Главная | Обратная связь

Историческая наука и власть: начало нового этапа в развитии советской историографии

Ситуация резко изменилась в 1931 г. после публикации известного письма И.В. Сталина в журнал «Пролетарская революция» - «О некоторых вопросах истории большевизма». Сталин выступил против статьи Слуцкого, в которой историк упрекал Ленина за недооценку центризма в германской социал-демократии в предвоенный период. Сталин решил, что этот упрек рав­носилен упреку в недооценке оппортунизма, в отказе от непри­миримой борьбы с ним. А далее он формулирует вывод, сыгравший важную роль в дальнейших судьбах исторической науки: «Вопрос о большевизме Ленина вы вновь (курсив мой. — А. С.) думаете превратить из аксиомы в проблему, нуждавшуюся в "дальнейшей разработке"». Сталин считал это «гнилым либерализмом». «Клевету нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссии», нельзя вести дискуссии с фальсификаторами истории, утверждал он в заключение. Сталин связывал этот вопрос с борьбой партии против оппортунизма всех мастей, против троц­кизма, против мировой контрреволюции, против всех, кто под­держивал тезис о «невозможности построения социализма в СССР»⁴'.

Письмо партийного лидера, захватившего к тому времени без­оговорочно власть в стране, стало моделью для последующих дис­куссий. Надлежало обсуждать лишь то, что было действительно дискуссионным, что не являлось аксиомой. Но как это опреде­лить? Как выявить разницу между «клеветой», «гнилым либера­лизмом», «фальсификацией истории» и действительной научной проблемой? Историческая наука вступила в безбрежное море субъективизма, злейшей конъюнктуры, которой она не знала до той поры. К тому же Сталин призвал к усилению «классовой бдительности», обострению борьбы с буржуазной идеологией, за­мене «старых спецов» «красными специалистами»; указал на «вредительство» как одну из главных опасностей для строитель­ства социализма⁴³.

Письмо Сталина широко обсуждалось. Состоялись специальные заседания в Обществе историков-марксистов, в исторических журналах. Наркомпрос РСФСР принял постановление «О пе­ресмотре программ по истории классовой борьбы в связи с пись­мом т. Сталина в редакцию журнала "Пролетарская революция"»⁴⁴.

В исторической науке началась волна погромов, коснувшаяся в основном представителей старой школы. С.Ф. Платонов и Е.В. Тарле были заклеймены как «вредители» и «контрреволюционеры», дискуссии стали отличаться невиданной ранее идеологической разнузданностью, нагнетанием политических страстей, навеши­ванием жестких ярлыков. Историки-марксисты пожинали плоды своей нетерпимости первых революционных лет. Сталинская программа реорганизации исторической науки легла на уже дос­таточно подготовленную для этого почву, хотя и Покровского, и Ярославского, и некоторых молодых историков, и видных деяте­лей партии заботило больше состояние исторических исследова­ний, нежели поиски «врагов» в науке⁴⁵.

Все зловещие черты времени выявились уже в ходе очередной дискуссии по истории революции 1905 г. Поводом для нее стал выход в свет в 1936 г. книги П.О. Горина «Очерки по истории Советов рабочих депутатов в 1905 г.» и второго тома «Истории ВКП(б)» под редакцией Ем. Ярославского. В журналах, Комакадемии, ИМЭЛ при ЦК ВКП(б) прошли обсуждения. По сущест­ву, речь вновь зашла о закономерности Октябрьской революции, ее предпосылках, перерастании буржуазно-демократической ре­волюции в социалистическую. Дискуссия носила ярко выраженный антименьшевистский и антитроцкистский характер. Колле­ги упрекали П.О. Горина в том, что его выступление против вра­гов ленинизма находилось не на уровне времени. Горин в свою очередь направил в журнал «Историк-марксист» рецензию на второй том «Истории ВКП(б)» с рядом критических замечаний, что вызвало острое недовольство Ярославского. Однако редакция журнала отказалась публиковать его ответ. Дело дошло до Стали­на, который предписал редакции напечатать ответную статью Ярославского⁴⁶. Это было первое прямое вмешательство Сталина в ход исторической дискуссии.

