Главная | Обратная связь

Беспощадная конкуренция

Мы смотрели, как приближается чужой корабль. По конструкции он был похож на наш, только его резервуары для воды были залатаны и запаяны – вероятно, их недавно повредил метеоритный шторм. Весь корпус судна был измят выбоинами.

Мы были почти на одинаковом расстоянии от облаков. Второй корабль несся, как и мы, на всех парусах, настежь распахнув все солнечные панели. На нем были решительно настроены добраться туда раньше нас.

– Можно прибавить скорости? – спросила Карла.

Каниш покачал головой.

– Нет. Но у нас преимущество в парусах.

То есть ветер дул в спину нам, а не им. Они шли галсом: это значит, паруса их ловили ветер под небольшим углом, потому скорость у них была ниже, хотя, с другой стороны, до облаков было уже рукой подать.

– Ты их знаешь? – спросила Карла. – Узнал корабль?

Каниш покачал головой и крепче вцепился в штурвал.

Дженин снова поднесла к глазам бинокль и настроила резкость. С негодованием она опустила бинокль.

– Никакие они не охотники. Они варвароны, – сказала она.

– Ты уверена?

Мать взяла у нее из рук бинокль, посмотрела в него сама, потом повернулась к Канишу и кивнула.

– Она права.

Каниш снова выругался. Он потянулся к ножу у себя за поясом, как бы убеждаясь, что он под рукой на случай необходимости.

– Варваро-кто? – переспросил я у Дженин.

– Так мы называем таких, как они – обобщенно. Другими словами, разбойники, пираты, головорезы. Дикари. Никаких традиций, никакой культуры. Вот мы их так и называем.

– Они ваши конкуренты?

– Можно и так сказать.

– И что?

– С ними нельзя договориться. Они не настоящие охотники за облаками – не то, что мы. Они абсолютно беспринципны и украдут все, что плохо лежит.

– В каком смысле?

– В таком, что они попытаются стащить эти облака во что бы то ни стало. Им все равно, доберутся они до них первыми или вторыми.

– И что нам делать? – наивно спросил я.

– Помешать им, естественно.

– Но как мы их остановим?

Они все втроем уставились на меня, но никто не сказал ни слова. Единственный ответ я получил от Каниша, который извлек свой нож, подушечкой большого пальца проверил, достаточно ли остро заточено лезвие, и только потом снова сунул его за пояс.

 

Охотники за облаками обычно знают друг друга, к тому же все они, за редким исключением, общих корней. Исключения бывают. Купить рыбацкую лодку, снарядить ее и пуститься на поиски облаков может любой желающий. Что номинально и делает человека охотником за облаками. Да только на практике все несколько сложнее.

Во-первых, немаловажную роль играет признание. Если другие охотники за облаками не сочтут вас полноправным охотником или решат, что вы не обладаете соответствующими знаниями традиций и обычаев, они, конечно, не станут вам препятствовать, но и помогать вам, окажись вы в беде, тоже не станут. В их глазах вы не будете боевым товарищем. Вы будете браконьером, вором.

И самое важное, они не станут играть с вами по правилам. Будут уводить облака прямо у вас из-под носа, и ничего вы с этим не сможете поделать.

Каких-то конкретных правил не было, но существовал неписаный, единогласно одобренный кодекс, который складывался долгие годы и служил для того, чтобы свести возможные конфликты к минимуму.

Первое: облака принадлежат всем. Когда их в изобилии, никаких споров возникать не должно. Если облаков достаточно на всех, каждый охотник имеет право на свою долю.

Но когда облака скудны и их едва хватает на то, чтобы заполнить баки на одном корабле, тогда право на них закрепляется за тем, кто первым достигнет их и включит свои компрессоры. Остальные корабли обязаны отступить. Это соглашение существовало всегда, и ему обычно подчинялись беспрекословно.

Но правила соблюдают не все. Вода есть вода, как ни крути. Она стоит денег, и поэтому всегда существует угроза пиратства. И сейчас мы могли в этом убедиться собственными глазами. А против лома, как ни прискорбно, нет приема. В открытом небе не действуют настоящие законы. Конечно, существуют определенные международные постановления, но у властей редко получается следить за их исполнением. Законы островов не вполне применимы здесь, где нет острова, к которому можно их применить. Единственными людьми, кто мог защитить наши интересы, были мы сами.

 

Карла спустилась в каюту, а когда вернулась, у нее из-за пояса тоже торчал нож.

Я задумался, не лучше ли мне было остаться дома. Каниш, видимо, тоже об этом подумал.

– Не нужно было его брать, – пробормотал он Карле, полагая, что я не слышу. Но я услышал.

– Он ее друг, – ответила Карла. – Она слишком много времени проводит одна. Он хотя бы ее сверстник.

Каниш отвернулся и сплюнул за борт.

– Водить дружбу с островитянами! Ходить в школу! – процедил он. – Толку-то? Чему она там научится, чему не может научиться здесь? Не класть локти на стол?

– Такому, о чем тебе никогда не узнать, – сказала Карла.

– Мне и не нужно, – парировал Каниш.

– Ну конечно, потому что только вот этим ты и будешь заниматься всю жизнь, – не выдержала Карла.

– А чем она будет заниматься? – спросил Каниш сердито и вздорно. – Где она еще нужна теперь, это со шрамами-то на лице? Слишком поздно. Она меченая, и ты это знаешь. Она чужая, где бы ни оказалась. Изгой, как и мы все.

– Этого хотел ее отец, а не я, – ответила Карла. – Мы ссорились из-за этого. Я говорила ему, что она еще слишком мала, что это плохая традиция, пережиток прошлого. Это должно прекратиться. Мы должны прекратить это.

– Что сделано, то сделано. Тут уже ничего не изменишь, – сказал Каниш. – Она охотник за облаками, и всегда им будет, как ты и я. На ней наша печать. Куда ей податься? На каком острове ей будут рады? Куда бы она ни направилась, ее шрамы расскажут о ее прошлом. Она – охотник за облаками. А они все пьют воду и свысока смотрят на тех, кто собирает ее для них. Не могут обойтись без нас, но считают нас варварами.

– Предрассудки созданы для того, чтобы побеждать их, – ответила Карла твердым, как кремень, голосом.

– Ха! – На Каниша ее слова не произвели впечатления. – Пойми, – продолжил он, – никто никогда не закроет глаза на ее шрамы, точно так же, как никто не закроет глаза на мои татуировки и цвет моей кожи.

– Она у нас одного цвета, – заметила Карла.

– Вот именно.

– На свете тысячи островов, и на них живут люди с тысячами оттенков кожи. Место найдется для каждого.

– Кроме нас. Мы охотники. У охотников нет дома. Только дорога да небо. Это у нее в жилах, как и у нас с тобой.

Карла ответила не сразу, а потом заговорила тихим голосом, будто разговаривая сама с собой.

– Если бы в будущем она встретила островитянина и вышла замуж, то, возможно, ее дети…

Я подумал тогда: я же островитянин. Я юн и холост. А что, если…

Каниш пожал плечами.

– Возможно… – он обернулся посмотреть на второй корабль. – Но кто возьмет такую в жены?

Дженин их не слышала – она была у другого борта. Зато я слышал каждое слово. Раньше я никогда особо не задумывался о том, что шрамы, украшавшие их лица, были не просто обрядом и орнаментом. Они ведь вычеркивали их из остальной жизни. Собственными руками они обособляли себя, как будто без изгнания, без отсутствия альтернативы, без неодобрения окружающих не может быть и самого охотника за облаками.

Да, человека с подобными шрамами нельзя было увидеть на спокойной и благополучной кабинетной работе или за банковским окошком. Самый их внешний вид распугает клиентов. А уж перспектива одеть Каниша в костюм и повязать ему галстук… с тем же успехом можно нарядить так акулу, смотреться будет одинаково органично. Возможно, небесная акула произведет даже лучшее впечатление, и чувствовать себя будет комфортнее.

Нет, даже если бы Каниш отказался от вечной погони за облаками и стал бы образцовым госслужащим, он все равно пугал бы окружающих своим внешним видом. Едва завидев его шрамы, вы немедленно уплатите все подоходные налоги, даже не уточняя, верна ли сумма.

