Главная | Обратная связь

Фрейдистская теория

 

Фрейдизм получил широкое распространение в современной буржуаз­ной криминологии. Многие видные представители этого направления в на­стоящее время по ряду важных вопросов отошли от взглядов основопо­лож­ника психоанализа Зигмунда Фрейда. Тем не менее современные крими­но­ло­гические теории, разрабатывае­мые его последователями, по-прежнему про­должают основываться, как правило, на позициях классического фрейдизма. В связи с этим представляется целесообразным перед рассмотрением фрей­дистского понимания природы преступного поведения изложить основы тео­рии З. Фрейда.

В конце прошлого века З. Фрейд, начинающий в то время врач, осно­вываясь на работах известных невроло­гов Шарко и Брейера и своих соб­ственных наблюдениях, пришел к выводу, что больные неврозами, главным образом в форме истерии, страдают воспоминаниями обизвестных пережи­ваниях. Их болезненное состояние вы­зывается не только тем, что они вспо­минают давно про­шедшие болезненные переживания, но и потому, что они еще привязаны к ним с полным аффектом. Заболевание произошло вслед­ствие того, что развившемуся при патогенных положениях аффекту был за­крыт нормальный выход, а эти подавленные аффекты получили ненормаль­ное выражение. З. Фрейд стал считать, что в одном и том же человеке может существовать несколько душевных группировок, совершенно не зависимых друг от друга. Следствием этих взглядов явилось его утверждение о расщеп­ленности личности, которая выражается якобы в том, что личность включает в себя сознательное душев­ное состояние и отдельное от него бессознательное со­стояние.

Забытые воспоминания, по мнению З. Фрейда, не исчезли. Больной владеет этими воспоминаниями, они готовы вступить в ассоциативную связь с тем, что он знает, но какая-то сила препятствует тому, чтобы они сделались сознательными, заставляет их оставаться бессознательными. Та сила, которая теперь препятствует как сопротивление забытому войти в сознание, в своё

 

время была причиной забвения и вытеснения из памяти соответствующих па­тогенных переживаний. З. Фрейд назвал этот предполагаемый им процесс вытеснением.

На основании чисто умозрительных предположений З. Фрейд утверж­дал, что в психике человека происходит следующий процесс.

Во время каких-то переживаний в сознании человека возникает же­лание, которое оказывается несовместимым с этическими и эстетическими взглядами личности. Происходит непродолжительный конфликт, в резуль­та­те которого представление, возникшее в сознании как но­ситель этого несо­вместимого желания, вытесняется и вместе с относящимися к нему воспо­ми­наниями устра­няется из сознания и забывается. Несовместимость соот­вет­ствующего представления с «я» больного была моти­вом вытеснения; этиче­ские и другие требования лица явились вытесняющими силами.

Невроз, с точки зрения З. Фрейда, возникает вслед­ствие того, что лицу не удалось вытеснить идею, с ко­торой связано несовместимое желание. Хотя человек устранил ее из сознания и из памяти, но в бессознатель­ном вы­тес­ненное желание продолжает существовать и, говоря словами З. Фрейда, ждет только первой возмож­ности сделаться активным и послать от себя в созна­ние искаженного, ставшего неузнаваемым заместителя. Это замещающее вытес­ненную мысль представление избавлено от дальнейших нападений со сто­роны оборо­няющегося «я», и вместо кратковременного конфликта наступает болезненное состояние.

