Марксизм и развитие исторической мысли в России.
Выступление Г.В. Плеханова положило начало экономического материализма в России. Речь идет о его книге «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Далее были работы «Несколько слов в защиту экономического материализма» (1896), «О материалистическом понимании истории» (1897), «К вопросу о роли личности в истории» (1898), «Нечто об истории» (1899); в 1908 г. он очень кратко изложил основы своего социологического подхода в работе «Основные вопросы марксизма». Стилю Плеханова (1856—1918) присущ резкий полемический тон. Потому, читая его работы, надо с осторожностью воспринимать изложение им взглядов оппонентов. Так, к примеру, по вопросу о роли личности в истории Плеханов полемизировал с якобы присущей субъективной социологии точкой зрения о противопоставлении деятельности критически мыслящей личности и законов общественного развития. В действительности такого противопоставления не было. Речь шла о противопоставлении сознательной целеустанавливающей деятельности стихийному ходу вещей. Изучение же самих взглядов Плеханова на историю неизбежно должно сопровождаться пониманием пафоса защиты идей экономического материализма. Так и при анализе роли личности в истории Плеханов считает своим долгом подчеркнуть, что марксизм не отрицает сознательного целенаправленного действия людей: «....общественные отношения суть отношения людей, и ни один великий шаг в истории не может совершиться без участия великого множества людей, то есть масс. Необходимость их участия обуславливает необходимость воздействия на массы более развитых личностей. Таким образом, открывается простор для деятельности отдельных личностей». Выходит, что личности благодаря данным своего характера могут влиять на судьбу общества. Иногда их влияние бывает даже очень значительным, но как сама возможность подобного влияния, так и размеры его определяются организацией общества, соотношением в нем общественных сил. Плеханов жестко и определенно формулирует свое кредо марксиста при оценке роли базисных явлений в истории, отводя должное место и географическому фактору: «Свойства географической среды обуславливают собой развитие производительных сил, развитие же производительных сил обуславливает собой развитие экономических, а вслед за ними и всех других общественных отношений... Раз возникнув, данные общественные отношения сами оказывают большое влияние на развитие производительных сил. Таким образом... между развитием производительных сил и общественным строем возникает взаимодействие. Порождаемые данной экономической структурой правовые и политические отношения оказывают решительное влияние на психику общественного человека». Раз «хозяйственная жизнь развивается под влиянием роста производительных сил», то «изменяются и взаимные отношения людей в процессе производства, а с ними и человеческая психика». Так меняется способ производства. Такова схема накопления количественных признаков и перехода их в качественные. «Имущественные отношения, сложившиеся на данной ступени роста производительных сил, в продолжение некоторого времени способствуют дальнейшему росту этих сил, а потом начинают мешать ему». Плеханов обнаруживает некоторую последовательность в действии выявленной закономерности: 1) состояние производительных сил, 2) обусловленные им экономические отношения, 3)социально-политический строй, вросший на данной экономической основе, 4) определяемая социально-политическим строем психика общественного человека, 5) различные идеологии, отражающие на себе свойства этой психики. Плеханов — крупнейший теоретик марксизма. Он применял теорию экономического материализма к рассмотрению таких «идеологических надстроек» над «экономическим базисом», как религия, искусство, литература. Особый интерес с этой точки зрения представляет его фундаментальный исторический труд «История русской общественной мысли». Плеханов приступил к его написанию в 1909 г., завершить же так и не успел. Сама структура работы, в которой сначала дается очерк развития русских общественных отношений, а затем раскрывается движение общественной мысли, уже служит пониманию концепции автора. Общеметодологические установки Плеханова сохраняются и в этом историческом труде. В качестве основного исследовательского метода он называет сравнительный, но подчеркивает, что применение этого метода в его понимании означает выявление не только черт сходства, но и черт отличия одного исторического явления от другого. Отталкиваясь от традиционного в российской исторической литературе сравнения России и Запада Плеханов считает нужным подчеркнуть, что, «не будучи вполне своеобразным, русский исторический процесс все-таки отличается от французского некоторыми весьма важными чертами. И не только от французского. В нем есть особенности, очень заметно отличающие его от исторического процесса всех стран европейского Запада и напоминающие процесс развития восточных деспотий». Так Плеханов выбирает вторую точку отсчета. Россия в ее историческом развитии размещается между Западом и Востоком. Колебание ее истории склоняется то в одну, то в другую сторону: «Чем более своеобразным становился ход нашего общественного развития в сравнении с западноевропейским, тем менее своеобразен был он по отношению к ходу развития восточных стран, — и наоборот». Исторические эпохи истории России по концепции Плеханова отличаются по их преимущественной родственности Востоку или Западу. Так, Московское царство ассоциируется с Востоком: «Надо думать, что если бы ожила мумия какого-нибудь «холопа» или дьяка, — scribe, как выражаются французские египтологи, — одного из египетских фараонов, скажем XII династии, и совершила путешествие в Московию, то, в противоположность западному барону Герберштейну, она не нашла бы очень много удивительного для себя в общественно-политическом быту этой страны. Она решила бы, что отношения москвитян к верховной власти весьма близки к тому, что существовало на ее далекой родине, именно таковы, какими они должны быть в благоустроенной стране». Разумеется, что при таком подходе вся деятельность Петра и последующая история России — это борьба с азиатчиной, с Россией Востока: «В конце XVII, в XVIII и в XIX столетиях, — не до Р.