Главная | Обратная связь

Критическое направление в исторической науке: И.Г. Эверс, Н.А. Полевой, М.Т. Каченовский

 

Иоганн Филипп Густав Эверс(1781-1830) – немецкий ученый, приехавший в Россию и сделавший крупный вклад в развитие русской исторической науки. Его по праву считают родоначальником историко-юридической школы в России, социологом, пытавшимся философски осмыслить исторический процесс. Он родился в Пруссии, в Вестфалии в семье зажиточного поселянина. В 1799 г. Эверс отправил­ся в Геттинген изучать богословие. Увлекаясь преимущественно историей богословских течений. Занятия историей богословия послужили толчком для изучения всеобщей истории. Учителями Эверса были известные ученые — профессор истории и философии А. Г. Л. Геерен и работавший в России историк А. Л. Шлёцер. Последний и посоветовал Эверсу поехать в Россию, где он в 1803 г. стал домашним учителем.

В 1808 г. во время поездки в Москву Эверс знакомится с Н. М. Карамзиным, который допускает его к работе с имеющимися в его распоряжении рукописными материалами по истории России. В середине 1808 г. молодой ученый обратился к Президенту Академии наук А. П. Новосильцеву с просьбой рассмотреть его исследования по древней истории России «О происхождении русского "государства. Опыт изучения его истории по источникам» и «Об источниках Правды Ярославичей».

Обе работы написаны под несомненным влиянием геттингенской школы, что проявилось в применении методов классической филологии к историческому источнику, в прекрасном знании античных авторов и древних языков, а также в знании новейшей немецкой идеалистической философии. От Геерена Эверс воспринял интерес к изучению государ­ственного строя и политических институтов во всех связях и опосредованиях, а от Шлёцера впитал мастерство критического анализа текста.(В этих исследованиях, как в зародыше, содержались методы работы и проблематика всех дальнейших трудов Эверса по российской истории, а именно: изучение догосударственного периода в истории русского народа и анализ права, изменяющегося в ходе развития государства.

В работе «О происхождении русского государства» Эверс рассмот­рел три вопроса: кто такие «варяги»; насколько реальна легенда о призвании Рюрика; какова была этническая принадлежность Аскольда и Дира. Для решения первого из них он привлекает все известные к тому времени свидетельства античных авторов, рассматривает мнения российских и европейских ученых и приходит к выводу, что «варяги», т. е. «союзники» Византийской империи — это термин, применявшийся сначала к готам, а потом к скандинавам. Отдельного такого народа нет. При изучении этнической истории жителей древней Руси Эверс рассматривает историю славян, начиная с первого письменного свидетельства о них, датированного 532 г. Отдельно от славян он прослеживает историю русов. Фактический материал, приведенный Эверсом, его замечания о древней Руси и сейчас представляют значительный интерес.

Но главное значение первых работ Эверса заключалось в том, что он выступил против норманнской теории Шлёцера. Историк утверждал, что русь имеет южное (вероятнее всего, хазарское) происхождение (это предположение было отчасти рождено неверным переводом восточных источников, которые привлек автор) и что государственность у славян существовала до призвания варягов. Что заставило Эверса выступить против своего учителя? Возможно, "это было следствием того, что он примкнул к антишлёцеровской коалиции, сформировавшейся в России и направленной прежде всего против норманнской теории. Но многие историки склонны более видеть в этом научную принципиальность ученого, нежели гонкий политический расчет.

Работы Эверса не остались без последствий. Во-первых, против него выступил Шлёцер, поместивший в 5-м томе «Нестора» добавление «Выдумщик хазар, в высшей мере самонадеянный». В нем Шлёцер обвинил Эверса в неблагодарности и плагиате, опубликовал его письма со своими комментариями. Это привело, в свою очередь, к появлению «Неприятных воспоминаний об Августе Людвиге Шлёцере» Эверса, правда, изданных уже после смерти мэтра.

Во-вторых, по рекомендации Круга и Лерберга 25 января 1809 г. Эверса избирают членом-корреспондентом Российской Академии наук. В том же году молодой историк был утвержден профессором Дерптского университета. С 1 января 1810 г. он работал на кафедре истории, статистики и географии России. В 1810 г. Эверс избирается деканом филологического факультета.

В 1816 г. вышла в свет новая книга Эверса — «История руссов. Опыт справочника. Первая часть. С древнейших времен до единодержавия Петра Великого. Особенность этой книги Эверса — в выборе объекта и предмета исследования. Если до него внимание ученых привлекала, как правило, только политическая история, деятельность князей, то есть внешняя сторона истории, то Эверс сосредоточил свое внимание на двух новых в российской историографии объектах исследования.

Во-первых, он приступил к изучению гражданской истории, истории общества во всей ее полноте. В этом сказалось влияние его учителя Геерена, что необходимо изучать госу­дарственные институты, государственный строй и гражданский быт в их взаимосвязи. Но для этого необходимо рассмотреть торговые связи внутри страны и международную торговлю, которая даст ответ на многие вопросы внешней политики всех стран и покажет историю народов в целом.

Во-вторых, вместо внешней стороны развития государства Эверс обратил внимание на внутреннюю, показав диалектику его становления и развития, выделив в качестве объекта исследования развитие предгосударственных и государственных форм общественного устрой­ства. Единственно возможное для него средство выполнить эти задачи — анализ законов и договоров, как политических, так и торговых.