Конец 1931 — начало 1932 г. прошли в нервной обстановке проработок, покаяний, самокритики, на которую вынужден был пойти даже такой верный сталинист, как Ярославский, не гово­ря уже об «исторических сошках» более мелкого масштаба. Пси­хоз разоблачений сопровождался усилением в исторической на­уке культа личности Сталина. В тяжелом положении оказались журналы «Пролетарская революция» и «Каторга и ссылка», кото­рые прямо обвинялись в «гнилом либерализме. Составы редак­ций и редколлегий этих журналов стали быстро меняться. Вско­ре журнал «Каторга и ссылка» был закрыт, а Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев в 1935 г. распущено.

Начался со­крушительный разгром научного наследия М. Н. Покровского. Чем это было вы­звано? В советской историографии бытует мнение, что критика взглядов Покровского была необходима, что в ходе ее историки овладевали марксистско-ленинскими принципами историческо­го исследования, преодолевали ошибки самого Покровского'. Критика велась примерно в том же стиле и тоне, что и критика самим Покровским его учителя В.О. Ключевского и соученика П.Н. Милюкова. Тем_не менее были ли у этой критики действи­тельно «научные» причины?

Непосредственно она разворачивается после публикации в цент­ральных газетах 27 января 1936 г. сообщения «В Совнаркоме Сою­за ССР и ЦК ВКП(б)». В нем излагались решение от 16 мая 1934 г. и краткое содержание замечаний Сталина, Жданова и Кирова по поводу конспектов учебников по истории СССР и новой истории, подчеркивалась неудовлетворенность представленными текстами. Здесь был употреблен термин «историческая школа» Покровского, со взглядами которой и предстояло бороть­ся. Столь ответственные негативные оценки давались без всяких доказательств, причем облекались в форму партийного документа. Все это, разумеется, предопределило и направленность, и содер­жание критики. Она велась в уже отработанных формах.

Соответственно в 1939 и 1940 гг. вышли сборники «Против исторической концепции М.Н. Покровского» и «Против анти­марксистской концепции М.Н. Покровского». Знаменательно, что в них приняли участие и ученики Покровского, стремивши­еся продемонстрировать отказ от взглядов учителя, и многие из его коллег, испытавшие на себе перегибы в критике их работ как самим Покровским, так и его учениками.

В первом сборнике в хронологической последовательности выделялись стержневые проблемы истории русского средневеко­вья. Среди его авторов были крупнейшие ученые того времени -Б.Д. Греков, СВ. Бахрушин, К.В. Базилевич¹⁰. Они вели крити­ку взглядов Покровского в сдержанных тонах, упрекая его глав­ным образом в незнании ряда общеизвестных источников, что привело к ошибочным представлениям и концепции «торгового капитализма», слабость которой сознавалась давно.

Кроме вышеназванных историков, в сборнике выступили А Панкратова, А. Савич, М. Нечкина, В. Пичета, Н. Дружинин, Е. Мороховец, Д. Баевский, А. Сидоров, А Ерусалимский. Но в их статьях уже не было систематического представления об ис­торических взглядах Покровского. Они были избирательны по своей тематике, принцип подбора которой ясен: учитывалась ли­бо особая актуальность для предвоенных лет некоторых проблем в освещении Покровского, где проявлялся его «национальный нигилизм», либо критика отдельных положений на основе оце­нок «Краткого курса истории ВКП(б)».

На первый сборник появились рецензии. Особенно важно от­метить среди них рецензию Н.Л. Рубинштейна (не путать с НЛ. Рубинштейном, автором «Русской историографии». — Н. И.) в журнале «Под знаменем марксизма»". Ее автор в свое время был не только учеником Покровского, но и его апологетом. Те­перь тот же Рубинштейн признавал недостаточную критическую направленность исторической концепции Покровского и его «школы» в первом сборнике, а также выражал недовольство статьей А.М. Панкратовой, которая, критикуя антимарксистские взгляды Покровского, допускала большое количество оговорок. А Н.М. Дружинин прямо обвинялся в протаскивании ложной, ан­тимарксистской трактовки Крымской войны.