Х., а после него, необходимо было усвоить культуру европейского Запада или пойти назад, склониться к упадку и разложению». Заимствования с Запада были окружены азиатской обстановкой. Это определяло и ход и темпы преобразований. И в итоге: «Говорил или не говорил Петр, что Россия со временем должна будет повернуться «задом к Европе», — ясно, что в настоящее время она уже совершенно лишена всякой возможности поступить так». И все же Плеханов допускал и варианты общественного развития и в обозначенном контексте: «Вся последующая история нашей общественной мысли определится взаимными классовыми отношениями пролетариата и буржуазии. В ходе развития этих отношений на «восточной равнине» Европы пять будут, конечно, свои относительные особенности, которые вызовут относительные особенности духовного развития. Бесполезно гадать теперь как о тех, так и о других». Что же определяет глубину и характер освоения Россией привносимых влияний? Все привносимые в Россию с Запада формы и идеи определяются в конечном итоге тем содержанием, которое дают им общественные классы России. Так просветительские идеи XVIII в. под влиянием состояния мещанского сословия, которое их восприняло, обернулись мистикой розенкрейцеров. Об Н.И. Новикове и его эволюции Плеханов высказался вполне определенно: «Он громко и восторженно пел замогильную песню, а более или менее образованные разночинцы с удовольствием слушали ее и дружным хором подхватывали ее кладбищенский припев. Трагедия, которую мы видим здесь, была трагедией не отдельных лиц, а целого общественного слоя. Настроение, овладевшее Новиковым, оказалось соответствующим настроению весьма значительной части европеизованного "мещанства"». Размышляя об общественной мысли, выраженной в «изящной» литературе, Плеханов опять ставит проблему зависимости форм общественного выражения от состояния общественных классов: «Но надо помнить, что содержание отстает от формы не тогда, когда литература только еще начинает развиваться, а тогда, когда она уже склоняется к упадку — чаще всего вследствие упадка того общественного класса или слоя, вкусы и стремления которого в ней выражаются». Итоговый вывод, который находим в предисловии к труду, звучит парадоксально с учетом той системы приоритетов, к которым мы привыкли: «Мой анализ привел меня к тому выводу, что нелогичность, нередко проявляемая русскими идеологами, объясняется в последнем счете логикой западноевропейского общественного развития. Как ни парадоксален на первый взгляд этот вывод, я считаю его совершенно неоспоримым». В конечном итоге в окончательном виде все зависит от состояния и особенностей социальных групп и классов, данных нам историческим развитием. Правда, есть еще и психология эпохи: «Но чтобы правильно судить о тогдашних явлениях, необходимо принимать во внимание психологию тех эпох, к которым они относятся». Взгляды Плеханова на историю России дали ему основания для заключения о перспективах революционного преобразования, в принципе могущих изменить линию судьбы, намеченную Петром: «Если не будет объективных предпосылок для социалистической революции, то правительство вынуждено будет искать спасения в идеалах «патриархального и авторитарного коммунизма», внося лишь те изменения, что вместо «сынов солнца» и их чиновников национальным производством будет заведовать социалистическая каста». Исторические взгляды Плеханова, изложенные им в «Истории русской общественной мысли», были с большой долей скепсиса встречены его соратниками по политической борьбе. Из отзыва Троцкого: «Это труд в теоретическом отношении далеко не безупречный: соглашательские и патриотические тенденции плехановской политики... успели, по крайней мере частично, подкопать даже его теоретические устои. Запутавшись в безысходных противоречиях социал-патриотизма, Плеханов начал искать директивы вне теории классовой борьбы — то в национальном интересе, то в отвлеченных этических принципах. В последних своих писаниях он делает чудовищные уступки нормативной морали, пытаясь сделать ее критерием политики («оборонительная война — справедливая война»). Во введении к своей «Истории русской общественной мысли» он ограничивает сферу действия классовой борьбы областью внутренних отношений, заменяя ее для международных отношений национальной солидарностью». Исторический материал окрасил социологические концепции Плеханова в цвета, чуждые классовой позиции Троцкого. И это, скорее всего, неизбежное следствие реализации социологии на конкретно-историческом эмпирическом уровне. Важный вклад в распространение марксисткой теории в России, в том числе и в сферу исторического знания внес В.И. Ленин. Этапы освоения ленинского теоретико-методологического наследия являются самостоятельной научной темой. Тема «В.И. Ленин и советская историческая наука» может быть рассмотрена самостоятельно именно в силу того значения, которое имело его теоретико-методологическое наследие на разных этапах развития советской исторической науки, зачастую определяя тенденции этого развития. Ленин был не только теоретиком, но и практиком общественной жизни, публицистом. Сами социологические и исторические вопросы ставились и решались Лениным в постоянной связи с текущими событиями, с непосредственными практическими задачами революционной борьбы, с требованиями ее стратегии, тактики и технологии. Потому и основные вехи в изложении его взглядов связаны с общественными реалиями. Так, впервые его взгляды были изложены в связи с полемикой с народниками. В основу его социологии изначально была положена не личность, а социальная группа. Уже на том этапе, выступая солидарно с «легальными» марксистами, он внутренне расходится с объективизмом П.Б. Струве. «Что есть идеал для марксиста?» — задает он вопрос. И отвечает: «Марксист исходит из того же идеала, но сличает его не с современной наукой и современными нравственными идеями, а с существующими классовыми противоречиями и формулирует его поэтому не как требование науки, а как требование такого-то класса, порождаемое такими-то общественными отношениями...» Это был этап защиты социологии марксизма, затем был этап защиты философии марксизма. И в работе «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин формулирует: «Материализм вообще признает объективно-реальное бытие (материю), независимо от сознания, ощущения, от опыта и т. д. человечества. Материализм исторический признает общественное бытие независимым от общественного сознания человечества. Сознание и там и тут есть только отражение бытия, в лучшем случае приблизительно верное (адекватное, идеально точное) его отражение». Защита экономического, теперь исторического материализма приобрела еще одну важную сторону. Это признание старого партийного характера этого учения и вообще всей материалистической философии. «Новейшая философия так же партийна, как и две тысячи лет тому назад». Третий этап теоретической деятельности Ленина связан с революцией. Здесь возникает тема революции и государства, а также многое другое. И все же в заключении к работе «Государство и революция» он напишет, выразив суть своего жизненного призвания: «Приятнее и полезнее опыт революции проделывать, чем