В соответствии с изложенным З. Фрейд намечает и пути лечения невро­за. В симптоме болезни, — говорит он, — наряду с признаками искажения есть остаток какого-либо сходства с первоначальной вытесняемой иде­ей, остаток, позволяющий совершиться такой замене. Те пути, по которым про­изошло замещение, могут быть открыты во время психоаналитического ле­чения больного. Для выздоровления необходимо, чтобы симптом был пере­ве­ден на вытесненную идею по тем же самым путям. Когда вытесненная идея опять приводится в область сознательной душевной деятельности, тогда пси­хический конфликт, которого хотел избежать больной,

 

получает при помощи врача лучший выход, чем он получил с помощью вы­теснения. В результате личность больного может убедиться, что она неспра­ведливо отказалась от патогенного желания, или это желание будет направ­лено на другую, не возбуждающую никаких сомнений цель (З. Фрейд назы­вает этот процесс сублимацией), или отстранение этого желания признается правильным, и недостаточный механизм вытеснения заменяется осуждением с помощью высших психических сил.

Характер вытесненных желаний, по мнению З. Фрейда, можно выяс­нить по свободно возникающим мыслям больного — по остротам, снови­де­ниям, оговоркам, опискам и другим неловким поступкам.

Что же с их помощью узнал З. Фрейд относительно патогенных жела­ний невротиков?

Сам З. Фрейд отвечает на этот вопрос следующим образом. «Прежде всего одно: психоаналитические ис­следования с действительно удивительной правиль­ностью сводят симптомы страданий больных к впечат­лениям из об­ласти их любовной жизни; эти исследования показывают нам, что пато­ген­ные желания относятся к эротическим инстинктам и заставляют нас при­знать, что расстройствам эротики должно быть приписано наиболь­шее зна­че­ние среди факторов, ведущих к заболеванию — это так для обоих полов»[47]. Основным комплексом всяко­го невроза З. Фрейд объявил выдуманный им «эдипов комплекс»[48]. Но главный результат, к которому он при­шел, по его собственному мнению, заключается в том, что неврозы не имеют какого-либо им только свойственного содержания, которого мы не могли бы найти и

 

у здорового, или, как выразился Юнг, «невротики заболевают теми же са­мы­ми комплексами, с которыми ведем борьбу и мы, здоровые люди. Все зави­сит от количест­венных отношений, от взаимоотношений борющихся сил, к чему приведет борьба: к здоровью, к неврозу или ком­пенсирующему высше­му творчеству»[49].

З. Фрейд мало интересовался вопросами этиологии преступлений. Но если бы в то время, когда писались эти строки, он вспомнил о них, то, оче­видно, добавил бы: «или к преступлению». Как мы увидим далее, имен­но к такому выводу пришли буржуазные криминологи, рассматривающие при­ро­ду преступного поведения с позиций психоанализа З. Фрейда.

Фрейдизм — чисто идеалистическая теория. Психическая деятельность человека характеризуется ею как нечто совершенно самостоятельное от внешнего мира, как сущность, обладающая спонтанным развитием. Пси­хика для З. Фрейда, как пишет К.И. Соболь, — «это самостоятельный аппарат в организме, испытывающий со стороны организма лишь некоторые известные воздейст­вия, своего рода толчки, напоминания. Внешнее воздей­ствие — это только повод, стимулирующий проявление скрытых, дремлющих в человеке влечений. Под влияни­ем этого внешнего толчка психическая деятельность раз­вивает заложенные в ней стремления. Органы чувств, по Фрейду, явля­ют­ся как бы щупальцами, с помощью которых психика ориентируется во внеш­нем мире для осуществления внутренних влечений. Поэтому из внешнего ми­ра воспринимаются не все впечатления, а только те, которые соответствуют внутренним влечениям»[50]. З. Фрейд пишет: «Внутреннее восприятие дает ощу­щение процессов, происходящих в различнейших, несом-

 

ненно также глубочайших слоях душевного аппарата... Они первичнее, эле­ментарнее, чем ощущения, возникающие извне, и могут появляться в состоя­нии смутного сознания»[51].

Идеалистический характер теории З. Фрейда опреде­ляет ее полную на­учную несостоятельность. Он определяет и научную несостоятельность ос­но­ванных на нём криминологических теорий.

