 |
|
Неожиданная награда
Когда мы вернулись на борт, нас встречали всем экипажем: Каниш и родители Дженин стояли с серьезными и важными лицами, а я не понимал, что происходит.
Нарушил молчание Михаил.
– Кристьен, – начал он, – мой юный друг. Мы тут посовещались и пришли к выводу, что нам есть за что тебя поблагодарить. Возможно, без твоего участия я и трое моих товарищей болтались бы сейчас в петле на Острове Квенанта.
– Уверен, вы бы и без меня справились, – сказал я, и не из ложной скромности, а потому что действительно в это верил.
– Все равно, – продолжал Михаил. – Мы благодарны тебе. Мы не зажиточные люди. Как видишь, у нас мало имущества и немного денег. Мы не можем выразить нашу признательность дорогим подарком. Но есть и другие способы отблагодарить тебя.
Мне стало интересно, что бы это могло быть. Кажется, я начал догадываться. Я почувствовал запах трав, кипящих в котелке на жаровне. Увидел ритуальный нож, гревшийся на углях – его острие как раз начинало светиться красным. Увидел пузырек в руках Карлы, точно такой же, какой откупорила мать Алена, юного охотника за облаками, обезболивающее содержимое которого она вылила в его напиток перед тем, как…
Сердце мое ухнуло вниз. Вниз до самого солнца.
Дженин тоже догадалась. Она смотрела на меня в упор. Не просто в глаза, но прямо в душу, в самое сокровенное во мне. И так же, как и я, она с той же горечью и сожалением поняла, каким будет мой ответ на предложение, которое мне сейчас сделают.
Михаил продолжал:
– Мы бы хотели оказать тебе величайшую честь, какую только можем, мой юный друг, в знак нашей благодарности. Если ты позволишь, если ты готов с радостью принять их, мы хотели бы наградить тебя шрамами.
Что я мог на это ответить? Как поступить? Дело было не в страхе, не в мысли о боли, не в уродстве на всю жизнь – ничего подобного. Сколько раз я мечтал об этих шрамах? Сколько раз воображал, как буду с ними выглядеть, какое буду производить впечатление?
Дженин не сводила с меня глаз. Не хуже меня она знала, что, если я выберу шрамы, я выберу и ее тоже. Тогда я буду таким, как они, вместе с ними, одним из них – навсегда. Мы бы взрослели вместе, были вместе. Она могла бы больше не сдерживаться и не скрывать от меня ничего. Мы бы принадлежали друг другу. Мне было достаточно просто сказать правильные слова.
А я не мог. Не мог их сказать. Я хотел, правда. Очень, очень сильно. Но у меня была семья, дом, мама, папа, близкие и родные. Я не мог. Если я вернусь домой со шрамами, навсегда въевшимися в мое лицо…
Я не мог поступить так с ними. Не мог, и все. Как бы я… как бы сильно я…
Я просто не мог.
Я плохо помню, что именно им ответил. Должно быть, что-то верное, потому что никто не остался обижен. Поблагодарил всех за огромную честь. Поблагодарил за гостеприимство, за то, что позволили к ним присоединиться. Да, я сказал все, как положено. И отказался наносить шрамы на свое лицо. Я надеялся, что они поймут меня правильно – кажется, они поняли. Потом мы пили зеленый чай. Он даже начинал мне нравиться.
А Дженин ушла постоять у поручней. Она отказывалась смотреть на меня. Но когда мы снова тронулись в путь, я подошел к ней.
– Дженин, – сказал я, – ты же понимаешь?..
Она повернулась ко мне.
– Понимаю, Кристьен. Ты не можешь стать тем, кем не являешься. И я не могу. Так что…
– Но мы же все равно можем… дружить.
– Да, – согласилась она. – Мы можем дружить. Но мы не можем стать друг для друга чем-то большим. На моем лице шрамы, на твоем их нет. Нас разделяет мир.
– Нет. Так не должно быть. Это неправда. Мы все равно…
– Это правда, Кристьен. Ты выбрал дом. Свой народ. Свою жизнь. Так же, как я – свою. Хотя на самом деле никому из нас не давали выбора. Ты не можешь стать охотником за облаками. А я не могу перестать им быть. Так устроена жизнь.
Мне кажется, она плакала. Но не могу сказать точно. Я сам не видел отчетливо. Потому что у меня перед глазами было немного размыто. Я не помню, почему.
– Приходите к нам как-нибудь в гости, – сказал я, когда мой родной остров был уже недалеко. – Все вместе. Мы с родителями вас приглашаем. Они захотят поблагодарить вас – и за то, что взяли меня с собой, и за то, что привезли обратно. Мы расскажем им о наших приключениях – может, не обо всех, самые опасные куски можно пропустить. Расскажем о некоторых. Такое ведь не каждый день бывает.
– Так уж и не каждый, – сказала Дженин.
Да, может, для них это и было в порядке вещей.
