Здавалка
Главная | Обратная связь

Эротические политиканы



В начале июня 1967, Doors вылетели в Нью-Йорк, где с успехом прошли посвящение благодаря серии жарких концертов, поразивших всех, кто смог достать билеты. Первый из этих концертов состоялся в воскресный вечер 11 июня в театре «Village Theater» на Второй Авеню (который сменит название на «Fillmore East» после того, как Бил Грэм купит варьете «Lower East Side» позднее в этом году). Радио «WOR-FM» праздновало свою первую годовщину, составив программу из кавалькады нарезанных в свободной форме отрывков выступлений Blues Project, Chambers Brothers, Дженис Лан… Публика сошла с ума, когда Джим Моррисон вышел на сцену. Для этого важного выступления, звук выкрутили на такую громкость, что вибрировали стены старого театра. Джим растягивал каждую паузу – новый рок-театр Антонена Арто, шаманские танцы, медовые мурлыкания: «Я не вижу ваших лиц», крики, от которых закипает кровь. Ричард Голдштейн писал: «Он прикладывает руку чашечкой к уху, словно подушку, его пухлое купидоноподобное лицо свирепеет. Он становится похожим на существо из фильмов Кеннета Энгера, затем подкрадывается к микрофону, обвивается вокруг него и дает жару».

Когда неисправный микрофон начал «заводить» звук во время «People Are Strange», Джим стал крутить микрофон, поскольку помехи начали пробиваться в трек. После шокирующего представления «The End», когда Джим кружился в танце дервишей, а группа жгла за его спиной на арабский лад, грубая публика Нью-Йорка аплодировала стоя. Некоторые из них даже вопили: «Браво», словно они были в опере.

Doors продолжили наступление следующим вечером, начав свое первое из многих выступлений в ночном клубе Стива Пола «Scene» - который станет для них последним в июне 1967 года. «Scene» был подвальным клубом, расположенным на углу 46-ой Стрит и 8-ой Авеню – кроличья нора, где обслуживали зарождавшую рок-элиту Манхэттена и приезжих английских звезд, как Пол Маккартни и Брайан Джонс. Часто поздними вечерами появлялся Джимми Хендрикс со своей гитарой и играл всю ночь. Начиная с 12 июня «Scene» заполняли фанаты Doors, возбужденные невероятными слухами о концерте в «Village Theater». Doors тужились изо всех сил. Они играли действительно громко и ускоряли ритм так, что казалось «Light My Fire» звучит быстрее, чем на официальной записи. «Soul Kitchen» и «Back Door Man» выглядели приправленными наркотическими ритмами. Во время интерлюдии «Back Door Man» Джим начал читать импровизированные стихи, превратившиеся в «Five To One», и шептать, закрыв глаза, (позднее известно, как «Code Queen») о том что был соблазнен молодой девушкой во Флориде, после школы, когда ее родителей не было дома. «Я не хотел этого делать», - повторял он ночь за ночью.

Памела Курсон прилетела в Нью-Йорк и остановилась с Джимом и группой в отеле на Западной 57-ой Стрит. Джим в это время – начало лета 1967 – создавал начало длинной поэмы, ставшей в последствии «Celebration of the Lizard», которое описывал, как сочетание театральной части и волнующего ритуала, изложенных в атмосфере иронии.

Выступления Doors в тот месяц в Нью-Йорке помогли учредить и валидизировать новое движение рок-музыки. Рок отличался от рок-н-ролла. Он был виртуозным и взрослым, предназначаясь подросткам. Рок-н-ролл был аполитичным и веселым, в то время как рок был «тяжелым» и политическим, создавая виды психической энергии, выходившей за рамки музыки к радикальным политическим взглядам и искусству. Калифорнийская база Doors была все еще провинциальной в смысле массовых коммуникаций, поэтому до того, как Doors прибыли в Нью-Йорк в этом июне, никто в национальных СМИ еще не видел рок-певца как Джим Моррисон, который в сердцах отзывается касательно загрязнения окружающей среды, как например «Во что мы превратили землю?» из секции в «When the music’s over» - к тому моменту песня еще не была записана, но являлась решающим элементом в видениях жизни группы. Экологический рок Джима Моррисона производил глубокое впечатление.