С целью рассмотрения в книге гражданской истории Эверс вводит в нее новые главы. Так, первый раздел исследования заканчивается четырьмя главами: государственное устройство, государственное управление, занятия и гражданское состояние, нравы и религия народа. В остальных разделах к ним добавляются главы о международном положении государства, законах, искусствах и науках. Глава «Нравы и религия» превращается в «Нравы и обычаи».

При анализе социальных отношений заслуга Эверса заключалась в том, что он стремился выявить к систематизировать сведения о социальной структуре общества на различных этапах его развития (вопрос о причинах этого процесса смазан). Эверс был первый, кто уделил этому вопросу столько внимания. В древней Руси Эверс выделял: 1) аристократию — князя, удельных князей, бояр, дружину; 2) людей — к ним он относил свободных горожан («гости» не образовывали, по его мнению, особого сословия) и крестьян; 3) рабов — военнопленных; 4) челядь — ее положение не ясно. Для второго периода термин «люди» применяется только к свободным горожанам, а свободные крестьяне называются «смердами», т. к. они не могли принимать участия в общественной жизни (их экономическое положение невыяснено за недостатком источников). В третьем периоде, во время татаро-монгольского нашествия, положение смердов меняется — в результате переписи населения, проведенной в 1257 г. монгольскими правителями, началось их закрепощение. Рисуя быт крепостных крестьян в это время, историк считал, что они несут барщину 6 дней в неделю.

В тесной связи с анализом социальных отношений Эверс рассмат­ривал проблему закрепощения крестьян. Главным отличием его позиции от предшествующей историографии был диалектический подход: он считал, что еще до указа 1597 года ПРОЦЕСС закрепощения давно начался. Первым этапом его были 1257-1597 годы (от переписи населения до 1550 г. когда Иван Грозный освободил крестьян от крепостничества, введя в Судебнике статью о Юрьеве дне — праве выхода от помещика (Эверс не знал Судебника 1497 г., который был опубликован только в 1819 г.), через 1581 год — введение заповедных лет — к указам 1597 г.). Второй период начался с указов 1597 г., Далее Эверс выделял такие законодательные акты, как указ 1601 г. о введении Юрьева дня, приговор Лжедмитрия I (1606) и Уложение Василия Шуйского (1607) о сыске беглых крестьян, следствием чего были крестьянские волнения и ослабление государства в борьбе с интервен­тами. Говоря о крепостничестве, Эверс уклоняется от всяких характеристик этой политики, поскольку сам живет в эпоху крепостни­чества. Полемического запала в его труде нет, есть только констатация юридических норм, рожденных государством.

Один из основных предметов исследования — торговые отношения — Эверс увязывал с развитием общественных отношений и появлением правовых актов. История торговли выступала на первый план и при анализе средневековья: ученый проследил развитие торговых отношений России с европейскими странами и восточными государст­вами, а также историю внутренней торговли. И если при этом он не решил всех вопросов о взаимосвязи торговли с другими факторами общественного развития, то сама постановка этого вопроса в русской историографии и попытка его решения выглядела новаторской.

С 1818 г. Эверс стал ректором университета вплоть до самой смерти. Загруженность административными делами не оставляла времени для научной работы8, зато в годы ректорства Эверса происходит благоустройство Дерптского универси­тета, превращение_его_в авторитетнейшее учебное заведение страны.

В 1826 г. Эверс смог издать «Древнейшее право россов в его историческом развитии»". В этой монографии ученый исследует русско-византийские договоры, Русскую Правду и другие юридические акты. Кратко охарактеризуем методологические позиции автора.

Во-первых, он пытается объяснить все исторические события через внутреннее развитие общества, через призму родовых отношений. Во-вторых, действия любого исторического лица рассматриваются им как отражение определенных общественных условий. В-третьих, Эверс ставит задачу объяснить древнейшее право руссов на основании таких понятий и отношений, которые свойственны древним народам, а не на основе правил настоящего времени. Поэтому законодательный акт и право в целом исследуются им в соотнесении с определенным уровнем развития общества, с политическим и внешнеполитическим контекстом. Исходя из этого, и критика источника идет не только на уровне изучения вставок и пробелов, а на совершенно новом текстологическом уровне. Так, при анализе Русской Правды Эверс выделял три ее части (Правда Ярослава — 18 статей, Правда Ярославичей — с 19 по 35 статьи и Правда XIII столетия — Пространная) и на этой осюве проследил эволюцию правовых отношений (например, право кровной мести) в переходный период от родового быта в быт государственный.

Особое значение имеет родовая теория Эверса. Ее суть он изложил так: человеческое общество «развивается из семьи во главе с хозяином дома к роду со старейшиной, к племени с вождем и, наконец, к народности с правителем»12. В основу взглядов историка легла патриархальная теория, утверждающая, что семья является организационной основой общества. Заслуга Эверса состоит в том, что он поставил задачу выделить те предгосударственные формы общественного объединения, которые, развиваясь, постепенно переросли в государство. Первоначальная форма такого объединения — патриархальная семья с сильной отцовской властью. Группа семей составляет род, организационную основу всех кочевых народов.