 

Дженин обернулась. Я взглянул на нее. Возможно, она и слышала. Возможно, они не сказали ничего для нее нового. На мгновение ее лицо стало печально, и она провела пальцами по шрамам на щеках. Я попытался представить ее без них. Но ведь тогда она была бы такой же, как все, самой обычной девушкой – или я не прав?

Даже без них она все равно была бы ни на кого не похожа. Уверен, я бы обратил на нее внимание среди тысяч других лиц вне зависимости от шрамов. В ней было что-то… что-то в ней было. Что-то необычное, что-то вольное. И эти изумрудные глаза.

Или все это шло в одном комплекте: шрамами ты расплачивался за свободу, но именно свобода ставила на тебя печать чужака, обрекала на вечные скитания и, по сути, на изгнание и одиночество. Похоже, в жизни каждый плюс идет под руку с минусом, и даже свобода не дается просто так. Даже у нее есть своя цена.

– Дженин…

Мне хотелось что-нибудь сказать ей, как-то подбодрить и утешить.

– Что?

– Твои шрамы… Я считаю, они делают тебя… особенной.

(Все не то. Криво. Совсем не то я хотел сказать.)

– Они делают меня пугалом, Кристьен. Я и есть пугало. Увечное, уродливое пугало. Разве не так все считают?

– Да нет. Нет. Что ты. Нет.

– А вот и да. Я сама слышала.

– Только не я. Вовсе я так не считаю. Ты очень красивая.

Она стояла и смотрела на меня своими пронзительными зелеными глазами.

– Кристьен, – сказала она просто, – не говори глупости.

Она ушла на нос часть корабля и села там в одиночестве. Я не стал ей мешать. Что мне было сказать? Как она могла считать себя уродливой? Я в жизни не видел никого красивее ее.

Я подошел к ней попозже. Боковым зрением я видел паруса. Наши соперники неслись во весь опор, на раздутых поднятых парусах, с распахнутыми настежь солнечными панелями.

– Расскажи мне об этих варваронах, – попросил я. – Кто они такие? И что это за слово?

Я никогда не слышал его прежде, но даже совсем незнакомые слова могут означать самые понятные вещи.

Дженин рассмеялась.

– Это соединение двух слов, – объяснила она. – Гибрид варвара и фанфарона.

– Фанфарона?

– Я думала, это ты у нас умный.

– Невозможно знать все на свете. Только дураки считают, что можно.

– Фанфарон – это жалкий человек. Позер. Клоун. А варвароны ненадежны, непредсказуемы и нередко кровожадны.

Другими словами, разбойники и головорезы, как я и думал.

– А как эти варвароны зовут охотников за облаками? – поинтересовался я.

Она или не знала, или предпочла не отвечать.

– Почему бы тебе самому у них не спросить? – предложила она. – Мы скоро поравняемся.

Мы и впрямь нагоняли их, а вскоре были уже метров на двести впереди. Мы вошли в первые внешние хлопья облака. Я протянул руку, пытаясь коснуться его. Хотя это и невозможно. Облака же ведь не больше, чем призраки воды.

– Подержи штурвал.

Каниш оставил управление и направился к компрессорам. Мы вошли в гущу облака. Каниш включил насос, и машина ожила.

– Все. Готово.

Мы первыми достигли гряды. Мы обозначили свое первенство. Вопрос в том, признают ли это соперники? Развернет ли теперь их экипаж свой корабль и позволит ли нам тихо и спокойно собрать воду?

Ответ не заставил себя долго ждать.

И ответом было однозначное «нет».

Крайние меры

Окутанные туманом, они теперь были все равно что невидимы. Их корабль затерялся в облаке. Но мы услышали рев мотора, за которым последовал гул другого компрессора.

– Эй, вы! – прокричал в туман Каниш. – Выключите сейчас же!

То ли они не услышали, то ли притворились, что не слышат, но гул не прекратился.

Я снова протянул руку в облако. Рука пропала, а потом снова появилась. Наверное, о чем-то похожем шла речь в книгах прежнего мира, где описывали человека, впервые увидевшего снег. Наполовину чудо, наполовину нелепость. От этого хотелось смеяться.

Дженин заметила меня и улыбнулась моему непомерному удовольствию от такой обыденной, с ее точки зрения, вещи.

Другой корабль оставался по-прежнему скрыт из вида – незримый, но слышимый даже сквозь перестук наших собственных компрессоров. Они крали наши облака, нашу воду. Неужели Каниш так и спустит им это с рук? Его не назовешь всепрощающим типом. Однако ни он, ни Карла даже не пошевелились, чтобы помешать им.

Потом Каниш сделал странное. Он отключил наш компрессор. Но зачем? Что он задумал? Неужели вот так сдался, позволяя им забирать все, уступая им трофей? Потом я догадался, что он собирался выследить скрытое в облаках судно по шуму его двигателей.

– Сюда.

Карла кивнула и направила корабль в нужную сторону. Гул чужого компрессора и звук работающего насоса стали слышны отчетливее. Облако вокруг нас еще сильнее сгустилось. Теперь оно было таким темным и серым, что даже палубу было видно с трудом. Дженин то исчезала, то появлялась снова. Вот она здесь, и вот ее уже нет – как видение.

Я покрылся мурашками. Было холодно, и одежда моя совсем промокла. Внешнего мира больше не существовало: был только туман, плотный, немой, скрывающий, глушащий любые звуки, как плотная штора. Даже пульсация чужого компрессора доносилась как будто из-за стены. Потом неожиданно в поле зрения возник и тут же пропал темный силуэт.

– Ага!

Карла крутанула руль, преследуя пропадающую тень.

– Эй, вы! – позвал Каниш.

Ответа не было. Молчание. Может, они думали, что если не обращать на нас внимания, мы просто уйдем.

Но Каниш был не из тех, кто просто уходит.

Жестом он велел Карле снова развернуться. Она так и сделала, и Каниш вскарабкался на поручни, одной рукой держась за реи. Снова из тумана возник второй корабль. Теперь можно было различить силуэты трех человек на борту. Они были похожи на призраки.

– Ровно держи.

Каниш достал из-за пояса нож. Он поймал равновесие на поручнях, привстал на мыски, отпустил канаты – и прыгнул. Он нырнул в облако и был таков. Туман опять сомкнулся вокруг нас.

Карла удерживала корабль. Дженин подбежала к ней и остановилась на том месте, откуда сиганул Каниш. Я встал рядом с ней. Мы прислушались. Были слышно только биение наших сердец да слабый шум компрессоров, а потом…

Голоса. Громкие, сердитые. Звуки ругани. Я явственно слышал Каниша. Он спрашивал у кого-то с чужого корабля, что они о себе возомнили, и неужели они не в курсе законов и обычаев. Потом раздались другие голоса, они возражали, не соглашаясь с его заявлением о том, что право первенства принадлежит нам, потому что мы шли быстрее и раньше дошли до места.

Спор начал набирать обороты. Послышались крики, угрозы и звуки драки.

Снова стало тихо. Замер их компрессор. Потом раздался возмущенный, негодующий возглас. Потом снова наступила тишина, и густое облако зашевелилось вокруг нас. Я вымок и задрожал еще сильнее, и от холода, и от волнения.

Каниш. Что с ним? Что он натворил?

Наш корабль резко содрогнулся от столкновения с другим судном, нос которого на мгновение показался из тумана. Оба судна скользили друг рядом с другом, и в какой-то момент я разглядел на канатах соседнего корабля человеческую фигуру. Тень прыгнула в нашу сторону и мягко приземлилась у нас на палубе. Не медля ни секунды, Карла выкрутила штурвал, делая крутой поворот, и второго корабля снова не стало. С умолкшим компрессором он дрейфовал прочь.

Каниш вернулся. Его лицо блестело от воды, по лицу расползлась улыбка. Он вытер о повязку на шее и сунул себе за пазуху свой нож. Карла вопросительно посмотрела на Каниша. Вместо ответа тот провел пальцем себе по горлу, как бы перерезая его, и усмехнулся. Карла тоже улыбнулась в ответ в знак одобрения, мол, хорошо сработано. Каниш пересек палубу и снова включил компрессоры. Теперь это был единственный звук. Никакого соперничества. Все соперники были устранены.