Doors прибыли в Нью-Йорк, чтобы заново вдохнуть силы в довольно небольшую группу законодателей моды, которые могли бы продвинуть своих любимцев до уровня национальной достопримечательности. Стив Пол, Глория Ставерс, Дэнни Филдс и Лилиан Роксон были крупными промоутерами, публицистами, редакторами и писателями, которые изобрели «Рок», как СМИ феномен, и им нравились Doors. (Этим циничным жителям Нью-Йорка обычно не нравились лицемерные группы из Сан-Франциско). Ключевые лица нью-йоркского FM радио, как Роско Мерцер, Джонатан Шварц, и «K» Мюррей начали добавлять треки Doors в свои плейлисты. И Doors, по сути, породили рок-критицизм своей интеллигентностью и глубиной на сцене, где обычно доминировала бездумная психоделика.

Рок пантеон – Дилан, Beatles, Rolling Stones, Beach Boys – были статистами на протяжении последних двух лет. Новый «рок-театр» Doors, добавляя теперь классическую драму в постановку, открывал новые литературные возможности для небольшой, но влиятельной группы людей, пишущих о популярной культуре. Doors так сильно вставили скептического джаз критика журнала «Life» - Альберта Гольдмэна, что он переключился с джаза на поп культуру, вознося Джима к небесам в ранних выпусках нью-йоркского журнала. На деле Джим покорил Ричарда Гольдштейна и Пола Уильямса – пара основных рок-критиков, которые писали о лидере Doors, сравнивая его с лордом Байроном и Софоклом. (Эти и другие ключевые критики уже получили в деревянных коробках «дурь», которая приходила от «Electra Records» вместе с пластинками Doors). Критики Майк Джан и Майкл Линдон оставили в «New York Times» на редкость дружественные отзывы о Doors.

Как только заработала «цитатная фабрика» Джима Моррисона, в прессе начали появляться обзоры о Doors и рок-театре, украшенные поэтическими эпиграммами, которые были заботливо сплетены Джимом, как бусы братской любви.

«Мы действительно политики. Можете называть нас эротические политиканы».

«В первую очередь мы рок-н-ролльная группа, блюзовая группа, просто группа, но это не все. Концерты Doors это общественный митинг. Нас зовут, чтобы получить особый вид драматической дискуссии и индустрии развлечений. Когда мы выступаем, то принимаем участие в создании мира и празднуем это создание вместе с собравшейся публикой. Это превращается в скульптуру движущихся, готовых к бою тел. Вот политическая часть, но наша сила – это сексуальность. Мы делаем концерты сексуально политическими. Секс начинается с меня, затем выходит, чтобы приобщить к этому узкий круг музыкантов на сцене. Музыка, которую мы играем, достигает публики и взаимодействует с ней. Люди идут домой и взаимодействуют со своими реалиями. Так что вся эта секс-штука становится одним большим огненным шаром».

«Я предлагаю образы. Я воскрешаю в памяти воспоминания… свободы. Но мы можем лишь открыть двери; нам не под силу втащить людей туда».

«Наша работа, наши выступления – это стремление к метаморфозам. Это как очистительный ритуал в алхимическом смысле. Во-первых, вам нужен период беспорядка, хаоса; возвращение к первобытной, катастрофической атмосфере. Из этого, отсеивая элементы, вы находите новое семя жизни, которое трансформирует всю вашу жизнь - все, что было для вас важным, личным, пока, наконец-то, мы надеемся, вы не поднимитесь и не объединитесь со всеми этими дуализмами и противоречиями. После, вы больше не говорите о добре и зле – лишь только о чем-то унифицированном, лишенным примесей».