Эверс впервые обратил внимание на существование родового строя у руссов и изучил их родовой быт. Следующая форма объединения — племя — состоит из родов и семей, но при этом является качественно новой формой общественного развития, поскольку состоит из оседлых народов и является показателем гражданского общества, территориаль­ного объединения с центром в укрепленном городе. Племена, связанные родством по языку, религии, происхождению, образуют народности, естественным результатом органического развития которых является государство. Отмирание родового строя в рамках первоначального государства происходит как естественным путем, так и законодательной волей князя: «Новообразовавшиеся государства, как и все, производи­мое натурой, имели в себе в период своего становления зародыш разрушения»13. Этот ход эволюции общества с древнейших времен до развитого государства Эверс считал общим для всех народов, а следовательно, явлением закономерным. На основе вышеперечисленных методологических принципов, через призму отмирающих, но сущест вующих родоплеменных отношений Эверс объяснял все события русской истории: систему междукняжеских отношений, права насле­дования великокняжеской власти, раздел земель и начало удельного периода, происхождение налоговой системы и т. п.

 

Николай Алексеевич Полевой (1796-1846) является автором ряда фундаментальных историче­ских сочинений — шеститомной «Истории русского народа», четырехтомной «Истории Петра Великого», «Обозрения русской истории до единодержавия Петра Великого» четырехтомной «Русской истории для первоначального чтения», пятитомной «Истории Наполео­на» и др. Известен он и как талантливый журналист, литературный критик, драматург.

Полевой родился 22 июня 1796 г. в семье иркутского купцаВ его духовном развитии знаменательную роль играло общение с незаурядными людьми и во время его жизни в Иркутске, и в Курске, где семья обосновалась с 1813 г. Здесь он познакомился с князем В. Н. Мещерским, знатоком литературы и театра; с прозаиком и поэтом А. Ф. Раевским, братом декабриста Раевского; одним из образованнейших деятелей русской церкви, архиепископом, ученым-востоковедом Евг.Болховитиновым. Приезжая в Москву по делам отца, Полевой посещал лекции профессоров Московского университета. Он много читал, изучал иностранные языки. Внимание его, по свидетельст­ву брата Ксенофонта, впоследствии известного публициста и писателя, привлекали сочинения В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина.

Переезд в Москву (1820 г.) активизировал литературную и научную деятельность Полевого. Как историк Полевой заявил о себе в 1819 г. статьей об одном из древнейших русских памятников «Слово о полку Игореве». С 1825 г. Полевой издавал журнал «Московский телеграф». Уже первые его номера вызвали живой интерес в обществе. В новом издании сотрудничали А С. Пушкин и В. А. Жуковский, П. М. Строев и Н. Я. Бичурин, многие другие видные деятели русской культуры и науки. На страницах журнала Полевой не только пропагандировал достижения науки и техники, сообщал о новых литературных произве­дениях, о политических событиях в Южной Америке и Франции, но и печатал сочинения русских и западноевропейских историков, докумен­ты и материалы по истории России, многочисленные рецензии на исторические книги.

Издание «Московского телеграфа» сделало имя Полевого известным всей России, составило блестящую страницу в его творческой биографии. В атмосфере преследования свободомыслия он «пользовался всяким случаем, чтобы затронуть самые щекотливые вопросы политики, и делал это с изумительной ловкостью», — вспоминал А. И. Герцен. Оппозиционные настроения Полевого вызывали преувеличенные страхи у властей. Запрещение «Московского телеграфа» в 1934 г. и последовавшее за этим усиление надзора цензуры, строго следившей за всем, что выходило из-под его пера, ограничивали публицистическую, литератур­но-критическую и научную деятельность Николая Алексеевича.

Новаторски показал себя Николай Алексеевич и в области исторической науки. Впитав идеи передовых западноевропейских мыслителей XVIII-начала XIX вв., по достоинству оценив своих предшественников на поприще изучения русской истории, Полевой сделал попытку переосмыслить прошлое, дать новое направление в познании его основных аспектов.

Впервые достаточно полно свои взгляды на историю Полевой высказал в большой статье об «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Отдав должное заслугам ученого перед исторической наукой и русским обществом, Полевой, однако, пришел к заключению, что труд Карамзина «в отношении истории, какой требует наш век», т. ч. с точки зрения «философско-исторической», является произведе­нием «неудовлетворительным». В нем нет «одного общего начала, из которого истекали бы все события русской истории», не видно, как «история России примыкает к истории человечества, все части оной отделяются одна от другой, все несоразмерны, и жизнь России остается для читателя неизвестною». Это — «архивная справка» для правителей, чтобы «решать дела так, как их прежде решали», и назидание гражда­нам, что «зло всегда было, что люди всегда терпели, потому и им надо терпеть». Полевой критиковал Карамзина за отсутствие «духа народно­го и изображение лишь истории государей».

Вслед за статьей последовал выход первого тома сочинений по русской истории самого Полевого. В противовес Карамзину автор ставит задачу представить полную историю русского народа, «с самого начала до наших дней». В действительности в изданной им в 1829-1833 гг. «Истории» изложение событий доведено до середины царство­вания Ивана IV. Представления Полевого по истории России последующих веков отражены в других его книгах и статьях. «История русского народа», полемически заостренная против «священного» труда Карамзина, претензия Полевого на создание оригинального научного произведения, вызвали резкие отзывы защитников официального историографа.