Чем ближе мы подплывали к острову, тем меньше мне хотелось домой. Нет, конечно, мне не терпелось снова увидеть маму и папу. Но все равно очень грустно, когда что-то подходит к концу, а ты не хочешь, чтобы это заканчивалось. Я хотел, чтобы мое приключение не кончалось никогда, чтобы мы так и продолжали бороздить небо, охотиться за облаками и продавать воду на далеких, засушливых и измученных жаждой островах, составляющих этот прекрасный мир, в котором мы живем.
Те, кто не был здесь, конечно, скажут, что существование такого мира невозможно с научной точки зрения, что он попирает все известные законы, касающиеся тяготения и атмосферы, и вообще такого не может быть.
Но знаете что? То же самое можно сказать и о прежнем мире. И обо всех остальных мирах. Каждый из них – невероятное чудо. Если бы в начале времен кто-то собрал факты и прикинул шансы, все сказали бы, что существование таких миров и таких людей невозможно. Но вот он – мир. И вот они – мы, в нем живущие. Вероятность того, что мы будем здесь жить, была один к миллиарду. Но мы дышим, мы есть. Мы можем сами не понимать это до конца. Мы можем так никогда и не понять. Но мы есть.
Чем ближе был дом, тем меньше у нас с Дженин оставалось тем для разговоров. Как будто охотники за облаками уплывали от меня и мысленно были уже далеко. Я уже перестал быть другом и спутником. Я снова стал им посторонним, одним из «тех», сухопутной крысой, островитянином, которому не понять их обычаев и кочевого образа жизни.
И вот мы уже пришвартовывались в порту. Вещи, которые я брал с собой в дорогу, были собраны в рюкзак.
– Я вернусь утром, – сказал я. – И скажу, во сколько приходить на ужин. Годится?
Остальные посмотрели на Михаила. Он не кивнул и не покачал головой, а просто ответил:
– Конечно. Еще раз спасибо тебе, друг мой, за все, что ты для нас сделал.
Мама Дженин попрощалась со мной, я поблагодарил ее за то, что пригласила меня на борт. Ее папа пожал мне руку и хлопнул по плечу, добавив, что он рад знакомству, и еще раз поблагодарил, несмотря на все мои возражения, что толку от меня было чуть и я скорее был пассажиром и обузой, нежели помощником.
Потом со мной попрощался Каниш.
– Вот ты нас и покидаешь, – сказал он.
– Да, но завтра мы снова увидимся у нас дома, – напомнил я. – Мои родители хотели бы познакомиться с вами, сказать за все спасибо.
– Вот, – сказал он, – держи.
Он протягивал мне руку с одним из своих ножей. Его лезвие сверкало на солнце, а украшенная камнями рукоятка переливалась.
– Но я… это же ваш нож.
– Теперь твой, – ответил он. – Используй его с умом. Не режь слишком часто шланги и глотки, договорились?
– Не буду.
– Ты был не так уж плох, парень, – сказал Каниш. – Очень даже неплох.
В его устах это звучало высочайшей похвалой.
Он вложил рукоять ножа в мою ладонь и сжал вокруг нее мои пальцы, а потом развернулся и ушел.
Оставалось попрощаться только с Дженин.
– Держи, – сказала она. – Это тоже тебе.
Она сняла с запястья один тонкий золотой браслет и надела его мне на руку.
В этот момент я отчетливо понял, что никогда больше ее не увижу. Я понял, что завтра, когда я приду в порт, их уже тут не окажется.
– Дженин… – сказал я. – Мне совсем нечего тебе подарить…
Но она прижала палец к моим губам.
– Нет, есть, – прошептала она.
Конечно же, она была права. Я наклонился к ней и поцеловал, а потом держал ее в своих объятиях, крепко держал, и она меня тоже, и я говорил ей все, что хотел сказать так давно, с тех самых пор, как впервые ее увидел.
Наверное, мы простояли так довольно долго; я помню только, как кто-то кашлянул над нами, я поднял глаза и увидел, что Каниш, Карла и Михаил, все они стоят и сосредоточенно разглядывают все, что угодно, чтобы не смотреть, как мы обнимаемся.
Тогда мне пришлось ее отпустить.
Я спустился по трапу и сошел на причал. Карла передала мне мои вещи. Я снова попрощался, снова сказал спасибо и пошел. Дом мой был недалеко, минутах в пятнадцати ходьбы.
Я постоянно оглядывался назад и снова и снова махал им рукой. Потом я свернул под откос на тропинку, которая вела к дому, и потерял их из виду. Теперь была видна только верхушка их мачты и паруса.
Еще через несколько минут я был дома.
Родители были счастливы меня видеть. Я тоже был им рад.
– Только посмотри на себя, – сказала мама. – Как ты загорел! Стал такой смуглый. И волосы у тебя отрасли. Нож за поясом, браслет – выглядишь совсем как…
Я знал, как я выгляжу.
– Совсем как бесстыжий охотник за облаками, – закончил за нее папа, посмеиваясь.
Это было лучшее, что он мог мне сейчас сказать. О другом приветствии и мечтать было нельзя.
На следующий день рано утром я все же пошел в порт пригласить их на ужин. Но, как я и думал, было уже слишком поздно: они уехали.