о нем писать». В трудах Ленина учение об общественно-экономических формациях неразрывно органически соединено с классовым анализом исторического процесса и партийностью в его оценке. Он применил к истории России метод, выработанный основоположниками исторического материализма. Ленин видел задачу в том, чтобы, «пользуясь выработанными приемами материалистического метода и теоретической политической экономии, исследовать русские производственные отношения и их эволюцию». Ленин интегрально и ортодоксально воспринимал марксизм. Потому мы и можем говорить о ленинизме. Речь идет о таких сторонах учения, как материализм и диалектика, экономическое объяснение истории, сведение истории к борьбе классов, теория ценности, учение о социальной революции, о диктатуре пролетариата, коммунизм и интернационализм. Ленин, применив теорию исторического материализма, пришел к выводу, что русская история развивалась в соответствии с общими закономерностями всемирной истории. Именно потому, что Ленин был прежде всего политиком, его интерес к русской истории был достаточно избирателен и коррелировал с его политическими взглядами и методологическими установками. Впервые в исторической науке Ленин с марксистской позиции проанализировал весь процесс формирования и развития капиталистических отношений в России. Классическим I следует в этом отношении считать его труд «Развитие капитализма в России»(1895). Сама работа была рождена необходимостью ответить по-марксистски на ряд вопросов, связанных с теоретической борьбой с народниками по вопросу о рынке и о развитии капитализма. Ленин выдвигает свои критерии для определения форм товарного производства, показывает сложное переплетение крепостнических и капиталистических отношений в экономике пореформенной России и приходит к выводу, что Россия — страна капиталистическая. Применение марксистского метода при оценке социально-экономического развития России в конце XIX в. поставило задачу обращения и к более ранним этапам исторического развития для утверждения выявленной закономерности. Так, занимаясь проблемами развития и функционирования государственного аппарата, он пытался проследить его становление как общественного института. Кроме того, среди исторических сюжетов его привлекала проблема вызревания внутри феодального строя капиталистических отношений. Ленин отмечал, что основной процесс социально-экономического развития «московского царства» представлял собой закрепощение крестьян — «помещики и монастыри принимали крестьян из разных мест». Однако, по его мнению, в целом степень государственного единства была в то время такова, что «о национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно было говорить в то время: государство распадалось на отдельные «земли», частью даже княжества, сохранявшие живые следы прежней автономии, особенности в управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на войну со своими полками), особые таможенные границы и т. д.». «Московскому царству» Ленин противопоставлял «новый период русской истории (примерно с XVII века)», который «характеризуется действительно фактическим слиянием всех... областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это вызвано было... усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок. Так как руководителями и хозяевами этого процесса были капиталисты-купцы, то создание этих национальных связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных». Итак, в соответствии с ленинскими взглядами, действительное единство страны, которое возникло на основе роста общественного разделения труда, рыночных связей, возникает лишь в новый период истории, примерно с XVII в., когда наметился рост буржуазных элементов, который выразился, как это было характерно, по его мнению, для начальных этапов генезиса капитализма вообще, в росте торгового капитала. Вообще представляется интересным, что именно Ленин понимал под «централизованным государством». В 1907 г. он писал о «капиталистическом государстве, которое централизовано не по произволу бюрократии, а в силу непреоборимых требований экономического развития». Таким образом, Ленин говорит о различных типах централизации: тех, которые держатся на силе и произволе бюрократии, феодальных, и основанных на экономическом развитии, капиталистических. Но и этот, последний, тип централизации тоже, по Ленину, еще не высший. В 1910 г. Ленин писал о том, что «в России дело идет только еще о создании современного буржуазного государства, которое будет похоже или на юнкерскую монархию (в случае победы царизма над демократией), или на крестьянскую буржуазно-демократическую республику (в случае победы демократии над царизмом)... Этот вопрос исторически еще не решен. Буржуазные революции в России еще не закончены». Подлинно централизованное государство возможно только в будущем. Ленин считал, что при любых условиях централизованное крупное государство «есть громадный исторический шаг вперед от средневековой раздробленности к будущему социалистическому единству». Эта идея противопоставления самодержавного, чиновничьего, бюрократического государства и централизованного, буржуазного, которое возникает в эпоху падения абсолютизма, просматривается во многих ленинских работах. Вообще следует особо отметить, что Ленин не употреблял применительно к «московскому царству» термин «централизованное государство». В центре внимания Ленина находились проблемы революционного движения в России. Особое внимание было уделено ; пролетарскому этапу движения. Ленин дал оценку предпосы-лок, характера, движущих сил российских революций. При этом революционные события и процессы в истории рассматривались ; как мощный творческий импульс. Именно в контексте анализа объективных возможностей революционного преобразования России была оформлена концепция империализма как монополистического капитализма, как высшей стадии капитализма. В начале XX в. в России были созданы марксистские исторические концепции не только теоретиками марксизма, но и университетскими учеными. Сам факт создания этих концепций, сознательной их пропаганды в научной и учебной среде не может не вызывать интереса. Для исследования истории народного хозяйства России имели значение концепции экономиста Петра Петровича Маслова (1867—1946). Он был редактором известного в истории общественного движения издания «Самарский вестник». Внимание Маслова было сконцентрировано на учении о развитии производительных сил как основы роста народного хозяйства. Ученый размышлял о влиянии этого развития на разные формы и типы хозяйства и на перераспределение производительных сил между разными отраслями производства. Именно этому был посвящен его «Курс истории развития народного