престол правителей, «ни мало не заботящихся о благосостоянии». Исходя из этого, Голиков подводит религиозное объяснение под основные события русской истории. ©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|