Главная | Обратная связь

Лекция 19. Российская историческая наука в 1990-е – начале 2000-х гг.

План:

1. Основные черты развития российской науки в первой половине 1990-х гг.

2. Развитие современной историографии во второй половине 1990-х – начале 2000-х гг.

 

Литература:

Заболотный Е.Б., Камынин В.Д. Историческая наука России в преддверии третьего тысячелетия. – Тюмень, 1999.

Искандеров А.А. Историческая наука на пороге XXI в. // Вопросы истории. – 1996. - № 4.

Сахаров А.Н. О новых подходах в российской исторической науке. 1990-е гг. // История и историки. 2002: Историографический вестник. М., 2002.

Сахаров А.Н. О новых подходах к истории России // Вопросы истории. – 2002. - № 8.

Современные историографы справедливо считают, что развитие исторической науки в последнее десятилетие XX в. прошло два этапа. Первый из них пришелся на первую полови­ну 1990-х гг. Ю. А. Поляков по­лагает, что историческая наука в это время «выглядела лишенной прежних и не создавшей новых концепций, с углубляющейся поля­ризацией, с амбициями новых лидеров и нзменклатурно-должност-ными бастионами старых деканов, с недоразвитым догматизмом и вышедшей на авансцену конъюнктурной некомпетентностью»'. П. К, Гречко охарактеризовал ситуацию, сложившуюся в историчес­кой науке в первой половине 1990-х гг., как «исторический беспре­дел», имеющий «ярко выраженный демократический уклон»2.

Говоря о чертах этого этапа развития исторической науки, Г А. Бор­дюгов, А. И. Ушаков и В. Ю.Чураков считают, что порождением бурных политических явлений начала 1990-х гг. стали, с одной стороны, рас­цвет плюрализма, издательский бум, открытие архивов и превраще­ние их в общедоступные институты социальной памяти российского общества, а с другой — кризис исторической науки, сопровождаю­щийся изменением климата в научной среде и научной деятельнос­ти, разрушением старых схем, самим состоянием переходности3.

По мнению С. В. Тютюкина, в первой половине 1 990-х гг. этот про­цесс принял лавинообразный, неконтролируемый характер. Автор пишет: «Поскольку все «шлюзы» были открыты, и даже ощущалось давление «сверху», то «началась настоящая идеологическая револю­ция с ее безоглядным радикализмом, несомненными достижениями и не менее очевидными издержками и провалами. Как и во времена любой революции, з исторической науке и особенно около нее по­явилось немало грязной пены и конъюнктурных поделок. Одни исто­рики находились в состоянии шока и оцепенении, другие бежали «впереди прогресса». Возникла определенная напряженность во вза­имоотношениях представителей старшего и молодого поколений уче­ных, Москвы и российской «периферии», не говоря уже о бывших республиках СССР»4. Т. А. Немчинова отличие двух этапов в развитии исторической науки в России в 1990-е гг. усматривает в том, что пер­вая половина 1 990-х гг. характеризовалась изданием работ преиму­щественно публицистического характера, в то время как вторая половина последнего десятилетия XX в. связана с созданием фунда­ментальных диссертационных и монографических исследований.

Следует подчеркнуть, что в первой половине 1990-х гг. истори­ческая наука в России сильно изменилась под влиянием коренных преобразований, которые недаром сравниваются с революцией: с крушением советской системы, ликвидацией КПСС, распадом СССР, принципиальными изменениями в идеологической сфере, основным вектором которых была замена монополии марксизма-ленинизма на другую моноидеологию. Для исторической науки этого времени была характерна чрезмерная политизация в изучении практически всех проблем истории России, и особенно советской истории.

Пока обществоведы обсуждали необходимость осуществления историографической революции, власть предприняла ряд попы­ток реформировать историческое образование, внести кардиналь­ные изменения в публикацию источников и исторической литера­туры. Начала проводиться общероссийская образовательная реформа, которая серьезно затронула проблемы преподавания истории. В связи с тем что преподавание истории было признано не соответствующим новым реалиям, в школах были отменены обязательные выпускные экзамены по истории. С 1 993 г. Минис­терством образования Российской Федерации был провозглашен переход на концентрическую систему преподавания истории вза­мен прежней линейной. Побудительной причиной этой реформы стал закон об обязательном 9-летнем образовании, который пре­дусматривал, что школьник к концу 9 класса должен прослушать весь курс истории.

По поводу перестройки исторического образования, предпри­нятой в первой половине 1990-х гг., А. В. Голубев пишет: «Идея концентрической структуры преподавания истории возникла на волне поисков новых подходов к образованию з начале 1990-х гг. Одной из основных целей планируемых преобразований был пересмотр устоявшихся догм советской образовательной системы. Идеологи­зированность этих реформ очевидна, поскольку коренной ломке должно было подвергнуться преподавание именно предметов гу­манитарного цикла, прежде всего истории. Очевидна также тороп­ливость и недостаточная продуманность новаций. Теоретические постулаты, так хорошо смотревшиеся в нормативных документах, требовали достаточно длительной, экспериментальной апробации перед массовым внедрением в школьную систему и создания мощ­ной материальной, методологической и методической базы. И даже в этом случае коренная ломка сложившейся системы преподавания (переход к концентру - это именно ломка, а не корректировка школьной программы) неизбежно привела бы к потерям качества образования.

На практике же внедрение концентра было совершенно неподготовлено. За прошедшие годы Министерство образования так и не смогло обеспечить необходимыми методическими разработками и учебными материалами новую систему преподавания истории. Скла­дывается впечатление, что чиновники очень быстро утратили интерес к практической работе по внедрению идеи концентра, сосредоточив­шись на поисках новых теорий и путей реформирования образова­ния, не отменив, тем не менее, внедрение старых разработок»¹⁷.

Реорганизации была подвернута система исторического образо­вания и в высших учебных заведениях страны: в вузах ликвидирован курс социально-политической истории XX в., а преподавание исто­рии перестроено с учетом цивилизационного подхода. Кроме того, в книге Н. Верта имелось немало фактических ошибок, о чем впоследствии писала российская пресса. Неточность была допущена уже в названии работы, ибо в пе­риод с 1900 по 1917 гг. страна была не советским государством, а Российской империей.

Видимо, эта книга была выбрана в качестве учебного пособия по­тому, что хотя автор заявлял, что свою задачу он видит в том, чтобы «деидеологизировать, деполитизировать споры о СССР», отказавшись от двух крайностей в освещении советской истории: теории офици­альной советской историографии и концепции тоталитаризма, но на самом деле в ней был представлен совершенно другой взгляд на ис­торию России, чем тот, который был характерен для произведений западных авторов, переведенных на русский язык в годы «перест­ройки». Те книги в западной историографии относились к разряду «ревизионистской литературы», а книга Н. Верта и последовавшая за ней книга английского историка Д. Хоскинга «История Советского Союза 1917-1991 »²² укрепили позиции появившегося в нашей ис­ториографии либерально-эволюционного направления, которое на Западе обычно называют консервативным направлением, являющим­ся, по сути, антикоммунистическим.