хозяйства от первобытных времен до XX столетия» (СПб., 1914). Историки, занимавшиеся научной и педагогической деятельностью в конце XIX в., в массе своей неоднозначно относились к социологическим моделям и схемам. Сказывалась и логика развития научно-исторического знания и особенности теоретико-методологических исканий рубежа XIX—XX вв. Очевидно, что историки не стремились к какой-либо общей теории исторической эволюции. На историко-филологических факультетах и не было систематического преподавания общей философии истории, но зато существовала историческая методология в более узком смысле — теория исторического знания: учение об источниках, критика их подлинности, достоверности, вспомогательные дисциплины и пр. С началом освоения частью историков идей экономического материализма разъединение в известном смысле прекратилось, и все историки были втянуты в изучение проблем философии истории. Мы имеем дело с прямым воздействием определенной социологической доктрины на историографию. Не надо думать, однако, что историки, подводив под общественный строй экономический базис, находились тогда под непосредственным влиянием Маркса. Речь шла о признании важности экономической теории вообще. Во второй половине XIX в. нельзя уже было ограничивать применение политэкономических подходов только при изучении новейшей истории. Сама жизнь обнаруживала хозяйственную подпочву исторического бытия и развития. Но историки, так размышлявшие, не теоретизировали на этот счет, не обнаруживали свои принципы относительно экономического материализма. Хотя очевидно, что экономический материализм В.О. Ключевского, например, имеет ярко выраженную эти-ко-психологическую подоплеку: «В ветхом и пыльном свитке самого сухого содержания, в купчей, закладной, заемной, меновой или духовной, под юридической формальностью иногда прозвучит нравственный мотив, из-под хозяйственной мелочи блеснет искра религиозного чувства, — и вы видите, как темная хозяйственная сделка озаряется изнутри теплым светом, мертвая норма права оживает и перерождается в доброе житейское отношение, не соответствующее ее первоначальной природе». Первым историком-марксистом называют Михаила Николаевича Покровского (1868—1932). Генетически он вышел из учебно-научной практики социально-экономических исследований в школах П.Г. Виноградова и В.О. Ключевского в Московском университете. С середины 1890-х гг. Покровский эволюционировал в сторону экономического материализма. Характерны его очерки в «Книге для чтения по истории Средних веков» (1896—1898) под редакцией П.Г. Виноградова. В этой своей ранней работе Покровский развивает мысли о выдающейся роли обмена в Древней Руси и Московском царстве. Как специалисту по русской истории ему принадлежит ряд общих работ и частных исследований, в том числе историко-тео-ретические работы и критический анализ немарксистских исторических и философских воззрений. Из числа методологических работ выделяются «Идеализм и законы истории. Риккерт Генрих. Границы естественно-научного образования понятий» (1903), «Идеализм и мещанство» (1906), «Экономический материализм» (1906), «Строго научный метод» (1908). Все названные работы написаны задолго до революции. В статье «Идеализм и законы истории» проявился утилитаризм истории в отношении к исторической действительности, явленный через установление связи между исторически полезным и истинным. Историческую концепцию Маркса Покровский изложил в брошюре «Экономический материализм». Под экономическим материализмом он понимал «объяснение всех исторических перемен влиянием материальных условий, материальных потребностей человека». Классовая борьба воспринималась им как «движущее начало истории», но в целом Покровский скорее поддержал теорию историческими примерами. «Экономическая обусловленность всех исторических фактов нисколько не мешает тому, что непосредственно та или другая перемена может быть результатом сознательного действия людей, т.е., вульгарно выражаясь, результатом влияния идей», только сами-то идеи суть «не что иное, как отражение экономики в человеческом мозгу». По вопросу о роли личности в истории Покровский исходил из того, что индивидуальные особенности исторических деятелей были «безошибочно продиктованы экономикой их времени». Центральная работа Покровского по истории — четырехтомная «Русская история с древнейших времен» (1909). По ней, а также по «Истории России в XIX веке» (1907—1911) можно судить о первом варианте исторической концепции Покровского. Проблемы, им рассматриваемые: история падения крепостного права, декабристы, внешнеполитическая история и др. Развитие аграрного и промышленного капитализма приходится, по его мнению, на XVIII—XIX вв. Движение декабристов выросло из монополии дворян на хлебном рынке. Боевой, разоблачительный по отношению к царизму характер носит в этих дореволюционных трудах изложение внешнеполитической истории. Задачу «Русской истории» он видел в рассмотрении развития первобытно-общинного и феодального строя, а также капитализма с точки зрения экономического материализма. Если говорить о связи его воззрений с концепциями других историков, то следует отметить его близость концепции вотчинной теории в трудах П.Г. Виноградова. В оценке Киевской Руси Покровский повторяет азгляды Ключевского. Киевская Русь оценивается им как совокупность «городовых волостей». В социально-экономическом смысле социально-политический строй определяется как коалиция феодальной аристократии и купеческого капитала. В вопросе о феодализме первый русский историк-марксист последовал за концепцией Н.П. Павлова-Сильванского. Товарно-денежные отношения виделись ему несовместимыми с феодализмом. Преобразования Петра в соответствии с историографической традицией воспринимались как закономерный результат развития России во второй половине XVII в. Феодальный период, по мнению Покровского, охватывал X— XIX вв. (до 1861 г.). Отчетливо проступала и теория «торгового капитала». Торговый капитал являлся значимой социально-экономической величиной. При всем преувеличении его роли в ранних работах Покровского торговый капитал выступал как сила, подчиненная феодально-крепостническому порядку. Он получает часть совокупной феодальной ренты и принимает участие в политической жизни через союз с феодальной аристократией. Дореволюционный этап развития исторических взглядов Покровского обнаруживает объективный характер его интереса к экономическому материализму. Этот подход был присущ нашей исторической школе в целом. Вопрос стоял а преимущественной тенденции в рассмотрении экономического фактора либо с позиции нравственно-этической, либо с позиции сугубо материалистической. Николай Александрович Рожков (1868-1927) Еще в 1889 