Здавалка
Главная | Обратная связь

Беседы продолжаются



 

Джейн Хип, посещавшая группу Орейджа в Нью-Йорке, обладала наиболее побуждающим и проницательным умом из всех американских женщин, которых я когда-либо встречал; и как у всех людей с сильными позитивными вибрациями, ее негативные эмоции были столь же сильны. Когда она чего-то хотела, она могла быть абсолютно беспощадной и невнимательной к близким друзьям или старым врагам. У нее была сильная мужская сторона; она говорила мне: «Я не совсем женщина». В ненормальной жизни на нашей планете очень многие либо очень мужественны, либо слишком женственны, либо не то и не другое; многих привлекают люди их собственного пола и очень специфические типы противоположного: мужественный тип женщин и женственные мужчины - результат ошибочного распределения половых клеток. Гюрджиев никогда не отвергал ни один из этих типов, фактически он превратил многих из них в полезных человеческих существ.

 

Джейн попросила меня поговорить с Успенским о возможности для нее приходить в одну из его групп. Я так и поступил, но он отказал на том основании, что «работа» не для них, что она невозможна с кем-то из подобных людей. «Невозможна для него, - подумал я, - но возможна для Гюрджиева».

 

Гюрджиеву она нравилась. И она могла обеспечить ему хорошее финансирование. Это была женщина настоящего бытия и настоящего понимания. Я ее близко знал в период с 1924 по 1939 годы в Нью-Йорке, Фонтенбло и Лондоне, а также в квартире Гюрджиева. Однажды я пригласил ее на обед с Т. С. Элиотом. Несмотря на то, что она опубликовала его первые стихи в Литтл Ревю, они никогда не встречались, и я пригласил их обоих в испанский ресторан. Мы пришли туда в 12.30, а ушли в 3.30. Хотел бы я сделать записи той беседы. Было ли это вино или разговор этих двоих, но я был опьянен и находился на седьмом небе литературных бесед, которые, кроме того, что были блестящими и возбуждающими, обладали внутренним подтекстом. Они оба знали практически все о современных событиях и современном искусстве, а также тех, кто делал его, и чтобы составить совершенную триаду не хватало только Орейджа.

 

Однажды Джейн сказала Гюрджиеву: «Знаете, м-р Гюрджиев, в Англии я иногда забываюсь, я не встаю, когда играют национальный гимн, – я забываю что есть король». Он ответил: «Вы должны всегда помнить, что король существует, и всегда вставать. Это традиция, наподобие той, когда люди должны снимать в церкви шляпы. Внешне уважайте официальные структуры, и делайте так, как делают другие. У человека есть два мира, внутренний и внешний. Внутренний мир ваш собственный, и это место свободы. Во внутреннем мире вы можете сказать, что король – merde[1], но во внешнем – нет».

 

Кто-то спросил: «Разве это не лицемерие?» «Что такое лицемерие? – спросил он. - У древних греков это слово обозначало актера, того, кто играет роль. В жизни человек должен играть роль, но помнить о том, что он ее играет. Только после этого вы можете быть искренними о вашем внутреннем мире по отношению к главной цели. Быть искренним со всеми – это патология».

 

Джейн, или кто-то еще, поднял вопрос о журналистике, газетных статьях и людях, которые их пишут. Он сказал: «Эти люди – ничто, их нет, они использую слова только для того, чтобы скрыть собственную никчемность. Нормальный человек не может сделать что-то из ничего, а психопат может. Эти писатели психопатичны, в своем воображении они видят что-то там, где ничего нет. У европейских языков нет корней. У греческого языка есть корни, даже у русского, некоторые слова которого произошли от греческих. В них больше значения, чем в европейских языках, которые основаны на грязном латинском – у таких языков нет значимости; статьи, написанные при помощи подобных слов, не обладают содержанием. Это одна из причин, почему жизнь в наши дни столь пуста».

 

Джейн сказала: «Они только смущают людские умы». Гюрджиев ответил: «Ум не важен. Он может быть полезным, как полицейский. Чувства и ощущения гораздо ближе к природе. Человек должен чувствовать, чувствовать с восприятием. С этого начинается само-воспоминание, осознание самого себя».