Мне стало не по себе. Уже не из-за качки. Это была старая, добрая, идущая из самого нутра тошнота. Я подошел к поручням и посмотрел вниз, надеясь увидеть наконец синее небо и почувствовать солнце.

Это они были варварами. Они. Каниш. Каниш перерезал горло человеку. Убил его за право обладать кучкой облаков, которые, по сути, должны принадлежать всем. Каниш убил человека, а Карла одобрила это. Может, Каниш прирезал всех троих, не только капитана. Он на это способен, пожалуй.

Я бросил взгляд на Дженин. Она стояла и смотрела, как клубы пара набиваются в раструбы компрессора, который втягивал облака в свои легкие, как курильщик втягивает дым. Она тоже выглядела совершенно безмятежно, как будто произошло рядовое событие. Возможно, так и было.

Я перевел взгляд на Каниша. Он достал свой нож и вырезал у себя на руке новую полосу, которой потом предстояло превратиться в шрам. Как стрелок делает зарубки на стволе оружия: по одной на каждого убитого.

Я отвернулся. Как бы я хотел оказаться дома! Как бы я хотел никогда не приезжать сюда! Я знал, что в небе законы не действуют, но чтобы так… Я бы хотел, чтобы меня вырвало – я пытался, но ничего не выходило. Я повернулся ко всем спиной и положил голову на холодные перила. Волосы были мокрыми от облачного пара. Я ненавидел их всех, включая Дженин. Как Каниш мог так поступить? Убить человека из-за бака воды? И остальные поощряют такое? Может, мама и была права. Может, в глубине души все они дикари.

– Кристьен? Что с тобой? Тебе плохо?

Рядом стояла Дженин. Я ей не ответил.

– Да что случилось? Ты весь бледный, тебя укачало?

Я поднял голову и посмотрел на нее. В ее глазах читалось искреннее сочувствие, на лице было написано беспокойство. Ее лицо, как и мое, было мокрым от влаги. Капли воды поблескивали в ее косах маленькими бриллиантовыми шариками.

– Как вы… как он…?

– Что? О чем ты? Что?

Она искренне не понимала, о чем речь, и от этого было еще хуже. Она растерялась. Каниш только что убил человека, перерезал ему глотку из-за спора о паре облаков, вернулся гордый, еще и ожидая похвалы и поздравлений, которые не заставили себя долго ждать. Как будто так и надо. А ей невдомек, чем я расстроен.

– Как он мог?

– Что? Кто?

– Каниш. Как он мог так?

– Он защищал нас. Мы должны бороться. Всегда уметь постоять за себя. Иначе нам конец. Стоит лишь раз сдать позиции – и пиши пропало.

– Почему нельзя было поделиться?

– Таков обычай, это закон неба. Мы были первыми. Облака – наши. Они знали, что правда не на их стороне.

– Но совершить такое…

– Какое – такое? О чем ты? Что такого ужасного произошло?

Я с нажимом провел пальцем по горлу, подражая жесту Каниша и вкладывая в него весь его смысл.

Дженин посмотрела на меня сперва с недоумением, потом как будто с обидой, и наконец с изумлением. Она расхохоталась. Каниш и ее мать посмотрели на нее, не понимая, что вдруг на нее нашло.

– Честное слово, Кристьен, – сказала она, – у тебя слишком бурное воображение. Мне кажется, ты перечитал книжек.

– Книжек много не бывает, – ответил я кисло, потому что мне не нравится, когда надо мной смеются, а я еще и не понимаю, почему. Что смешного в убийстве человека?

– Тогда пора переходить на другие книжки, – посоветовала она. – Что-нибудь не такое кровожадное. Каниш! – позвала она через всю палубу. – Иди-ка сюда!

– Я занят, – огрызнулся он, хотя насколько я мог судить, всю работу за него делал компрессор. А он только любовался на свой новый шрам и сравнивал его с остальными, не уступает ли тот им.

– Нет, правда, иди сюда!

С выражением любопытного кота он прошлепал по палубе.

– Ну?

Дженин ткнула в меня пальцем.

– Ни за что не угадаешь, что, по мнению Кристьена, ты сделал.

– Ну?

Дженин провела пальцем себе по горлу.

– Ну да, – проговорил Каниш. – Так и есть. И что такого?

– Скажи ему, что ты перерезал, – сказала Дженин.

– Компрессорный шланг, естественно, – ответил Каниш. – Что же еще?

Мне стало так стыдно, что я весь залился краской. Даже в окружающей нас серости облака мои щеки наверняка пылали ярче маяка.

– Он думает, ты перерезал горло капитану! – воскликнула Дженин.

Каниш посмотрел на меня с выражением отвращения на лице и покачал головой.

– Болван, – только и сказал он. Потом зашагал обратно к компрессору проверять его работу.

Так я себя и чувствовал. Последним болваном. Таким, что хоть медаль давай.

– Даже не знаю, как извиняться… – пролепетал я.

– Вот и не извиняйся, – перебила Дженин.

– Я его обидел? – спросил я.

– Вряд ли, – ответила она. – Не должен был. Его не так-то просто обидеть. Он еще и рад будет, что ты считаешь его способным на такое.

– Он, наверное, и впрямь способен, да? – спросил я.

Она пожала плечами вместо ответа, мол, а сам-то как думаешь?

– В общем, мне все равно очень жаль.

– Ну да, зато теперь ясно, какого ты о нас на самом деле мнения, да?

– Нет-нет, честное слово, нет… Я ничего такого не думал, просто… недопонял.

Дженин опять пожала плечами, как будто это все равно не играло никакой роли.

– Может, в следующий раз попробуешь думать о нас лучше, – сказала она. – Чуть больше доверия не помешало бы.

– Да, я попробую… то есть буду…

– Расслабься, я же просто дразню тебя, – сказала она.

Чаще всего я не знал, как ей отвечать. Я хотел хоть что-то сказать, но ничего не выходило, и я боялся ляпнуть что-нибудь не то.

Она уселась прямо на палубу и похлопала по полу, приглашая меня присесть с ней. Я плюхнулся рядом.

– Поверить не могу, что ты такое подумал, – сказала она. – Ты сам-то в это верил?

– Ну, понимаешь…

– Чтобы Каниш – перерезал кому-то глотку?

Я посмотрел в его сторону. Он тоже сидел сейчас на палубе в позе лотоса, затачивал нож небольшим камнем и полировал тряпкой лезвие.

Улыбайся, сколько хочешь, Дженин. Может, ты и знаешь его намного лучше, чем я, но все равно мне кажется, что он способен перерезать человеку глотку. Честно говоря, я не удивлюсь, если окажется, что глотку-другую он уже перерезал и планирует при первом удобном случае перерезать еще парочку, пока никто не будет видеть. Да, мне он казался вполне себе опытным и знающим свое дело головорезом.

Я поймал себя на том, что моя рука непроизвольно потянулась к шее, и пальцы боязливо трогали кадык. Каниш поднял на меня взгляд и застал меня так, с рукой, опасливо вцепившейся в горло. Он усмехнулся мне белозубой хитрой улыбкой и продолжил начищать нож.

Насекомые

Мы болтались в холодном сыром тумане, и компанию нам составлял только шум компрессора. Другой корабль давным-давно пропал из виду. Постепенно облако вокруг нас, вытянутое из неба, прохудилось. Я почувствовал, как до нас начинает дотягиваться тепло, и вокруг, как прорехи на ткани, постепенно расползались пятна синевы.

Послышался булькающий звук. Каниш отключил компрессор, и в мире снова стало тихо. Вода немного перелилась через край и выплеснулась на палубу. Каниш отсоединил от аппарата шланг и слил из него остатки воды в кружку.

– Ну как? – спросила Карла.

Он попробовал воду на вкус, остался доволен и передал кружку ей. Она затем передала воду Дженин, а та, в свою очередь, мне. Вода оказалась свежей и ледяной, с легким непознаваемым привкусом, то ли какого-нибудь минерала, то ли попросту неба. По моей оценке, это была первоклассная десертная вода. Хотя меня сложно назвать экспертом.