Николай Алексеевич сумел дать более глубокое обоснование и конкретное содержание идеям, выдвинутым его современниками — Эверсом,

Каченовским, Строевым, создал целостную теоретико-методологическую концепцию познания и осмысления прошлого. По словам Н. И. Надеждина, «История русского народа» явила собой «конец старой и начало новой эпохи в нашей истории».

Основное положение концепции Полевого — тезис о единстве исторического процесса. Все народы и государства являются лишь частями «великого семейства — человечества». Они развиваются в связи и взаимодействии друг с другом, подчиняются «условиям общей жизни товарищей бытия его», общим законам исторического разви­тия. Разнообразное проявление этих законов составляют частные истории. Поэтому, приходит к выводу Полевой, понятие об истинной истории может сложиться, с одной стороны, только при рассмотрении «каждого общества, каждого человека, каждого деяния его в связи с жизнью всего человечества». Условия всеобщей истории определяют, какими должны быть частные. С другой стороны, история каждого народа в отдельности заслуживает внимания, ибо «превышающего достоинства в истории одного государства или народа против других нет, и быть не может... Греция, Рим, Франция, Персия, Монголия, Россия в глазах просвещенного наблюдателя суть равно важны и велики»". Полевой формулирует следующим образом свою основную методологическую посылку: «Все, что бы не представлялось нам, мы созерцаем в частном и общем; но в самом деле, ни частное, ни общее отдельно не существуют: частное есть общее одно и то же, двояко познаваемое». Рассматривая историю народов, как проявление «одинаких явлений», как повторение общих для всех народов элементов развития, Полевой подчеркивал, что формы их многообразны, они различаются в зависимости от времени и места действия.

Все явления в истории составляют непрерывную цепь, из которой «нельзя выдернуть ни одного события, не потрясши всех других». Каждое из них имеет причину и следствие. Понять их можно, только рассматривая каждое в контексте других событий. «Явления, — писал Полевой, — созерцаются в настоящем, чего нельзя представить без прошедшего, т. е. без начала, и без будущего, т. е. без конца. Прошед­шее составляет историю предмета и в соображении с настоящим являет жизнь предмета, ведущую нас к познанию форм и условий, по которым предмет существует в пространстве и времени. Сообразив отношения сего производимого предмета к его производящему, находим причину и закон явления», — таков другой методологический принцип ученого.

Одним из таких законов Полевой считал непрерывное движение человечества вверх, по спивали: «Бытие каждого народа образует полное кольцо, из чего складывается цепь всемирной истории, но тождество, каждый раз в новом виде, есть великий закон нашей природы». Круги не смыкаются, это степени, по которым идет история. Каждый круг являет собой «движение вперед в отношении прежнего круга», каждая ступень выше, совершеннее предыдущей.

Развитие происходит, утверждал Полевой, постоянно, одно вытекает из другого, каждая эпоха «зарождается и подготовляется прежде». Закон прогрессивного развития имеет всеобщий и обязатель­ный характер для любого народа . Вместе с тем Полевой отмечал сложность, противоречивость прогресса, который включает в себя моменты упадка, возврата назад, эпохи возрождения и разрушения. Такой взгляд на исторический процесс дал ему возможность признать правомерность всех эпох в истории человечества. В частности, он обозначил место средних веков в мировой истории, периода уделов в истории России как эпох переход­ных в общем движении к совершенству.

Конкретное воплощение общие положения Полевого об историче­ском процессе нашли в определении им исторической жизни Азии и Европы. Эта проблема стала в его научном творчестве ключом к пониманию характера и смысла истории в целом, его отдельных частей, к решению вопросов исторических судеб настоящего и будущего России.

В рассмотрении данной проблемы главным для Полевого было признание того, что Азия и Европа являют собой части всемирной истории и подчиняются общим законам ее развития. Они повторяют в своей истории общие для всех элементы, из них слагается жизнь человечества — религия, политика, искусство, философия, которые, однако, различаются по формам. Содержание этих компонентов составило существо различий исторической жизни двух частей света.

В Азии «пастушеская, полудикая, воинственная жизнь». Религия — «подавляющее чувство величия сил природы и грозного владычества Бога». Философия — «или религиозный мистицизм, или отчаянный материализм, нисходящий в безбожие». Политика- неограниченный деспотизм, рабство. Искусство — «стремление выразить религиозные чувства величием». Человек — вдавлен в, «бесчувствие умственное». В Европе оседлая, городская жизнь. Религия — «возвышение духа, апофеоз человека, падение власти жреца». Философия — смелая, свободная. Политика — развитие свободной воли человека, падение деспотизма. Искусство — «возводящее в идеал произведение изящное». Человек- «сознающий свое достоинство».

