Главная | Обратная связь

Историки «старой школы» в послеоктябрьский период.

В последнее время неактуально проводить четкую маркирующую черту между дореволюционным и советским периодами развития отечественной исторической науки. События 1917 года не привели к резкому и однозначному разрыву историографической традиции. Несмотря на смену идеологических парадигм, изменения в политической и других общественных сферах, сохраня­лась персональная преемственность — главная, на наш взгляд, связующая нить между дореволюционным и советским периодами развития отечественной исторической науки. Эту преемственность выражали так называемые историки «старой школы», чье профессиональное взросление и возмужание пришлись на начато XX века, а активная творческая деятельность совпала с периодом становления нового Советского государства.

Поколение историков «старой школы», чей продуктивный период творче­ства совпал с кардинальными трансформационными процессами в жизни страны, должно было адаптироваться к новым общественно-политическим условиям, выбрать определенную стратегию вживания в них и следовать ей. Особенности выбора той или иной поведенческой стратегии историками «ста­рой школы», на наш взгляд, определялись многими факторами: внутренними индивидуализированными переживаниями по поводу изменения окружающей действительности, внешними отношениями с властными и официальными на­учными структурами, а также предшествующим опытом, ценностными и миро­воззренческими установками.

В персональном ключе историков «старой школы» традиционно разделя­ют на старшую и младшую ветви. Старшая ветвь представлена М. К. Любав-ским, С. Ф. Платоновым, М. М. Богословским, Ю. В. Готье, С. Б. Веселовским, Д. М. Петрушевским, В. И. Пичетой, С. В. Бахрушиным, Р. Ю. Виппером, Б. Д. Гре­ковым, Б. А. Романовым, М. Н. Тихомировым и др. Младшая ветвь — Е. А. Кос-минский, А. И. Неусыхин, С. Д. Сказкин, А. Д. Удальцова, О. А. Добиаш-Рожде-ственская и др.

Современная исследовательница Л. А. Сидорова наметила следующий со­бирательный образ этого поколения. Большинство его представителей вышли из разночинной среды, среди них практически не было женщин. Все они окон­чили классические гимназии, имели высокий уровень образования и культуры. Историков «старой школы» можно назвать учеными-энциклопедистами, знав­шими по нескольку иностранных языков и интересовавшихся не только узкоспециальными научными вопросами. Кроме того, они придавали большое значение работе с начинающими исследователями и занимались патронирова­нием своих учеников, прививая им любовь к общекультурным и общенаучным ценностям⁵. Добавим, что культурная компонента была частью их мировоззре­ния и миропонимания и вырабатывалась «не формально и концептуально», а усваивалась «органически как образованность и культурная традиция» ⁶.

Собирательный образ первой генерации историков XX века можно дополнить и другими чертами. Ученых начала XX века отличала на­правленность на реализацию различных общественных инициатив. «Обще­ственное благо», «польза Отечеству», «желание просвещения», «гражданский долг» лежали в основе творческой деятельности историков «старой школы» и были во многом восприняты ими от учителей⁸. Историки этого поколения активно включались в процессы политической жизни. Им не чужды были ме­ценатство и связи со средой творческой интеллигенции, что нашло свое про­должение и в годы советской власти.

К примеру, в советское время сохранилась традиция чтения лекций в про­винции, которую можно рассматривать как продолжение деятельности дорево­люционных «Общества распространения технических знаний» и «Комиссии по организации домашнего чтения». В первые послереволюционные годы в числе активистов оставались представители «старой» науки. Ю. В. Готье с ра­достным недоумением отмечал в своем дневнике, что, несмотря на хаос в стра­не и всеобщую разруху, провинциальные лекционные аудитории не пустовали, а слушатели были внимательны и заинтересованны. В «сумерках русской жиз­ни» лекционная традиция, заложенная в лучшие годы «старой науки», станови­лась «профессорской идиллией», поддерживающей иллюзии прошлого .

Предпринимали историки «старой школы» и попытки возрождения науч­ных обществ и кружков, столь популярных на рубеже XIX—XX веков. С. Б. Ве-селовский в своем дневнике зафиксировал начало активизации в 1920-х годах кружковой работы, но при этом отметил с некоторой долей пессимизма: «Об­разуется ли из нашего кружка ядро будущего общества, пока сказать нельзя» ¹⁰.

Ученых «старой школы» отличал особый стиль общения. Воспитанные в эпистолярной культуре XIX столетия, они трепетно относились к ведению дневников, написанию писем, предпочитая на бумаге фиксировать свои идеи, мысли и переживания. Для историков первого поколения XX века была харак­терна и особая книжная культура. Даже в тяжелые годы революций и Граждан­ской войны они покупали книги, следили за новинками в издательском деле ".

Продуктивный период творческой деятельности историков «старой шко­лы» в связи с выбором ими той или иной доминирующей поведенческой стра­тегии, на наш взгляд, поддается условному делению на четыре этапа.