Хотя школьные и вузовские учебники было рекомендовано со­здавать с учетом именно данного подхода к отечественной истории, но на практике этого не произошло. Различные авторы писали новые учебники с различных методологических позиций. В 1992 г. был опубликован учебник для 10 класса Л. Н.Жаровой и И. А. Мишиной «Ис­тория Отечества. 1900-1940». Авторы заявили о своей привержен­ности цивилизационному подходу, дающему возможность изучать историю страны в контексте общемирового развития, выявлять осо­бенности российской цивилизации, оценивать события отечествен­ной истории через цивилизационные сдвиги и взаимовлияния²³. А. Ю. Головатенко рассмотрел советскую историю через призму кон­цепции «советского тоталитаризма»²⁴. В 1992-1993 гг. вышли школь­ные учебники И. А. Федосова, В. П. Островского, В. И. Старцева, Б. Н. Старкова, Г М. Смирнова, Б. А. Рыбакова, А. А. Преображенско­го²⁵. В них продолжала доминировать концепция экономического де-терменизма и формационный подход к истории.

Серьезные изменения стали происходить в первой половине 1990-х гг. в области обновления источниковой базы исторических исследований. В руки новой российской власти перешла архивная система, и она была подвергнута радикальной реорганизации. Сра­зу после событий 19-21 августа 1991 г., 24 августа. Президент Рос­сии Б. Н. Ельцин издал ряд важных указов об архивном деле в Рос­сийской Федерации, согласно которым архивы органов КПСС и КГБ СССР были переданы в ведение российских архивных органов. На базе Центрального партийного архива был создан Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), на местах фонды партийных архивов и часть фондов КГБ были переда­ны на государственное хранение. На основе Центрального государ­ственного архива Октябрьской революции и Центрального государ­ственного архива РСФСР был создан Государственный архив Россий­ской Федерации. Всего появилось 17 федеральных архивов и центров хранения документов. Среди них: Центр хранения историко-докумен-тальных коллекций (на базе бывшего «особого» архива), Российский государственный архив экономики (бывший архив народного хозяй­ства). Центр хранения документов молодежных организаций (быв­ший архив ВЛКСМ) и другие⁴². Реорганизуется архивная система и на местах.

Большая работа была проделана по рассекречиванию архивных документов. 6 сентября 1991 г. Президиум Верховного Совета РСФСР принял Постановление, согласно которому создается временная де­путатская комиссия парламентского расследования причин и обсто­ятельств государственного переворота в СССР. Этим Постановлением вменялось в обязанность руководству всех государственных и обще­ственных организаций, расположенных на территории РСФСР, пре­доставлять созданной депутатской комиссии необходимую для рассмотрения документацию и информацию. Эту комиссию возглавили руководители общественно-политического движения «Демократиче­ская Россия» Л. Пономарев и Г Якунин. В конце сентября 1991 г. ко­миссия приступила к работе в ЦПА ИМЛ ЦК КПСС и попыталась ра­зобраться в системе хранения документов и возможности придания их широкой общественной огласке⁴³. В результате проделанной но­вой властью работы с большого количества документов был снят гриф секретности и они стали доступны для исследователей. 7 июля 1993 г. были приняты Основы законодательства РФ об Архивном фонде РФ и архивах. Этот документ создавал основу для реформирования ар­хивного дела в стране и предусматривал широкое участие архиво­хранилищ в публикации своих сокровищ.

Под влиянием новых реалий общественной жизни стали менять свои названия специальные исторические журналы. Журнал «Исто­рия СССР» стал называться «Отечественной историей», «Вопросы ис­тории КПСС» - «Кентавром», «Коммунист» - «Свободной мыслью» и т. п. Вслед за этими формальными изменениями произошли и се­рьезные изменения в публикаторской деятельности журналов. Вмес­то подлинно научной литературы, освещающей отечественную исто­рию с новых позиций, публиковались мемуары деятелей белого и контрреволюционного лагерей, произведения эмигрантских авторов и т. д. Для широкой публикации источников в 1992 г. было возобнов­лено издание закрытого в соответствии с постановлением Секрета­риата ЦК КПСС от 13 ноября 1962 г. журнала «Исторический архив». Он был учрежден Комитетом по делам архивов при Правительстве Российской Федерации. С 1993 г. в качестве приложения к журналу «Родина» начал выходить «Вестник архива Президента Российской Федерации», журнал «Источник».

В 1992 г. издательство «Русская книга» приступило к выпуску сборников документов в серии «Россия в лицах, документах, днев­никах»⁴⁷. Они привлекали внимание общественности к секретным страницам советской истории. По инициативе Министерства обра­зования Российской Федерации началось массовое издание хрес­томатий по отечественной истории для школ и вузов. Значительное количество новых документов по новейшей истории России было опубликовано центральными⁴⁸ и местными издательствами⁴⁹. Осо­бенностью документальных публикаций первой половины 1990-х гг. было то, что многие материалы попадали к нам из-за рубежа. Так, в России были изданы документы, опубликованные в эмиграции А. И. Солженицыным в серии «Исследования новейшей русской ис­тории»⁵⁰.

По публикации источников можно хорошо увидеть, какие проблемы отечественной истории оказались в центре внимания историков в первой половине 1990-х гг. Обновлялась источниковая база по ,, истории дореволюционной России. На первый план вышла полити­ческая история. Были изданы документы⁵¹ и воспоминания⁵² о дея­тельности органов государственной власти и управления царской Рос­сии в области внутренней и внешней политики. Особенно высокими темпами публиковались документы по истории России конца Х1Х-на-чала XX вв. Стали появляться материалы, свидетельствующие о дея­тельности политических партий России небольшевистского толка⁵³. Внимание научной общественности привлек сборник документов по социально-экономической истории России этого периода⁵⁴. В то же время, количество документальных публикаций по истории массо­вого революционного движения в России в начале XX в. резко сокра­тилось⁵⁵. В истории о революционном движении России акценты де­лались на негативные обстоятельства, такие как провокаторство⁵⁶. Внимание к революции 1917 г. и гражданской войне в России вызвало публикацию серии документов⁵⁷ и мемуаров⁵⁸, связанных с этим периодом отечественной истории. В связи с ростом интереса к обсто­ятельствам трагической гибели царской семьи в центре и на местах широко продолжали публиковаться документы⁵⁹ и многочисленные воспоминания свидетелей.

