Главная | Обратная связь

Лекция № 9: Информация, реструктуризация и глобализация

Мы живем в беспокойное время. Конечно, каждое поколение легко проникается уверенностью в том, что такой взрывоопасной эпохи никогда прежде не было, и поэтому вполне оправдан неко­торый скептицизм, когда слушаешь тех, кто провозглашает на­ступление «второй промышленной революции». И все-таки что-то особенное, несомненно, происходит в наше время. Беспристраст­ные авторитеты отмечают исключительность переживаемого нами периода. Например, Эрик Хобсбаум полагает, что после 1975 г. происходили «величайшие, самые быстрые и фундаментальные перемены во всей письменной истории» (с. 8). Общепризнан факт, что устоявшиеся отношения подвергаются сейчас большим изме­нениям и, кроме того, темп этих изменений выше, чем был ког­да-либо в истории. Возьмем тему занятости. Еще не так давно дети рабочих в английских промышленных районах, таких как Южный Уэльс и северо-восток страны, могли быть уверены (пусть даже и не испытывая по этому поводу радости), что последуют за своими отцами в шахты, на судоверфи, металлургические заводы. Эти ра­бочие места, количество которых уменьшилось в 1960-х и 1970-х го­дах, в 1980-х практически исчезли. Рабочие места теперь либо со­здаются правительством, либо открываются в туристическом бизнесе, индустрии отдыха и услуг. И никто не думает, что мы можем вернуться к прежней закономерности. Профессия шахтера скоро будет казаться таким же анахронизмом, как и работа пря­дильщицы шелка в Спиталфилде.

С 1945 г. мы привыкли жить в мире, разделенном на два лагеря. Но события 1989 г. положили этому конец самым быстрым поли­тическим сдвигом за весь XX в. в результате крушения коммунис­тических режимов (исключением остается Китай с его странной комбинацией авторитарного коммунизма и поддержки свободно­го рынка). В течение нескольких месяцев исчезло все то, что каза­лось таким устоявшимся. Новые «переходные» экономики, такие как на Украине, в Эстонии и Болгарии, пережили грандиозный сдвиг и состояние неуверенности, и хотя никто не может сделать долгосрочного прогноза их будущего, все же нельзя представить, что они вернутся в прошлое.

В социальном плане мы периодически переживали большие по­трясения, которые затрагивали островную Британию, особенно ее центры — Лондон, Ливерпуль, Бирмингем, Брэдфорд, Брис­толь и даже тихий пригородный Хай-Вайкомб. Подобные события происходили и в других уголках мира от Парижа до Лос-Анджелеса. Менее драматические, но, быть может, не менее тревожные пере­мены коснулись и личных отношений, что отразилось на форме се­мьи (социологи любят называть это «семьями по выбору», включая сюда гомосексуальные и лесбийские отношения, сожительство и по­вторные браки) и на отношении родителей к детям: возросло бес­покойство родителей по поводу воспитания своих чад (и пасын­ков, что становится все более обычным). Стражи морали сколь угод­но могут кричать «назад, к основам», но мало кто верит, что легко побороть городскую преступность или возродить семью по типу «пока смерть не разлучит нас», если дети уже выросли.

Все эти перемены нетрудно осознать благодаря эффективной работе масс-медиа, число которых постоянно растет и которые стали доступнее, чем когда-либо. Каждый день телевидение веща­ет о политической нестабильности, экономических и социальных проблемах. Поскольку телевизор есть в каждом доме, а кроме него еще и несколько радиоприемников, а также журналы и газеты, платные и бесплатные, люди соглашаются — и это неудивитель­но—с тем, что происходят кардинальные перемены и что темп их возрастает. Ведутся, конечно, серьезные дискуссии о смысле этих перемен, однако их масштаб и скорость не становятся предметом споров.

Люди узнают о переменах главным образом из средств массо­вой информации. Это наводит на мысль, что ключевой характери­стикой сдвига оказалась информация и соответственно техноло­гии, которые оперируют ею, обрабатывают и передают. Да и сами СМИ претерпели радикальные изменения благодаря новым спо­собам сбора и передачи информации — от легких видеокамер, которые сделали доступными те места, куда раньше журналистам проникнуть было трудно, до спутниковой связи, позволяющей пе­редавать изображение на несколько тысяч километров за считан­ные минуты. Весь мир мог видеть, как пала Берлинская стена, как Борис Ельцин предотвратил попытку государственного переворо­та в Москве и как распалась бывшая Югославия. Высокая концен­трация символов вокруг человека — книги, брошюры, радио, те­левидение, видео, Интернет — означает также, что информация по таким вопросам, как сексуальные отношения, сексуальное удов­летворение и проблемы, связанные с сексом (от ожидаемого по­ведения до эпидемии СПИДа), стала более доступной, чем преж­де, и это неизбежно закрепляется в нашем сознании.