 

Он сказал Джейн, что она теперь священник, настоящий священник, и что у нее начал расти хвост. «Придя домой, я садилась очень осторожно», - говорила она мне.

 

В другой раз, когда начали произносить тосты за идиотов и Джейн спросили, какой из них ее, она ответила: «Я больше не идиот. Я проработала его». Гюрджиев ответил: «Что! Не идиот? Все идиоты. Я - идиот, даже Бог – идиот».

 

Одна из женщин заговорила с изумленным восхищением, почти с радостью о пятерых недавно родившихся близнецах. В ответ Гюрджиева сказал, что у пятерых, рожденных от одной женщины, не может быть индивидуальности. Люди бы рыдали, если бы знали значение этого. Люди сегодня плодятся как мыши. В древние времена даже двойни были редкостью. Никто не замечает, что количество разрушает качество. Я заметил, что если у фермера плохие лошади, то ему потребуется восемь лошадей, чтобы делать работу четырех; Гюрджиев сказал, что природе нужно качество, а не количество, но если люди не живут нормальной жизнью, она должна создавать количество для получения того, что ей необходимо.

 

Гюрджиев в то время был очень полным. Он откопировал свое наиболее правдивое фото в формате почтовой марки и наклеивал на пакеты со сладостями, которые потом раздавал. Зачем – я не знаю. Он мог подарить сладости кому угодно. Однажды он дал немного сладостей в Кафе де ля Пэ парочке милых женщин за соседним столом. Одна из них спросила: «Кто это?» «Я не знаю, - ответила другая, - но я думаю, что это производитель шоколада».

 

Габо, старая русская ученица, однажды сказала ему, что он слишком много ест, и это нехорошо для него. С насмешливым взглядом Гюрджиев спросил: «С каких это пор яйца учат курицу?»

 

В 1944 году у Джейн была довольно большая собственная группа, которая выросла из группы, в которой я начинал в 1933; она сама заботилась о ней, казалось, она хотела защитить свою группу. Даже в Парижской квартире ее ученики, которые приходили туда с ней, держались вместе, отдельной группой. Гюрджиев обращался к ней Мисс Кип[2]. Мы звали ее группу «Оберегаемые». Джейн помогла многим людям, и всю свою жизнь боролась со своим слабым здоровьем.

 

Перед тем, как отправиться в Америку во время войны я отдал ей почти все хранившиеся у меня записи Орейджа - сотни страниц, некоторые из которых были опубликованы под названием «Комментарии к Вельзевулу» в Учении Гюрджиева. Она много лет использовала их в своей группе.

 

Джейн Хип практически вырастила Тома и Фритца Питерсов. Я некоторое время жил с ними тремя в Нью-Йорке. Вопреки всему тому, что сделали для него Гюрджиев и Джейн, Фритц Питерс никогда не понимал Гюрджиева. Он рассказывал, что Гюрджиев указал на него как приемника среди группы французских учеников. Но я уже видел, как задолго до этого случая Гюрджиев устраивал подобную ситуацию для Орейджа и еще некоторых людей, и «преемником» была молоденькая девушка. Это потрясло окружающих. То же самое касается перечня плохих слов, который он попросил написать Фритца - он проделывал то же самое со мной и с другими людьми. Относительно поездки в Чикаго, Фритц не говорил, что с ним был еще один человек, старый ученик, который рассказывал мне, что когда они оставили Фритца и группу в Чикаго ради поездки в Талиесин, где работал Фрэнк Ллойд Райт, Гюрджиев сказал: «Теперь нужно переодеться, мы едем в специфическое место»; он держался серьезно и произвел там сильное впечатление на учеников.

 

Кажется, что книги Фритца Питерса писали два человека: один – интеллектуал, отличный писатель; а другой – маленький мальчик Фритц, преданный Гюрджиеву. Интеллектуал сомневается в Учении и в Учителе; мальчик чувствует благодарность, но все же не знает, что с ней делать.