Большое пополнение источников получили историки для изучения белого движения в России. Значительно пополнилась источниковая база по послевоенному периоду советской истории⁶⁶. Много интересных документов вышло в серии «Архив новейшей истории России» из «Особых папок» руко­водителей страны. Были опубликованы свидетельства современни­ков этой эпохи⁶⁸. Стала создаваться и документальная база по новей­шей истории России. Много печаталось мемуаров деятелей последнего периода советской

Резко изменилось положение в издательском деле. Новая власть отрицательно оценивала то, что происходило в нашей стране в пери­од «перестройки», справедливо считая его продолжением советско­го периода. В связи с этим многое из того, что собирались опублико­вать, особенно по советской истории, было убрано из тематических планов издательств. В. А. Невежин и О. А. Пруцкова указывают также на то, что «отпуск цен в 1992 г., превратное понимание внезапно на­ступивших «экономических свобод» и полной бесцензурности сот­нями коммерческих издательств, которые стали стихийно возникать после распада СССР, породили ряд ранее небывалых проблем. «Рас­кручивалась», главным образом, ходовая литература для массового читателя. Резко уменьшился объем социально значимой литературы, в том числе научного и справочного характера». Авторы подсчитали, что тираж выпуска исторической литературы по сравнению с 1991 г. резко упал и составлял в 1992-1995 гг. не более 7-9 млн экземпля­ров. При этом, как указывают В. А. Невежин и О. А. Пруцкова, в это число входят как книги известного В. Суворова (Резуна), изданные общим тиражом 4 млн экз., так и научная литература, тираж которой иногда не превышает 1 тысячи. Приоритеты издаваемой в первой половине 1990-х гг. литературы можно обозначить таким образом: на первом месте находилась научно-популярная и учебная литерату­ра, затем следовали мемуары, биографии и исторические портреты и, наконец, научная литература⁷². По подсчетам В. А. Козлова, «в 1992-1994 гг. в России было опубликовано более четырех тысяч книг и статей по российской истории конца Х1Х-ХХ вв.... Около двух тысяч историков, социологов, философов, писателей и журналистов были авторами этого потока исторической литературы».

По-прежнему много трудов с размышлениями об отечественной истории выпускалось публицистами, поэтому трудно согласиться с мнением В. А. Козлова о том, что в первой половине 1990-х гг. про­фессиональные академические историки «потеснили публицистов и популяризаторов» и их труды доминировали в это время. Серьезной исследовательской литературы научного характера издавалось мало, она была представлена главным образом статьями, печатавшимися в научных исторических журналах. В первой половине 1990-х гг. в свя­зи со сменой приоритетов историками практически не создавались обобщающие труды по истории России в целом, требовалось длитель­ное время, для того чтобы переосмыслить ее с новых позиций.

Существенные изменения произошли в проблематике издава­емых работ. Ее обновление хорошо прослеживается по дискуссиям и «круглым столам», широко проводившимся в первой полови­не 1990-х гг. Они, как правило, посвящались новым проблемам отечественной истории, мало затрагивавшимся в советской исто­риографии. Некоторые обсуждения строились на сопоставлении ис­торического материала и современности, что неизбежно приводи­ло к модернизации событий прошлого. Так, на проходившем в марте-апреле 1992 г. в ИРИ РАН «круглом столе» по истории граж­данской войны большинство выступающих подчеркивали схожесть событий периода гражданской войны с сегодняшней действитель­ностью⁷⁶.

Если говорить о проблематике исторических работ, издаваемых в России в первой половине 1990-х гг., следует подчеркнуть, что боль­шинство из них были посвящены дореволюционной России.

В первой половине 1990-х гг. появилось немало новых проблем, которые привлекли значительный интерес историков. Часть из них была рождена процессами, происходившими в новой России. Акти­визировалась разработка истории российской государственности, ор­ганов управления Российским государством и самоуправлени, его карательных органов. В связи с зарождением в постсоветской Рос­сии новых социально-экономических отношений историки активно изучали историю реформ в Росси. Продолжились тендерные ис­следования, изучение истории повседневности, менталитета раз­личных слоев населения России.

Многие историки переключились на создание популярных в те годы работ, написанных в жанре исторической биографии. Анализ этой литературы показывает, что в первой половине 1990-х гг. сократилось количество отечественных изданий о деятелях советской эпохи. Зато были опубликованы зарубежные исследования о вождях российского коммунизма. Основное внимание историки уделяли самодержцам и государственным деятелям дореволюционной России. Резко усилился интерес к представителям дома Романовых. ие.

Интересное замечание по поводу имевших место в исторической науке в первой половине 1990-х гг. процессов сделали Г А. Бордю-гов, А. И. Ушаков, В. Ю. Чураков. Они пишут, что на фоне происхо­дившего в центре в регионах началось по-настоящему научное пере­осмысление многих проблем отечественной истории. По их словам, «именно региональные исследования истории белых режимов на севере, юге и востоке страны позволили заново проанализировать реальную социально-экономическую политику, включая даже изуче­ние таких рутинных ее сторон, как школьное строительство и судеб­ная практика»¹⁰². Этот вывод диссонирует с мнением В. П. Булдакова, который считает, что в региональных исследованиях «таится склон­ность к ведомственному или клановому самоутверждению»¹⁰³. По­добные высказывания напоминают широко распространенное в со­ветское время положение, согласно которому истинная наука разрабатывается исключительно в центре, а провинциальным (реги­ональным) историкам следует заниматься лишь краеведением, ос­нованным на канонах официальной историографии.

Одной из главных черт рассматриваемого этапа стало то обстоя­тельство, что достоянием отечественной историографии, ее важней­шим историографическим фактом явился огромный пласт эмигрант­ской литературы, а также исследования западных историков по российской истории. По подсчетам В. А. Козлова, в первой половине 1990-х гг. было издано не менее 200 зарубежных исследований толь­ко по истории России XX в. Он замечает: «знакомство с профессио­нальным составом зарубежных авторов показывает, что некоторые из них уже вошли во вкус выпуска своих работ в России и на русском языке, имеют устойчивые связи с издательствами и журналами, а по количеству публикаций обгоняют иных российских профессиона­лов»¹⁰⁴. Г А. Бордюгов, А. И. Ушаков и В. Ю. Чураков высказывают свое мнение по поводу характера зарубежной литературы, опубли­кованной в России в эти годы. Анализируя состояние изучения бело­го движения, они пишут, что именно в первой половине 1990-х гг. произошел прорыв «в осмыслении и введении в научный оборот раз­личных данных, которые накопили эмигрантские и зарубежные ис­торики. Это впервые происходило без политической заданное™ с ее заведомо подобранными ярлыками. Критериями при этом являлись достоверность и доказательность, приближение к пониманию дейст­вительных, а не придуманных закономерностей гражданской вой­ны»¹⁰⁵. С такой оценкой вряд ли стоит полностью согласиться. В пер­вой половине 1990-х гг. достоянием российской общественности становились, как правило, издания западных авторов консерватив­ного направления¹⁰⁶. Из эмигрантской литературы в основном пуб­ликовались работы, в которых пропагандировались монархическая¹⁰⁷ или «русская»¹⁰⁸ идеи. Благодаря во многом изданию этих произве­дений, в России возник интерес к истории российской монархии и широко стала обсуждаться «русская идея»¹⁰⁹, однако говорить о пол­ной «достоверности и доказательности» было преждевременно. Ши­рокому распространению «русской» идеи способствовала и истори­ческая обстановка: распад СССР, возрождение России как многонационального государства, которому заново предстояло осознать свою идентификацию, выход ее в новое геополитическое про­странство. Появление «ближнего зарубежья», наличие там миллио­нов русских и их неполноправное положение заострили внимание к русской нации и ее исторической судьбе. Опираясь на достижения дореволюционной и эмигрантской исторической мысли, исследова­тели стали активно обсуждать особенности национального характе­ра русских, их обычаи и нравы, отличия от других этносов, населяв­ших в разное время Россию и т. д.