Они, наверное, отправились в путь сразу же, чтобы успеть поймать солнечный отлив. Я возвращался домой с тяжестью на душе, еле переставляя ноги. Дженин и ее семья уехали.
Думаю, я с самого начала знал, чем все кончится. Все это время знал. Охотники за облаками нигде не задерживаются подолгу. Они всегда должны быть в движении. Это в их природе, в крови. Охотники, как те облака, за которыми они гоняются, постоянно дрейфуют по ветрам и приливам. И если ты захочешь быть с ними, тебе придется стать одним из них – окончательно и бесповоротно.
Я думаю, они гонятся за облаками так же, как мы гонимся за мечтами. И следующее облако, и следующая мечта обязательно будет лучше предыдущих – пусть даже они пока еще толком не сформировались, не родились. Все мы гонимся за ними, каждый по-своему.
Когда я вернулся, мама собиралась на работу. Она поняла по моему лицу, что я их упустил, а я и не скрывал разочарования. Мама пыталась утешить меня, отнестись ко всему с пониманием, но при этом немножко торжествовала, как будто теперь подтвердились все ее опасения, и все, что она когда-либо говорила об охотниках за облаками, оказалось истинной правдой. Они легкомысленные, ненормальные, ненадежные, непредсказуемые, и им никак не сидится на месте.
– Вот видишь, – сказала мама, не сдержавшись, – говорила же, что это ненадолго. Вот они и уплыли. И даже не попрощались. И какая от этого всего польза? Тебя мотало по всему Главному Потоку, мы с отцом места себе не находили – и все ради чего?
Ради чего?
Я многое мог на это ответить. Мог сказать ей, что ни на что на свете я не променял бы эти несколько недель. Память об этом путешествии будет со мной всю жизнь. Да, я много мог бы ей ответить, но она бы все равно меня не поняла.
– Понимаешь, о чем я? Ради чего все это? – спросила она. – Все эти лишения, риск и все остальное. Зачем тебе это было нужно? С чем ты остался в итоге?
Она ушла на работу.
«С чем ты остался в итоге?»
С чем я остался?
С чем я остался? Я остался с кинжалом, браслетом и незабываемыми воспоминаниями.
Пальцами я коснулся своих губ.
– И поцелуй, – прошептал я. – Мне остался поцелуй.
Сомневаюсь, что мама слышала мои слова – она уже закрыла за собой дверь.
Знаете, я думаю, что на моем лице тоже есть шрамы. Только их оставил не нож, а время и опыт. Нужно иметь особое зрение, чтобы их увидеть. Но они есть.
Завтра
Где-то там, в необъятном и восхитительном мире небес и островов, плывет своей дорогой небольшой корабль, ищет облака, ловит их, выжимает их, продает воду. На его борту есть девушка с черными как смоль волосами, красивой смуглой кожей и двумя глубокими шрамами, тянущимися от ее глаз до самых губ. Можно подумать, из-за этих шрамов она выглядит менее красивой, но это не так. Наоборот, они придают ей еще больше очарования, загадочности и…
В общем, ладно.
Корабль плывет, бороздит небеса. Далеко-далеко начинает сгущаться облако, за полсотни километров оно кажется клочком ваты в синем небе. Корабль разворачивается и плывет к облаку. Через пару часов охотники нагонят его. Если их не опередит кто-нибудь другой.
Да, на этом самом корабле плывет девушка с зелеными глазами. Вряд ли я когда-нибудь увижу ее снова. Но однажды я поцеловал ее, и она поцеловала меня в ответ. И мы обнимались. Такое не забывается. Никогда. Думаю, я был влюблен в нее, но я не уверен. Хотя нет. Это неправда. Я точно был влюблен в нее. Да и сейчас влюблен. И всегда буду. Не знаю, может, и она тоже была в меня влюблена.
Ее мать поет, пока они плывут. Это грустная песня, но очень трогательная, как плач или колыбельная. От нее по спине пробегут мурашки, а на сухих, безразличных глазах выступят слезы.
Корабль скользит по небу, влекомый солнечным ветром, пока наконец не достигнет краешка облака. Корабль заплывает в него, облако его обволакивает, и постепенно корабль начинает таять, исчезая из виду.
В конце концов он совсем пропадает.
Даже и не скажешь, что он вообще здесь был.
Даже не узнаешь, что он вообще существовал.
Облака проглатывают своих охотников.
Однажды, когда я вырасту, я оплыву весь мир. Я побываю везде, где можно побывать, увижу все, что можно увидеть. Я буду плавать на уже открытые острова, буду путешествовать и открывать новые. И новые. И целые никому еще неведомые миры. Я увижу то, что никто никогда не видел.
И этому никогда не будет конца, и не будет конца моему путешествию.
И не будет конца огромному бескрайнему миру.
И когда я умру, ничего не закончится.
Всегда будет начинаться что-то новое.
И как знать, может, до того я успею найти ее однажды. Если меня не опередит кто-нибудь другой. Может, прямо сейчас она думает обо мне, пока облака сгущаются вокруг нее, как небесные нимбы. Помнит меня так же, как я ее. А я всегда буду ее помнить. Всегда.