Причину различий в общественной жизни Азии и Европы Полевой видел в природно-климатических условиях, которые рассматривались им как главный фактор исторического развития. Азия, отмечал он, отличается огромностью территории, могуществом физических сил. Она велика своей «внешностью и вещественностью». Человек в ней подавлен и не мог совершить своего полного развития. Европа уступала Азии обширностью и разнообразием природы. Она бедна физическими силами. Но именно в силу своих природных условий и географического положения она представляла настоящее место пребывания человеку, где он вполне мог «познать самого себя». Таким образом, делал вывод Полевой, в Азии господствует «вещественность» (природа), в Европе — «духовность» (человек). Человечество составляет единство веществен­ности и духовности, следовательно, едина жизнь Азии и Европы. В этом единстве определяющей Полевой считал духовную сторону. Начинала же все природа. Поэтому Азия являлась колыбелью «общественного и умственного образования человеческого», положила начало религии, знаний, общественных образований. Но она окаменела в своем развитии. Человечество же, как и человек, стремится к постижению «высшего духа», что проявилось в Европе. Отсюда — пристальный интерес Полевого к Европе и ориентация на нее.

Однако Полевой видел и другую сторону единства вещественности и духа, вечную борьбу этих двух стихий. История человечества представлялась ему как борьба Востока и Запада. Она заключалась в попеременном вторжении Азии в Европу и затем «вдвижение ее Европой обратно». Этапы этих движений определяли границы периодов мировой истории.

Мир древний был стерт с лица земли бурным потоком, нахлынув­шим из Азии. Затем Европа двинулась в Азию (крестовые походы). Ответное вторжение турецких орд в Европу явило собой конец истории средних веков. Одним из последних этапов движения Запада на Восток Полевой считал «великую северную войну», поход Наполеона на Россию, который положил начало новейшего периода в истории человечества. Это движение «не будет так воинственно и разрушитель­но, как было в начале средних веков, не будет так воинственно и религиозно, как было в конце их. Оно заключает в себе власть духа и вещества». Движение представлялось ему в виде «великого народа, соединившего в себе Восток, и Запад, Азию и Европу... народа ... родного Европе, родного и Азии... Сей народ — русский народ; сие живительное начало — Россия»27.

В контексте мировой истории, борьбы двух миров Полевой пытался раскрыть содержание русской истории. Россия «прошла школу веков, — писал он, — подобно Западу, и жизнь ее совершалась в тождественных с западною историей явлениях». Все царства начинались «одинаким образом»: «Те же германского и скандинавского происхождения народы, одинаковой степени образования, духа и религии пришли на Ильмень, Днепр и на. Лауру, Тибр и Гвадалквивир». Они покорили славян и «на мечах положили начало общественного образования». Вторжение норманнов определило феодализм в Европе и на Руси. История Новгорода и средневековых городских общин, междоусобия русских князей и феодальные войны Западной Европы — явления однопорядковые. Россия прошла через те же стадии, что и другие государства, повторила основные элементы общественной жизни, но в формах, свойственных ее природе и окружению. «Состояние общест­венности, дух времени, образ мысли и понятий, — утверждал Полевой, — географические подробности, современные события в странах, окружавших Русь, должны были произвести то, что было на Руси» .

Определяющим моментом в истории России было расположение ее между Востоком и Западом: «Русь образовала совершенно отдельный мир, нечто посредническое между Европой и Азией, самобытный с обликом Востока, но способный принять образование»31. Облик Востока Полевой связывал с подчинением славян культурному влиянию Византии. Влияние Востока отделило Русь от западноевропейского мира. В IX-X вв. она принадлежала к «угасшей системе Востока, приняв от греков религию, подвергнувшись сильному политическому влиянию, законам, мнениям, действиям греков»32. До конца XVII в. Русь жила отдельно. Но ее самобытная жизнь не затронула существа самого процесса историче­ского развития. Она, подчеркивал Полевой, была отделена от европейского мира только «хронологически». Начало преодоления этой отдельности Россией он относил ко времени начала борьбы с татаро-монгольским нашествием, которое представлял следствием очередного движения Азии в Европу. Это был «переворот всемирный». Он положил начало «новому веку». Борьба с монголами поставила русский народ в ряд европейских народов. При Иване III Европа услышала о Руси. Однако прошло еще-два столетия, прежде чем Русь стала готовой к установлению прочных связей с Европой. «Живительный процесс» прочных связей с Европой.

«Живительный процесс» соединения ее с Европой завершен был Петром. Он преобразовал Россию, стряхнул «кору восточного образования», заимствовал просвещение европейское, обогатил государство торговлей и промышленностью. Петр выполнил задачу «двинуть ее на великий, настоящий путь, изгладить века, разделяющие ее от Запада», вдвинуть в «полную, общую историю человечества». В этом Полевой выдел смысл петровских преобразований и поэтому эпоха Петра являлась одной из важнейших тем его исследований.

Государство Полевой рассматривал как выражение «народного духа», результат исторического развития. На основании этого он утверждал, что древняя история России не могла быть еще историей государства, а только историей русского народа. Полевой поддержал
тем самым мнение Эверса, что государство является результатом сменяющих друг друга общественных образований — семья, род, племя, государство.

Историю России составили три эпохи: история русского народа (вторжение варягов положило начало первым государственным преобразованиям), история русского царства (со времени начала борьбы с татаро-монгольским нашествием), история российской империи (с Jвступления России в европейскую систему при Петре I). Они соответствуют представлению Полевого о древнем, среднем и новом периодах всемирной истории. Структура изложения в «Истории русского народа» осталась традици­онной для отечественной историографии: по княжениям и царствам.