Наиболее кардинальные изменения произошли в первой по­ловине 1990-х гг. в методологии истории. Основные итоги поис­ков в этой области уже подводились в историографических рабо­тах Е. Б. Заболотного, В. Д. Камынина, В. А. Козлова, В. С. Прядеи-на и других авторов. В начале 1990-х гг. в трудах целого ряда историков¹¹⁰ и публицистов¹¹¹ зазвучал призыв к «методологичес­кой революции», что означало в тех условиях поиск принципиаль­но новых теоретике-методологических основ исторической науки. Смысл происшедшей в первой половине 1990-х гг. «методологи­ческой революции» современными исследователями понимается по-разному. Б. Г Могильницкий по горячим следам событий пи­сал, что «крушение безраздельного господства марксистской соци­ологической теории породило в нашей науке своеобразную «кон­цептуальную анархию»¹¹². В. А. Козлов полагает, что «методологи­ческой революции» «сопутствовали претензии некоторых теоретических моделей на исключительность. Эти претензии пита­лись ностальгической потребностью в «универсальных» и «единст­венно верных» объяснениях мира»¹¹³.

Такую оценку следует, на наш взгляд, поддержать, ибо в первой половине 1990-х гг. была сделана попытка заменить одну универ­сальную теорию, в качестве которой выступал в советское время марк­сизм, на другую, не менее универсальную, теорию. Во всех бедах оте­чественной историографии обвинялась марксистско-ленинская методология истории, от которой следовало полностью отказаться из-за ее неспособности выполнять роль инструмента познания.

Критика марксизма стала вестись по всем направлениям, с при­менением самых разнообразных методов. Ленинизм - наиболее не­приемлемое для либеральных авторов учение - начал активно про­тивопоставляться марксизму. По словам Б. П. Балуева, еще Н. К. Ми­хайловский в конце XIX в. «справедливо подчеркнул, что взгляды Маркса и его учеников, в том числе и русских, часто далеко не одно и то же, что у Маркса были все основания, имея в виду таких «учеников», неоднократно шутливо повторять, что он не «марксист»'¹⁴. Г С. Лисичкин попытался доказать, что большевики очень не любили Маркса, ибо его теоретические выкладки постоянно вступали в про­тиворечие с большевистской практикой, приведшей Россию к кризи­су¹¹⁵. Для того чтобы окончательно развенчать образ Ленина не толь­ко как политика и государственного деятеля, но и как человека, мас­совым тиражом стала издаваться литература, смаковавшая такие подробности личной жизни В. И.Ульянова-Ленина, которые не толь­ко по идеологическим, но и по человеческим причинам не могли быть опубликованы в нашей стране в советское время. Читатели узнали много «интересного» о личной жизни, болезнях, родственниках Ле­нина, его политической и государственной деятельности как из оте­чественной¹¹⁶, так и из эмигрантской и западной литературы¹¹⁷. Ак­тивно стали обсуждаться такие стороны деятельности Ленина, как «германский след» в большевистской революции¹¹⁸, роль Ленина в развязывании «красного» террора¹¹⁹, создание культа личности Ле­нина¹²⁰. По поводу этой литературы Н. И. Дедков писал: «Мы вправе задать себе недоуменный вопрос: почему создаются подобные кни­ги, почему получают они столь широкую рекламу в прессе и на теле­видении. Ответ будет прост и созвучен времени: потому что это вы­годно. Выгодно, ибо волкогоновская книга за счет эксплуатации еще не до конца угасшего доверия читателя к печатному слову, к самому имени ученого-историка (не автора конкретно, а историка вообще) призвана внедрить в массы некоторые идеи, весьма важные для пра­вящей «демократической» верхушки»¹²¹.

Стали публиковаться произведения западных историков консер­вативного направления, в которых осуждался марксизм¹²². К. Поп-пер упрекал марксизм в излишнем «историцизме» и в своей работе опровергал такие основополагающие принципы марксизма, как ди­алектика, историзм, историческая закономерность, идея прогресса и т. д. Журнал «Вопросы философии» провел дискуссию о диалектиче­ском методе, участники которой присоединились к мнению К. Поп-пера, что этот метод не имеет под собой логического обоснования¹²³.

Ведущее место в осмыслении истории России в первой половине 1990-х гг. принадлежало цивилизационному подходу. Популяриза­ции данного подхода к истории посвящались специальные сборни­ки статей¹²⁴ и монографии¹²⁵. Н. И. Авалиани, М. А. Барг, А. М. Дуб­ровский, Б. С. Ерасов, А. Н. Ерыгин, И. Н. Ионов, М. Д. Карпачев, И. Д. Ковальченко, Л. И. Новиков, А. С. Панарин, А. И. Ракитов, Н. Б. Селунская, Л. И. Семенникова, А. Флиер, В. М. Хачатурян, Е. Б. Черняк, Л. А. Чижов разъясняли суть цивилизационного подхо­да как принципа объяснения истории. Осмысливая историю России с позиций цивилизационного подхода, Л. И. Семенникова видела его преимущества в том, что «его принципы позволяют: определить ис­торическое место России в мировом человеческом сообществе как цивилизационно неоднородного общества; понять особенности ее общественной организации и культуры в сравнении с опытом других народов; дать цельное представление об историческом пути страны во всей его сложности, о причинах цивилизационного плана трудно­стей в ее развитии при колоссальном человеческом и природном потенциале; при таком подходе ярко высвечиваются проблемы аль­тернатив общественного развития на разных этапах истории страны, предоставляется возможность раскрыть коллизии борьбы вокруг про­блемы исторического выбора, причины победы определенных сил в тот или иной момент истории»¹²⁶. Некоторые авторы попытались при­менить цивилизационный подход к истории России в целом, чтобы объяснить особенности ее развития¹²⁷. Однако уже в первой полови­не 1990-х гг. было замечено, что среди сторонников цивилизацион­ного подхода к истории нет единства мнений по вопросу о том, к ка­кому типу цивилизации относится Россия.