 

Во время моих поездок к Гюрджиеву в Париж я делал записи и сравнивал их с записями других людей, приходивших на обеды и ужины; и хотя многое из того, что он говорил, было повтором его же собственных слов, он с такой силой и свежестью встряхивал чью-либо сущность, что этот человек слышал все как бы впервые, все выглядело в новом свете.

 

Он упрекал людей за чисто интеллектуальные вопросы и говорил, что их проблема в любопытстве, желании всегда знать больше и больше, никогда не обдумывая, никогда не пытаясь понять то, на что он, Гюрджиев, указывает. Он говорил, что любопытство смердит. Но существует и настоящая любознательность, нужная для того, чтобы помогать нам понимать самих себя и мир вокруг нас. Об этом есть изумительный отрывок в Князе Любовецком. Любовецкий олицетворяет любовь к новым вещам.

 

Кто-то спросил, правда ли, что человек эволюционировал от животных. Гюрджиев сказал что нет, человек происходит из другого порядка Природы, сделан по другому рецепту.

 

В беседе об ассоциациях он сказал, что мы должны позволить им течь, без них мы умрем; ассоциации - палка о двух концах, есть плохой и есть хороший. Некоторые психологи называют поток ассоциаций «потоком сознания», на самом деле это поток бессознательности. Мы все время должны быть начеку и не позволять нашему вниманию быть пойманным ими, или мы начнем грезить наяву, фантазировать, - совершать грех.

 

У нас существуют тысячи ассоциаций, бесполезных для нашего бытия. «Обходитесь с вашими ассоциациями как с другой личностью, – сказал он, давая определенное упражнение. - Скажите им «Позвольте мне сейчас сделать мою работу, а вы сможете сыграть свою роль позже».

 

Кое-что говорилось и о человеческих чувствах. Я сказал: «В Англии говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок». Гюрджиев ответил: «Вот видите, даже англичане иногда говорят интересные вещи!» Кто-то спросил: «А где сердце женщины?» Он ответил: «Женское сердце? Чуть ниже пупка».

 

Гюрджиев процитировал старое высказывание о розе, которая говорит соловью: «Вы можете понять меня и полюбить, только если вы любите мои шипы; только тогда я ваша раба». Соловей отвечает: «Хотя я ненавижу вашу подлость, я должен любить вас и петь для вас».

 

 

В Беседе Птиц Аттар пишет о любви соловья к розе как об оправдании того, что он не отправился в паломничество к Симургу.

 

Гюрджиев говорил, что единственный цветок, который стоит выращивать – это роза; годы спустя, когда я начал их выращивать, я понял почему. Он добавлял, что все остальные цветы – «merde».

 

Говоря о заинтересованности в работе и работе над собой в соответствии с Учением, он сказал, что если у людей есть общая цель, настоящая цель – не такая, как в обычной жизни, - в них растет чувство братской любви. Если люди живут и работают вместе, они всегда ее чувствуют, любят ли они друг друга или ненавидят. Даже любовь в семье не может с ней сравниться.

 

Однажды утром я сидел в Кафе де ля Пэ с Гюрджиевым и двумя женщинами из его «специальной» группы, когда к нам подошел служащий и сказал, что его зовут к телефону. Он поднялся наверх, а через несколько минут вернулся явно расстроенный. Он сел и проговорил: «О! Жизнь! Жизнь!»

 

«Что случилось?» - спросил я.

 

«Свечников. Неожиданно умер этим утром».

 

Мы знали Свечниковых несколько лет, приезжали к ним и останавливались с ними по соседству на Ле Анделис. Гюрджиев с большой теплотой относился к «папаше», как он его называл. В Приорэ папаша долгое время произносил тосты за «идиотов». Он и его жена были добросердечными простыми русскими людьми «старой школы».

 

Гюрджиев был сильно взволнован. Можно было почувствовать силу его внутреннего беспорядка. Немного погодя он сказал: «Я изменю привычку. Каждый раз, когда случается что-то подобное, я меняю привычки и делаю что-то по-новому. С этой минуты я больше не пью арманьяк».