 

* * *

Криминологи фрейдистского направления нередко утверждают, что причиной преступлений является внешнее влияние на человека. Так, извест­ные психоаналитики Ф. Александер и Г. Штауб пишут: «Криминальность, вообще говоря, является не врожденным дефектом, а дефектом воспита­ния»[52]. Другие американские психоаналитики Э. Эриксон и К. Эриксон также считают, что правонарушителями становятся, а не рождаются. Преступника­ми, по их мнению, становятся медленно и постепенно. Возможности для то­го, чтобы стать хорошим или дурным, являются врожденными у всех. В тече­ние детства они вырастают в вероятности. Окончательно социальная цен­ность человека утверждается лишь после окончания юношества и подкреп­ля­ющего влияния со стороны взрослых[53].

Эти и подобные им утверждения не могут ввести нас в заблуждение. Между научным и фрейдистским пониманием роли внешней среды в со­вер­шении преступлений имеется принципиальная разница. Марксизм давно вскрыл подлинные причины преступности в человеческом обществе. Они ко­ренятся в конечном итоге в общественных отношениях эксплуататорского общества, которое, с одной стороны, вынуждает людей на совершение пре­ступлений, с другой — оказывает разлагающее влияние на их сознание.

 

Фрейдистское понимание причин преступности ничего общего не име­ет с учением марксизма о детерминированности человеческого поведения. С позиций теории психоанализа криминальность присуща абсолютно всем лю­дям, причем с момента их рождения. Роль внешней среды, с точки зрения фрейдистов, заключается лишь в том, что она способна нейтрализовать врож­денную агрессивность человека, или, преобразовав ее, направить в русло со­циально полезного поведения. Этим снимается ответственность за преступ­ность с эксплуататорского общества.

Ф. Александер и Г. Штауб в своей книге дают подроб­ное изложение фрейдистской концепции психологических причин совершения преступ­ле­ний. Она сводится к следующему.

Человеческое существо появляется на свет как кри­минальное, т.е. соци­ально неприспособленное. В тече­ние первых лет своей жизни человеческий индивид со­храняет свою криминальность в полной степени. Его действитель­ное социальное приспособление начинается только после того, как преодо­ле­вается комплекс Эдипа. Это происходит в так называемый латентный период, который начинается между годами от 4 до 6 лет и кон­чается половой зре­ло­стью. В этот период преступник начинает отличаться от нормального чело­ве­ка. Будущий нормальный индивид достигает успеха в частичном по­давлении своих подлинно преступных инстинктивных влечений и в частичной транс­формации их на достиже­ние социально приемлемых целей. Будущий пре­ступник, напротив, оказывается неудачливым в осуществлении своего при­способления к требованиям общества.

Проблема, которую, согласно теории психоанализа, должен решить че­ловек в послеродовой период, — это приве­сти свое прирожденное сексуаль­ное отношение к представителю противо­по­ложного пола в определенную гармонию со своим отношением к родителю того же пола. Маленький сын, например, находится под влиянием сексуального желания к своей матери, хо­тя это желание является бессознательным. Под влиянием этого желания он вступает в половое соперничество со своим отцом. Страх перед отцом, кото­рый является более сильным, проявля-

 

ет себя как тревога. Маленький мальчик находится в состоянии конфликта, приводящего к амбивалентности чувств. Ребенок в это время еще физиоло­ги­чески не созрел и не способен функционировать сексуально, как отец. Пре­пятствующая же этому сила проявляется сразу. Компромисс между половым влечением и запрещением этого влечения, по теории З. Фрейда, представляет собой первое действительное социальное приспособле­ние.

В этот момент, согласно взглядам фрейдистов, завер­шается психологи­ческая дифференциация личности. Бессознательное, т.е. сексуальное влече­ние, инстинкт и т.п. (по фрейдистской терминологии — Id) взаимодействует с сознанием (Ego) на основе двух принципов — принципа удовольствия и принципа реальности. Первый принцип, выражающий сущность бессозна­тельного, проявляется в стремлении к наслаждениям и избежанию страданий. Он снабжает энергией все другие психические процессы. Принцип реально­сти представляет собой совокупность общественных ограничений, которые постепенно становятся системой внутренних запретов, внутренних стимулов поведения, непримиримых с инстинктивными влечениями (Superego).