Если верить часам, наступила очередная ночь, но на освещении это не сказывалось. Вода была собрана, и пришла пора спать. Карла развернула корабль и взяла курс домой. Мы спали и, как и прежде, по очереди дежурили.

Карла не стала спать на палубе, а спустилась в каюту. А потом была моя очередь нести вахту. Каниш тоже ушел вниз. Думаю, ему просто хотелось спрятаться от дневного света и нормально выспаться в темноте.

Когда Каниш сменил меня на посту, я развернул спальник на палубе. Накинул на глаза футболку, но заснуть не мог. Так что я убрал ткань с лица и просто лежал, ощущая ход идущего по небу корабля.

Я повернулся посмотреть на Дженин, которая спала, свернувшись калачиком. Мне захотелось быть к ней поближе, так что я пополз через палубу, извиваясь в своем мешке, как куколка в коконе, убеждая себя, что каждая куколка внутри – бабочка, надо только дать ей время и возможность вылупиться.

Теперь я был совсем близко. Так близко, что почти слышал ее дыхание. Но я придвинулся еще поближе – чтобы уловить запах ее волос, рассмотреть, как глазные яблоки вращаются под ее закрытыми веками, пока она видела сны.

Внезапно она заворочалась во сне, резко вскинув руки и ноги, при этом неслабо засадив мне рукой по голове и коленом – в живот. Я вскрикнул и, потирая нос и сгибаясь пополам, отвернулся.

Боль не проходила целых несколько минут. Только тогда я услышал тихое хихиканье. Я приподнял голову и посмотрел на Каниша, облокотившегося на штурвал. Он все видел.

– В следующий раз спроси разрешения, – сказал он, посмеиваясь. – Знаешь, в чем твоя беда, парень? Ты слишком стараешься.

Но насколько я мог судить, Дженин крепко спала. Я не думал, что она ударила меня намеренно. Я полежал немного, глядя в небо. Каниш ушел в носовую часть судна. В своем мешке я подвинулся к Дженин поближе.

– Дженин…

– Да?

– Ты спишь?

– Сплю и вижу сны.

– Дженин…

– Чего?

– Тебе когда-нибудь бывает одиноко?

Она повернулась ко мне лицом и открыла глаза.

– Иногда. А что?

– Одиноко, даже когда на самом деле ты не одна?

– Иногда.

– Мне тоже. – Мы помолчали. – А сейчас тебе одиноко?

– Чуть-чуть.

– Мы могли бы обняться, – предложил я. – Тогда нам не будет так одиноко. Согласна?

Она вздохнула.

– Наверное, Кристьен, – сказала она. – Наверное, согласна.

– То есть – можно?

– Да. Можно.

Так что я подвинулся еще ближе и обнял ее одной рукой, и она накрыла мою руку своей. И мы заснули.

Но спали мы недолго. Когда я проснулся, ее рядом не было. Только ее спальный мешок лежал на палубе.

А разбудил меня сильный грохот. Удары сыпались один за другим, сотрясая корабль. Мне почудилось, что мы падаем по небу вниз, потеряв баланс, и стремглав валимся навстречу палящей печи солнца.

Так оно и было.

– Эй, парень!

Мне под ребра впились пальцы ног Каниша. Это, похоже, было его излюбленным методом привлечения моего внимания. Зевнув, я посмотрел на него.

– Что?

В руках он держал багор.

– Бери и принимайся за работу. У нас гости.

В полудреме я кое-как поднялся на ноги. Осмотрелся. Дженин стояла у штурвала, Карла – у поручней. Перегнувшись через них, она орудовала ломом, старательно сбивая что-то с корпуса корабля.

– Что случилось?

Я подошел к перилам, посмотрел вниз и тут же получил ответ на свой вопрос. Оттуда выглядывало самое отвратительное и уродливое создание, что мне доводилось видеть. Словно огромный клоп или вша-переросток. Их, снятых под микроскопом или увеличительным стеклом, я видел на картинках. Но для этих созданий никаких микроскопов не требовалось. Ни на какой картинке не изобразить их во всей красе.

На меня смотрела обвисшая, в рытвинах, морда со складками шкуры на подбородке, острым и тонким, как бур, хоботком, двумя парами усиков, и в довершение картины – парой сверкающих бессмысленных глазок. Туловище у существа было чем-то средним между туловищами жука и слизня. То тут, то там из-под кожи торчали клочья жесткой, спутанной шерсти. Лапок у него было явно больше, чем может быть необходимо живому существу.

– Кто это? Какие-то небесные всадники? Я никогда таких не видел.

– Нет, – ответил Каниш. – Это блохи.

– Откуда они взялись?

– Откуда мне знать! Отцепились от спины какого-нибудь небесного кита, да мало ли.

Когда слышишь о китовых блохах, начинаешь особенно ценить то, что у тебя есть руки. Это же такое преимущество – иметь руки, пальцы и возможность почесаться, превращая раздражающий зуд в удовольствие. Это почти наслаждение – хорошенько почесаться, если сильно свербит.

Когда ты небесный кит в бескрайнем небе, в которого вцепился такой паразит, норовящий зарыться под кожу, у тебя нет никакой возможности избавиться от него, и остается только терпеть эту пытку, пока не подвернется что-то, обо что можно потереться, или услужливый небесный клыкач не возьмется тебя почистить.

Когда небесные киты заболевают и умирают, они падают вниз к солнцу. Иногда они ныряют туда специально, чтобы положить конец своим мучениям.

– У этих блох и крылья есть! – удивился я.

Я меньше всего ожидал увидеть прозрачные надкрылья и трепещущие крылышки под ними. Блохи были огромными, не меньше метра в длину. Если такая опустится на тебя, или вонзит в тебя свой хоботок, или ее мерзкая клыкастая морда…

– Отгоняй их! Они хотят пить, это вода их привлекла.

Блохи пытались пробурить корпус корабля прямо до резервуаров. Хоботками они пользовались как долотом.

– Как это делать?

– Вот так.

Каниш взял багор, просунул его между блохой и досками и отковырнул гадину. Блоха падала пару секунд, а потом раскрыла крылья, взлетела и уселась на прежнее место.

– Ну а если это не помогает…

На этот раз он замахнулся багром – чтобы бить насмерть, а не отгонять. Острие опустилось и вошло твари прямо между головой и грудью. Блоха содрогнулась, ослабила хватку и отпала. Теперь уже насовсем. Карла с ломом отбивалась от остальных насекомых. Дженин вела корабль, не давая ему сбиться с курса.

Я робко выглянул за борт и выбрал блоху для атаки. Несмело протянул к ней багор. Блоха посмотрела на меня и усиком отмахнулась от багра. Я старательно продел под нее багор и попытался отодрать ее, но она была как намертво приклеенная.

– Не нежничай, – фыркнул Каниш. – Избавься от нее.

Я отвел багор, чтобы сделать замах. На этот раз я опустил острие со всей силой, на какую был способен.

Послышался отвратительный звук, не менее гадкий, чем внешний вид насекомого. Гадина срыгнула и посмотрела на меня как-то укоризненно, ожесточенно дергая усиками и отчаянно пытаясь зацепиться лапками за борт. С ужасным пронзительным криком она стала падать вниз, оставляя за собой следы крови. Кровь была желтого цвета.

Два изнурительных часа ушло на то, чтобы избавиться ото всех блох. После них корпус корабля стал липким и склизким, и в тех местах, где они присосались к лодке, остались желеистые лужицы. Стоял запах гнили и падали, который еще долго не выветривался, как будто тоже прицепился к кораблю и плыл вместе с нами.

Я накачал воды и вымыл руки. Когда я отскребал остатки желтой гадости с ладоней, ко мне подошел Каниш и похлопал меня по спине.

– Хорошо, однако, поработали! – сказал он. – Хорошо!

Что ж, его представление о хорошей работе явно не совпадало с моим.

– С ракушками еще хуже, – добавил он.

У меня в голове не укладывалось, как такое вообще возможно.

– Как прицепятся к спине – вот веселье-то!