 

Он собрал свои вещи и вернулся к себе в квартиру. В тот же день он поехал на Ле Анделис, забрав небольшие приношения для мадам Свечниковой от некоторых из нас. Мы приготовили все к похоронам, и сделали все возможное для его семьи.

 

Слова Гюрджиева о том, что он никогда больше не будет пить арманьяк, не нужно было воспринимать буквально, так как он продолжал это делать. Он произнес нечто «подобнизированно», как говорит Вельзевул, - говоря образно или аллегорически, как он обычно делал; всякий раз, когда случалось что-то необычное с ним «хорошее» или «плохое» он использовал толчок, чтобы сломать небольшую привычку или сделать что-то отличное от нее. Он часто говорил: когда происходит что-то, что нам не нравиться, или даже что-то очень нежелательное, мы должны всякий раз стараться повернуть события к своей пользе, а не просто пассивно принимать и заботиться о своих чувствах.

 

Смерть Свечникова вновь напомнила мне, что Гюрджиев постоянно говорит нам о том, что только полное осознание факта собственной смертности и неизбежной смерти других людей может избавить нас от эгоизма, тщеславия и самолюбия, которые наносят урон нам и нашим отношениям с окружающими. Помня о ней, мы извлекаем из смерти нечто важное – смерть деспотичной личности, смерть старого человека; без этой смерти не может быть возрождения в истинном смысле. Силезиус часто говорил об этом:

 

Пока не умер ты – умри

 

Чтоб впредь не умереть.

 

Или когда окончишь дни

 

Тебя охватит смерть.

 

В Вифлеемском памятном хлеву

 

Христос вновь возрожден.

 

А ты не сможешь, потому

 

Что вспомни: ты – не он.

 

Подобный вид смерти такой же болезненный, он означает взгляд в самую глубь себя и осознание того, что ты на самом деле собой представляешь; если мы смотрим честно и беспристрастно - наш фальшивый и «привлекательный» образ разрушается. «Путь вверх одновременно путь вниз». Чем больше человек учиться видеть самого себя, свою глубину, видеть и осознавать ужасные вещи, всплывающие в нем самом и в окружающих - в ссорах с друзьями и семьей, в публичной жизни и на войне - если он видит все это без отождествления, то все больше он может видеть и свои высшие возможности. У нас внутри живут безобразные горгульи Нотр Дама, так же как и парящие ангелы, и мы должны узнать их всех в лицо: не смотреть на них прямо, как нельзя смотреть на Медузу Горгону, потому что она превратит вас в камень, – а опосредованно, через Учение правильного самонаблюдения и самовоспоминания; и чем больше человек понимает самого себя, тем меньше он будет ненавидеть и осуждать других.

 

На Пасху я побывал на службе в Русском Кафедральном соборе и рассказал Гюрджиеву, что мы с женой поженились в русской церкви в Нью-Йорке, и что я бывал на Пасхальных и Рождественских службах в церквях в России. Он ответил, что хорошо посещать такие службы, это «живой опыт». Все христианские церемонии произошли от старой греческой церкви. Вы не понимаете форму службы или почему она происходит именно так, но она открывает ваши чувства, поскольку составлявшие церемонии и литургии в древней церкви люди обладали величайшим пониманием психологии человека. Со временем эти древние церемонии были испорчены. Истинное, объективное знание всегда существовало среди посвященных - поток, который течет до сих пор, даже сегодня. Он упомянул два потока, две реки, о которых он писал - одна для посвященных и другая для обычных людей; в Библии существует два потока знания – один для тех, кто понимает, и другой для тех, кто трактует вещи буквально; сегодня Библия известна именно так. Люди исказили учение Библии так же, как они портят все хорошее; кто-то всегда хочет изменить и «усовершенствовать» настоящее учение.

 

Он сказал, что «Аминь» означает «Господи помоги». Оно гораздо древнее, чем сами евреи. Все заложено в этом слове, вся октава от merde до Бога. В Буддизме есть похожее слово - ОМ. Если мы откроем рот так, чтобы сказать А и произнесем Аминь или Ом (Аум), медленно приближаясь к «м» или «н», то звучать будет вся октава.