Оживленную дискуссию в начале 1990-х гг. вызвала концепция А. С. Ахиезера о самобытном характере российской цивилизации. В 1992 г. журнал «Отечественная история» провел дискуссию по во­просу «Россия - расколотая цивилизация?», а журнал «Обществен­ные науки и современность» - «круглый стол» на тему «Россия: кри­тика исторического опыта». Далеко не все участники обсуждений поддержали основную мысль автора о том, что главной чертой «про­межуточной цивилизации», к которой он отнес Россию, является ее раскол, то есть стремление одной группы отвечать на активизацию деятельности другой группы, выступающей с противоположными ценностями. В. П. Данилов обвинил социокультурную концепцию А. С. Ахиезера в чрезмерной идеологизированности, в отбрасыва­нии представления о единстве всемирно-исторического процесса. Автор писал, что жесткое распределение цивилизаций между кон­тинентами и народами привело к тому, что «Россия оказалась стра­ной «промежуточной цивилизации», отличающейся «деструктивным характером» и обреченной на систему «псевдо...»: псевдоэкономи­ка, псевдорынок, псевдо капитализм, псевдоурбанизация, псевдо­кооперация и т. п., вплоть до «псевдоразвития» - всего-навсего «пульсации»¹²⁸.

Другие авторы полагали, что концепция А. С. Ахиезера «оказа­лась первой «после коммунизма» и наиболее обстоятельной и серь­езной попыткой осмыслить феномен российской самобытности»¹²⁹. У нее нашлись многочисленные подражатели. Идеи, созвучные кон­цепции А. С. Ахиезера, высказал А. В. Оболонский. Он делил все ци­вилизации на системоцентрические и персоноцентрические. По его мнению, в персоноцентрических цивилизациях индивидуум являет­ся высшей ценностью. В системоцентрических цивилизациях высшей ценностью является сама Система, а индивидуум либо вообще отсут­ствует в шкале ценностей, либо рассматривается в контексте неких надличностных целей. Автор относил Россию к системоцентрическим цивилизациям, считая, что смена политических элит в России не при­водила к принципиальным изменениям цивилизационноготипа Рос­сии. При всех режимах Система оставалась главной ее ценностью. Он писал, что системоцентризм в России обнаружил огромный запас прочности, а любые возможности вывести Россию из плена государ­ственного деспотизма «мгновенно вступали в противоречие с нацио­нальными стереотипами политического поведения и моральными основами социальных взаимоотношений»¹³⁰.

Сложились и другие представления о цивилизационной принад­лежности России. Политики, пришедшие к власти в начале 1990-х гг., попытались приблизить Россию к Европе и внедрить в развитие страны ценности западной цивилизации. Естественно, этот выбор требовал идеологического обеспечения, и в выступлениях Г. Э. Бур­булиса, Е. Т. Гайдара, А. Б. Чубайса, других идеологов реформ четко проводилась мысль о том, что Россия с самого начала своего разви­тия была неотъемлемой частью западной цивилизации и лишь при­ход к власти большевиков свернул ее с магистрального пути. Обос­нованию этой идеи были посвящены работы политологов и истори­ков В. В. Ильина, И. Н. Ионова, Б. Г Капустина, А. С. Панарина и других авторов. Их противники из различных политических лаге­рей попытались доказать, что российская цивилизация не прием­лет ценности западного мира, поскольку она относится к другому типу. Были обществоведы, которые предлагали отнести Россию к странам восточного типа. В работах В. Г Гельбраса, В. С. Мясникова и других авторов подчеркивалось, что в истории России неоднократ­но предпринимались попытки включить Россию в европейскую жизнь: принятие христианства, реформы Петра I и другие. Но все они заканчивались неудачей. В советский период страна преврати­лась в обычную восточную деспотию во главе с тираном - партийным вождем. По мнению этой группы авторов, российские полити­ки должны взять за образец развития коммунистический Китай, сде­лавший в 1980-1990-е гг. в результате реформ Дэн Сяопина неви­данный экономический рывок.

Многие авторы разделяли евразийскую концепцию об особом пути развития российской цивилизации. В работах Р. Евзерова, В. С. Ерасова, С. С. Ключникова, В. Козловского, А. Панченко, В. Б. Па­стухова, О. А. Платонова, П. Савкина, С. Хоружего и других авторов, как и в сочинениях классических евразийцев 1920-х гг., проводи­лась мысль о том, что главным фактором развития истории является «месторазвитие» народа, т. е. связь культуры и жизни народа с гео­графической средой. Они писали о том, что Россия отличается как от Запада, так и от Востока и пытались представить Россию как «замкну­тый океан-континент», особую самобытную цивилизацию. Однако скоро стало очевидно, что современные сторонники евразийской кон­цепции особенно сильно критиковали ценности именно западной ци­вилизации. По словам О. А. Платонова, «русская цивилизация отвер­гала западноевропейское понятие развития как преимущественно на­учно-технического, материального производства, постоянного наращивания массы товаров и услуг, обладания все большим коли­чеством вещей, перерастающего в настоящую гонку потребления, «жадность к вещам». Этому понятию русское миропонимание про­тивопоставляло идею совершенствования души, преображения жиз­ни через преодоление греховной природы человека»¹³¹.

Л. И. Семенникова справедливо считает, что «в наворотах поли­тической борьбы первой половины 90-х гг. евразийская концепция была упрощена, вульгаризирована и стала подспорьем для пропа­ганды русского национализма. Теперь речь шла о «русской цивили­зации», «русской идее». Утверждалось, что эта цивилизация имеет особый духовный базис - православие, ее отличает особая форма общности, коллективизма - соборность, особое отношение к хозяй­ственной деятельности, которое характеризуется как «нестяжательст­во» (т. е. отсутствие стремление к прибыли). Как величайшее дости­жение русской цивилизации рассматривается создание мощного государства»¹³². Сама Л. И. Семенникова предложила рассматривать Россию как «цивилизованно неоднородное общество». Суть ее кон­цепции заключалась в следующем: Россия не является самостоятель­ной цивилизацией и не относится ник одному из типов цивилизаций в чистом виде. По ее словам, «это особый, исторически сложивший­ся конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным, централизованным государством с великорус­ским ядром. Россия геополитически расположена между двумя мощ­ными центрами цивилизационного влияния - Востоком и Западом, включает в свой состав народы, развивающиеся как по западному, так и по восточному варианту. Неизбежно в российском обществе сказывалось как западное, так и восточное влияние. При крутых по­воротах исторические вихри «сдвигали» страну то ближе к Западу, то ближе к Востс>ку. Россия представляет собой как бы «дрейфующее общество» на перекрестке цивилизационных магнитных полей»¹³³.