г. Рожков не был марксистом. Он не усматривал в марксизме законченной системы и полагал, что исторические работы не оправдывают марксизм. И все же он возлагал надежды на развитие этой теории в будущем. Причем надежда связывалась с потенциалом, заложенным в коллективной психологии. Постепенно эти сомнения ушли, и Рожков становится историком-марксистом. В 1898 г. Рожков писал в статье «Успехи современной социологии в их отношении с историей» для журнала «Образование»: «Для разрешения вопроса о современных направлениях в ис тории и их вероятной будущности важны не столько социальные приобретения исторической науки, сколько те социологические принципы, которые принимаются в основу исторических исследований». В 1907 г. Рожков формулирует «Основные законы развития общественных явлений» с подзаголовком «Краткий очерк социологии». Его основная идея в том, что есть общий закономерный порядок прохождения народами одних и тех же стадий развития. Это дает возможность определить «тот период, какой переживает данная страна». И он же допускает возможность нахождения конкретных приемов и средств «к облегчению появления на свет новых форм». Появление же новых форм связано в том числе и с существованием групп с одинаковыми хозяйственными интересами и их общей социальной психологией, вырастающей на этой основе. Так, Рожков вводил в историю психологический момент, ставя его рядом с экономическим. Создается впечатление, что психологический подход он считал даже более перспективным. Именно психологический подход даст, по его мнению, возможность конкретного изучения истории. После того как будут научно классифицированы человеческие характеры, их типы, будет изучена их историческая эволюция и причинная связь психологии с другими эволюционными моментами. В истории очередная задача — «изучение экономических процессов». Первый труд Рожкова, содержащий попытку применить марксизм, — «Русская история с социологической точки зрения» (1910). Самый крупный его труд 12-томная «Русская история в сравнительно-историческом освещении». Первый том вышел в 1919 г. Подходы здесь были уже иные, чем в ранних работах: «...история постоянно повторяется не в меньшей степени, чем явления жизни в природе». Существует некая обязательная для всех народов схема развития. Рожков установил девять стадий развития: 1) первобытное общество, 2) общество дикарей, 3) дофеодальное, 4) феодальная революция, 5) феодализм, 6) дворянская революция, 7) господство дворянства, 8) буржуазная революция, 9) капитализм. Работа Рожкова призвана была подтвердить эту схему параллельным изложением истории России и других стран. Историческая наука делалась материалом для построений социолога. Произвольность схемы и истории Рожкова была отмечена его единомышленниками. Его марксизм называют вульгарным, расценивая его как отход от диалектического материализма. Покровский пустил термин «рожковщина». Марксизму предстоял долгий путь в отечественной исторической науке. С учетом этого и следует^ оценивать то, что было сделано практиками—политиками и учеными, осуществившими первый шаг.
СТРУВЕ Петр Бернгардович (1870-1944) Научная литература о П.Б.Струве в отечественной историографии советского периода была крайне скудна и необъективна. О нем писали по принципу: или ничего, или очень плохо. В отличие от этого на Западе авторитет Струве был довольно высок. Его знали, прежде всего, как выдающегося ученого-энциклопедиста, в том числе и как историка России. Тяга Струве к познанию истории России проявлялась не только в его публицистических выступлениях на страницах газет и журналов. Первое серьезное научное исследование он провел еще в конце XIX в. и результаты его обнародовал сначала в виде доклада в Московском юридическом обществе в декабре 1899 г., а затем в виде серии очерков в журнале «Мир божий» (№№ 10, 11, 12). Это был полноценный научный труд, основанный на самостоятельных архивных разысканиях автора. Дополненные и доработанные, эти очерки с приложением нескольких статистических таблиц были изданы в 1913 г. отдельной книгой под названием «Крепостное хозяйство. Исследования по экономической истории России в XVIII—XIX вв.». Как и во всех последующих исторических исследованиях, Струве стремился и в данном сочинении опровергнуть устоявшиеся или по крайней мере наиболее распространенные взгляды. Пафос работы состоял в парадоксальном отрицании вывода о том, что барщинное крепостное хозяйство стало в конце концов экономически невыгодным, а переход на оброчную систему окончательно подточил крепостническую систему изнутри. На основе анализа архивных источников и большого количества специальной литературы Струве пришел к прямо противоположным выводам. По его наблюдениям, с конца XVII вив начале XVIII в., особенно после освобождения дворян в 1762 г. от обязательной службы, они стали в массовом порядке оседать на своей земле, в поместьях, превратились в помещиков, в землевладельцев-предпринимателей. Дворяне стали стремиться к производству излишков сельскохозяйственных продуктов путем внедрения передовой культуры земледелия, применения передовой сельскохозяйственной техники, производство которой в начале XIX в. резко возросло (все это Струве иллюстрирует статистическими данными). Однако, при этом помещики вскоре убедились, что гораздо выгоднее вести хозяйство на барщинном принципе, нежели на оброчном. Струве показывает, что, будучи на оброке, крестьяне выступали в роли арендаторов. В том случае, если арендная плата была «натуральной», получение ее зависело от урожая, на размер которого помещик ни технически, ни экономически повлиять не мог и его доход, как правило, был довольно низким. Если же помещик пытался брать оброк деньгами, то его доход был еще ниже, ибо крестьянин продавал выращенный им продукт за бесценок перекупщикам. И вообще, делает вывод Струве, обобщая наблюдения помещиков, русский крестьянин-земледелец — плохой предприниматель: «Он производит мало продукта, и это малое количество он не в силах реализовать на рынке»16. На основе анализа письменных свидетельств помещиков того времени и статистического материала Струве заключает, что многие помещики приходили к убеждению: гораздо выгоднее взять все хозяйство в свои руки и на базе интенсивного барщинного труда добиваться в нем наивысшего дохода. На основе анализа архивных данных поуездных сводок и несведенного материала из описаний помещичьих имений, состоящих более чем из ста душ (6 томов для «редакционных комиссий»), Струве отклоняет вывод В.И.