 

Некоторые говорили об изучении идей в других религиях. Он отвечал, что гораздо лучше изучать свою собственную машину, чем читать об идеях. Для настоящего, серьезного обучения, необходима концентрация; но концентрация трудна из-за вмешательства разбросанного по всему организму эмоционального центра; когда мы хотим что-то сделать с помощью инстинкта или с помощью ума, вмешивается эмоциональный центр и препятствует концентрации. Настоящая сосредоточенность – это направленное внимание, в котором принимают участие все три центра. Человек тогда может сдвинуть гору.

 

В обычном языке нет подходящих слов для «высоких» идей, только для простейших идей: как что-то сделать, найти дорогу и т.п. Мы должны научиться новому языку.

 

Мы не можем понять сущность умом, ум может только наблюдать проявления личности. Наша так называемая воля исходит от личности, но у сущности воли нет, только желания. Когда мы наблюдаем за нашей личностью, она становится более пассивной, тогда наша сущность может стать более активной и начать расти, и, в итоге, борясь со слабостями, индивидуальность начинает занимать место личности.

 

Только сознательный человек может сказать, где проявления сущности, а где – личности. Обычная роль, которую мы играем в жизни – это личность, у некоторых людях она фиксируется как привычка и больше не является ролью. Личность может по-разному реагировать на различное окружение людей. Сущность, когда действует она, всегда будет реагировать одинаково.

 

Сущность по-гречески обозначается словом ovσia, что означает бытие, свойственную натуру, вещь в себе, врожденный характер, что-то, что есть. Личность – это противоположность: образ, маска, которая нам не принадлежит. Но сущность может быть испорченной и деформированной: «Наиболее самоуверенный человек наиболее примитивен. Его безжизненная сущность проделывает подобные фантастические трюки…»

 

Когда Гюрджиев говорил с некоторыми учениками Орейджа о формировании мезотерической группы, он сказал что те, кто захотят быть кандидатами, должны быть способными думать – их «Я» должно думать активно и целенаправленно, а не «что-то» ассоциативно думать в них. Он сказал, что эмоциональный и двигательный центры должны быть «обучены». Обычное образование – одноцентровое, оно затрагивает только форматорный аппарат; только те школы, которые делают что-то для эмоционального центра так же как для ума и для тела, приближаются к настоящему образованию.

 

Наши два высших центра похожи на гостей в нашем доме. Эта работа предназначена, чтобы помочь людям стать более сознательными, вначале осознанными о самом себе, а затем объективно сознательными. По-настоящему сознательный человек может произвести любое, которое он хочет, впечатление на других людей и сыграть любую понравившуюся ему роль.

 

Для обычного человека жизнь является нейтрализующей силой, но для человека, у которого есть настоящая цель, эта цель становится нейтрализующей или примиряющей силой. Таким образом, у нас появляется настоящий и постоянный центр тяжести, не меняющийся, как в обычной жизни. В обычном человеке центр тяжести перемещается из одного центра в другой. Сначала он в двигательном центре, потом в эмоциональном, интеллектуальном, а зачастую в сексуальном центре. Когда центром тяжести становиться Учение, все центры принимают в этом участие, и их активность направляется к нашей настоящей цели.

 

Мы должны изучить положительную и отрицательную части каждого центра. Сильное положительное подразумевает сильное отрицательное – в этой работе, так же как и в жизни. Работа чрезвычайно положительна и должна провоцировать сильное отрицание в некоторых людях, которые не понимают ее.

 

Каждый раз, когда мы останавливаемся или просто наблюдаем, как в нас поднимаются негативные эмоции, мы в то же самое время можем создать возможность, которую можно использовать для самовоспоминания.

 

Если в колонии термитов в их термитниках их центр и солнце, их королеву, убивают, жизнь и движение останавливается и умирает. То же самое справедливо и для солнца, центра нашей системы; если оно остановиться и умрет, вся жизнь в солнечной системе умрет. Наша индивидуальная жизнь – это маленькая шестеренка в великом механизме земной жизни, которая сама в свою очередь только часть в жизни солнца, которое в свою очередь только маленькая часть в жизни великого колеса мегалокосмоса.