Первый этап длится всю Гражданскую войну и связан с минимизацией или полным отсутствием творческой деятельности. «Я совершенно не могу ра­ботать научно,— писал в своем дневнике С. Б. Веселовский.— Время проходит изо дня в день бессмысленно и бесплодно. Все мысли и силы сосредоточены на том, чтобы быть сытым, не заболеть и поддержать свою семью» ^|2. Ему вто­рит Ю. В. Готье: «Воздержание от дела остается главным занятием русского человека» ^|3.

В этот период изменившиеся условия жизни сказались на бытовой по­вседневности академической среды, актуализировав для ее представителей вопросы выживания и борьбы за существование, к решению которых многие оказались не готовы. В дневниках С. Б. Веселовского 1919 года содержатся опи­сания внешнего облика историков, рисующие ужасающую картину нищеты и отчаяния: «Все ходят и держат себя, как приговоренные к медленной, но неми­нуемой смерти. Некоторые поддерживают еще с трудом свой туалет, но другие уже не скрывают своей нужды и полного упадка духа».

Дневник Ю. В. Готье зафиксировал встречи историков, гораздо более частые, чем в доре­волюционную пору, их общение, темами которого были не только политиче­ские реалии, но и судьбы научного мира, а кроме того, попытки сохранить и продолжать традиции, отражающие этос «старой» науки.

----------- Особенно активно в это время историки «старой школы» поддерживали

инициативы, которые шли во благо не только исторической науке, но и всему I обществу (участие в проведении архивной реформы, в разработке проекта по воспитанию бездомных детей, деятельность по сохранению музейных ценно­стей и др.). Архивная реформа была, пожалуй, наиболее значимой сферой при­ложения сил ученых. Историки, занимавшиеся спасением архивных фондов, часто вынуждены были бескорыстно заботиться об их сохранении. М. К. Лю-бавский, активный участник реформы, зафиксировал более чем плачевное со­стояние многих столичных и провинциальных хранилищ. Особенно сильно, по его свидетельству, пострадали Архив старых дел и Дворцовый архив, нахо­дившиеся в Кремле. «Стекла в оконных рамах были разбиты, вследствие чего зимою в архив набился снег; весною этот снег растаял, и много дел было подмочено. Часть документов была уничтожена солдатами, проникавшими в помещение архива с Кремлевской стены и разжигавшими на стене костры для обогревания» ^|6,— констатировал он. Однако подобные трудности не толь­ко не отпугивали историков, а, наоборот, делали их усилия в собственных гла­зах более значимыми. Тем не менее, вся эта деятельность носила второстепен­ный характер, отвлекая от главного — по сути определения в жизни.

Именно в этот период историки «старой школы» оказались перед мучи­тельным выбором своего дальнейшего пути. Для большинства из них существо­вало три варианта жизненной альтернативы, квинтэссенция которых нашла свое отражение в дневниковых записях С. Б. Веселовского. Первый — эмиграция, которая оценивалась «равносильно осуждению себя на пожизненное одиноче­ство». Второй путь — «остаться в прежней среде, но оставить всякую мысль о научной работе, об аскетизме работника науки и направить все свои силы и образование на материальное обеспечение». Наконец, третий выход состоял «в возможности жизни среди народа и прежней научной работы» ¹⁷.

Второй этап начинается приблизительно в 1922 году и условно длится до конца 1920-х годов. Это период постепенной интенсификации научной жизни, возвращения к прежним планам и занятиям. Выделение этого этапа связано также с укреплением советской власти и примирением общества с ней. К 1922 году практически каждый представитель поколения историков «старой школы» определился с выбором своего дальнейшего жизненного пути. Те, что остались в России, продолжили свою общественную и научную ра­боту. У многих этот период был связан с выходом из состояния анабиоза. Боль­шинство историков «старой школы» в начале 1920-х годов были молоды, толь­ко достигали пика своей творческой формы, были полны сил, идей и замыслов. Поэтому после состояния шока, пришедшегося на годы Гражданской войны, они закономерно активизировали свою деятельность на сугубо научном поприще. Кроме того, в 1920-х годах усиливается сотрудничество историков ^; с советской властью, которая еще не сформировала собственные научные кадры. Например, у С. В. Бахрушина именно на этот период пришелся рост творческой активности, «в восприятии жизни историком происходила эволю­ция в сторону примирения с властью, признания ряда ее достижений» ¹⁸.

Интенсификация творческой деятельности дала свои результаты. Эти годы стали золотым десятилетием в истории краеведения, когда провинциальные краеведческие центры стали настоящими очагами культуры и «способствовали обогащению источниковой базы науки и совершенствованию методики конк­ретного изучения прошлого» ^п.