Семевского о повсеместном росте числа оброчных крестьян накануне крестьянской реформы. По его подсчетам, число барщинных крестьян в черноземных губерниях с конца XVIII в. до освобождения крестьян не упало, а скорее возросло. Затем Струве приходит к еще более важному выводу: «Барщинное хозяйство в момент своей ликвидации было наиболее производительной организацией земледельческого труда и объективно, и в особенности с точки зрения получателей прибавочной ценности». «Ликвидировано» оно было в момент своего расцвета, вопреки интересам помещиков. Именно поэтому, считал исследователь, оно оказалось таким живучим, «в значительной мере оказалось ликвидированным только на бумаге»17. Струве признает, что повышение эксплуатации вызывало недовольство и сопротивление крестьян. Но главную причину отмены крепостного права автор видел в том, что оно стало тормозом развития капитализма в стране, в отставании развития рынка от производства. Развитие же рынка, считал Струве, упиралось в отсутствие путей сообщения. Отсюда его категорическое заключение: «Нет ничего неисторичнее того взгляда, который не видит органической связи между железнодорожным строительством в царствование Александра IIи предшествующим развитием нашего народного и, в частности, сельского хозяйства». По его глубокому убеждению, Россия, «прорезанная и перерезанная железными дорогами, проведение которых означало целую революцию и в экономических условиях, не могла бы вынести уз несвободного труда»18. В своем первом крупном историческом труде Струве ссылался на труды историков прошлого и современников. В нем присутствуют ссылки на В.И.Семевского, Н.А.Рожкова, В.О.Ключевского, П.Н.Милюкова, С.Ф.Платонова, И.И.Иванюкова, М.И.Туган-Баранов-ского. Но большой дискуссии новаторский подход Струве к указанной теме не вызвал. Критические отклики Семевского и Рожкова не отличались глубиной и основательностью, к тому же они больше полемизировали между собой, чем со Струве. В следующем году началась Первая мировая война, которая надолго отвлекла внимание от поднятой им проблемы. В эмиграции первой попыткой Струве возобновить историческое осмысление пережитой Россией катастрофы была его небольшая книга «Размышления о русской революции», изданная в 1921 г. в Софии. В ней Струве выступает не только как свидетель и участник произошедших событий, но и как историк-мыслитель, рассматривающий свершившееся через призму всеобщей и российской истории. Вот некоторые характерные в этом отношении тезисы: «Мировая война была начата Германией и вытекала из ее стремления к мировому господству». «Германия в 1914 г. начала войну против России и вела ее против Ивана Грозного и Петра Великого, т.е. вела ее с целью сокрушения и расчленения России». В общественном мнении европейских стран — союзников России во время войны наблюдались разные оттенки враждебности к России. «В этой враждебности отчасти виноваты мы сами. Мы слишком безоглядно критиковали и порочили перед иностранцами свою страну. Мы более чем недостаточно бережно относились к ее достоинству, ее историческому прошлому». Это проявилось в двух военных столкновениях с Францией, в одном — с Англией, в «польском вопросе» — во всех этих случаях возможное падение «царизма» Запад рассматривал как положительный факт, опираясь на мнение радикальной и либерально-западнической русской интеллигенции. «Мы потерпели крушение государства от недостатка национального сознания в интеллигенции и в народе. Мы так долго жили под щитом крепчайшей государственности, что мы перестали чувствовать и государственность, инашу ответственность за нее». «Россию погубила безнациональность интеллигенции, единственный в мировой истории случай забвения национальной идеи мозгом нации». Отсюда главная задача, как ее увидел Струве через призму исторического опыта: «Единственное спасение для нас — в восстановлении государства через возрождение национального сознания»20. По сути дела, это был один из первых опытов научного, исторического анализа происшедшего катаклизма. В 1937—1938 гг. у Струве окончательно созрел замысел создания большого научного труда по социальной и экономической истории России. Она была издана в 1952 г. в Париже под названием «Социальная и экономическая история России (с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности)». Сверхзадача книги, как ее сформулировал сам Струве, — найти исторические корни происшедшего в России революционного катаклизма. Одновременно ему хотелось поделиться с читателем многолетними размышлениями над русской историей, результатами своего переосмысления ее с позиций не только историка, но и философа, социолога, экономиста. Огромное, можно сказать первостепенное значение автор придает исторической памяти народа для его самосохранения, а следовательно, чрезвычайно важное значение — исторической науке. Логика Струве проста: без национального самосознания народ обречен на гибель, а без исторической памяти нет национального самосознания. Историческая память дается в свою очередь историческим знанием. Вывод Струве: «Мы должны поэтому блюсти нашу историческую память и памятовать о тех людях, которыми одухотворялась и строилась русская общественность». Учить исторической науке он предлагал так, «чтобы учащихся охватывал национальный трепет и в них зажигалось неугасимое пламя патриотизма»22. Книга Струве «Социальная и экономическая история России» была по своему содержанию во многом новаторской, во всяком случае — в то время. Это было вполне осознанное новаторство, доходящее местами до парадоксальности. Слова Струве, предпосланные в качестве эпиграфа к его труду, достаточно ярко свидетельствуют об этом: «Я живу своей работой, трудность ее состоит в том, что я должен обосновать, т.е. сделать убедительными, новые положения, к которым я пришел относительно всей допетровской эпохи и которые тем, кто проникся тезисами большинства предшествующих историков, покажутся ерети ческими. Этого нельзя кратко рассказать, но я свои новые выводы прямо-таки переживаю, т.