Он усмехнулся себе под нос каким-то своим счастливым воспоминаниям о схватке с ракушками. Потом он удалился к себе в каюту. Ну, хотя бы он не презирал меня так, как раньше.

Позже я увидел его, когда он делал зарубку на мачте. Таких там было уже очень много. Целая россыпь решеток – четыре вертикальные полоски, одна поперечная диагональная. Я спросил у Дженин, что они означают.

– Столько он убил.

– Чего убил?

– Небесных блох. И других тварей.

– Он что, делает зарубки всегда, когда избавляется от чего-то?

– В принципе, да, – ответила она.

На других частях корабля я видел и другие зарубки. Я решил, что они не имеют никакого отношения к зарубкам на мачте, но означают что-то еще. Я не стал спрашивать, что именно. Мне совсем не хотелось знать. Может, это были ракушки – впечатляющее число, если так. Известно, что они бывают размером чуть ли не с человека, и говорят, им ничего не стоит раздавить тебе грудную клетку.

Я никак не мог выкинуть из головы небесных блох, и то, что блоха может сесть на тебя и заключить в свое мерзкое объятие. Надеюсь, у тех, кого мы убили, не осталось друзей, которые решат отомстить. Впрочем, наверное, у блох и не бывает друзей, а только соперники.

– Скольких ты убил? – спросила Дженин.

– Пятнадцать. Может, двадцать. И стряхнул еще больше.

– Неплохо. Мы еще сделаем из тебя охотника за облаками.

Она и не догадывалась – возможно, она говорила вовсе не всерьез, – но именно эти слова мне нужно было услышать.

Дома

До самой последней минуты я и не вспоминал об уроках. Дом уже показался на горизонте, и мы сидели на палубе, торопливо решая примеры. Мы закончили за пять минут до того, как причалили.

Стоило только пришвартоваться, и Каниш сразу отправился искать торговцев водой, чтобы привести одного на корабль. Мы с Дженин в это время прибирались на палубе.

Вскоре появился торговец. Тучный коротышка определенно запыхался, пытаясь поспевать за Канишем. Вразвалку он поднялся по трапу, поклонился Карле и присел с ней рядом, выжидая, пока Каниш наберет в кувшин воды из резервуара. Каниш вернулся с кувшином и двумя кружками, которые поставил между ними на палубе.

Карла разлила воду и протянула одну кружку торговцу. Он взял кружку из ее рук. Принюхался. Присмотрелся с напускным неудовольствием. И только потом осторожно поднес к губам. Отхлебнул, прополоскал рот и с гримасой проглотил воду.

– Гмм… – протянул он. – Что ж…

– Ну? – спросила Карла. – Сколько дадите?

– Что ж, – вздохнул торгаш, – мне от воды такого разлива толку мало, но думаю, я могу помочь вам и сбыть ее с рук. Вдруг кто-нибудь купит! Для мытья она вполне сгодиться, или, может, умываться, или там цветы поливать.

Глаза Каниша сверкнули. Торговец прекрасно понимал, что это вода отменного качества, но не мог не попытаться сбить цену. Это даже не привычка – это уже инстинкт.

– Не нравится, – процедил Каниш, – скатертью дорога. Найдем другого покупателя. Я могу продать воду частнику на раз-два.

И Каниш щелкнул пальцами прямо под носом у торгаша. Тот и бровью не повел. Он привык к ожесточенным торгам, он жил ими. Это был его хлеб с маслом.

– Каниш! – одернула Карла, призывая его держать себя в руках.

Каниш отошел в сторону, предоставляя ей решать вопрос. Начались затяжные переговоры. Торгаш снова попробовал воду. Согласился, что да, со второго глотка вроде не так уж плохо. Пить можно. Не «первоклассная десертная», конечно, но вполне приличная.

Так все и продолжалось, пока они не договорились о цене. Они пожали друг другу руки, и торговец ушел. Вскоре он вернулся в сопровождении своих рабочих. С собой они привезли большую бочку, которую подсоединили к корабельным бакам и осушили их. Потом торговец заплатил Канишу, Каниш пересчитал деньги – дважды, – и на том они разошлись.

И мне пора было уходить. Я поблагодарил охотников за то, что взяли меня с собой – как меня всегда учили.

– Не за что, Кристьен, – сказала Карла.

– Тогда увидимся завтра, – обратился я к Дженин.

– Конечно. Надеюсь, тебе понравилось.

– Понравилось.

– Тогда мы в расчете за гостеприимство.

– Пусть это не останавливает тебя, если решишь снова меня пригласить, – сказал я.

– До завтра, Кристьен.

Я кивнул Канишу. Он кивнул в ответ, чуть заметно. А может и не кивнул. Может, из-за качки на корабле мне так показалось. Потом я помахал им рукой на прощание и направился домой, со спальником за одним плечом и рюкзаком за другим.

Я шел по знакомой дороге, мимо знакомых мест и людей. Вскоре в поле зрения показался и мой дом, и сразу за ним – дивная панорама бескрайнего неба и далеких островов.

Мама возилась в своем маленьком садике. Из дырочек лейки в ее руках текли ручейки воды. Нужно иметь хороший достаток, чтобы позволить себе сад и бассейн, пусть даже только наполовину наполненный водой. Папа сидел и читал газету с напитком в руках. Он поднял голову и заметил меня, помахал мне рукой и окликнул маму.

Мне показалось, что я уже не являюсь такой неотъемлемой частью этой семьи и этого дома, как раньше. Я побывал там, где они не бывали никогда, видел чудеса, которых они не видали. Наверное, так это и случается: мало-помалу ты взрослеешь, мало-помалу отдаляешься от привычных вещей. А в один прекрасный день понимаешь, что отлепился от этого всего окончательно, и никто тебя больше не держит, не так, как раньше. Как будто ваши руки еще тянутся друг к другу, но пальцы уже не могут соприкоснуться. Вы выскользнули из их хватки; вы их отпустили.

 

– Хорошо провел выходные, солнышко? – спросила мама. – Понравилось тебе кататься со своими… – она замялась, обдумывая, как бы назвать охотников, и в конце концов сделала выбор: – …друзьями?

Я сказал, что все было хорошо, очень занимательно и крайне познавательно. Образовательный аспект я подчеркнул особо. Папа слушал меня с любопытством и в то же время с сомнением.

– Все уроки сделал?

– Конечно.

– Молодец.

Мне хотелось взять и рассказать им, что я принял важное решение, что я теперь знаю, чем хочу заниматься в жизни, кем хочу быть. Я знал, как хочу проводить свои взрослые годы и дни, пока мне не придет конец.

Когда я вырасту, я хочу стать охотником за облаками и уехать из дома…

Но даже мне самому это казалось на слух каким-то детством. Все из-за этого «когда я вырасту».

Я хочу стать охотником за облаками… однажды… в скором времени…

Так что я ничего не стал говорить. Еще не время. Я решил пока держать это при себе. Потому что я так и видел, как мамино лицо исказится негодованием и разочарованием, а папа скупо отмахнется, дескать, да пусть мечтает, скоро у него это перегорит. Как будто он знал все на свете, в том числе и то, что мои мечты – лишь кратковременный этап на пути к великой зрелости.

Нет уж, я оставлю свою цель при себе и буду шаг за шагом подбираться к ней. И однажды я уплыву. Я отчалю в широкое синее небо в поисках величественных бело-серых облаков. И тогда – тогда – я уплыву, чтобы никогда не возвращаться.

 

До школьных каникул оставалось учиться еще полтора месяца. Но это оставшееся до них время тянулось намного дольше, чем любые самые длинные каникулы. Вот он – я, и вот все мои великие планы, и нам подрезает дорогу вечность. Между нами выросло непреодолимое препятствие – время. Этот барьер никому не осилить. Эту стену никому не перелезть. И я не слышал, чтобы кому-то удалось изобрести прибор, который ускорил бы ход времени.

Я хотел снова отправиться в путешествие с Дженин, с ее матерью, даже с язычником Канишем, у которого кости с рунами, ножи и по зарубке на каждое убийство на руках и по всему кораблю. И на этот раз не на жалких два дня, а в долгое невообразимое плавание, за Главный Поток, и еще дальше, к Островам Инакомыслия, к Запретным Островам и за их пределы.