Когда чувство справедливости оказывается нарушенным, внутренние ограничения импульсов ослабевают и число сдерживаемых импульсов уменьшается. Соотно­шение между Ego и Superego нарушается. Последнее те­ряет определенную часть своей силы, которая сдержива­ла инстинктивную жизнь человека. При создавшемся положении, а также в других случаях про­явления пре­обладающей силы инстинктивных влечений неупорядо­ченные тенденции Id могут добиться удовлетворения, выраженного в неврозе или преступлении. Преступное удовлетворение в отличие от невроза выражается в действии, направленном против внешнего мира.

Ф. Александер и Г. Штауб описывают психологический процесс осво­бождения Ego и Superego следующим образом.

«Когда Ego обнаруживает, что оно ничего не достигает от следования моральным принципам общества, этипринципы падают; когда кто-то стра­дает при определен-

 

ных обстоятельствах, его страх перед наказанием становится меньшим, его Ego нечего терять. Чем больше страданий, тем меньше зависимость Ego от Superego и от его сил. Это особенно справедливо, когда страдание вызвано этими силами. Угроза наказанием оказывает отрезвляющее влияние на ин­стинктивные импульсы ин­дивида. Само наказание, однако, т.е. страдание че­рез наказание, производит освобождение индивидуального чувства, нака­за­ние ничего не значит, кроме страдания. Для страдающего Ego нечего терять, и поэтому, когда под давлением страдания Ego с храбростью и отчаянием поднимается против болезненных ограничений, которые он испытывает, это побуждает его чувствовать себя свободным для того, чтобы ответить требо­ваниям примитивных тенденций Id»[54].

Ф. Александер и Г. Штауб дают описание и других методов освобожде­ния Ego от сдерживающего влияния Superego, из которых мы отметим только один — метод рационализации, поскольку он связывается авторами с совер­шением политических преступлений.

Метод рационализации, — указывают они, — заклю­чается в том, что Ego отбирает произвольно только те мотивы поведения, которые являются для него приемле­мыми. Другие мотивы не принимаются во внимание, не осо­знаются лицом. Поэтому те мотивы, которые воспри­нимаются сознанием, ка­жутся достаточными для оправ­дания конкретного действия. «Этот механизм рациона­лизации, — пишут Ф. Александер и Г. Штауб, — очень часто встре­чается у политических преступников... Они создают для себя специальную теорию, которая позво­ляет им дать выход своим импульсам в более или ме­нее сублимированной форме, без чувства вины. Такие дейст­вия часто при­крыты нелогичной, изношенной рационали­зацией. В результате такой рацио­нализации невинная принцесса, которая не занимается государственными де­лами, может оказаться жертвой террористического ак­та». Это, — пишут да­лее авторы, — показывает, как наше логическое мышление, которое является функцией Ego, может разбиться импульсами, исходящими от Id. B

 

политических преступлениях, как и в других случаях, по их мнению, важную роль играют подсознательные мотивы[55]. Таким образом, получается, что по­литические движения порождаются не социальными условиями, а психологи­ческими особенностями определенной категории лиц.

Сказанного достаточно, чтобы хотя бы в общих чертах представить се­бе типичную для психоанализа теорию преступного поведения. Эта теория, как и всякая другая фрейдистская концепция, является реакционной и в на­уч­ном отношении совершенно необоснованной.

Ее реакционный характер определяется не только тем, что она снимает ответственность за преступность с эксплуататорских общественных отноше­ний, пытаясь дока­зать, что преступное поведение порождается главным об­ра­зом биологическими и психологическими явлениями. Реакционный смысл психоаналитической концепции природы преступного поведения заключа­ет­ся еще и в том, что она стремится подвести научную базу под от­ветствен­ность за невиновные действия.