е, ими живу. Это, конечно, связано с тем, что для меня историческое «прошлое» не есть то, что прошло, а как-то живет в современности и существует для нее На основе анализа социально-экономических процессов на протяжении всей российской истории Струве предлагает ее следующую периодизацию: Раннее средневековье (850— 1240); Среднее средневековье (1240—1500); Позднее средневековье (1500—1648); Новая русская история: период московский (1648—1700), период петербургский (1700—1800), период всероссийский (1800—1917). Большевистский переворот по его периодизации открывает период культурной, социальной и политической реакции, период атеистического мессианизма. По-своему трактует Струве многие вопросы истории России, например, вопрос о норманнах. Считая факт проникновения варяжских дружин согласно летописей бесспорным, он категорически отвергает версию о завоевании и заселении ими славянских земель. Столь же бесспорным считает ученый факт их быстрого ославянения. В образовании русской государственности он отводит большую роль принятию христианства. Культурно-национальное единство славян на территории Руси, подчеркивает Струве, сложилось еще до прихода норманнов. Дважды в своем труде он повторяет мысль, что единая русская нация старше своего государства23. Разъясняя вопрос об образовании трех ветвей русского народа, Струве отвергает версию, что процесс разделения был предопределен развитием их «исконных» племенных особенностей. По его мнению, это разделение произошло в результате более поздних исторических коллизий и объясняется «культурным влиянием и политическим давлением на Русь польской культуры в рамках литовской и литовско-польской государственности», а также католицизма. Это «есть важнейшее историческое утверждение, которое должно быть положено в основу и русской исторической этнографии, и русской культурной истории»24. В Древней Руси Струве отмечает дуализм власти — наряду с княжеской властью, существовало аристократическое народоправство. Это порождало дуализм права: одно право было княжье, другое — народное, вечевое. Постепенно в большинстве земель утверждается, по его наблюдению, монархический порядок. Он категорически отвергает как миф версию о первобытнообщинном строе, то есть — о первобытном «коммунизме», свойственной якобы всем народам в их начальном развитии. Струве считает, что социальное неравенство существовало и в доисторических обществах, где наблюдалось социальное расслоение по принципу личной годности. Столь же решительно отвергает он «семейно-общинную» теорию быта древних славян. По его мнению, изначально у славян существовала племенная государственность. Он пишет о племенных князьях: «Социально они были старейшинами, политически — начальниками племен, и этим начальникам и племенным старейшинам в неоформленных, несложившихся еще правовых и бытовых очертаниях принадлежала какая-то государственная власть». Образование обшин историк относит к более позднем)' сроку25. Весьма своеобразно толкует Струве события, связанные с татаро-монгольским игом Что касается причин поражения русских от татарского нашествия, то тут он не оригинален, называет общеизвестные факторы: военно-техническое превосходство татар (стенобитные орудия), неподготовленность русских к нашествию, их разрозненность и взаимные усобицы. Но объясняя причины конечного поражения татаро-монгол, ученый проявляет определенное своеобразие. Согласно Струве, огромное патриархально-военное татаро-монгольское государство отличалось отсутствием важной скрепляющей его силы — «своей собственной подлинной и прочной духовно-национальной культуры». И потому они, «создав свою империю, подчинились чужой арабско-туреикой культуре и в ней духовно растворились. Это одна из причин непрочности и недолговечности этой империи... Китай духовно и культурно покорил своих завоевателей»26. Что касается их власти в покоренных русских землях, то она, по мнению Струве, отличалась отсутствием религиозного прозелитизма» стремления к ассимиляции. На первом, довольно кратковременном этапе, агентам ханской власти удавалось реально, хотя и не вполне регулярно, управлять покоренными землями, но на втором этапе они «довольствовались сюзеренитетом и связанными с шгм выгодами, не требовавшими интенсивного вмешательства в русскую жизнь». Струве приходит к выводу, что татарское нашествие «не было ни «завоеванием», ни простым «покорением». Оно было насильственным установлением протектората некой нерусской власти в вассальные отношения к верховной чужестранной власти». Начиная с 1380 г., более ста лет, длился период, когда «ослабленный татарский мир начинает постепенно попадать в подчинение к Руси и в зависимость от нее»27. В своем фундаментальном труде Струве выступил решительным противником обоснования существования периода феодализма в русской истории в работах Н.П.Павлова-Сильванского. Струве исходит из того, что правильный ответ на этот вопрос может дать только «сопоставление существовавших у нас в древности отношений с точным юридическим (или социологическим) понятием феодализма». Существование двух элементов «жалование-служба», как полагал Павлов-Сильванский, по мнению Струве, недостаточно для феодального правопорядка, ибо это сочетание «характерно для юридического отношения государственной службы как в полицейском, так и в правовом государстве». По его мнению, «для феодального отношения характерно еще другое: его происхождение из договора и обоснованность на договоре, т.е. договорность в сочетании с наследственностью. Там, где жалованье-служба основано не на договоре, учреждающем наследственную и принципиально нерасторжимую связь, там нет законченного и цельного феодального правопорядка». Причем, «душа» такого договора — «обязательство взаимной верности». В связи с этими обстоятельствами Струве утверждал: «Юридически и фактически западный феодальный порядок был в корне отличен от порядка древнерусской службы», при котором «существовало право вольного отъезда без потери права собственности вотчины». В конечном итоге, подчеркивает Струве, в России, в отличие от Запада, «отсутствовала связь между правом на землю и обязанностью служить. Отсутствовало в отношении между Государем и слугой то обязательство взаимной верности, которое составляло душу и определяло дух феодального права-»2®, Струве был не единственным, кто отвергал наличие в истории России периода феодализма и полемизировал по этому вопросу с Н.П.Павловым-Сильванским. Но он делает из факта отсутствия этого периода или его весьма кратковременного существования в истории России свой, поистине оригинальный вывод: в русском народе это отложилось отсутствием чувства собственности. И поэтому, считает Струве, русский народ оказался так восприимчив к идеям социализма. Струве — убежденный государственник, и это нашло отражение во всех его исторических работах. Основную опасность для русской государственности он видел не только и не столько вовне, сколько внутри Российского государства в лице интеллигенции. Самый главный вопрос, который занимал его как историка почти всю жизнь — сумеет ли она отрешиться от безрелигиозного государственного отщепенства. «От решения этого вопроса, — считал ученый, — зависят в значительной мере судьбы России и ее культуры»29. При этом под «интеллигенцией» он имел в виду отнюдь не весь образованный слой населения, а только ту его часть, которая отличалась склонностью к анархизму, к бунтарству, к отрицанию всяческих традиций, к бездумному перенесению на российскую почву различных социальных западных теорий. В противовес этой интеллигенции Струве создал целую галерею научно-публицистических портретов выдающихся общественных деятелей, мыслителей, писателей, которыми по праву могла гордиться Россия. Он оставил также ряд статей и воспоминаний о выдающихся русских ученых, в том числе об историках А.