Вопрос в том, захотят ли охотники, чтобы я поплыл с ними? Да ладно «захотят», согласятся ли они хотя бы терпеть мое общество и взять меня с собой? А если согласятся или если их удастся уговорить, то что делать с моими родителями? Обычно в это время мы оправлялись в двухнедельный круиз. Я настолько к этому привык, что соглашался практически из одного только чувства долга.

Я мог вообразить, как удивится и огорчится мама, когда я сообщу ей, что в этом году не хочу с ними ехать, и что мне больше хочется проводить время в обществе неблаготворно на меня влияющих охотников за облаками, спать на палубе в мешке и отбиваться от небесных блох при помощи заостренного багра.

Намекать на свои планы я начал издалека. Вворачивал, что «я уже большой», и что хочу «чего-то нового в этом году», «может, вместе с друзьями» и «отдыхать отдельно».

Папа, как всегда, поглядывал на меня поверх газеты с благодушным скепсисом, как будто мои попытки отстоять толику независимости были для него одной сплошной шуткой. Или будто его забавляло наше с мамой противостояние по этому поводу. Думаю, себя он видел в качестве этакого арбитра, который постоянно сам ввязывается в спор, и которому достается от спорщиков.

Мама упорно отказывалась замечать мои намеки. Стоило мне заговорить о том, что было бы неплохо попробовать в этот раз что-то свое, она пресекала мою речь заявлением, что это огромная радость – побыть вместе всей семьей. А папа продолжал оставаться в стороне от наших препирательств. Он был наблюдателем, который смотрит за ходом сражения из кустов.

Вообще-то мне кажется, он был на моей стороне, но не мог или не желал в этом признаться, потому что не хотел, чтобы мама решила, будто мы ополчились против нее. Из-за этого он так и не высказался по существу, и когда мама взывала к нему в поисках поддержки, он мычал что-то невразумительное, не то поддакивая, не то отнекиваясь, пока она в досаде не махала на него рукой и не возвращалась ко мне.

Но и настойчивость, и упрямство я унаследовал как раз от мамы. Если охотники за облаками согласятся, я буду путешествовать с ними. Даже если мне придется улизнуть ночью через окно, оставив на столе записку: «Увидимся, когда я вернусь» без указания конкретного адреса и номера контактного телефона.

Но надо иметь в виду: если они будут согласны. Если.

 

Я бы соврал, если бы сказал, что Дженин как-то особенно потеплела ко мне после совместных выходных. По крайней мере, на людях она этого не показывала. Но если бы нам удалось пообщаться наедине, может, разница стала бы заметна.

Иногда я смотрел на себя в зеркало и пытался представить на своем лице длинные глубокие шрамы, которые тянулись бы по щекам до самой челюсти, пытался представить на руках орнаменты татуировок, опоясывающие их, как браслеты.

Могу себе представить, в какой ужас пришла бы мама, заявись я домой в таком виде. Так и слышу: «О нет! Кристьен! Что ты с собой сотворил!», и грохот мебели, который не заставит себя ждать, потому что она точно упадет в обморок. Тогда мне не останется выбора, кроме как стать охотником за облаками. Все мосты будут сожжены. Ни на какую другую работу меня не возьмут.

Некоторые люди верят, что судьба начертана у тебя на лице или на линиях ладони. Для кого как, а для охотников за облаками это совершенно верно. Их шрамы сочиняли их судьбу, каждую страницу, строку и каждое слово в их жизненной повести.

Лишь однажды я видел, чтобы человек с такими шрамами работал в месте, ничего общего не имеющем с охотой за облаками. Это была служащая в одном из отцовских отделений. Как и почему она оставила свое призвание, я не знаю. Но она сидела в углу офиса, заполняя бланки и составляя отчетности по грузам, как небесная рыба, лишенная неба, пойманная, запертая и несчастная, дикое существо, оказавшееся взаперти.

Однажды она ушла, и довольно внезапно. Вышла замуж за колонизатора, и они уехали на совместно купленный крошечный пустынный островок, чтобы жить там, туго затянув пояса. Таких островов тысячи – их можно выкупить за бесценок, но жизнь на них не сахар. Зато там никто не пялится на ее шрамы. Иногда единственный шанс влиться в общество – это или быть с такими же, как ты сам, или удалиться от всех, как отшельники.

Шрамы на лицах охотников так и приковывают к себе взгляд, несмотря на все твои попытки вести себя порядочно и не глазеть. Это грубо, конечно, но иногда ты просто не можешь не смотреть на них, размышляя о разнице между вами. Может, никакой разницы и нет, но внешняя оболочка производит такое впечатление. Шрамы становятся между вами. Не получается притворяться, что их нет или что ты их не видишь.

Думаю, у большинства людей есть место, которое они зовут своим. Но всегда есть те, у кого нет такого места, нет ничего – и охотники за облаками в их числе. У них есть их корабли, но если говорить об обыкновенной земле, о почве под ногами – нет такого места, которое они могли бы назвать своим домом. Их домом было только небо. Но что такое небо? Пустота, воздух. Так кто может им обладать? Небо не принадлежит никому. Даже наоборот. Мы его жители, и небо – это наше царство.

Бесплатный обед

Как-то раз, примерно недели за три до конца четверти, с неба пошел дождь из небесной рыбы.

Мимо нас проходил огромный косяк в сопровождении вездесущих хищников и падальщиков: небесных акул и иже с ними. Рыбы, мертвые и обессилевшие от изнеможения, валились с неба день напролет.

Достаточно было протянуть ладонь, и тебе в руку падала рыбина. А то можно было оставить во дворе пустую кастрюлю, и к твоему возвращению она была уже полной. Некоторые рыбины попадали даже в открытые люки на крышах, врезались в солнечные панели, падали в бочки с водой и там тонули.

«Нашествия» небесной рыбы время от времени случались. И не каждый раз это была съедобная рыба. Бывало, рыба оказывалась чем-то заражена или находилась в полете несколько дней кряду и падала уже отощавшей и костлявой.

Всю мертвую рыбу следовало собрать и уничтожить до того, как она начинала гнить. После школы я отправился в сад помочь с уборкой. Рыбины были холодными и скользкими. Их глазки смотрели безжизненно, а крылья были сложены.

Если раскрыть их, они напоминали продолговатые плавники, прозрачные и переливающиеся всеми цветами радуги. Жаль, что столько летучей рыбы умерло, но избавляться от них было необходимо, иначе запах разложения стоял бы невыносимый. Ничто не может источать приятный запах, если оно мертво уже не первый день.

Однажды я был в саду, и мне почудилось, что небо кровоточит. Я гонял мяч, и мне на руку упала капля. Я посмотрел вверх, но на небе не было ни облачка.

Я перевел взгляд обратно на каплю и увидел, что она красная. Вокруг меня продолжало капать. Прикрыв глаза ладонью, я посмотрел наверх. Высоко-высоко прямо надо мной я разглядел очертания двух небесных акул, сцепившихся в смертельной схватке. Они боролись несколько часов, две большие, извивающиеся, переплетенные тени. Когда я пошел спать, они так и продолжали драться.

Утром в саду лежало тело одной из них. Мама позвонила в совет, и оттуда приехали забрать акулу.

Рассказывают басни о том, как голодные небесные акулы хватают детей прямо с улиц, срывают их с велосипедов и выдирают из колясок. Но эти случаи всегда происходят с родственниками друзей чьих-нибудь приятелей и никогда с лично знакомыми мне людьми. Это просто детские страшилки.

 

На протяжении следующих недель я продолжал разворачивать на два фронта свою кампанию, роняя толстые и недвусмысленные намеки так, чтобы пройти мимо них не получалось при всем желании.

Я продолжал выпытывать у Дженин, каковы ее планы на каникулы, хотя мне было прекрасно известно, что все они – Дженин, Карла и Каниш – намерены везти воду на Острова Инакомыслия.

Я заметил, что в таком долгом плавании может пригодиться лишняя пара рук, и что я лично знаю такую пару, которая обойдется им совершенно бесплатно.

Дженин никогда не говорила ничего, что могло бы меня обнадежить, она лишь улыбалась, потому что, конечно, насквозь видела все мои ухищрения. Но я надеялся, что она все же передаст мои слова матери.