Ошибка З. Фрейда и его последователей заключат­ся не в том, что они говорят о существовании бессознательных психических процессов. Совет­ская психологиче­ская наука не только признает существование бессозна­тель­ной психики, но и считает, что бессознательные пси­хические процессы могут оказывать определенное влия­ние на человеческое поведение. Ф.В. Бассин обоснованно обратил внимание на то, что еще И.П. Павлов неоднократно указывал на существование сложных переживаний, которые могут заторма­живаться, становиться не осознаваемыми, и при этом, избегая распада, при ослаблении торможения вновь проникать в сознание[56]. Ш.Н Чхартишвили привел убедительные соображения, подтверждающие существование врож­денных бессознательных явлений (одаренность, темперамент, врожденные влечения и склонности) и приобретенных, к которым он отнес вырабаты­ва­ющиеся в ходе накопления жизненного

 

опыта личностные особенности (характер, воля, мор­альные принципы, по­требности и весь запас знаний и навыков, сохраняющийся в памяти). Он пра­вильно заме­чает: «Вглядевшись в течение душевной жизни, мы убе­димся, что потребности и интересы, стремления и реше­ния, ненависть и любовь на­чинают и заключают свое существование не в поле сознания, а глубоко ухо­дят корнями в психику человека и оттуда приводят в дейст­вие и направляют процессы сознания в соответствии со своей природой и объективной обста­новкой»[57]. Ф. Ми­хайлов и Г. Царегородцев отметили влияние на сознание че­ловека реальной ситуации, которая сознанием не ох­ватывается. В этой связи они, в частности, указали на так называемые подпороговые раздражители, которые иногда имеют большое значение для создания у человека опре­де­лен­ного настроения. Они, по нашему мнению, с полным основанием пишут, что если подпороговые раздражители способны служить сигналами, на которые вы­рабатываются условные рефлексы, то они могут влиять и на эмоциональ­ное состояние человека, и на его мышление, т.е. в целом на его сознание[58]. Имеются и другие указания на существование бессознательных психиче­ских явлений, оказывающих влияние на человеческое по­ведение.

Ошибка психоанализа заключается, во-первых, в том, он совершенно без всяких оснований усматривает энергетический запас человеческой актив­ности лишь в ин­стинктивных, главным образом, сексуальных влечениях, не учитывая другие потребности человека; во-вторых, он без всяких оснований считает, что бессознательные пси­хические процессы могут, минуя сознание, оказывать определяющее влияние на социальный характер челове­ческого по­ведения. Никаких доказательств этому пред­ставители психоанализа не пред­ставили и не могли пред­ставить.

Бессознательное непосредственно не связано с пове-

 

дением. Оно влияет на процесс сознания, причем, как указывают Ф. Михай­лов и Г. Царегородцев, не в качестве каких-то «чисто физиологических», вре­менных нервных связей, а своим смысловым содержанием.

«Мысль не высказанная, но уже действующая, — пишут они, — не есть «механизм» временных нервных свя­зей, она является определенной языковой комбинацией, с необходимостью вытекающей из высказанных и оформив­шихся мыслей по законам языка... Смысл, сохраняемый в языковых постро­е­ниях, есть отраженное значение явлений и предметов объективного мира. Смысл, который полностью не схвачен нашим мышлением, не понят до кон­ца, но который продолжает жить в конструкции самой фразы и «грамма­ти­кой» своей влиять на дальнейший ход мыслей, — одно из явлений нашего со­знания, которому Фрейд придавал столь мистическое значение. Фрейд не знал общественной, объективно существующей по отношению к индивиду­уму языковой системы. Поэтому он был вынужден копаться в психике инди­видуума и создавать иную, совершенно субъективнуюсистему человеческого сознания, которая не осознается самим человеком. В эту непознаваемую сис­тему «бессознательного сознания» Фрейд просто переносит те же самые чув­ства и мысли, которые он встречает и в «обычном» сознании. Понятие языко­вого контекста не может быть им раскрыто: ведь он только в глубинах пси­хи­ки индивидуум ищет ключ к бессознательному»[59].