 

Ход жизни человека можно сравнить с жизнью бабочки. Яйцо умирает, и становиться гусеницей; гусеница умирает, и становиться куколкой; куколка умирает, и становиться бабочкой. Если человек умрет к самому себе старому, он станет чем-то совершенно другим.

 

Самовоспоминание – это светоч, в котором должен поддерживаться огонь с помощью энергии инстинктивного и эмоционального центров.

 

Человек – один из символов космических законов творения. В нем существует закон трех и закон семи, в нем есть эволюция и инволюция, прогресс и регресс, борьба между активным и пассивным, позитивным и негативным, между да и нет. Без этой борьбы настоящего прогресса не может быть - для человека не будет реального результата.

 

Наше мышление механично, потому что мы думаем с помощью форматорного аппарата, сам по себе он не является центром, а только испорченной и неправильно функционирующей машиной. Форматорный аппарат может быть полезен, когда правильно используется для формулировки и классификации чувств и мыслей. Настоящее мышление происходит, когда мысль комбинируется с чувством. Философ сказал: «Я мыслю, следовательно, я существую». Гораздо лучше сказать: «Когда я могу чувствовать и ощущать, тогда у меня появляется возможность быть» - обладать «Я есть».

 

Когда мы становимся старше, мы находим все более и более сложным получение новых впечатлений. По-настоящему новые впечатления можно получить только при помощи усилий, громадных усилий.

 

Подсознание содержит результаты всего нашего опыта.

 

Воля

 

 

Индивидуальность Осознанность

 

…вот три силы в Абсолюте. По мере движения в соответствии с законом октав вниз по лучу творения то, что инволюционирует становиться все более и более механичным, и силы начинают меняться. Воля становиться инерцией, сопротивлением, упрямством; осознанность – восприимчивостью; индивидуальность становиться личностью, вещью.

 

Понимая нашу механичность, мы можем получить то, что священники называют «осознанием греха». Потом у нас появляется возможность, с помощью учителя, начать долгое восхождение вверх, противоположно силам инволюции, против слепых использующих нас сил природы - против Бога, в некотором роде. И здесь заключен парадокс: для того, чтобы двигаться против нисходящего потока, мы должны работать с Природой, стараться быть сознательными, и таким образом, стать достойными называться Детьми Божьими. Обычный человек не может понять этого. Эволюция и инволюция – лестница Иакова.

 

Все находится на этой лестнице. Начиная с того места, где мы находимся, существует восхождение, эволюция; существует и нисхождение, инволюция. Все имеет свое символическое значение; то, что мы видим как итог, в то же время и начало.

 

Тело – это инструмент проявления чувств, мыслей и инстинктов. «Я» - это не тело. «Я» - это Путь, «Я» принадлежит свету и воздуху. Чтобы приобрести настоящую свободу, внутреннюю и внешнюю, «Я» должно переродиться. Но «Я молчит и не может двигаться дальше»; «Он ограждает меня от того, чтобы Я не мог выйти наружу; Он делает мои цепи тяжелыми». «Господь ниспроверг меня и опутал меня сетью». (Псалмы). Господь воздвиг на пути человеческого развития препятствия; но в то же время он дал человеку метод их преодоления. Он дал нам своего единожды рожденного Сына, Метод, с помощью которого мы можем освободиться из мира невежества, лжи, жестокости и тирании. Вначале освободиться внутренне, затем внешне. У человека множество врагов, но «(худшие) враги человека – домашние его». (Михаил).

 

Главная черта в каждом из нас – вот ключ к нашим действиям и проявлениям. Она решает все. Схожие мотивы всегда приводят в действие Главную Черту. Она похожа на центр тяжести шара для боулинга, который препятствует ему катиться прямо. Главная Черта всегда заставляет нас двигаться по касательной. Это нечто механистическое и воображаемое, она основывается на эмоциональной части сущности. Она задает тон трем центрам и формирует модель наших желаний. Она вырастает из одного или нескольких из семи смертных грехов, но, главным образом, из самолюбия и тщеславия. Человек может обнаружить ее, становясь более сознательным; ее открытие приводит к росту сознательности.