Н.Пыпине, Н.А.Попове, С.М.Соловьеве, В.И.Ламанском, А.И.Линниченко, В.И.Семевском, В.И.Сергеевиче, В.О.Ключевском, С.Ф.Платонове, А.А.Кизеветтере. Работы многих из них Петр Бернгардович прорецензировал в своих журнальных и газетных публикациях. Особенно высоко ценил он В.О.Ключевского, С.Ф.Платонова и историка права В.И.Сергеевича. Струве неоднократно указывал, что никогда не был абсолютным сторонником учения К.Маркса. В философском плане это проявилось вполне определенно в его статье «К характеристике нашего философского развития», опубликованной в сборнике «Проблемы идеализма» (1902 г.), в его идее об иррациональности исторического процесса. В статьях, вышедших после революции 1905 г., он с еще большей определенностью утверждает эту мысль: «Всякий исторический процесс иррационален и индивидуален... Понимание индивидуальности и иррациональности исторического процесса есть едва ли не самое важное приобретение философской мысли XIX века»30. С позиций нарастающей религиозности он все более склоняется к утверждению метафизичности исторических процессов. «Струве видит теперь, — писал В.В.Зеньковский, — только в одной религии, как «строящей и освящающей жизнь силе», единственную положительную идею»31. Однако, надо учесть, что признавая волю Божью в истории человечества, Струве считал, что Бог предоставляет че ловеку право выбора во всех ситуациях, и поэтому на человеке, а тем более на лидере, царе или вожде, всегда лежит огромная ответственность за правильный выбор. Он всегда придерживался правила: «Христианское воззрение на исторический процесс покоится на признании свободного делания истории людьми, ответственными за свое делание»32. Еше до большевистского социалистического эксперимента Струве чисто теоретически пришел к отрицанию социалистической перспективы в полном объеме. Он писал, что «с реалистической точки зрения речь может идти только о частичном осуществлении задач социализма, а не о всецелом разрешении проблемы социализма»33. Очевидная несостоятельность надежд на построение социализма кроется, по Струве, в исходном тезисе социалистов «о коренной зависимости добра и зла в человеке от внешних условий»34. Как человек верующий, Струве напоминает, что добро в человеке всецело зависит от его подчинения высшему началу, что «Царство Божие внутри вас есть». Он отвергает социализм потому, что для «религиозного миросозерцания» не может быть «ничего более дорогого и важного, чем личное самосовершенствование человека, на которое социализм принципиально не обращает внимания»35. Люди слишком слабы, чтобы осуществить социализм по полной программе — к такому выводу приходит Струве и в 1909 г. решительно заявляет: «... я перестал быть социалистом в обычном смысле, т.е. перестал верить в решающую силу «внешнего устроения» человеческой жизни, на основе ли проповеди или насилия»36. Исторический метод мышления Струве проявлялся, прежде всего, в его публицистике. Она насыщена экскурсами в историю, историческими примерами и параллелями, в ней нередки историософские размышления. Возьмем его рассуждения о «либеральном консерватизме»11. Разъясняя эту формулу, которая с первого взгляда воспринимается как некий нонсенс, как сочетание несовместимых элементов, Струве иллюстрирует ее рядом исторических экскурсов. И хотя на позиции либерального консерватизма он перешел в период после революции 1905—1907 гг., полновесное обоснование ему Струве дал лишь в эмиграции, после анализа еще одного, более грандиозного и разрушительного революционного катаклизма, потрясшего Россию. В первом номере газеты «Возрождение» он подробно остановился на содержании каждого из двух составляющих компонентов этой формулы и с помощью исторических примеров показал их совместимость. Для Струве «либерализм» означает «вечную правду человеческой свободы, славной традицией записанной и на страницы русской истории». Он отнюдь не отрывает дух этой свободы в прошлом, дух подлинного либерализма от отдельных страниц истории русского «царизма». По его мнению, к «свободе вело и начатое великой Екатериной гражданское устроение нашей Родины, и восславленное величайшим русским писателем «дней Александровых прекрасное начало»; духом свободы рождены были великие реформы Александра II, «затоптанные и растоптанные коммунистическим нашествием», и великие реформы 1905 г., «давшие России гражданские свободы и народное представительство». Как видим, в этой трактовке либерализм представлял собой необходимую созидательную силу в развитии России. Но не менее важное условие развития страны автор видит и в консерватизме. «Он означает, — пишет Струве, — великую жизненную правду охранительных государственных начал, без которых государства вообще не стоят, без действия которых не было бы и никогда вновь не будет Великой России»12. Струве считал, что страны, которые руководствуются идеологией и политикой либерального консерватизма, как правило, достигают наибольшего благополучия. (Следует заметить, что сегодня многие «струвоведы» считают эту формулу своеобразным открытием Струве в области социологии закона наиболее эффективного развития любой страны по пути прогресса). По его представлению те, кто в прошлом России исповедовали либеральный консерватизм, приносили ей наибольшее благо. К таковым он относил, например, в политике — Екатерину II, в государственной деятельности — Н.-Х.Бунге и П.А.Столыпина, в общественной деятельности — Б.Н.Чичерина, в науке — Д.И.Менделеева, в искусстве — А.С.Пушкина. Консерватизм, по Струве, хранитель традиций государства и народа, без чего нет ни государства, ни народа. Консерватизм, разъяснял он своим читателям, противостоит не либерализму, а радикализму: «Консерватор опирается на такую предпосылку: то, что искони есть и отстоялось, должно оставаться, потому что в нем заложено доброе начало. Отсюда принципиально бережное охранительное отношение к исконно существующему, пиетет к истории, любовное отношение к быту». Радикал же, поясняет Струве, говорит: по таким-то и таким-то соображениям должно быть только так, а если нет — долой этот порядок! И далее Струве продолжает: «Консерватизм есть возведенная в принцип почвенность и осознанное почитание отцов. Радикализм есть принципиальное отрицание исторической почвы и высокомерное доктринерское презрение к отцам. В пределе противоположности консерватизма и радикализма есть противоположение истории и утопии. Недаром слово «утопия» даже терминологически отвечает слову «беспочвенность»»13.
©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|