Я. Г. Шемякин подчеркивал, что в литературе первой половины 1990-х гг. термин «цивилизация» был перегружен противоречивы­ми смыслами». По его словам, за декларациями о приверженности многих авторов «цивилизационному» подходу «нередко скрывает­ся духовная инерция старого подхода», попытки следовать старой общенаучной парадигме - редукционизму, который «выражается в претензии дать исчерпывающее объяснение исследуемой реально­сти в рамках какого-либо одного научного подхода»¹³⁴. По словам В. А. Козлова, в это время «авторы не утруждали себя объяснения­ми ... в границах какой именно «цивилизационнои» традиции идет их творческий поиск - М. Вебера, А. Тойнби или, например, Дани­левского»¹³⁵.

Ряд историков попытались с цивилизационнои точки зрения объ­яснить то, что произошло с Россией в XX в. Следует отметить, что во­прос о судьбе социалистической идеи волновал, волнует и будет еще долго волновать исследователей. Споры о судьбе социализма в Рос­сии и о социалистической идее в целом были продолжены и в пер­вой половине 1990-х гг.¹³⁶. Этот вопрос интересовал авторов немно­гочисленных работ по советской истории, издававшихся в стране в это время¹³⁷. К обсуждению особенностей советской системы актив­но подключились эмигранты¹³⁸. Один из поставленных тогда вопро­сов звучал так: являлся ли социализм произволом деятельности боль­шевиков, утопией или вытекал из особенностей развития России? Некоторые исследователи, опираясь на идеи западного мыслителя Э. Дюркгейма, русского эмигранта Н. А. Бердяева и других, полага­ли, что переход к новому строю в 1917 г. оказался возможен благо­даря определенным цивилизационным особенностям России. Рос­сийский тип цивилизации, начиная с Киевской Руси, был основан на коллективистских соборно-вечевых общинных началах. Россия как многонациональная евразийская держава, опиравшаяся на синтез западных и восточных культур, в силу уникальных суровых географо-климэтических условий, развивала в себе коллективистское жиз­неустройство. Укреплению этих традиций способствовало принятие Русью христианства по православному образцу¹³⁹.

Философ М. Мамардашвили писал о том, что коммунизм явля­ется органичным продуктом русской истории. Русскую революцию объективно готовили не только большевики, но и подвижники зем­ли Русской: Сергий Радонежский и Нил Сорский, раскольники и ка­заки, С. Разин и Е. Пугачев, декабристы и Герцен, Чернышевский и С. Перовская, Плеханов и Мартов и даже либералы Струве и Милю­ков. Концепция социалистического коллективистского переустройст­ва общества легла на исторически подготовленную почву общинно-коллективистского жизнеустройства. Именно народный менталитете его ориентирами соборности, братства, духовности, жертвенности, социальной справедливости, общенациональной государственнос­ти и патриотизма стал основой для строительства социализма¹⁴⁰.

Однако большая часть приверженцев цивилизационного подхо­да истории объясняла советскую часть истории XX в. с позиций тео­рии тоталитаризма. Именно на первую половину 1990-х гг. прихо­дится наибольшее количество исследований, популяризирующих данную концепцию и распространяющих ее на историю России. В. А. Козлов объясняет этот феномен следующим образом: «Перемена декораций, распад СССР, крушение коммунистического режима и переход власти к противникам Горбачева в сочетании с призывами к суду над КПСС превратили «тоталитаристские» интерпретации в ис­ториографическую моду». По его словам, популярность этой идеи и многих прочих новых, проникших в историческую науку России в пер­вой половине 1990-х гг., «имела чисто политическое происхожде­ние и была мало связана с ... эвристическими возможностями и по­знавательной ценностью. Другое дело, что поражение коммунизма и необходимость заполнить возникший идеологический вакуум поро­дили у авторов новых учебников и учебных пособий особый спрос именно на «тоталитаристские» интерпретации — они не только лежа­ли в русле господствующих в то время массовых настроений и ожи­даний политических элит, но их было еще и сравнительно легко со­единить с практическими навыками написания учебников и «обоб­щающих» трудов коммунистической эпохи»¹⁴¹.

По проблемам тоталитаризма проводились многочисленные на­учные конференции¹⁴², выходили обобщающие труды А. В. Баку­нина, А. Ю. Головатенко, И. С. Кузнецова, В. А. Мау, Г. А. Трукана и других историков¹⁴³. Обилие работ поданному вопросу, появившихся только на рубеже 1980-1990-х гг., поражает, ио них можно су­дить по специально изданному библиографическому указателю¹⁴⁴. В работах Э. Баталова, Е. Э. Бейлиной, Ю. С. Борисова, Ю. А. Борко, В. В. Бочарова, В. М. Бухараева, М. А. Выцлана, К. С. Гаджиева, М. Я. Гефтера, Л. И. Гинцберг, А. В. Голубева, Н. В. Загладина, Ю. И. Игрицкого, В. В. Ильина, Ю. В. Куперта, Г П. Мягкова и других авторов велись дискуссии о содержании данного понятия, его ос­новных чертах; этапах и т. д. Красной нитью проходивших дискус­сий было противопоставление тоталитаризма и демократии, общ­ность судеб различных тоталитарных государств в XX в., особенно СССР и Германии. Продолжились споры о хронологических рамках советского тоталитаризма. Большинство историков первой полови­ны 1990-х гг. отошли от мнения авторов периода «перестройки» о том, что апогеем советского тоталитаризма были 1930-1940-е гг., и распространяли это понятие на весь советский период. Однако были авторы, которые сомневались в «тоталитарном характере со­ветского политического режима в последнее десятилетие его суще­ствования»¹⁴⁵.

Среди сущностных черт советского тоталитаризма Ю. И. Игриц-кий выделял строго иерархическую систему управления во главе с вождем, единую идеологию в сочетании с репрессивным аппаратом, наличие харизматического лидера, демонстрирующего своими по­ступками правильность избранной цели и способа продвижения к ней¹⁴⁶. А. В. Бакунин подчеркивал, что в тоталитаризме нельзя все сводить к идеологии, политике и репрессиям, а нужно обращать вни­мание и на такие черты, как монополизация собственности, милита­ризация экономики и социальной жизни¹⁴⁷. В дискуссиях принима­ли активное участие зарубежные ученые. Именно в первой половине 1990-х гг. в России были опубликованы их классические труды о при­роде тоталитарных обществ¹⁴⁸.