 

* * *

После второй мировой войны широкое распространение в капита­лис­ти­че­ских странах получили неофрейдистские психосоматические теории. Эти теории исходят из признания телесной и психической целостности челове­че­ского организма. Считается, что в основе этой целостности лежит психика. Возникшая на базе этих теорий психосоматическая медицина объясняет про­исхождение различных заболеваний организма психическими причинами.

 

Психосоматические теории не выходят за пределы классического пси­хоанализа. Так же, как и теория З. Фрейда, они пытаются объяснить психи­че­ские кон­фликты ранними сексуальными переживаниями детей, оставляя в стороне влияние социальных условий буржу­азного общества[60].

Эти теории оказали влияние и на буржуазную кри­минологию. Оно объ­ясняется тем, что психосоматические теории предоставляют возможность дальнейшего развития биологических концепций причин преступности, ос­новываясь как бы на новейших достижениях естествен­ных наук.

Одним из наиболее видных представителей этого на­правления бур­жуазной криминологии является профес­сор Колумбийского университета (США) Давид Абрахамсен.

В своих исследованиях Д. Абрахамсен исходит из то­го, что различные заболевания тела и преступное поведение человека имеют общие корни. Опи­раясь на фрейдовскую теорию внутреннего психического конфликта лич­но­сти, он стремится доказать, что вызванные им бессознательные эмоции при­водят, с одной стороны, к заболеваниям организма, с другой — к антисо­ци­альным поступкам. С тех пор, как психоанализ подверг основательному изу­чению и лечению эмоциональные и умственные расстройства, — пишет он, — психоаналитик получил уникальную возможность наблюдать и опре­делять взаимоотношения между чувствами и болезнями так же хорошо, как вза­и­мо­отношения между чувствами и криминальным поведением. Когда, по мнению Д. Абрахамсена, психоаналитик исследует головную боль, свищи, понос, аст­му или общую усталость, возникающие в самой сердцевине внут­реннего кон­фликта, включающего чувства индивида, и когда он наблюдает их исчез­но­ве­ние сразу после разрешения конфликта, он должен пред­по­ло­жить, что име­ет­ся связь между проявлениями, которые он видит, и эмоция­ми.

 

Д. Абрахамсен сам признает, что какими-либо специ­фическими доказа­тельствами он не может подкрепить свое мнение. Единственное, на что он пытался опереться в своих рассуждениях, — это на статистический анализ 150 лиц, обнаруживших антисоциальное поведение. По его данным, 55% лиц из группы правонарушителей стра­дали нарушениями пищеварительного тракта, в то вре­мя как среди лиц контрольной группы такие заболева­ния на­блюдались лишь в 45% случаев. Среди правона­рушителей, кроме того, было обнаружено больше лиц с кожной сыпью, нарушениями скелетно-мускулис­той си­стемы и другими заболеваниями. Превалирование на­рушений пищева­рительного тракта, по его мнению, объясняется тем, что этот тракт является системой, че­рез которую больше, чем через другие системы организ­ма, выра­жаются эмоции. Конечный вывод, к которому приходит Д. Абрахамсен, за­ключается в том, что у преступников и членов их семей по сравнению с кон­трольными пациентами психоаналитические нарушения преобладают[61].

