 |
|
Беседы с Гюрджиевым
Однажды в квартире Гюрджиева, в ожидании обеда, я обратил внимание на несколько женщин, очевидно, американок, которых никогда раньше не видел. Через некоторое время мы расселись за столом и стали ждать прихода Гюрджиева; я был единственным мужчиной. Мы не разговаривали, начало нарастать напряжение, всем было не по себе. Наконец вошел Гюрджиев и, заметив напряженную обстановку, огляделся и сказал: «Что! Никто не разговаривает? Это что – мавзолей? Вы как будто сидите в специальном месте, но ничего не выходит!» Все лопнули от смеха, и неловкость исчезла.
Женщины относились к той категории, которая в то время вызывала во мне чувство враждебности – интеллектуальный и деловой тип. Все они были не замужем и работали с Гюрджиевым в небольшой группе. Я пришел к заключению, что он проводит с ними особую и интересную работу, однажды я спросил у него, могу ли я работать с их группой. Ответ был: «Нет».
«Почему?» - спросил я.
«Ни вы, ни любой другой мужчина. Они особенные».
В Париже в то время не было другой регулярной группы, с ними он работал семь лет и совершил при этом одно из своих чудес. Он так изменил их внутреннюю жизнь, что из почти высокомерных интеллектуалов и успешных деловых леди, какими некоторые из них мне представлялись, они превратились в очень душевных и понимающих людей. В группу входили Кетрин Халм, Маргарет Андерсон и Солита Солано.
Я захотел прочитать главу под названием «Профессор Скридлов» из Второй серии, которую Гюрджиев только что закончил и от которой я ухватил отрывок. Однажды, когда я пришел к нему на квартиру, он оставил меня в кладовке одного и принес кучу детективов, положил их на стол и сказал: «Вы, возможно, хотели что-нибудь почитать?» Я посмотрел на него и сказал: «Да, но не детективные истории. Я пришел, чтобы узнать, не могли бы вы позволить мне почитать «Профессора Скридлова» из Второй серии». Он ничего не сказал и вышел.
После обеда я снова спросил его, могу ли я прочитать его, и он снова ничего не ответил и ушел в свою комнату. Я подождал, а затем попросил Солиту Солано, бывшую в то время его секретарем: «Не могли бы вы пойти и спросить м-ра Гюрджиева, можно ли мне прочитать «Скридлова?» Она ушла в его комнату, и, вернувшись, сообщила: «Он говорит, что вы пьяны». «Может быть, я и выпил достаточно арманьяка, но я не пьян, - ответил я. – У меня особенная необходимость прочитать «Скридлова», пожалуйста, спросите его еще раз, могу ли я прочитать его; я уезжаю в Лондон через день или два, и может быть вернусь только через несколько недель». Она снова ушла и спустя несколько минут вернулась с текстом.
История произвела на меня, возбужденного разговором за обедом и согретого арманьяком, глубокое впечатление, особенно когда Отец Джованни рассказывал Гюрджиеву и Скридлову о двух очень старых людях, Брате Али и Брате Сизе, которые приходили к ним время от времени и проповедовали братьям в монастыре. Он поведал им, что когда говорит брат Сиз, кажется, будто слушаешь пение райских птиц. Когда же говорит брат Али, его слова оказывают совсем иное воздействие. Он говорит плохо, за его словами трудно следить - без сомнения, из-за его солидного возраста. Но, несмотря на то, что проповедь брата Сиза вначале производит столь сильное впечатление, это впечатление постепенно стирается, пока не остается совсем ничего. Что касается брата Али, то его слова сначала практически совсем не производят впечатления; но со временем сущность его бесед проникает в самые глубины сердца, где остается навечно.
Успенский и Гюрджиев.
Существует определенная подвижная музыка, сочиненная Гюрджиевым для чтения «Скридлова».
На следующий день за обедом я припомнил некоторые вопросы, которые хотел задать Гюрджиеву, и постарался так и сделать, но он все время отделывался от меня. Наконец я спросил: «Вы думаете, я изменился за последние несколько лет?», - естественно, в надежде на ответ, что я изменился к лучшему.
Он сказал только: «Изменился ваш возраст».
«И это все?»
«Вы по-прежнему эгоист».
«Я не уверен больше в себе».