Природные условия, по мнению Полевого, определили и «дух мысли», характер народа, которые, в свою очередь, оказали влияние на своеобразие исторического процесса. Главную особенность россиян он видел в вере, которая являлась залогом силы русского государства в прошлом и настоящем.

Таким образом, Полевой утверждал в русской исторической науке идеи единства, закономерности, внутренней обусловленности историче­ского процесса и по мере своих возможностей применял их к изучению мировой и российской истории.

Органически в его историческую концепцию входит и решение вопроса о роли личности в истории. Признав большую роль выдающих­ся людей в жизни общества, он, однако, выступил против сведения ее к «деяниям» отдельных лиц. Полевой исходил из представления о закономерности исторического процесса, из понятия необходимости, которое проявлялось в деятельности личности. Великие люди — продукты развития человечества и их деятельность определена условиями и потребностями эпохи: «Они выводы времени; века готовят их, на века отражается дивная жизнь их». Сила великих в том, писал историк, что они смогли понять, что составляет жизнь их народа и эпохи.

«Обозрение русской истории до единодержавия Петра Великого» явилось как бы предвосхищением знаменитой главы из «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева — «Россия перед эпохою преобразования». В своей работе Полевой обосновывает связь событий XVI-XVII веков в России с петровскими реформами. Рассмот­рение эпохи, предшествовавшей петровским преобразованиям, сопоставление истории Европы и России убеждают Полевого в исторической необходимости реформ Петра, «необходимости дел его так именно, как они были, а не иначе».

Представления Полевого о великих людях в истории отразили новую тенденцию в русской исторической науке. Одним из первых поставил он вопрос о служении личности «народным интересам». «История великих есть повесть жизни народов» , — писал ученый. Показать эту «повесть» жизни он считал своей задачей. Однако жизнь народа осталась для него неизвестною. Полевой ограничился выводом, что народ может существовать без государства, которое создается временем и выражает в себе «дух народа». Он же сконцентрировал внимание на вопросе о месте России в европейской истории и в истории Востока.

Полевой основательно поколебал карамзинские представления о прошлом, являвшиеся крупным достижением предшествующей историографии. Он сформулировал новую цельную теоретико-методо­логическую концепцию познания и осмысления исторического процесса, и является «непосредственным предшественником органиче­ских взглядов Соловьева и Кавелина».

 

В отечественной исторической науке широко распространено понятие "скептическая школа". Ее появление относят к 30-м годам XIX в. и связывают с именем профессора Московского университе­та Т.М.Каченовского. Вокруг него объединилась группа учеников, которые разделяли его взгляды и пытались их развивать в своих сочинениях.

О скептической школе, ее значении для исторической науки много написано в XIX и XX в. Мнения различны: от признания за­слуг в формировании нового "критического" направления в исто­рической науке до резкой критики и отрицания сколько-нибудь по­ложительной роли ее в научном познании прошлого. Для совре­менной историографии характерно осмысление значения скепти­ческой школы в контексте той историографической ситуации, в ко­торой проходило научное творчество ученых, и определение ее влияния на последующее развитие науки.

В начале XIX в. историческая наука исчерпала свои возмож­ности в рационалистическо-прагматическом осмыслении прошло­го, вершиной которого явилась концепция истории России Н.М.Ка­рамзина. Новое направление в исторической науке явно проявило себя в полемике вокруг "Истории государства российского", затро­нувшей все стороны исторического знания и выявившей неудовле­творенность научным уровнем концепции Карамзина. В ходе нее определилось новое отношение к историческому знанию, принци­пам познания и осмыслению прошлого. Оно нашло выражение в попытке Г.Эверса осмыслить историю российского государства с точки зрения органического ее развития. Н.А.Полевой сформулировал основные положения новой теоретико-методологической кон­цепции исторического познания. Отражением потребности в более глубоком изучении эмпирического материала явились идеи скеп­тической школы.

Михаил Тимофеевич Каченовский (1775-1842) был выходцем из мещанской среды, сын торговца вином, грека Качони. Каченовский, окончивший свое образование, по за­мечанию П.Н.Милюкова, "13 лет в Харьковском коллегиуме", мно­го занимался самообразованием, являя собой пример, весьма ти­пичный для своего времени, ученого-самоучки. Каченовский сво­бодно владел немецким, французским, английским, итальянским, латинским, новогреческим языками, интересовался русской исто­рией, славянской литературой. В 1805 г. он становится магистром философии, доктором, в 1810 г. экстраординарным, а затем орди­нарным профессором Московского университета, деканом истори­ко-филологического факультета, ректором Московского универси­тета. В 1841 г. избирается академиком Российской Академии наук по отделению русского языка и словесности. Каченовский препода­вал в университете риторику и археологию, русскую и всеобщую историю, статистику, географию и этнографию, читал историю славянских наречий и издавал один из популярнейших журналов начала ХГХ в. — "Вестник Европы".

Среди учеников Каченовского были К.С.Аксаков, С.М.Соловь­ев, И.А.Гончаров и другие. Аксаков вспоминал, что в его время "любили и ценили и боялись при том, чуть ли не больше всех, Ка­ченовского". "Это был тонкий, аналитический ум, "скептик" в во­просах науки: отчасти, кажется, скептик во всем", — отмечал дру­гой его ученик.