Слова Джима имели смысл, даже когда он был мертвецки пьян. Изрядно набравшись, Джим невнятно произносил слова в одном из самых важных интервью с нервным, запуганным Ричардом Голдштейном. «Видишь ли, шаман… он был человеком, который отравлял себя. Видишь ли, он был вероятно уже… не обыкновенной личностью. И он вводил себя в транс с помощью танцев, вращений, алкоголя, наркотиков – да по сути не важно. Затем он отправлялся в ментальный трип и… э-э-э… описывал свое путешествие всему племени». Все, кто слышал это, понимали: Джим говорит, что Doors это больше, чем сцена, больше, чем рок-группа. Джим подавал сигнал и вся линия принимающих, состоящая из зарождающейся рок-культуры, уверенно ловила мяч. Спустя два года, когда Джима спросили о маркетинговом значении фразы «Эротические политиканы», а так же о других почти копирайтинговых фразах, он ответил: «Я был осведомлен о национальных СМИ, пока рос. Репортеры наблюдали за нашей семьей, поэтому я начал изучать их. Так я узнал, как они действуют, узнал об их подходах. Когда я занялся музыкой, мне было важно сохранить наше место в мире, поэтому я превратился в «ключ для настройки рояля» - я просто инстинктивно знал, как это делать. Нужны были крылатые фразы, цитаты, которые можно было бы использовать в заголовках, что-то, на чем могли бы базироваться статьи, чтобы получить незамедлительный отклик. «Эротические политиканы» относится к тому роду терминов, которые имеют смысл, но их невозможно объяснить. Если бы я попытался объяснить, что эта фраза значит для меня, то она бы потеряла силу крылатой фразы».

Джим постоянно опаздывал на концерты Doors, но постоянно заранее приходил на шоу Стива Пола «Noo Yawk» в клубе «Scene». Он говорил Денсмору, что эти представления кажутся ему забавными, особенно болтовня Стива. «Scene» был клубом, в котором Джим чувствовал, можно задержаться, но что-то не срослось.

Джимми Хендрикс пришел посмотреть Doors 14 июня. Несколько дней спустя он и его огненная гитара войдут в историю в Монтерее. Пол Ньюман встретился с Джимом по поводу написания песни для фильма «Рейчел, Рейчел». (Этого не случилось). Тайни Тим – трагический, странный музыкант, играющий на укулеле (настоящее имя Герберт Хаури), часто выступал в вечернем шоу Джонни Карсона, и не раз открывал выступления Doors в «Scene», и Джим даже предложил ему сделать кавер на песню «People Are Strange». (Этого тоже не случилось). Как-то вечером во время исполнения песни «Light My Fire» Джим снова начал крутить микрофон, словно лассо. Однажды он не попал в в ударный ритм песни. Один из менеджеров Doors - Ашер Данн, схватил Джима, пытаясь заставить его остановиться, и Джим ударил его, разбив ему лицо. Затем они сцепились, повалившись на пол, и шоу было прервано.

«Light My Fire» к тому времени стала уже колоссом, постоянно мелькая на радио. Когда Doors хотели приобрести билеты на Butterfield Band, выступающих в Центральном парке, им посоветовали идти туда порознь, чтобы толпа не доставала их. (Они настояли на том, чтобы идти, как группа, но на них не обратили особенного внимания). Теперь Джим чаще отделялся от группы, совершая долгие, уединенные прогулки по пустым улицам Нижнего Манхэттена. Как-то вечером Пол Ротшильд и рекламный агент «Electra Records» Дэнни Филдс взяли Джима на поздний ужин в знаменитую тайную комнату ночного клуба «Max’s Kansas City» на юге Парк-Авеню – центр хипстеров Манхэттена. В музыкальных автоматах постоянно крутили «Light My Fire», но никто – артисты, модели, музыканты, дилеры, работяги – не замечал, как Джим расхаживает среди них в своих кожаных штанах. (Это было клише, характеризующее агрессивных гомосексуалистов, обитавших на Кристофер-Стрит в Западном Виллидж каждую ночь). Друзья Пола и Дэнни подходили к их столику, но Джим отказывался говорить с кем-либо в клубе всю ночь – лаконичное притворство, которое могло быть неверно истолковано зарезервировавшими свои столики посетителями, как понимание своей славы. Другим вечером группа и несколько их друзей отправились в Китайский квартал, чтобы перекусить. Вокруг них были шутники и чудаки. Внезапно Джим прекратил есть и маразматично улыбнулся Робби Кригеру, который громко чавкал на другой стороне стола.