 

К вопросу о типах: если вы наблюдаете себя и отмечаете вещи, которые вас привлекают, на которые вы любите смотреть, слушать, пробовать, ощущать, вы можете обнаружить ваш тип. Типы начинаются с трех - номер 1, 2, 3; физический, эмоциональный, интеллектуальный. Смешение их в разных пропорциях определяют двенадцать базовых типов; затем они делятся на двадцать семь типов, а после подразделяются на семьдесят два типа.

 

Закон притяжения подобного: опыт, имеющий одинаковое качество вибраций, сплавляется вместе; в этой работе все идеи, основанные на работе, помогают магнетическому центру в нас расти и становиться сильнее.

 

Есть разновидность бессмертия через детей и детей наших детей. И есть бессмертие, которое происходит их человеческого перерождения в последовательности тел до тех пор, пока человек не усовершенствует самого себя.

 

______________________________________________________________________________

 

[1] Дерьмо (фр.)

 

[2] Забота, попечение (англ.)

 

Ф.С. Пиндер

 

 

Единственным человеком в Англии, кроме Орейджа, с кем я мог говорить открыто и свободно, был Ф.С. Пиндер. Наше знакомство со временем переросло в тесную и продолжительную дружбу. Где бы мы ни встречались, я покидал его освеженным и обновленным, умственно и эмоционально. Он обладал глубоким пониманием внутреннего смысла Рассказов Вельзевула. После одного из наших разговоров он дал мне копию беседы с Гюрджиевым о том, как учиться работать как человек. Вкратце, она касалась того явления, что все живые создания работают – от насекомого до человека. Один человек работает только умом, другой – только телом, от них ничего невозможно ожидать; они, так сказать, одномозгные. Только когда все три мозга работают вместе можно говорить, что человек, настоящий человек, работает, в противном случае он работает как животное. Когда все три центра работают вместе, тогда возможна сознательная работа, но человек должен учиться работать подобным образом.

 

Наименьшие трудности представляет двигательный центр, затем интеллектуальный; и наибольшие трудности – эмоциональный центр.

 

В Приорэ Гюрджиев постоянно говорил нам учиться работать не так, как работает лошадь или даже чернорабочий, а как человек.

 

Относительно того, почему эмоциональный центр представляет наибольшую сложность, нужно вспомнить - в Вельзевуле говориться, что эмоциональный центр не сконцентрирован в одном месте как двигательный и интеллектуальный, а рассредоточен.

 

В процессе физической работы, наподобие копки или распиливания, чтобы не быть захваченным течением ассоциаций, необходимо беспрестанно оставаться бдительным. Эмоции очень легко вовлекаются и в человеке начинаются рассуждения. Он начинает работать даже не как лошадь. С помощью ощущения или счета и помня себя во время физической работы, например, работая в саду или ухаживая за лошадьми, человек сохраняет громадное количество энергии.

 

Пиндер дал мне и свои записи о дыхательных упражнениях и экспериментах, которые Гюрджиев проводил в Приорэ.

 

Он решительно заявил, что лучше вообще не делать дыхательных упражнений, чем делать их без настоящего учителя. Системы дыхания йоги и другие, широко разрекламированные, основаны всего лишь на частичном понимании и поэтому опасны. Настоящие йоги, которые понимают, никогда не будут передавать за деньги и первому встречному настоящее знание о дыхании.

 

Гюрджиев говорил, если при выполнении дыхательных упражнений, так же как и любых других, движения сделаны без участия остальных частей организма, они могут быть опасными.

 

Он разделил всех учеников на три группы, соответственно их типу. Он дал этим трем группам сложное упражнение с детальными объяснениями; и хотя группы делали одно и то же упражнение, каждая группа делала его по-своему, в соответствии со своим типом. Он объяснил три разных способа расширения груди: вдох воздуха, вздутие, с помощью сокращения мышц.

 

В добавление к дыхательным упражнениям он позже дал очень сложное упражнение сознательного использования воздуха и впечатлений – в котором настоящее дыхательное упражнение было соединено с другим. Упражнения требовали от человека всего внимания и полной концентрации, их могли выполнять только старшие ученики под контролем учителя; и они никогда не становились легкими.