В области изучения истории интересы Каченовского были со­средоточены на древнейшем периоде русской истории и, в первую очередь, на источниках этого времени. Названия его работ говорят сами за себя: "Параллельные места в русской летописи", "Об источ­никах по русской истории", "Нестор. Летописец на древнеславянском языке" и др. В своем отношении к источникам Каче­новский опирался на. критику текстов летописи А.-Л.П1лецера. Его "Нестор", по определению Каченовского, был "превосходнейшим ру­ководством к познанию начала русской истории". Подчеркивал Каченовский и заслуги в области исторической критики Г. З.Байе­ра, Г. Ф.Миллера, Я.Э.Тунманна, И. Г.Стриттера.

В первых своих работах Каченовский не выходил за рамки су­ществующей традиции выяснения истинности сообщаемых источ­ником фактов, установления ошибок и "умышленно" вписанных из чужеземных книг летописных преданий. Вслед за В.Н.Татище­вым он связывал первый этап в русском летописании с именами Нестора и Сильвестра. Второй начинал с 1203 г. и третий — с появ­ления Степенной книги. В соответствии с мнением Карамзина он датировал прекращение летописания царствованием Алексея Ми­хайловича.

Однако Каченовского не удовлетворяла так называемая "малая" критика, критика слов Шлецера. Под влиянием Нибура он ставит вопрос о необходимости перехода к "высшей" или историче­ской критике. Историк не только должен восстановить подлинный текст летописи, но и выяснить истинность сообщаемых историче­ских фактов, чем руководствовался автор памятника при описании событий ("здравым смыслом", духом и предрассудками своего вре­мени). Историк "не романист, не поэт эпический, — возражал Каче­новский Карамзину, — он описывает истинные происшествия, пред­ставляет невымышленные характеры". Цель истории — дать "све­дения о том, что было и каким образом было"8 Для этого историк должен "сличать, проверять, сообщать, рассуждать".

"Начало переворота" в мнениях на летопись Каченовского его ученик М.С.Строев относил к 1827-1828 годам. В работах "Историче­ская справка об Иоанне, экзархе болгарском", "О кожаных деньгах", "Мой взгляд на Русскую Правду" и др. Каченовский сформулировал основные требования "высшей" критики — установление соответ­ствия данных источников с "историческим ходом происшествия", с "общим духом времени к коему относится, с обстоятельствами". Эта позиция Каченовского являлась отражением подхода Нибура к первым векам римской истории, ее баснословному периоду и за­вершала оформление скептической школы. Свое отношение к ме­тоду немецкого ученого и скептицизму в науке он выразил публи­кацией в "Вестнике Европы" перевода статьи из французского жур­нала о Нибуре, в которой подчеркивалось, что "для науки нет ничего приличнее, как скептицизм, — не поверхностный и легкомыслен­ный, но основанный на сравнении текстов, на критике свидетельств. Исследывайте, сомневайтесь, изъясняйте сами, если имеете доволь­но мужества; ибо нет необходимости верить всему, даже в истории Ромула".

Каченовский подверг сомнению общепринятое мнение о при­надлежности древнейших русских памятников к XI-XII в. Анализи­руя летописи, он пришел к выводу, что "происшествия первых сто­летий в летописях записаны не современными свидетелями оных, что из всех списков известных, даже древние не старее четырна­дцатого века и что переписчики подновляли текст, дозволяли себе изменять его, руководствуясь понятиями своего века, управляясь обстоятельствами и собственным образом мысли". Он поднял во­прос о баснословности некоторых фактов, сообщаемых ею, и обви­нил Шлецера в "слепой вере" хартиям XIV в. Каченовский не только сличал списки, разбирал тексты и очищал летописи от легенд, но и исследовал внутреннее содержание памятников. В основе такого анализа лежит понимание исторического процесса как "цепи вели­ких происшествий..., каждое из которых связано с предыдущим и последующим, каждое имеет свою причину и свои следствия", во-первых. И во-вторых, понимание исторического процесса как еди­ного, где русская история неразрывно связана со всеобщею. Это обусловило основной метод его исследования — историко-сравнительный, необходимый для "соображения всеобщего хода полити­ческого и гражданского образования общества". Он рассматривал время появления памятника, степень вероятности и достоверности сообщаемых в нем фактов, сравнивал их со сведениями, сообщае­мыми другими источниками, иностранными свидетельствами, вы­являл понятия, содержание слов. Проведенное им сравнение граж­данского устройства Новгорода с германскими городами привело к выводу о том, что Новгород не достиг еще столь высокой степени об­щественного и культурного развития, которые необходимы для то­го, чтобы иметь письменное законодательство. Весь север, считал Каченовский, знал лишь "бродячие орды пастухов и семейства ры­боловов и звероловов", в отличие от западноевропейских народов, у которых уже установился гражданский порядок. Но даже в Евро­пе всеобщие условия, уровень образования не позволял иметь та­кие памятники, как Русская Правда и летописи. "Русские летописи XI ст. в таком виде, как мы оные имеем, делает исключение из все­общего хода образованности народов — явление беспримерное в Истории и особливо в Истории нашего Севера". Каченовский пы­тался доказать, что Русская Правда возникла под влиянием бал­тийско-немецким и не ранее XIII в., поскольку только в это время сложилось городское самоуправление в европейских странах и, следовательно, ранее этого никак не могло быть оно в Новгороде. Таким образом, он пришел к заключению, что датировать летописи и Русскую Правду надо XIII-XIV в. Отсутствие памятников со­временных событиям IX-XIV столетиям делают всю историю недос­товерной и баснословной.