Но возрастание количества информации в условиях нынеш­них перемен означает много больше, чем простое увеличение ко­личества «посланий» для публики. Например, появилось много новых, информационно насыщенных, если можно так выразить­ся, профессий, которые требуют не навыков ручного труда и физических усилий, а умения говорить, писать, рассказывать, что можно прекрасно проиллюстрировать на примере бывших шахтеров, которые теперь работают экскурсоводами и показыва­ют восстановленные шахты посетителям промышленных музеев вроде Бимиша в графстве Дерхэм. Известно, что развитие ИКТ усиливает тревогу и сумятицу в умах: применение компьютеров в фабричном производстве означает, что увеличения рабочих мест там ожидать не приходится, в будущем же появятся другие рабо­чие места, которые потребуют компьютерной грамотности. Более того, компьютеризация ускоряет постоянные перемены здесь и сейчас, а значит, в будущем произойдет еще большая адаптация рабочей силы к новым условиям. Распространение телекоммуни­каций по всему миру означает не только то, что стало легко об­щаться с друзьями и родственниками на всей планете, если где- то неподалеку есть телефон, Интернет-кафе или компьютерный терминал, но и то, что экономические и политические стратегии могут, точнее должны, разрабатываться и осуществляться с уче­том глобальных факторов.

Весьма трудно судить, сколько информации и информацион­ных технологий вызывают эти грандиозные изменения или хотя бы коррелируют с ними, однако никто не спорит с тем, что пере­мены происходят глубинные, что они идут широким фронтом, набирая темп в последние десятилетия и что информация являет­ся составляющей этого процесса.

Исследователями предпринимались многочисленные попытки объяснить крупномасштабность перемен, о некоторых из них мы уже говорили, другие рассмотрим в следующих главах. Одни авторы думают, что в данный момент мы находимся на переходном этапе от индустриального к постиндустриальному обществу, полагая вместе с Дэниелом Беллом и его сторонниками, что этот поворот связан с переходом от промышленного общества к обществу услуг; другие — Зигмунт Бауман, к примеру, — обозначают это как переход от мо­дерна к постмодерну, для Скотта Лэша и Джона Юрри (Lash and

Urry, 1987) это движение от организованного к дезорганизованному капитализму; для Фрэнсиса Фукуямы (Fukuyama, 1992) поворот обнажает всего лишь «конец истории», полную победу рыночной экономики над обанкротившимся коллективистским эксперимен­том. Каждый из этих ученых стремится объяснить одни и те же феномены, делая различные акценты и, разумеется, совершенно по-разному интерпретируя их смысл и значение.

В этой главе я хотел бы сосредоточиться на ученых, которых — хотя бы с аналитической целью — можно было бы разделить на два взаимосвязанных лагеря; представители одного из них предпо­лагают, что понять современное развитие можно с точки зрения перехода от фордистского к постфордистскому обществу, в другом же считают, что мы оставляем позади период массового производ­ства и входим в общество, где доминирует гибкая специализация. По-моему, обе эти позиции можно отнести к системным и самым влиятельным точкам зрения на современные социальные, эконо­мические и политические перемены.

Следует отметить, что внутри каждой из этих школ существу­ют резкие разногласия. Далее я попытаюсь охарактеризовать раз­нообразие взглядов, придерживаясь при этом аналитических ра­мок своей работы. Рассматривая заявленный переход от фордизма к постфордизму, я собираюсь сосредоточиться на идеях, исходя­щих из так называемой теории школы регулирования. У ее истоков стоят Ален Липиц (Lipietz, 1987), Мишель Альетта (Aglietta, 1979, 1998) и Робер Буайе (Воуег, 1990), хотя я буду обращаться и к другими аналитикам, главным образом Дэвиду Харви (Harvey, 1989b), Скотту Лэшу и Джону Юрри (Lash and Urry, 1987, 1994), которые также определяют основные черты происходящих в об­ществе перемен. Когда же я обращусь теоретикам гибкой специа­лизации, я сфокусирую внимание на самом значительном опуб­ликованном труде — The Second Industrial Divide Майкла Пайора и Чарльза Сейбла (Piore and Sabel's, 1984).

Представить эти теории во всей полноте — задача неподъемная для одной главы, и потому, описывая их, я неизбежно буду при­бегать к упрощениям. То есть особое внимание я буду обращать на роль и значение информации в переменах и их интерпретациях. Я делаю это не только потому, что информация — тема моей кни­ги, и не только потому, что информация, как мы увидим, нахо­дится в центре положений о предполагаемой смене типов обще­ства, но и потому, что это позволит лучше оценить важнейшее место информации и ее особые формы в современном мире.