Главная | Обратная связь

Акутагава Рюноскэ. Ком земли

Http://vk.com/public86987450

Пер. с яп. - Н.Фельдман. Когда у о-Суми умер сын, началась пора сбора чая. Скончавшийся Нитаропоследние восемь лет был калекой и не поднимался с постели. Смерть такогосына, о которой все кругом говорили "слава богу", для о-Суми была не такимуж горем. И когда она ставила перед гробом Нитаро ароматичную свечу, ейказалось, словно она наконец выбралась из какого-то длинного туннеля насвет. После похорон Нитаро прежде всего встал вопрос о судьбе невесткио-Тами. У о-Тами был мальчик. Кроме того, почти все полевые работы вместобольного Нитаро лежали на ней. Если ее теперь отпустить, то не толькопришлось бы возиться с ребенком, но и вообще трудно было бы дажепросуществовать. О-Суми надеялась, что по истечении сорокадевятидневноготраура она подыщет о-Тами мужа и тогда та по-прежнему будет исполнять всюработу, как это было при жизни сына. Ей хотелось взять зятем Екити,который приходился Нитаро двоюродным братом. И поэтому, когда на следующее утро после первых семи дней траура о-Тамизанялась уборкой, о-Суми испугалась чрезвычайно. О-Суми в это время игралас внуком Хиродзи на наружной галерее у задней комнаты. Игрушкой служилацветущая ветка вишни, тайком взятая в школе. - Слушай, о-Тами, может, это плохо, что я до сих пор молчала... Но какже так?.. Ты хочешь оставить меня с ребенком и уйти? Голос о-Суми звучал скорей жалобой, чем упреком. Однако о-Тами, даже неоглянувшись, весело произнесла: - Что ты, матушка! И этого было довольно, чтобы о-Суми вздохнула с облегчением. - Вот как... Конечно, разве ты можешь так поступить... О-Суми без конца ворчала, повторяя свои жалобы. Но ее слова звучали всеболее растроганно. Наконец по ее морщинистым щекам потекли слезы. - Если ты только хочешь, я готова навсегда остаться в этом доме. Развеуйдешь по доброй воле от такого малыша! С полными слез глазами о-Тами взяла Хиродзи к себе на колени. Почему-тозастеснявшись, ребенок устремил все свое внимание на ветку вишни, упавшуюв комнату на старые циновки. О-Тами продолжала работать совершенно так же, как при жизни Нитаро. Норазговор о зяте оказался гораздо труднее, чем думала о-Суми. О-Тами,по-видимому, не питала никакого интереса к этому делу. О-Суми, конечно,при всяком удобном случае старалась понемногу ее убедить и заводила с нейоткровенные разговоры. Однако о-Тами каждый раз отделывалась ответом:"Ладно, до следующего года!" Это, несомненно, и беспокоило о-Суми, ирадовало ее. Беспокоясь, что скажут люди, она все же полагалась на слованевестки и ждала следующего года. Но и в следующем году о-Тами, по-видимому, не думала ни о чем, кромеполевых работ. О-Суми еще раз, и притом более настойчиво, чем в прошломгоду, возобновила разговор о ее замужестве. Отчасти потому, что ееогорчали упреки родственников и общие пересуды. - Слушай, о-Тами, ты такая молодая, тебе нельзя без мужчины. - Нельзя, да что поделаешь? Представь себе, что у нас в доме будетчужой. И Хиро жалко, и тебе неудобно, а уж мне каково? - Так вот и возьмем Екити. Он, говорят, теперь совсем бросил играть вкарты. - Тебе-то он родственник, а для меня - совсем чужой. Ничего, если ятерплю... - Да ведь терпеть-то не год и не два. - Ладно! Это ведь ради Хиро. Пусть мне теперь трудно, зато землю непридется делить, все перейдет к нему целиком... - Так-то так, о-Тами (дойдя до этого места, о-Суми всегдамногозначительно понижала голос), только очень уж поговаривают кругом. Вотесли бы ты все, что мне тут говоришь, сказала другим... Такие беседы повторялись много раз. Но это только укрепило, а отнюдь непоколебало решения о-Тами. И в самом деле, о-Тами работала еще усерднее,чем раньше; не прибегая к мужской помощи, сажала картофель, жала ячмень.Кроме того, летом она ходила за скотом, косила даже в дождь. Этой усерднойработой она как бы выражала свой протест против того, чтобы ввести в дом"чужого". В конце концов о-Суми совсем бросила разговоры о замужественевестки. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это было ей неприятно. О-Тами возложила на свои женские плечи всю тяжесть забот о семье. Это,несомненно, делалось с единственной мыслью: ради Хиро. Но в то же время вэтой женщине, видимо, глубоко коренилась сила традиций. О-Тами была"чужая", она переселилась в эту местность из суровых горных областей.О-Суми часто приходилось слышать от соседок: "У твоей о-Тами сила не поросту. Вот недавно она таскала по четыре связки рису сразу!" О-Суми выказывала невестке свою благодарность одним - работой:ухаживала за внуком, играла с ним, смотрела за быком, стряпала, стирала,ходила по соседству за водой - хлопот по дому было немало; но сгорбленнаяо-Суми делала все с веселым видом. Однажды осенью о-Тами вернулась поздно вечером с охапкой сосновыхветок. В это время о-Суми с внуком Хиродзи на спине растапливала ванну вузкой каморке с земляным полом. - Холодно! Что так поздно? - Сегодня работы было больше. О-Тами бросила ветки на пол и, не снимая с ног грязных варадзи[соломенная обувь типа сандалий], подошла к очагу. В очаге алым пламенемполыхали корни дуба. О-Суми хотела было сейчас же встать. Но с Хиродзи наспине ей удалось подняться, лишь опершись на край бадьи. - Иди сейчас же купаться! - Купаться? Я проголодалась! Лучше сначала поем картошки. Пожарила? А,матушка?.. О-Суми неверной походкой направилась к чулану и принесла горшок собычным блюдом - печеным сладким картофелем. - Давно готова, - наверно, уж остыла. Обе нанизали картофель на бамбуковые вертела и протянули к огню. - Хиро уже крепко спит. Надо бы уложить его в постель. - Ничего, сегодня ужасный холод, внизу никак нельзя спать. С этими словами о-Тами сунула в рот дымящуюся картошку. Так едят толькокрестьяне, уставшие от долгого трудового дня. Картофелина с вертелацеликом попадала о-Тами в рот. Ощущая тяжесть слегка посапывавшегоХиродзи, о-Суми по-прежнему держала картофель на огне. - Проголодаешься от такой работы! О-Суми время от времени поглядывала на невестку глазами, полнымивосхищения. Но о-Тами при свете головешки только молча запихивала в роткартофелины, одну за другой. О-Тами продолжала, не щадя сил, исполнять мужскую работу. Случалосьдаже, что она полола овощи ночью при свете ручного фонаря. К этойневестке, превосходившей по силам мужчину, о-Суми всегда питала уважение.Нет, скорее не уважение, а страх. Все, кроме работ в поле и в горах,о-Тами переложила на свекровь. Теперь она даже редко стирала себе белье.Но о-Суми, не жалуясь, гнула и так уже сгорбленную спину и трудилась непокладая рук. Больше того, при встречах с соседками она искреннерасхваливала невестку: "О-Тами у меня молодец! Хоть бы я и померла, к намв дом нужда не войдет..." Но "хозяйственную жажду" о-Тами не так-то легко было утолить. Еще черезгод она заговорила о том, чтобы взяться за тутовые сады по ту сторонуреки. По ее словам, сдавать в аренду участок почти в пять тан всего задесять иен глупо во всех смыслах. Гораздо лучше посадить там тутовыедеревья и в свободное время заняться разведением шелковичных червей.Тогда, если только цены на шелк-сырец не изменятся, можно будет навернякавыручать в год по полтораста иен. Но хотя о-Суми и хотелось иметь побольшеденег, мысль о новой работе была для нее невыносима. Разговор о разведениишелковичных червей окончательно вывел ее из себя, так как дело эточрезвычайно хлопотливое. Ворчливым тоном она возразила невестке: - Смотри, о-Тами! Я, конечно, от тебя не сбегу. Сбежать не сбегу, ноподумай: мужских рук у нас нет, в доме маленький ревун. И так уж работыневпроворот. Это ты зря говоришь, где уж тут справиться с шелковичнымичервями! Подумай немножко и обо мне! Когда о-Тами увидела, что довела свекровь до слез, настаивать она ужене могла. Однако, отказавшись от мысли разводить шелковичных червей, онаиз упрямства настояла на устройстве тутового сада. - Да уж ладно! С садом я ведь сама справлюсь, - насмешливо проворчалаона, недовольно глядя на свекровь. С этого времени о-Суми снова стала подумывать о том, чтобы взятьневестке мужа. Она