На фоне всеобщего увлечения цивилизационным подходом сто­ронники материалистического понимания истории вносили сущест­венные коррективы в свои концепции, однако сдавать позиции не собирались. По словам В. А. Козлова, «в первой половине 90-х гг. была проведена «инвентаризация» не только очевидных провалов доктринального марксизма и «марксистско-ленинской» идеологиче­ской утопии, но и интеллектуальных достижений советского творчес­кого марксизма, пытавшегося выжить как социологическая теория вопреки желанию и воле коммунистических олигархов»¹⁴⁹. Н. И.Смо­ленский призывал к возврату «к истинной сути целого ряда теорети ческих положений в противовес утвердившимся в отечественной ис­ториографии и ставшим официальными трактовкам»¹⁵⁰. Защищая формационный подход к истории, некоторые исследователи пыта­лись подчеркнуть, что у цивилизационного и формационного под­ходов просто различные задачи изучения исторического процесса. Т. Панфилова считала, что и в современных условиях понятие «фор­мация» продолжает сохранять методологическое значение для ос­мысления становления единой истории на основе социально-эконо­мических отношений'⁵¹. По словам Е. Б. Черняка, «выявившаяся несводимость общественного развития к формационному процессу в качестве его конечной причины отнюдь не означает умаление фор­мационного компонента как подсистемы цивилизации»¹⁵².

В рамках материалистического понимания истории стали появ­ляться новые концепции, с позиций которых были сделаны попытки объяснения всемирной истории и как составной ее части — истории России. Особое место в этом процессе принадлежало в эти годы вос­токоведам. Они критиковали современную им либеральную истори­ографию, которая относила Россию к западному типу цивилизаций. Известный отечественный востоковед И. М. Дьяконов разработал кон­цепцию фазовых механизмов, которая делила всемирную историю не на пять, как у Маркса, а на восемь общественно-экономических формаций (первобытная, первобытнообщинная, ранняя древность, имперская древность, средневековье, абсолютистская постсредневе­ковая, капиталистическая и посткапиталистическая). Он подчеркнул, что в идее Маркса о пяти формациях «не было найдено убедитель­ного движущего противоречия ни для первой, первобытной, фор­мации, ни для последней, коммунистической». Одновременно автор выступил с критикой марксовой идеи прогресса, которая есть разно­видность вечного двигателя, противоречащего основному закону при­роды—закону сохранения энергии. И. М. Дьяконов указывал, что «нет прогресса без потерь, и чем больше прогресс, тем больше потери. Абсолютно неподвижное гармоничное будущее, будь то «Царство Божие на земле» или коммунизм, невозможно по законам физики». В своей концепции И. М. Дьяконов на первое место поставил разви­тие технологии как главной движущей силы исторического развития. При этом он полагал, что во всем мире существует единство законо­мерностей исторического процесса, а фаза от фазы «отделяется не революционным переворотом, а переходным периодом различной длительности, продолжающимся до тех пор, пока не выработаются все признаки, диагностические для новой фазы»¹⁵³.

Любопытны выводы автора о последней стадии исторического развития. Он полагает, что посткапиталистическая фаза наступает с момента испытания первых водородных бомб СССР и США. По его мнению, все капиталистические и «коммунистические» империи при переходе к восьмой фазе распадаются. Страны в этой фазе перехо­дят к развитой акционерной системе, охватывающей все классы и социальные группы. Диагностическим признаком восьмой фазы, по И. М. Дьяконбву, является «становящееся всеобщим учение о мини­мизации личностного дискомфорта при отсутствии какой-либо ре­лигиозной или философской идеологии». Он полагает также, что это учение и будет «социально-психологическим обоснованием сущест­вования данного общественного строя»¹⁵⁴. Вероятно, на историческую концепцию И. М. Дьяконова, особенно ее последнюю часть, серьез­ное влияние оказали теории конвергенции, или постиндустриально­го общества, почитателей которых в нашей стране в 1990-е гг. стано­вится все больше.

Философ Ю. И. Семенов считал, что объяснить произошедшее в России в XX в. можно только опираясь на методы марксистской со­циологии, в частности известную концепцию «азиатского способа производства». Этот способ производства, основанный исключитель­но на общеклассовой частной собственности, при которой класс экс­плуататоров в основном совпадает с ядром государственного аппа­рата, автор называет политарным (от греческого «полития» -государство). Ю. И. Семенов пишет, что «общества, которые мы упор­но именовали социалистическими, в действительности или были, или еще до сих пор остаются политаристскими». В таком обществе поли-таристы - представители господствующего класса - владеют средст­вами производства только сообща и образуют не просто класс, а осо­бую иерархически организованную систему распределения прибавочного продукта во главе с верховным распределителем об­щеклассовой частной собственности - «политархом»¹⁵⁵.

Широкое распространение в первой половине 1990-х гг. полу­чил модернизационный подход к истории. В работах Б. С. Ерасова, Н. Н. Зарубиной, Г Зиборова, К. И. Зубкова, П. Канделя, В. В. Козлов­ского, В. А. Красилыцикова, Г Л. Купрянина, Л. Перпелкина, А. Рябо­ва, Н. Б. Селунской, В. В. Согрина, А. И. Уткина, В. Г. Федотовой вни­мание привлекалось к различным модернизационным теориям, разработанным западными исследователями, и показывалась воз­можность применения их к объяснению некоторых периодов исто­рии России. Адептами модернизационных концепций в первой половине 1990-х гг. среди российских ученых стали, по нашему мне­нию, те, кто пытался избежать крайностей, неизбежных при «смене вех», т. е. перехода с формационной на цивилизационную позицию.

В эти годы историки стали более осторожно подходить к исполь­зованию концепции «догоняющего развития». По мнению Е. Плима-ка и И. Пантина, Россия, постоянно догоняя западные страны, разви­валась не по поступательной линии, а от смуты к смуте¹⁵⁶. В. А. Козлов считает, что «большинство авторов, высказывавшихся между делом о преимуществах теории модернизации и противопоставлявших ее марксистской исторической социологии, не пытались сопоставить теорию модернизации с марксистскими концепциями «догоняюще­го развития» России как страны «второго эшелона» капитализма»¹⁵⁷.

А. К. Соколов призывал к использованию модернизационного подхода к истории, поскольку полагал, что теория модернизации «идеологически более нейтральна», чем формационный и цивили-зационный подходы¹⁵⁸. В 1993 г. состоялось обсуждение особеннос­тей развития российской модернизации. Как показала дискуссия, общим среди обществоведов было понимание модернизации как комплексного процесса, охватывающего все стороны - экономичес­кую, социальную, политическую, культурную - общественной жиз­ни, в результате которого менее развитые общества приобретают чер­ты более развитых. Большинство ученых определило модернизацию как переход от традиционного общества к индустриальному или пост­индустриальному. Только А. С. Ахиезер подчеркнул, что под модер-низацией следует понимать переход от традиционной цивилизации к либеральной, основанной на частной собственности и рынке. Он обратил внимание на ее верхушечный, авторитарный, бюрократи­ческий характер¹⁵⁹.