Дома я тем временем усердно проталкивал часть плана. Постоянно повторял, что «хочу чего-то нового в этом году». Жаловался, что как бы хорош ни был семейный отдых, человеку «моего возраста» нечем заняться на круизном лайнере, под завязку набитом «детворой и пенсионерами».

Я был мягок, как наждак. Мама на уговоры не поддавалась, но папа проявлял сочувствие: «Ну, если ему это не в радость…» и «Если он хочет побыть со сверстниками…»

Наступил день, когда у меня появилась возможность прийти домой и заявить, что «на каникулы меня пригласили в поездку на пару недель». Что, разумеется, было наглой ложью. Никто меня никуда не приглашал, но я соскреб в кучку остатки своей смелости и сам наконец попросился в плавание.

Дженин и ее мать решили, что мне можно отправиться с ними, что по сути значило: они готовы какое-то время меня терпеть. Вряд ли Каниш был того же мнения. Но он был в меньшинстве. И слава богу.

В конце концов родителям пришлось меня отпустить. Наш пункт назначения – Острова Инакомыслия – волновал моего отца не так сильно, как маршрут, который мы выберем. Он поговорил с мамой Дженин, и та успокоила его, сказав, что мы будем всячески избегать проблем и обходить неприятности за версту.

Таковы, во всяком случае, были их намерения. Но намерения по природе своей такая штука, что даже самые благие из них могут стать булыжниками, которыми вымостят дорогу в ад – и другие места, не менее жаркие и недружелюбные.

Я был рад, но встревожен. Так часто, когда получаешь то, о чем долго мечтал, ты начинаешь задаваться вопросом: а правда ли оно тебе нужно? Упорство, бесспорно, хорошее качество. Однако может оказаться, что ты добиваешься своего из вроде бы принципа, а добившись, обнаружишь, что двигали тобой не только принципы, но и удовольствие от самой борьбы.

Но мне было приятно думать, что меня взяли с собой просто потому, что Дженин нравится моя компания. Ведь если бы она сказала своей маме, что не хочет меня видеть, тем бы все и кончилось. Так я, по крайней мере, воображал. А почему бы и нет? Что толку в этой и без того тоскливой жизни, если даже помечтать нельзя? Мечты ведь даются даром и никому не причиняют боли – разве что самим мечтателям.

 

Пока я терпеливо считал недели, а потом уже и дни до конца четверти, корабль отчаливал и причаливал в бухту по своему обычному графику. Карла и Каниш, бывало, возвращались с пустыми баками, но чаще всего вскоре после их возвращения можно было увидеть, как к кораблю направляется торговец водой. У него всегда была походка человека, который владеет ситуацией. Но он никогда и не мешкал, чтобы добычу не увели у него из-под носа. Хороший продавец всегда должен изображать безразличие, но не переигрывать с этим.

Раз в несколько месяцев мимо нас проплывали большие водные флотилии Соединенных Островов. Так назывался гигантский архипелаг, богатый и величественный, в чьем владении находились миллионы квадратных километров. Мы не были его частью. Наш остров сам по себе, и называется он Монетным Островом. Не из-за какого-то особого финансового благополучия, а из-за формы. Круглый и плоский, очертаниями он похож на монету с холмами и камнями на поверхности. А если смотреть с высоты, его рельеф чем-то напоминает человеческий профиль.

Соединенные Острова никогда не пользуются услугами охотников. Их флотилии, состоящие из больших, длинных кораблей с огромными хранилищами, растягиваются на колоссальные расстояния. На мачтах у них развеваются флаги Соединенных Островов, а фюзеляжи раскрашены в национальные цвета. Добытую воду они используют для внутреннего потребления и продают ее крайне редко.

Их корабли тащатся друг за другом необъятными титанами, такие внушительные, что рядом с ними кажутся рыбешками даже небесные киты, выныривающие из-под кормы, трущиеся о фальшборты в попытке унять зуд и стряхнуть назойливых блох, сотрясая суда своими толчками.

Изредка мимо проплывали караваны кочевых торговцев. Они путешествовали длинными цепочками летучих кораблей, которых не счесть, ведомые ветром и солнцем, или же затянутыми в упряжь и намордники небесными акулами.

Если караван был большим, он шел мимо больше суток. Иногда корабли делали остановку и болтались неподалеку от побережья, чтобы жители острова на своих лодках могли подплыть к ним и посмотреть, что продают купцы, поторговаться и поспорить с ними о качестве товара. Кочевники иногда устраивали гонки, заставляя своих полуприрученных акул со всадниками на спине гнаться по небу наперегонки. Папа уверял, что гонки подставные, и что он никогда не стал бы на них ставить. Но большинство людей охотно делали ставки, и некоторые выигрывали целые состояния. Но проигрывали чаще.

Но наконец – наконец-то – четверть подошла к концу. Впереди были каникулы, и нам предстояло долгое плавание к далеким и манящим Островам Инакомыслия.

Отплытие

Отбывали мы утром. Ранний час и утренний холод не дали мне как следует насладиться моментом.

Мои родители встали пораньше, чтобы попрощаться со мной, и мы завтракали за столом с заспанными глазами, до конца не проснувшись. Ситуация не располагала к теплым напутственным речам. Более всего она располагала к тому, чтобы вернуться обратно в постель и с головой укутаться одеялом.

Папа предложил подбросить меня до пристани, но я ответил, что хочу пройтись пешком. Я тепло попрощался с обоими, благодарно принял деньги (немного на расходы и немного на крайний случай), на которые как раз надеялся. Потом взял вещи и ушел.

Не дойдя до калитки, я повернулся попрощаться еще раз. Они стояли в дверях, махали мне руками и казались такими хрупкими, ранимыми и почему-то старше, чем обычно. Может, потому, что они были все еще в пижамах, а может, ранним утром люди всегда выглядят более ранимыми и старыми. К собственному удивлению, я понял, что буду скучать – первая весточка тоски по дому накрыла меня еще до моего ухода.

– Увидимся через пару недель, Кристьен!

– Хорошо проведи там время!

– И… – я уже знал, что она скажет дальше, – …береги себя.

И почему родители всегда напоминают тебе беречь себя? Как будто все, что у тебя на уме, это быть неосторожным, угробить себя или угодить в больницу. Неужели им кажется, что ты только и думаешь, как бы этак навредить самому себе посильнее да побыстрее? А даже если ты неосторожный человек по своей природе, неужели наставление беречь себя действительно помогало кому-то уберечься?

Что-то сомневаюсь.

– Береги себя, Кристьен. Будь осторожен!

– Обязательно, мама! – крикнул я в ответ. – Буду.

Не скажешь же ей, что нет, не буду.

Несмотря на ранний час, жизнь в порту бурлила: рыбаки и моряки – ранние пташки. Пара небесных траулеров готовилась к выходу в небо, и рыбаки проверяли тралы. На подлете к берегу парило и ожидало возможности пришвартоваться грузовое судно отцовской компании. Это была плоскодонка с минимальным воздухоизмещением. Прямоугольные резервуары были аккуратными кирпичиками составлены на палубе.

Дженин увидела меня издали и поприветствовала. Карла помахала рукой. Каниш оторвался от приготовлений и отметил мое появления полудружеской гримасой. Все равно я поздоровался и с ним, хотя, может, это его только разозлило. Судя по всему, все было готово к продолжительному путешествию. На борту было полно припасов, а вода – вода была всегда.

Я полагал, что маршрут до Островов Инакомыслия, выбранный Карлой и Канишем, пройдет через внележащие поселения. Это не кратчайший из возможных путей, зато он огибает самые сложные регионы Запретных Островов, не приближаясь к ним на опасное расстояние.

Всего Запретных Островов было значительно больше, чем я успел упомянуть. Едва ли не каждый месяц там разгорался очередной конфликт, и новая секта отщепенцев покидала острова и населяла какое-нибудь необитаемое прежде место. Люди как будто специально шли на все эти ухищрения, чтобы сделать свою жизнь как можно более несчастной и сложной.