и раньше не раз мечтала о зяте, так как беспокоилась забудущее, и вдобавок ее смущало, что скажут люди. Но теперь на мысль о зятеее навело желание избавиться от тяжелой работы, которую ей приходилосьвыполнять все то время, пока невестки не было дома. Поэтому ее желаниевзять зятя было куда острее, чем раньше. Когда мандариновые деревья в саду за домом сплошь покрылись цветами,о-Суми, сидя на скамеечке под лампой и глядя поверх очков, которые онанадевала по вечерам, осторожно навела речь на этот предмет. Но о-Тами,сидевшая, скрестив ноги, у очага, и жевавшая соленый горох, толькоуронила: - Опять ты о муже! Слышать об этом не хочу! - и не обнаружила никакогожелания продолжать разговор. Прежде о-Суми этим бы удовлетворилась. Но теперь - теперь о-Суми упорнопринялась ее убеждать: - Нет, ты так не говори! Вот на завтрашние похороны как раз нашей семьеназначено рыть могилу. Тут без мужчины... - Ладно! Я сама пойду рыть. - Как? Ты, женщина?! О-Суми хотела нарочно рассмеяться. Но, взглянув в лицо невестки, неотважилась. - Матушка, ведь не хочешь же ты сделаться инке? [инке - старый членсемьи, живущий в покое и почете] О-Тами, обняв колени скрещенных ног, насмешливо бросила эту шпильку.Неожиданно задетая за живое, о-Суми уронила свои большие очки. Но отчегоона их уронила - этого она и сама не понимала. - Еще что выдумаешь! - Забыла, что ты сама говорила, когда умер отец Хиро? "Делить нашуземлю - грех перед предками..." - Да, да! Я это говорила. Но как подумаешь - всему свое время. Тут ужничего не поделаешь... О-Суми всеми силами доказывала необходимость иметь в домеработника-мужчину. Но даже для нее самой ее слова звучали неубедительно.Прежде всего потому, что она не могла открыть свои истинные побуждения -желание пожить в покое. Заметив это, о-Тами, не перестававшая жевать соленый горох, напустиласьна свекровь. Ей помогала и недоступная о-Суми бойкость языка. - Тебе-то что! Ты все равно умрешь раньше меня. Ведь и мне невесело таксохнуть. Я не из хвастовства остаюсь вдовой. Иной раз ночью, когда неспится от боли в суставах, так и думаешь, что все это глупое упрямство.Бывает и так, да видишь... Вспомнишь, что все это ради семьи, ради Хиро...а все равно плачешь и плачешь. О-Суми только молча смотрела на невестку. Она ясно поняла одно: сколькони старайся, не знать ей покоя, пока она не закроет глаза. Позже, когданевестка выговорилась до конца, она снова надела свои большие очки и почтипро себя заключила разговор так: - Видишь, о-Тами, в жизни не все делается по рассудку, подумай-ка обэтом! А я ничего больше не стану тебе говорить. Минут двадцать спустя кто-то из деревенских парней медленно прошел мимодома, вполголоса напевая песенку: Молодая тетушка Нынче вышла на покос. Эй, ложись-ка, травушка, Срежу я тебя серпом. Когда песня замерла вдали, о-Суми еще раз поверх очков кинула взгляд наневестку. По о-Тами только зевала, вытянув ноги. - Ну, давай спать! Завтра вставать рано. С этими словами, захватив еще горсть гороха, она устало поднялась оточага. После этого о-Суми молча страдала три-четыре года. Это было страданиестарой, выбившейся из сил клячи, на которую надели хомут. О-Тамипо-прежнему без устали работала в поле. О-Суми по-прежнему не покладая рукисполняла мелкую домашнюю работу. Однако она все время была под страхомневидимого кнута, то и дело выслушивая упреки и выговоры от резкой о-Тами:то за то, что не согрела ванну, то за то, что забыла подсушить ячмень, тоза то, что выпустила быка. Но она безропотно терпела. Отчасти по привычкек терпению и покорности, отчасти потому, что ее внук Хиродзи привязался кней больше, чем к матери. С виду о-Суми почти не изменилась. А если и изменилась, то лишь в том,что уже не хвалила невестку, как раньше. Но эта ничтожная перемена непривлекала особого внимания. По крайней мере соседки всегда говорили оней: "О-Суми? Она, слава богу..." Однажды в летний солнечный полдень о-Суми судачила с соседками в тенивиноградных лоз, закрывавших вход в амбар. Жужжали слепни в хлеву, ибольше