Третий этап приходится на конец 1920-х — начало 1930-х годов — период активизации репрессивной машины и начало гонений на историков (разгром краеведения; дела С. Ф. Платонова, Е. В. Тарле и др.; изъятие из библиотек тру­дов дореволюционных историков, энциклопедических изданий). Политические гонения привели к тому, что ряды историков «старой школы» значительно по­редели. Умерли С. Ф. Платонов, М. К. Любавский, М. М. Богословский; у многих было подорвано здоровье.

Этот этап, безусловно, связан с началом формирования нового поколения историков-марксистов, которые стали приходить на смену генерации истори­ков «старой школы». Однако смена одного поколения другим происходила не только насильственными или директивными методами. Академик Б. А. Рыбаков, рассуждая о климате, царившем в исторической науке тех лет, констатировал, что «это была эпоха широкого грандиозного поиска», который, к сожалению, все более попадал под идеологический пресс: «Выступления на дискуссиях не публиковались, и единственным источником оказывались воспоминания о слышанном докладе, о бурных прениях и темпераментных репликах»²³. Можно даже говорить не о смене одного поколения другим, а о конкуренции и соперничестве их представителей.

В поведенческом аспекте у историков «старой школы», особенно в отно­шениях с официальной властью, зачастую превалировали наивные поступки. Например, известен факт посещения ректором Белорусского государственного университета В. И. Пичетой в 1929 году ОГПУ Белорусской ССР с целью выяс­нения, каким образом вносить корректировку в организацию учебного про­цесса с учетом прокатившихся по университету арестов преподавателей. Вера «в существование законности и справедливости», а также в возможность сотрудничества с властными инстанциями, которую продемонстрировал В. И. Пичета, не может быть оценена иначе как «наивность» ²⁴.

На этом этапе мы выделяем две крайние поведенческие стратегии у исто­риков «старой школы»: они либо подчиняются советским догмам и принима­ют правила игры, навязанные политикой, либо используют уже привычный механизм «внутренней эмиграции», переключаясь на второстепенные виды деятельности и не надеясь на публикации. У историков, выбравших вторую стратегию, .происходило замыкание на научных занятиях, которое можно рас­ценивать как установку щита между ними и действительностью. Эта стратегия оказалась востребованной на протяжении всего существования советской на­уки и воспринята последующими поколениями историков. Для «внутренних эмигрантов» была «характерна узкая специализация, привязанность к привыч­ной теме, может быть, и существенной, занятия источниковедением, разработка сугубо конкретных сюжетов без каких-либо широких обобщений...» ²⁵. Даже историки, продолжавшие, казалось бы, активно творить на научной ниве, в той или иной степени замыкались в себе, включая механизм самоцензуры. Такой уход в микромир продемонстрировал М. М. Богословский, занявшись исклю­чительно составлением научно-популярной биографии Петра I. Его автоном­ная позиция расценивалась многими как несомненная заслуга. А. А. Кизеветтер в статье, написанной на смерть Богословского, отметил, что Михаил Михайло­вич, «попав в подневольное положение раба советской власти... сумел ничем не испортить своего некролога, и его имя ни разу не было присоединено к прояв-< лениям лицемерного рабьего низкопоклонничества, от которых порою не воз­держиваются иные старые и заслуженные ученые в СССР» ²⁶. В то же время в качестве выразителя иной поведенческой стратегии, нацеленной на поиск сотрудничества с официальной властью, А. А. Кизеветтер называет А. С. Пресня­кова, наделяя его при этом менее презентативными характеристиками²⁷ и фактически обвиняя в нахождении под идеологическим прессом.

Наконец, четвертый период в продуктивной деятельности историков «ста­рой школы» начинается с середины 1930-х годов, а точнее, его можно связать I с появлением в 1934 году постановления ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров «О преподавании гражданской истории в школе». Государство вновь ощутило потребность в исторических факультетах и кадрах профессио­нальных историков. Для представителей поколения историков «старой школы», выживших в жерновах репрессивной машины, это означало возвращение из ссылок (В. И. Пичета, С. В. Бахрушин и др.), возобновление научной и препода­вательской работы.

Это этап так называемого «спокойного» развития науки, без резких пере­падов и стрессов. В плане поведенческих стратегий историки использовали все те приемы, которые применялись ими ранее. Но нельзя не отметить тенденции перехода части историков к изучению событий далекого прошлого, так как зачастую только изучая эпохи, удаленные от современности, «можно было оставаться самим собой»²⁸.

Итак, продуктивный этап творчества историков «старой школы», начало которого довольно четко определяется политическими событиями 1917 года, был наиболее интенсивен в течение 1920—1930-х годов, хотя у представителей младшей ветви этого поколения продолжался вплоть до 1950-х годов. Творче­ская деятельность историков «старой школы» во многом была скорректирована под воздействием общественно-политической трансформации, переживаемой страной в целом. Во многом в зависимости от степени давления идеологиче­ского пресса и накала политических событий историки выбирали доминирую­щие поведенческие стратегии, которые по-разному влияли на развитие самой исторической науки.