«Джим, что ты делаешь?» - спросила его Памела.

«Все замерли и смотрим на Робби», - сказал Джим.

Прошла минута, все улыбались.

Пэм: «Джим, зачем мы это сделали?»

«Я хотел посмотреть… перестанет ли он жевать… оставив рот открытым, а затем улыбнется ли нам с открытым ртом».

Кригер не обращал внимания на шпильки Джима. Он написал «Light My Fire», и уже слышал, что Джим ненавидит его за это и никогда не простит. Робби улыбнулся в ответ с открытым ртом, набитым непрожеванной пищей. Все рассмеялись. Джим лишь качнул головой, потому что у него был пунктик касательно манер за столом.

Все замечали, что Джиму не нравится, когда Памела находится рядом. С успехом «Light My Fire», входящей в десятку лучших песен, все, о чем могла говорить Пэм, была покупка для нее Джимом собственного дома. Она много капризничала, требовала, чтобы Джим уделял ей все свое внимание, была патологически застенчива на публике и даже начала издеваться над группой, считая, что они не стоят сравнения с Джимом – поэтом и кинематографистом от бога. Никто не придавал этому особенного значения, но когда в середине месяца Памела вернулась в Лос-Анджелес, у всех просто гора упала с плеч. Стив Пол закрыл «Scene» на неделю, пока продолжался фестиваль в Монтерее, поэтому Джим попытался дозвониться до своей подруги Нико, чтобы устроить что-то вроде грандиозной тевтонской встречи, но ему сказали, что она уехала на халяву в Монтерей с Брайаном Джонсом. Джим впал из-за этого в депрессию и пил намного больше, чем обычно, когда Doors отправились на Лонг-Айленд, чтобы выступить в «Action House» в пятницу 16 июня.

«Action House» был унылым танцевальным клубом на Лонг-Бич. Они прибыли туда в четыре и находились до восьми. Джим спешно опрокинул дюжину стопок «V.O.» (канадское виски Seagram’s V.O.), и продолжал пить на протяжении всего шоу. Выступление Doors закончилось, когда Бил Сиддонс (который работал в качестве технического менеджера группы во время туров, выгадывая время между семестрами в Университете штата Калифорния, пока не был нанят на полную ставку в качестве «напуганного до смерти» дорожного менеджера Doors) не утащил Джима со сцены, когда тот пытался расстегнуть ширинку своих узких виниловых штанов перед готовой вспыхнуть толпой душного клуба. За сценой Джон Денсмор объявил, что уходит из группы: «Хватит с меня этого дерьма! Я еду домой! Не могу больше этим заниматься». Никто не отнесся к этому серьезно. Doors были для Денсмора всем, что у него есть. Они все зависели от Джима, который находился в капкане того, что доктор Фрейд определял как «враждебная зависимость». В общем, они все были в жопе, и все это понимали.