кругом не слышалось ни звука. За разговором соседка все времякурила коротенькие сигареты: это были окурки сына, которые она усердноподбирала. - А что о-Тами? Верно, косит? Такая молодая, а все делает сама! - Что уж! Для женщины домашняя работа куда лучше. - Нет, видно, ей больше по душе работа в поле. А моя невестка послесвадьбы вот уже семь лет ни разу в поле не выходила, - ну, хоть быпополоть. Целыми днями только и знает, что на детей стирать да одеждучинить. - Оно и лучше! Чтобы на детей приятно было посмотреть, да и самойпринарядиться - хоть перед людьми не стыдно. - Да, нынешняя молодежь не любит полевых работ. Ой, что это тамгрохнуло? - Это? Это бык стрельнул. - Бык? Здорово!.. Да, полоть в такую жару да под солнцем и молодой-тотрудно. Так мирно беседовали старухи соседки. Больше восьми лет после смерти мужа о-Тами одна держала на своихженских плечах всю семью. За это время ее имя постепенно стало известно за пределами деревни. Онане была уже больше молодой вдовой, которую день и ночь снедает"хозяйственная лихорадка". И, конечно, не была больше для деревенскоймолодежи "молодой тетушкой". Зато она стала примерной невесткой. Образцомженской добродетели. "Посмотри на о-Тами-сан!" - можно было услышать отвсякого, как поговорку. О-Суми не жаловалась на свои страдания дажесоседкам. Ей и в голову не приходило жаловаться. Но в глубине души, можетбыть, и не совсем сознательно, она еще таила какую-то надежду напровидение. Однако и эта надежда таяла, как пена. Теперь ей не на когобыло опереться, кроме внука Хиродзи. О-Суми сосредоточила надвенадцатилетнем мальчике всю свою любовь. Но часто ей казалось, что онаможет лишиться и этой последней опоры. Однажды в ясный осенний день Хиродзи со связкой книг под мышкойстремглав прибежал из школы. В это время о-Суми, ловко орудуя большимкухонным ножом, готовила перед амбаром финиковые сливы для сушки. Хиродзилегко перепрыгнул через циновку, на которой сушился ячмень, и, сдвинувноги, почтительно поздоровался с бабушкой. Потом ни с того ни с сегосерьезно спросил: - Слушай, бабушка, моя мама - самый замечательный человек? О-Суми невольно придержала нож и взглянула на внука. - Почему? - Это сказал учитель на уроке морали. "Мать Хиродзи - самыйзамечательный человек во всей округе". - Учитель? - Да, учитель. Это правда? О-Суми сначала смутилась. Даже внука учат в школе такой лжи! Для о-Сумибольшей неожиданности не могло быть. Но после минутного замешательства,охваченная приступом гнева, о-Суми принялась ругать о-Тами так, что самана себя стала не похожа. - Это ложь, это сплошная ложь! Твоя мать до одури работает в поле, вототчего для других она и замечательная. Но она дурной человек. Она попустугоняет бабку то туда, то сюда, она грубая. Хиродзи испуганно смотрел на изменившуюся в лице бабушку. А о-Суми,может быть, испытывая раскаяние, вдруг заплакала. - Поэтому-то у бабки одна надежда - ты. Ты этого не забывай! Как толькотебе будет семнадцать лет, сразу женись, дай бабке вздохнуть! Твоя матьтерпелива, она готова ждать, пока ты не отбудешь воинскую повинность. Даразве можно так долго ждать? Ведь правда? Ты позаботься о бабке и за себяи за отца. Если ты так поступишь, и бабка тебе дурного не сделает. Всетебе отдаст. - Когда сливы поспеют, ты мне их дашь? Хиродзи перебирал лежавшие в корзине аппетитные плоды. - Да, да! Как же не дать? Ты хоть годами мал, а все понимаешь. Смотриже, всегда помни, что я тебе сказала... О-Суми засмеялась сквозь слезы, и смех ее был похож на икоту... На другой вечер после этого маленького происшествия о-Суми из-запустяка жестоко поссорилась с о-Тами. Все началось с того, что о-Сумисъела картофель, предназначавшийся для невестки. Но, слово за слово, ссораразгорелась, и о-Тами с насмешливой улыбкой сказала: "Раз не хочешьработать, тебе только и остается, что умереть". О-Суми сильно обозлилась -еще больше, чем накануне. Хиродзи в это время как раз крепко спал, склонивголову бабушке на колени. Но о-Суми даже растолкала внука и долгобранилась: - Хиро, вставай! Хиро, вставай! Послушай, что говорит твоя мать! Твоямать сказала, что мне пора умирать. Слушай хорошенько: при твоей материденег у нас немного прибавилось, это правда, но наша земля, целое те [мераплощади, равная 99,2 ар] и три тан [мера площади, равная 9,92 ар], все этобыло вспахано в первый раз еще дедом и бабкой. Как же так? Мать говорит,чтобы я помирала, если я хочу на покой. Хорошо, о-Тами, я умру! Я не боюсьсмерти! Но тебя, о-Тами, я слушаться не стану! Да, я умру! Конечно, умру!