 

Во время дыхательных упражнений в группах с Гюрджиевым двое из учеников упали. Он сказал, после того, как они пришли в себя, что они прежде делали обычные дыхательные упражнения. Они это подтвердили. Мужчина был профессиональным боксером, а женщина - профессиональной певицей.

 

В истории Еким Бея, Гюрджиев рассказывает, что относительно псевдо-школ дыхания, физического развития и принятия пищи, старый шейх сказал: «Пусть Бог покарает того, кто не понимая, тем не менее, ведет других».

 

Я часто останавливался у Пиндеров в Крайстчёрч. Они владели собственным домом с верандой, но жили на пять фунтов в неделю; тем не менее, в атмосфере дома присутствовали такое психологическое богатство, сокровища понимания смысла и цели существования, что я всегда чувствовал себя на подъеме, приезжая к ним. Разговоры наши всегда касались Гюрджиева и Учения.

 

Об Успенском Пиндер говорил: «Все, что есть ценного у Успенского, он получил от Гюрджиева, и все это только в его уме. Он пренебрежительно отбросил движения и даже признается в своей лености. Главное его разногласие с Гюрджиевым в том, что он, Успенский, думает, что он знает все лучше, и может отбросить остальное. Я встречал Успенского в Екатеринодаре, когда служил в армии под началом Хольмана и Деникина. Орейдж написал мне, и по его я просьбе я взял Успенского в свой штат; по воле случая военное министерство сделало меня ответственным за его жалование, и платил я его из своего собственного кармана. Я знал Успенского очень хорошо. В то время он, казалось, работал в гармонии с Гюрджиевым, о котором упоминал, а после, в Тифлисе, Гюрджиев нашел меня. Позже между Успенским и Гюрджиевым как бы пролегла трещина, но я не знаю почему. Когда в Приорэ открылся Институт, я отправился туда со своей семьей, а когда Гюрджиев отправился в Америку, какое-то время руководил Приорэ. Однажды, чуть раньше, когда Успенский приехал в Приорэ, Гюрджиев не позволил ему переводить для переполненного англичанами, русскими и другими посетителями Стадии Хауса. Успенский, образованный русский, был без сомнения более подходящей персоной, чем я сам, англичанин, но Гюрджиев сказал, что раз я делал это обычно, то лучше мне продолжить. Успенский прерывал меня несколько раз, указывая на мой перевод, но Гюрджиев резко ответил: «Пиндер переводит меня – не вы».

 

Без сомнения для англичанина трудно было переводить Гюрджиева, поскольку даже русские с трудом понимали его русский; он специально ничего не облегчал. Успенский видимо думал, что понимает Гюрджиева и его внутреннее учение – хотя на самом деле это не так, и Гюрджиев предложил ему выбор остаться с ним и принять дисциплину, или пойти на разрыв. Тот эпизод был болезненным, но закономерным. Успенский знает теорию лучше, чем кто-либо еще, – у него есть знание, но у него нет понимания.

 

Когда люди, наподобие Успенского и его последователей, движимые собственной важностью, передают нечто не полностью переваренное, они ограничиваются, согласно Гюрджиеву, или рвотой или страдают от многолетнего несварения желудка.

 

Успенский никогда не мог забыть нападок Гюрджиева на него перед учениками. Успенский начинал в теософском обществе старого Санкт Петербурга и видел себя в роли успешного религиозного учителя – хотя возможно он этого и не осознавал. Он был, как я уже говорил, профессиональным философом.

 

Я просмотрел Tertium Organum и Новую Модель Успенского, но не видел ни одной из книг Николла. Оба – профессиональные писатели и философы, плагиаторы «мистических» писаний. Успенский, со всем его великим умом невежественен, что касается реальности; то, что Успенский отделит себя и своих учеников от Гюрджиева, было неизбежно. Странно, что говорят об «Учении Успенского» и «Системе Гюрджиева-Успенского»: Учение принадлежит Гюрджиеву».

 

 

Книга 2. Успенский







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.