По мнению А. К. Соколова, «история распадается на два цикла: историю традиционных обществ и современных. Переход от одного общественного состояния к другому составляет сущность процесса модернизации»¹⁶⁰. Е. Рашковский выделил три стадии российской модернизации: начавшуюся с Петра I и продолжавщуюся до начала XX в., советскую и нынешнюю¹⁶¹. Участники обсуждения были едины в том, что на первом этапе российская модернизация проходила по классическому образцу, по которому шел весь западный мир, может быть, только более быстрыми темпами. По мнению Н. Б. Селунской, сточки зрения модернизационной парадигмы особенно хорошо опи­сывается история России пореформенного периода. Она считала, что при формационном подходе к истории вне поля зрения исследова телеи оставались вопросы экономического поведения крестьян, по­мещиков, предпринимателей, особенности сознания и психологии различных групп населения, феномен политической культуры обще­ства. Только синтезировав два среза изучения проблемы -экономизм и психологизм, что возможно в рамках модернизационного подхода к истории, можно объективно разобраться в сути происходивших тог­да процессов'⁶².

В ходе последовавших дискуссий особенно острые споры развер­нулись вокруг характеристики модернизационных процессов в XX в. О. Лейбович в XX в. выделил три цикла отечественной модерниза­ции: автократически-буржуазный, продолжавшийся от Великих ре­форм 1860-х гг. до революции 1917-1921 гг.; социалистический, развивавшийся до «перестройки» и завершившийся крахом систе­мы к началу 1990-х гг.; наконец, современный либерально-рыноч­ный'⁶³. А. В. Голубев, Ю. Козырев, Н. Коровицына и другие историки также использовали термин «социалистическая модернизация» (или «тоталитарная модернизация»). Ю. Козырев предпочитал называть ее не социалистической, а антифеодальной модернизацией, «озна­чавшей, в первую очередь, огосударствление собственности и пре­вращение в связи с этим государства в «суперфеодала», вольного в лице чиновного сословия распоряжаться судьбами своих подданных - новых крепостных людей, отчужденных от собственности (а значит и от власти) и в силу этого не защищенных от внеэкономического при­нуждения, правового «беспредела», являющегося, наряду с концен­трацией собственности в руках феодалов и собственно «номенклату­ры», государственных чиновников, главным атрибутом феодальной организации»'⁶⁴. В. А. Красильщиков, не допуская наличия социали­стической модели модернизации, называл то, что происходило в со­ветскую эпоху, контрмодернизацией'⁶⁵. Были подготовлены обобща­ющие работы, осмысливающие зарубежный опыт модернизации и возможность применения его к России'⁶⁶.

Среди сторонников теорий модернизации имеются привержен­цы как формационной, так и цивилизационной интерпретации исто­рии. А. Г Фонотов полагал, что основу российской (евразийской) цивилизации составлял мобилизационный тип развития, осуществ­ляющийся за счет сознательного вмешательства в механизмы функ­ционирования общества. По его словам, такой тип развития является или средством выхода из застойного существования, или инструмен­том ускорения эволюционных процессов, когда стимулы «к самовоз­вышению и самоусовершенствованию человеческой популяции и условии ее существования формировались исключительно как реак­ция на внешние возмущения». Поэтому мобилизационный тип раз­вития представляет собой один из способов адаптации социально-экономической системы к реальностям изменяющегося мира и заключается в систематическом обращении в условиях стагнации или кризиса к чрезвычайным мерам для достижения экстраординарных целей, представляющих собой выраженные в крайних формах усло­вия выживания общества и его институтов. А. Г Фонотов призывал к тому, чтобы Россия путем реформ перешла от мобилизационного типа развития к инновационному, который заключается в процессе поис­ка и реализации нововведений и позволяет повысить эффективность функционирования общественного производства и усилить степень реализации потребностей членов общества за счет сознательного культивирования внутренних факторов развития, прежде всего, та­ких как наука и техника, область применения которых постоянно рас­ширяется во всех сферах человеческой жизнедеятельности'⁶⁷.

Подводя некоторые итоги характеристики основных черт разви­тия исторической науки в России в первой половине 90-х гг. XX века, мы должны, полагаем, констатировать, что одной из них была по­пытка властей вернуть историков к единственной монометодологии, представлявшей собой зеркальное отражение марксистской. Среди представителей исторической науки официальную поддержку полу­чали лишь те, кто придерживался либеральных взглядов, настаивал на применении цивилизационного подхода к истории, объяснял со­ветскую историю с позиций теории тоталитаризма. Это представля­ется определенным шагом назад по сравнению с тем состоянием ис­торической науки, которое было достигнуто в годы «перестройки».

Однако, несмотря на давление «сверху», условия для существо­вания в исторической науке разных мнений сохранялись. Это вело к появлению новых концепций объяснения исторического процесса. Наличие разнообразных концептуальных схем в литературе первой половины 1990-х гг. давало основание делать как оптимистические, так и пессимистические прогнозы относительно будущего историче­ской науки в России. По мнению В. Федотовой, это свидетельствова­ло о сохранении плюрализма мнений, под которым она понимала возможность одновременного существования различных типов ана­лиза при готовности исследователя переходить от одного типа ин­терпретации исторических фактов к другому. При этом, предупреж­дал автор, очень важно избежать «всеядности, то есть признания взаимоисключающих выводов'⁶⁸. По признанию Ю. Н. Афанасьева, «груз прошлого, лежащий на наших плечах, оказался тяжелее того, что мы еще ощущали недавно. Во многих случаях последних лет мы имеем дело не с подлинными переменами, а с их видимостью»'⁶⁹.

В первой половине 1990-х гг. научные приоритеты в отечествен­ной историографии претерпели существенные изменения. Освобож­денные от тотального партийно-государственного контроля, от необ­ходимости сверять свои взгляды с официально принятой доктриной, историки смогли сосредоточить свое внимание на изучении тех про­блем, которые по идеологическим причинам не могли разрабатывать­ся советскими исследователями. Развернутая критика марксизма при­вела к тому, что главенствующим в объяснении отечественной истории становится цивилизационный подход. Правда, историкам так и не удалось вписать историю России в рамки единой цивилизации, ибо оказалось, что они по-разному понимают, к какому типу цивилиза­ций относится Россия.

Достижениями в развитии исторической науки в первой полови­не 1990-х гг. следует считать принятие решительных мер по наведе­нию порядка в архивном деле и расширение доступа исследовате­лей к архивным фондам, особенно по новейшей истории России, широкую публикацию исторических документов. Значительное об­новление источниковой базы, применение новых методологических и концептуальных подходов позволило исследователям достигнуть серьезных результатов в изучении многих проблем, прежде всего -истории дореволюционной России.