Но после смерти не дам тебе житья... О-Суми громко бранилась, бранилась и обнимала плачущего внука. Ноо-Тами разлеглась на полу у очага с таким видом, будто ничего не слышала. Однако о-Суми не умерла. Зато на другой год, перед праздником Дое[народный "памятный день", повторяющийся четыре раза в год - завосемнадцать дней до начала наступления нового времени года; однако обычнопод Дое имеется в виду "летнее", приходящееся на 20 августа], о-Тами,всегда хваставшаяся своим здоровьем, заразилась брюшным тифом и на восьмойдень скончалась. Правда, в то время даже в этой маленькой деревушке былоочень много больных тифом. К тому же перед болезнью о-Тами, посколькунастала ее очередь, ходила рыть могилу для кузнеца, тоже погибшего оттифа. В кузнице остался мальчик-ученик, которого в день похорон онаотвезла в инфекционную больницу. "Там ты, наверно, и заразилась", - соскрытым упреком говорила о-Суми, когда невестка вернулась от врача сбагровым лицом. В день похорон о-Тами шел дождь. Но в деревне все до единого, во главесо старостой, собрались на похороны. Все жалели безвременно скончавшуюсяо-Тами и выражали сочувствие Хиродзи и о-Суми, потерявшим дорогуюкормилицу. А староста сказал, что в скором времени в уезде состоитсяофициальное засвидетельствование заслуг о-Тами. При этих словах о-Сумиоставалось только склонить голову. "Что ж, такая судьба, надо примириться.Мы еще с прошлого года стали подавать в уездное управление ходатайства опризнании заслуг о-Тами-сан, мы пять раз тратились на железную дорогу,ездили к начальнику уезда, немало потрудились. Что ж делать, мы с этимпримирились, примиритесь и вы", - так, по обычаю, говорил о-Суми добрыйлысый староста. В ночь после похорон невестки о-Суми с Хиродзи легли спать под однойсеткой от комаров в углу комнаты, где был домашний алтарь. Обычно они,конечно, спали в полной темноте. Но в эту ночь на алтаре горел свет.Старухе казалось, что старые татами пропитаны непривычным запахомкакого-то дезинфицирующего вещества. Может быть, поэтому о-Суми долго немогла заснуть. Смерть о-Тами, безусловно, принесла ей большое счастье.Теперь она могла не работать. Могла не бояться выговоров. Сбережений у неебыло три тысячи иен, земли одно те три тан. Теперь они с внуком могликаждый день вволю есть рис. Могли вволю, целыми мешками покупать любимыйсоленый горох. Такого чувства облегчения о-Суми не помнила за всю своюжизнь. Такого чувства облегчения... Но в памяти ясно встала одна ночьдевять лет тому назад. В ту ночь она тоже с облегчением перевела дух, -все было почти так же, как в эту. То была ночь после похорон родного сына.А теперь? Теперь это ночь после похорон невестки, которая родила ей внука. О-Суми невольно открыла глаза. Внук спал рядом с ней, лежа на спине,так что видно было его невинное личико. Глядя на него, о-Суми постепеннопришла к мысли, что она бессердечный человек. Что и сын Нитаро, такзлосчастно женившийся, и невестка о-Тами, - тоже черствые люди. Эта мысльмало-помалу вытеснила накопившиеся за девять лет ненависть и гнев. Большетого, она вытеснила даже утешавшее ее предчувствие будущего счастья. Иона, и ее дети, все трое были бессердечные люди. Но она, терпевшая обиды,сама была самой бессердечной из них. "О-Тами, зачем ты умерла?" - не помнясебя, твердила она, обращаясь к покойнице. И из глаз ее неудержимо лилисьслезы... Только около четырех часов о-Суми, усталая, наконец погрузилась в сон.А в это время над тростниковой крышей дома уже занималась холодная заря... Декабрь 1923 г.