На следующий день, в субботу, Джим начал пить еще днем и к моменту, когда нужно было начинать шоу, находился в ступоре. Когда Doors подошли к «Back Door Man», которая обычно приводила Джима в чувство, даже если он был пьяным в говно, Джим начал рыгать в микрофон, а затем впал в алкогольную кому и его пришлось уносить со сцены. Это было самое короткое выступление Doors из известных. Билл Сиддонс позднее спросил бармена, сколько всего рюмок выпил Джим перед тем, как начал выступать. «Двадцать шесть», - сказал бармен. Рекордом в «Action House» было двадцать одна стопка. На следующий день трое из Doors погрузили инструмент в арендованный микроавтобус «Фольксваген» и приготовились к поездке в Филадельфию, где должно было пройти их ночное шоу. Они не могли привести Джима в чувство, который вырубился прямо в своей кожаной одежде, после вчерашнего выступления. Так что они отвели его в микроавтобус, уложили между органом и усилителями, где он снова отрубился. Джим очнулся, лишь когда группа добралась до филадельфийского муниципалитета и начала выгружать из микроавтобуса инструменты. Но в ту ночь Джим был просто гениален. В маленький зал на Северной Маркет-Стрит было продано не больше тысячи билетов, но Doors отжигали на полную. Финал «The End» выдался настолько впечатляющим, что публика сидела пораженная на своих местах еще полчаса после того, как ушли Doors, взволнованные и истощенные спиритическим публичным сеансом, частью которого они стали. Невозможно было предугадать, провалит Джим представление или превратит в шедевр.

Через всю страну, в калифорнийской пустыне недалеко от Палм-Спрингс бесновался Фрэнк Синатра. Спустя годы, лакей Синатры говорил, что Фрэнк негодовал в то лето каждый раз, когда по радио крутили «Light My Fire», потому что вкрадчивый, чувственный голос Джима Моррисона был наглым плагиатом его собственного стиля. «Нам следует устроить этому парню несчастный случай», - предположительно говорил Синатра.

 

Крик Джима Моррисона «Подожжем эту ночь!» - призыв к бунту – разносился по всей стране пятидесяти тысячами ватт АМ радиостанций, в то время как «Light My Fire» стал хитом номер один к третьей недели июля 1967 года. (Жак Хольцман: «Это первый сингл «Electra Records», мой первый сингл».) Doors были вместе уже на протяжении двух лет.

ОГЛАВЛЕНИЕ 315

Лето любви

Когда Doors вернулись в Нью-Йорк, им пришлось выслушивать истории о том, что происходило в Монтерее от тех, кто вернулся оттуда. Доминировала группа Who. Богом был Хендрикс. Отис Реддинг затмил белых парней. Doors утешали себя: группы Cream и Traffic тоже не были приглашены. (Да и два года спустя Doors пригласят в «Woodstock», опасаясь, как бы Джим не снял публично свои штаны. Как выяснится, половина аудитории будет обнаженной).

С 19 июня по 1 июля Doors каждый вечер играли в «Scene». Джим выдавал чувственные, оставляющие глубокое впечатление выступления. (Как-то вечером Хаулин Вулф к изумлению и шоку Doors разделил с ними счет). Группа играла крепкий хард-рок, с «Light My Fire», сгоравшей в джаз-горячке. Джим встречался с симпатичной, немного старше его портнихой, у которой был магазин в Ист-Виллидж. Они ужинали вместе и ходили в кино несколько раз. Джим предпочитал разговорам книгу. Она говорит, что они даже почти не занимались любовью, потому что в ее тесной квартире на 4-ой Стрит недалеко от Авеню А было слишком жарко. Джим дал ей немного налички, потому что дела у нее в начале этого лета 1967-го года шли не важно.

30 июня, незадолго до концерта в «Scene» Doors посмотрели выступление в Центральном парке группы Charles Lloyd Quartet с Китом Джарретом за клавишными. Это была первая джаз-группа, которая продала миллион копий своего альбома (Forest Flower), и даже Джим, не являясь явным любителем джаза, сидел на входе, наблюдая за неземным взаимодействием группы.