Это были не единственные опасные острова в системе, однако в других местах причиной опасностей становились не жители, а местные красоты. Яркий пример – Острова Соблазна, благоуханные и чарующие, их берега источают дивные и дурманящие ароматы, завлекая на свои земли проплывающих мимо воздухоплавателей. Они кажутся райскими островами, настоящим Эдемским садом.

Вот только ароматы эти источает ядовитый лишайник, покрывающий камни. Моряки иногда бросали свои корабли, не обращая внимания на приказы своих капитанов, и проворно добирались вплавь до этой манящей земли. Стоило им ступить на остров, как они в считанные минуты умирали, покрываясь тем самым лишайником, и вскоре оказывались погребены под ним, превращаясь в клумбу для растения.

Ходили легенды об острове, который населяли летающие существа: обычные люди, эволюционировавшие в людей-птиц. Это все сказки, конечно. Но как знать, что будет через десятки миллионов лет? Может, однажды и это станет былью.

До Островов Инакомыслия было пять-семь дней ходу, столько же обратно, плюс четыре дня на погрузку, отгрузку и на поиск облаков. Обычно корабль прибывал на острова с полными баками воды, разгружался, уходил за новой водой, снова возвращался, и так несколько раз.

Конечно, на тот момент я не знал, что ловить облака и собирать воду было не единственной целью нашего путешествия. Это было лишь частью плана. К тому же второстепенной, я бы даже сказал, эпизодической. О настоящей цели плавания мне не сообщили, а сам я о таком и помыслить подобного не мог. На самом деле наше плавание было операцией по спасению с приложением мести и даже, не исключено, чьей-то смерти.

И с собой меня взяли не потому, что жаждали такого спутника и собеседника, а потому, что четыре пары рук в данной ситуации были предпочтительнее трех. Одна пара – держать штурвал, три – спасать человека, а если нужно, то и убивать.

Но в то раннее утро все это было неизвестно ни мне, ни тем более зевакам и провожающим, собравшимся у причала помахать кораблям вслед.

Но знали они – и Карла, и Дженин, и Каниш. И конечно, им стоило сказать мне обо всем заранее, а не тогда, когда стало уже слишком поздно поворачивать назад. Но я ни в чем не винил и не виню их. Ни сейчас, ни тогда. Да и как можно, когда знаешь их историю?

Так или иначе, дело обстояло таким образом, что, вместо того чтобы обойти Запретные Острова за версту, мы, напротив, направлялись именно к ним.

Мы держали курс на кишащий самыми страшными опасностями и чудовищами Запретный Остров Квенанта. Малейшая оплошность здесь грозила наказанием – суровым и диким, одним на все случаи жизни, – а оскорбить чьи-либо чувства здесь было проще простого.

Впрочем, пока что все эти сложности были мне невдомек. Мы уже отплывали, и тут в самый последний момент на пристань прибежали мои родители, которые, невзирая на мои просьбы не затягивать прощание, все же решили меня проводить. Я помахал им, прощаясь с ними и со всеми остальными провожающими заодно.

Мне всегда казалось удивительным, с какой готовностью люди искренне машут кому-то вслед, даже если это посторонний человек. Матери держали на руках своих малышей и уговаривали их помахать ручкой отплывающим кораблям, рыбакам, торговцам, груженым лайнерам, охотникам за облаками. Это словно какой-то инстинкт, непроизвольный момент сопереживания путнику.

Похоже, вопреки всем нашим прегрешениям, в глубине души мы все равно желаем добра другим людям. Несмотря ни на что, мы все равно хотим друг для друга только хорошего. Мы не хотим, чтобы в пути с кем-то приключилось несчастье, чтобы кто-то вернулся ни с чем. Пусть даже это делается из простого суеверия, вроде как когда стучат по дереву. Пусть и наши странствия, в свою очередь, тоже пройдут успешно. Тому, кто сеет добро, оно возвращается сторицей.

Мы отдали швартовы и тронулись в путь, подгоняемые легким, чуть колышущим паруса ветерком. Те, кто провожал нас на причале, постепенно превратились из обычных фигур в мелкие крапинки там, где в каком-нибудь другом мире был бы горизонт. Но здесь не существует горизонта – лишь бесконечная, неопределенная даль и синеватая дымка с рябью знойного жара.

Вскоре и остров, который я звал своим домом, стал крапинкой. Нас, плывущих по этой изначальной лазури, проглотило пространство. Мы и сами были тут как облака – эфемерные, неразличимые, незначительные, всего лишь дуновения влажного пара, меняющие свои неясные очертания, порожденные чьим-то воображением.

Но чьим? Какого-нибудь творца, создателя? Или это мы сами вообразили его, и себя вместе с ним?

Вглядываясь вдаль, я размышлял о сверхъестественном и о духовном, и о том, что из этого реально, а что нет. И если Творец все-таки где-то есть, какая из множества существующих конфессий попала в точку? Или все учения имеют одинаковое право на жизнь, одинаково честны, одинаково спорны и, наконец, одинаково недоказуемы?

Я видел перед собой только небо. Небо без ответов. Прекрасное и нескончаемое. Я слышал ветер, забирающийся в парусину и наигрывающий в снастях какую-то мелодию. Рядом стояла Дженин. И мне казалось, что старую жизнь я оставил позади, а новая только начинается.

Мусоровоз

Первые дни прошли легко и спокойно. Делать было особо нечего, вот мы ничего и не делали, притом очень основательно. Ничегонеделанье – это искусство своего рода, и чтобы отточить владение им до совершенства, требуется усердно практиковаться.

Большую часть поездки Каниш проводил, развалившись на палубе под палящим солнцем. Время от времени он менял позу, чтобы забросить за борт удочку и выловить пару рыбешек. А после еды он собирал посуду и совал ее мне в руки, намекая, что хотя бы на этом поприще я могу проявить себя.

Когда с посудой бывало покончено, делались всякие простые рутинные дела, которые хорошо помогали скоротать время: нужно было что-то подлатать, что-то подремонтировать, где-то подкрасить, чтобы все на корабле было на ходу и в полном порядке.

Я взял с собой несколько книжек, Дженин тоже (среди них были и учебники), и мы читали их вместе, проверяя друг друга на знание правил и фактов. Я просил ее научить меня паре слов на ее родном языке, но он был сложным, гортанным и тяжелым для произношения.

– Когда мы уже будем там? – спросил я у Каниша как-то раз ленивым знойным днем.

Но он только посмотрел на меня вопросительно, словно интересуясь: где это «там»? Что за место такое? Есть только «здесь». А ты разве не знал?

Казалось, «там» и «здесь» были равны для него, и он уже был именно там, где хотел быть. А все, чем он хотел заниматься – это быть. Для него не имело значения, где этим заниматься, главное – сам факт.

– День-другой, – ответила за него Карла. – Зависит от облаков. Сперва нужно наполнить баки. Тогда мы пойдем к Островам Инакомыслия и продадим им воду. А потом…

Она не договорила. Повернулась посмотреть на огромного небесного моржа, примостившегося на крошечном островке чуть побольше булыжника. Животное выглядело печальным и нелепым, как смешной рисунок, с его длинными бивнями, и опущенными усами, и меланхоличным выражением, как будто он уже давно ничего не ел.

Увидев моржа, Дженин подобрала рыбешку из улова Каниша и бросила ее в небо. Туша спрыгнула со своего насеста и нырнула вниз, нагоняя падающую рыбину. Поймав ее, морж вернулся, водрузился обратно на свой островок и принялся жевать. Но радости в его глазах не прибавилось. Он казался таким же грустным, как и прежде.

– Всегда пожалуйста! – крикнула ему Дженин.

В ответ небесный морж зычно срыгнул, и до нас долетел стойкий запах тухлой рыбы.

– Мерзость какая!

Я отмахнулся от запаха ладонью.

– Ему тут, в общем-то, больше и нечего есть, – заметила Дженин.

Справедливо. Но запах от этого приятнее не становился.

– Мятных пастилок бы ему, – сказал я.

Это заставило ее улыбнуться. Чем больше проходило времени, тем чаще у меня это получалось.

Несколько часов спустя мимо нас проплыла старая потрепанная баржа, трюмы и палуба которой переполняли горы отбросов. Воняло