Среди студентов и молодых ученых, слушавших лекции Каченовского появились его последователи, которые написали ряд работ в духе скептицизма Каченовского. В 1830 г. в "Вестнике Европы" появилась первая статья из этой серии работ. Она была написана молодым ученым В.Виноградо­вым. Само название статьи — "О скудости и сомнительности про­исшествий первого века нашей древней истории от основания госу­дарства до смерти Игоря, т.е. до 945 г.", — отражало суть рассмат­риваемой проблемы. Исходным положением статьи было утвер­ждение, что "каждое царство и каждый народ до развития сил гра­жданских, имеет свой век баснословный".

В начале тридцатых годов последовали публикации в Ученых записках Московского университета с подзаголовком "От профес­сора Каченовского". В статье "О пользе изучения Российской исто­рии в связи со всеобщей", удостоенной Золотой медали в Москов­ском университете, С.М.Строев (псевдоним С.Скромненко) отводил первое место среди источников по русской истории официальным документам, считая летопись памятником малодостоверным, по времени написания (XIII-XIV вв.) далеко отстоящим от описывае­мых ею событий. В духе Каченовского, сравнивая состояние России с историей Западной Европы, он отрицал договоры Игоря и Олега, появление Правды Русской ранее ХШ в.

Недоверие к древнейшим летописям высказывал и основатель известного в 30-е годы кружка Н.В.Станкевич, М.Перемышлевский, в будущем один из основоположников отечественного славяноведе­ния О.М.Бодянский.

К скептикам относят крупнейшего археографа первой полови­ны XIX в., старшего брата С.М.Строева, П.М.Строева, редактора "Полного собрания сочинений русских летописей" Я.И.Бередникова. В "Отчете за Археографическую экспедицию", касаясь харак­теристики летописей, повестей, сказаний, посланий владык и т.п., П.Строев весьма важным полагал "утвердить степень достоверно­сти каждого источника, прежде чем употреблять его в дело".

Как и в работах самого Каченовского, в статьях его учеников рассматривались проблемы отношения к древнейшим памятни­кам русской истории, определялись общие принципы познания и осмысления прошлого, решались некоторые вопросы конкретной русской истории. Скептики принимали идею "философского" под­хода к истории. Целью изучения прошлого ставился поиск общих законов и открытия в них "истин бытия", "истины полезной для го-судадеЁтва".'Средство познания истины они видели в очищении ис­точников/в "горниле исторической критики". Поэтому свое основ­ное внимание они направили на анализ древнейших памятников русской истории.

Основной методологической посылкой скептиков в познании ими прошлого являлось признание закономерного, единого в своей сущности исторического процесса. Все части его связаны между со­бой, "тайна бытия" заключается в общих законах, каждое частное событие отражает "жизнь всего человечества". Отсюда следовало широкое применение сравнительно-исторического метода, который предусматривал в работе с источником рассмотрение его самого и сведений, в нем содержавшихся, в кон­тексте времени создания, в связи с всеобщей историей, духом всего человечества. Скептики старались выяснить, как произошло то или иное событие, каковы его причины и следствия.

Анализ внутреннего содержания древних русских памятни­ков в отношении к реальным условиям развития общественного строя как продукта исторического развития являлся основным смыслом работы скептиков. Однако в своем практическом выраже­нии это совершенно правильное положение не дало результатов.

К сожалению, ни Стан­кевич, ни другие последователи Каченовского, да и сам "винов­ник" скептической школы не продолжили, в силу различных при­чин, серьезной работы по исследованию русской истории. Большое значение для исторической науки имели данные ими определения задач ее, понимание исторического процесса, критическое отноше­ние к источникам, что отражало новое направление в развитии ис­торической мысли второй четверти XIX в.

Скептицизм Каченовского и его учеников многие современни­ки считали очень "естественным", современным взглядом на про­шлое. Он расчищал путь новой науки, закладывал основы "крити­ческого направления", для которого был характерен глубокий ин­терес к истории и стремление познать ее смысл. Но скептики, на­чав с критики, не дошли до ее позитивных созидательных резуль­татов. Они не всегда могли найти убедительные ответы на свои вопросы, но ставили их и заставляли не только современников, но и последующие поколения историков думать над ними, "терпеть беспокойство, сомнения", рыться в иностранных и отечественных летописях, архивах, грамотах. Их современники, Эверс, Полевой, тот же Погодин, не отвергая сложившуюся в исторической науке датировку древнейших русских памятников, достоверности сооб­щаемых ими сведений, пытались сформулировать новые требова­ния к критике источников. Взгляды Каченовского и его учеников отражали потребность времени в расширении и углублении исторического знания. Они сти­мулировали его развитие на базе нового отношения к прошлому.