Стив Пол любил Doors. Они много работали, собирали в «Scene» самую большую аудиторию в истории клуба, к тому же Джим всегда уважительно относился к Полу, и последнему это нравилось. («Scene» постоянно подвергался давлению и вымогательствам со стороны различных мафиозных группировок). Когда Doors закончили свои выступления в клубе, Стив Пол закатил для них вечеринку, вытащив ящик шампанского. Джим Моррисон, уединившись с Нико, нашел презерватив, надул его и запустил. Он пролетел через всю комнату и приземлился в стакан к Ингрид Суперстар, готовившейся заменить место Нико на небосклоне Уорхола, как это сделала год назад сама Нико, узурпировав роль платиновой музы Уорхола у Эди Седжвик. После Джим привел Нико в дешевый отель «Great Northern», где остановилась группа. Денсмор позднее писал: «Я никогда еще не слышал такого грохота. Звучало это так, словно они пытаются выбить друг из друга дерьмо. Я был взволнован, но так и не осмелился никогда спросить, что там случилось».

Июль 1967. С образом Джима Моррисона, ставшим даже более популярным, чем «Light My Fire», которая боролась с песнями «Up, Up and Away» и «Windy» за право заполнить разряженную атмосферу вершин американских чартов, Doors истощали себя постоянными путешествиями, играя по всей южной Калифорнии на протяжении всего Западного побережья. Альбом Beatles «Sgt. Pepper» все еще господствовал в музыкальной среде, но продажи «Light My Fire» превосходили продажи нового сингла Beatles «With a Little Help From My Friend». На фоне битловских фанатов, Doors впервые подверглись нападению девочек-подростков в Сан-Диего, после исполнения «The End», ставшей причиной неистовых оваций на стадионе «Balboa Stadium». В Санта-Клара Джим вставил секцию «Names of the Kingdom» из «Celebration of the Lizard» в импровизированное окно в «Back Door Man». Он так же поместил впервые сюрреалистическую последовательность «Stop the Car, I’m Getting Out» в «The End». Позднее, он построит драму из «Get Together One More Time», которую будет разрабатывать как часть «Five to One».

Окленд. Сан-Хосе. Анахайм – часто с Jefferson Airplane. Грейс Слик продолжала делать скетчи Джима. «The West is the Best» пел Джим охрипшим от криков голосом. Исполнив несколько песен, Джим часто прерывал выступление и общался с публикой перед сценой, иногда обмениваясь хамскими оскорблениями с критиканами. «Да? Правда?» «Зачем же тогда ты пришел?» «Давно не можешь просраться?» (Это всегда вызывало смех). «Может, пойдешь и вставишь сам себе?» Если толпа перед ним начинала тупить, то он стряхивал на них пепел своей дымящейся сигареты.

Национальный телевизионный дебют Doors состоялся 22 июля появлением на летнем еженедельном выпуске «American Bandstand», идущим в цвете по «ABC». Джим смотрел дневные выпуски этой программы все старшие классы, когда Чабби Чекер и Фрэнки Авалон были последним писком моды. Камеры задерживались на Джиме, одетом в черное, с длинными баками вдоль щек, пока Doors имитировали, что играют прозрачный «Crystal Ship». Затем появился Дик Кларк и взял у Джима интервью.

Кларк: «Люди, кажется, думают, что вы приехали из Сан-Франциско. Это так?»

Джим: «А-а… нет. Вообще-то мы собрались в Лос-Анджелесе. Но много выступаем и в Сан-Франциско».

Кларк: «Но этому должно быть объяснение. Почему в Сан-Франциско происходит так много всего?»

Джим: «Запад лучший».

Кларк: «Как насчет нового альбома? Каким будет название?»

Джим: «Я думаю, он будет называться Strange Days».

Кларк: «Ладно, все ясно… Мы подожжем весь музыкальный бизнес. Дамы и господа – Doors!».

Джим пел под фанеру лучшие песни, закрывая глаза, пафосно, почти, как актер, в то время как другие участники группы за его спиной выглядели обеспокоенными дилетантами. Мало кто увидел летнее шоу «Bandstand», показанное в субботу в час тридцать по восточному времени, но это подготовило Doors к live выступлению на шоу Эда Салливана два месяца спустя.