Он начал говорить о чем-то, кивая на меня, но я не мог за ним уследить. Затем он сказал: «Он счастливый человек, потому что не понимает, что я говорю, поэтому он и не страдает». При этом я вспыхнул от сильного волнения: «Я знаю, что я - ничто, и я ничего не понимаю». Удрученный я сел обратно с осознанием собственной пустоты. Он начал говорить с мисс Гордон, затем посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Вы знаете, иногда необходимо наклеивать павлиньи перья в определенное место, - (показывая на свой зад), - и, - (вставая), - ходить не так, - пройдясь в извиняющейся манере, - а так», - и важно прошелся, сильно виляя задом. Все, в том числе и я, рассмеялись.
Он сел и начал говорить со мной. И снова я не мог следовать за разговором, тогда он сказал остальным: «Я говорю ему кое-что, но он не понимает. На следующей неделе он начнет думать. В следующем месяце или на следующий год, через два, пять лет он начнет что-то понимать». Все, что я смог ухватить – что когда кто-то осознает свою никчемность, он не должен впадать в уныние, а должен по-настоящему испытывать угрызения совести. Сожаление и самоистязание растрачивают энергию, угрызения совести помогают, каким-то мистическим образом, исправлять прошлое. Человек также обязан учиться использовать собственное тщеславие и настоящую гордость. Он повторил мне то, что ранее говорил об ангелах и дьяволах, у которых много тщеславия и добавил: «Но если у вас есть настоящая хитрость, «способность делать», вы можете сделать их своими рабами. Ангел не может делать некоторых вещей, даббл может делать все. У человека должна быть настоящая хитрость, не в нынешнем, а в старинном английском смысле этого слова».
В другой раз, за ужином, во время произнесения тостов за идиотов, он снова спросил меня: «Вы теперь идиот какого типа?» «Я не знаю, - ответил я, - вы должны сказать мне». «Вы должны знать, - с большой силой сказал он. - Человек должен знать самого себя». «Тогда, я думаю, что я безнадежный идиот, но у которого есть немного надежды». «Да, вы действительно безнадежный идиот». Так что был произнесен тост: «За здоровье всех безнадежных идиотов, объективных и субъективных. Необходимо добавить, что только тот, кто работает над собой в жизни, может умереть достойно; он не исчезнет, как собака». За этот тост мы выпили арманьяка.
Он спросил меня: «Каким вы хотите быть, объективным или субъективным?»
«Субъективным, разумеется, - сказал я. - Я не хочу исчезнуть как собака».
«Каждый человек думает, что он Господь Бог, но субъективный безнадежный идиот иногда знает, что это не так, - добавил он. - Объективный безнадежный идиот - это дерьмо. Никогда никем не может быть, никогда не может ничего сделать. У субъективного безнадежного идиота есть возможность не быть дерьмом. Он пришел в такое место, где он знает, что у него нет надежды. Он осознает свою никчемность, что он - ничтожество».
Затем он протянул мне красный перец и сказал: «Ешьте и помните». Я положил его себе в рот, и, наподобие курда из Рассказов Вельзевула, не переставал жевать, хотя все мое тело горело. Он сказал: «Это может быть напоминающим фактором».
Ситуация напомнила мне Приорэ, где один маленький мальчик все время не слушался и плохо себя вел. Гюрджиев наблюдал за ним. Потом он подошел к мальчику, обхватил его и сказал: «Ты должен учиться слушаться своих родителей, - развернул его, сильно шлепнул и добавил, - это будет напоминающим фактором». Маленький мальчик плача убежал, держась за свой зад, все время выкрикивая: «Напоминающий фактор, напоминающий фактор!»
После поедания красного перца, пока я переводил дыхание, Гюрджиев сказал кому-то: «Все говорят о «надежде», «вере» и «любви». Забудьте о вашей любви, вере и надежде в том виде, как вы понимаете их. У вас должно быть новое понимание. Я написал все об этом в Вельзевуле».
Я спросил: «А как же те люди, которые никогда не встречали, или никогда не встретят вас? Как они смогут понять Рассказы Вельзевула?» Он ответил: «Возможно, они поймут его лучше, чем многие из тех, кто меня окружает. Вы, кстати, очень часто видитесь со мной и стали со мной отождествляться. Я не хочу, чтобы люди со мной отождествлялись, я хочу, чтобы они идентифицировались с моими идеями. Многие простые люди, кто никогда не встречал меня, поймут мою книгу. Возможно, придет время, когда Рассказы Вельзевула будут читать в церквях».
Среди своих записей я нашел вот что:
Те, кто идут по пути Господа, отличаются пятью качествами:
Они свободны от беспокойства из-за повседневных нужд.
Все, что они делают, они делают во славу Господа.
Они непрестанно борются со своими слабостями и негативными эмоциями.
Они стараются помнить себя всегда и везде.
Они помнят, что смертны, и могут умереть в любой момент.