В результате критики название второго сборника получило яр­ко выраженную политическую окраску - «Против антимарксист­ской концепции М.Н. Покровского». Ответственным редактором его стал самый агрессивный автор первого сборника - АЛ. Си­доров, а открывался он зубодробительной статьей Ем. Ярослав­ского - «Антимарксистские извращения и вульгаризаторство так называемой школы Покровского», которая задавала тон всему сборнику. Второй сборник был полностью выдержан в духе тог­дашней идеологической ситуации и уже не вызвал нареканий критики.

Все вышеизложенное доказывает, что никаких научных при­чин заниматься критикой взглядов Покровского в конце 30-х гг. не было, ибо уже к середине 30-х гг. советская историческая на­ука при активном участии того же Покровского была накрепко вбита в прокрустово ложе марксизма-ленинизма.

Причины фактического уничтожения исторического наследия Покровского лежали в иной сфере, и в советской историографии этой темы не касался никто. Бессмысленные споры, ведущиеся в течение десятилетий, был ли Покровский историком-марксистом, или историком-большевиком, или ни тем ни другим, ни о чем, кроме политической ангажированности советской исторической науки, не свидетельствуют. Конечно, никто не решался писать о реальных причинах. А дело было в том, что с конца 20-х гг. внут­риполитическая ситуация в стране стала в корне меняться. Пок­ровский уловил эти веяния слишком поздно. Он продолжал обли­чать русских историков-«государственников» тогда, когда в совет­ском государстве стало нормой политическое вмешательство во все сферы жизни страны. Покровский продолжал писать о быст­рых темпах экономического роста России перед октябрьским пе­реворотом, в то время как стоящие у руля государства деятели уже стали обращать особое внимание на отсталость Российской импе­рии. Он, наконец, по старинке настаивал на сходстве русского и западноевропейского пути развития, тогда как Сталин уже утвер­дил догмат о национальном происхождении русской революции и узаконил национальный взгляд на «своеобразие» русского про­шлого. И главное - Покровский отрицал роль личности, тогда как обращение к великим деятелям прошлого становилось основой патриотического воспитания. Словом, квазимарксистские истори­ческие построения Покровского перестали отвечать политическим и идеологическим требованиям времени. И его предсмертные по­каяния 1930-1931 гг. уже ничего не могли изменить. Сокруши­тельная, с навешиванием политических ярлыков, критика истори­ческих взглядов Покровского была предрешена.

А теперь возникает вопрос: существовала ли вообще «школа» Покровского, о которой говорилось в партийной печати и упо­миналось в постановлении? Конечно, Покровский много внимания уделял преподаванию и подготовке кадров молодых истори­ков-марксистов. В 20-х и даже в начале 30-х гг. историческая концепция Покровского доминировала в среде советских исто­риков. Ее поддерживали В.Д. Преображенский, С.А. Пионтковский, А.Л. Сидоров, А.Е. Пресняков, Б.Д. Греков, М.В. Нечки-на. Идеи Покровского как марксистские проникали в литерату­роведение, историю и теорию искусств.

Критика ошибок Покровского поставила его же гонителей в очень сложное положение, ведь это осуждение равносильно, по сути, признанию лучших достижений ниспровергнутой «буржу­азной» науки, возвращению все к тем же Соловьеву, Чичерину, Ключевскому, Милюкову и Плеханову. А значит, попытка офор­мить «марксистскую» концепцию русского исторического про­цесса завершилась провалом. Нелепо было рассчитывать на сов­мещение научного инструментария «старой» исторической науки и марксистской идеологии и на этой базе создать идеологически и политически приемлемую для новой власти «научную» версию неизбежности победы в России социалистической революции. Отсюда и пролеткультовские попытки Покровского и его учени­ков «отряхнуть прах "старой" школы» со своих ног, что ничего не могло дать, кроме объективного признания слабости идеоло гии октябрьского переворота как раз в том, в чем большевики видели его силу: в его внезапности и несоответствии экономиче­скому развитию России.

Судьба «школы» Покровского во многом определила будущее советской исторической науки. Могли ли в таких условиях сло­житься какие бы то ни было научные школы? Понятие «научная школа», таким образом, приобрело чрезвычайную расплывчатость.