23 и 24 июля Doors отыграли в Сиэтле два своих самых лучших выступления. В атмосфере абсолютного почитания они исполнили многое из ранее не представленного материала «Strange Days». Даже настройка ими инструментов встречалась с благоговейным молчанием на протяжении двух вечеров. Джим держал себя в руках и явил свету новую часть «Lizard», вызвав неистовые аплодисменты. Будущий комичный писатель Том Роббинс, пишущий для андеграунд-еженедельника «Helix», был одним из молодых жителей Сиэтла, которые шатаясь шли домой из «Eagles Auditorium», ошалевшие и пораженные, после первого появления Doors. Роббинс превзошел сам себя: «Doors. Их стиль похож на скороспелый куннилингус, недавнее отцеубийство, время позднего завтрака в Эверглейдс (заболоченная низменность на юге Флориды), кровяную колбасу Шварцвальд (горный массив на юго-западе Германии) на заряженном электричеством хлебе, уровень Жана Жане, артистов на баррикадах, Эдгара Алана По, тонущего в своей ванне, Убийству младенцев (по Евангелие), тарантелле сатиров, языческой убывающей луны Лос-Анджелеса… Джим Моррисон – волнительная комбинация ангела в благодати и собаки во время течки… Doors – музыкальные хищники в землях музыкальных вегетарианцев… Крики Doors в темный зал, о том, что все мы в андеграунде, шепчут нежно в наших сердцах: Нам нужен мир, и он нужен нам… СЕЙЧАС!»

Крик Джима Моррисона «Подожжем эту ночь!» - призыв к бунту – разносился по всей стране пятидесяти тысячами ватт АМ радиостанций, в то время как «Light My Fire» стал хитом номер один к третьей недели июля 1967 года. (Жак Хольцман: «Это первый сингл «Electra Records», мой первый сингл».) Doors были вместе уже на протяжении двух лет.

На последний уикенд месяца они вернулись в «Fillmore». Джим прибыл на выступление в пробковом шлеме исследователя, на полях которого было написано под трафарет люминесцентной краской «Неповторимый Моррисон». В таком виде он и предстал перед Биллом Грэмом, извиняясь за то, что в прошлом месяце едва не разбил ему голову. Неделю спустя кто-то украл пробковый шлем Моррисона из офиса Грэма.

 

Друзья Нико позднее говорили, что она действительно отдала Джиму свое сердце. Она любила его с яростью львицы, и это пугало даже ее саму. Он возил ее на машине с орущими песнями «Light My Fire» и «Respect» Ареты Франклин в не дающую ему покоя пустыню – индийские каньоны в окрестностях Палм-Спрингс, национальный парк «Joshua Tree», Долина Смерти – где они вместе принимали кислоту пару раз. Когда Джим рассказал о девушке из прошлого, в которую был влюблен, Нико выкрасила свои коронные белые прямые волосы в блестящий нежно-красный цвет. «У него была некая форма фетиша на распутных девиц с рыжими волосами, - вспоминала Нико. – Ну, вы знаете этих ирландских девок?» (Нико пользовалась привлекательным английским сленгом). «Он был первым мужчиной, в которого я влюбилась. Мои чувства были такими сильными, что спустя некоторое время я выкрасилась в рыжий цвет. Я хотела порадовать его. Это было глупо, да? Словно подросток или что-то в этом роде». Когда Джим увидел ее рыжей, позднее говорила Нико, он заплакал. Она предложила ему пожениться. Он смеялся так сильно, что упал со стула. За этот смех Нико ударила его. «Мы ударили друг друга, потому что были пьяны, и нас веселила вся эта шумиха, - говорила Нико. – Мы занимались любовью всегда нежно. Понимаете? Это была полная противоположность тому, что у меня было с Брайаном Джонсом. Я относилась к Джиму, как к своему брату и надеялась, что мы будем расти с ним вместе».

ОГЛАВЛЕНИЕ 316







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.