Вывод, к которому пришел Д. Абрахамсен, может соответствовать дей­ствительности. Ничего не будет удиви­тельного в том, если обнаружится, что в США на самом деле различные заболевания среди преступников встре­ча­ются чаще, чем у других лиц. Известно, что социальные условия жизни могут оказывать влияние не только на характер поведения людей, но и состояние их здоровья. Мы не знаем социальный состав обследованных Д. Абрахам­се­ном преступников, но мы знаем, что безработица, трущобы, недоедание и другие подобные социальные явления порождают в капиталистических стра­нах и преступность, и массовые заболевания людей. Несомненно, однако, одно: приводимые Д. Абрахамсеном данные, даже если они и верны, никак не могут слу­жить доказательством его утверждения о том, что раз­личные за­болевания организма могут так же относиться к преступной активности, как эмоциональные и психи­ческие расстройства[62]. А это его утверждение, хотя и

 

не содержит в себе прямого указания на то, что биологиче­ское состояние ор­ганизма может явиться причиной совершения преступления, является не та­ким уж безобид­ным. Как правильно отметил Ф.М. Решетников, при рас­смот­рении аналогичных высказываний Д. Абрахамсена, содержащихся в более ранней его работе, «здесь не важно, что именно (эмоции или организм) рас­смат­ривать как причину или следствие, а важно, что для Абрахамсена рас­стройства пищеварительного тракта мо­гут служить признаком, отличающим преступника от законопослушного гражданина»[63].

Но Д. Абрахамсен не останавливается на этом, он пытается дать все­сто­роннее обоснование биологической природы преступного поведения. Пси­хо­соматическое со­стояние, по его мнению, оказывает влияние на развитие ха­рактера человека. «Возвращаясь к взаимоотношению между психосомати­че­скими расстройствами и преступным поведением, — пишет он, — мы можем сказать, что их взаимосвязанное происхождение обнаруживается в характере индивида»[64].

Конечно, физические недостатки могут оказать влия­ние на характер че­ловека. Они могут содействовать формированию таких его черт, как за­мкну­тость, необщи­тельность, обидчивость, злобность и др. Но эти особен­ности характера образуются в результате переживаний человека, в процессе вза­и­модействия его сознания с объективной действительностью, составной час­тью ко­торой является физическое состояние человеческого ор­ганизма. Для психоанализа же характерно выведение черт характера непосредственно из биологической кон­ституции человека. Причем это свойственно не только неофрейдизму, но и классическому психоанализу, с той лишь только раз­ни­цей, что последний увязывал черты ха­рактера почти исключительно с эро­ти­ческими влечения­ми человека. Так, например, З. Фрейд вывозил из так на­зы­ваемой анальной эротики такие свойства характера, как аккуратность, береж­ливость и упрямство, а также

 

производные от них скупость, упорство и мстительность[65]. Таким образом, как и в теории классического психоанализа, в работах современных неофрей­дистов биологиче­ская природа человека рассматривается в качестве суб­стан­ции, которая, оказывая определяющее влияние на развитие характера, влияет тем самым и на социальную направленность поведения человека. Однако, как и пред­ставители старого поколения, современные последователи З. Фрей­да, в том числе и Д. Абрахамсен, являются типичными представителями био­логического направления в криминологии, поскольку причину преступного по­ведения в конечном счете видят в неосознанном конфлик­те инстинк­тив­ных влечений человека и требований общества. Вслед за З. Фрейдом и дру­гими сторонниками его учения Д. Абрахамсен считает, что этот внутренний конфликт порождает или невроз, или антисоциальные проявления.

Разница между невротиком и преступником, по мне­нию Д. Абрахам­сена, состоит в основном в том, что невротик в отличие от преступника имеет сильно развитое Superego, которое заставляет его сдерживать свои инстинк­тивные влечения. Если невротик и совершает преступление, то только из чув­ства вины, корни которого уходят в комплекс Эдипа (человек испытывает угрызения совести за свое прежнее желание смерти отца и половое влечение к матери). Его внутренний конфликт обнаруживается через эмоциональные и физические симптомы, а желания удовлетворяются за счет воображения. В отличие от невротика преступник обладает слабо развитым Superego, вслед­ствие чего его инстинктивные

 

влечения, не встречая сдерживающего начала, выливаются в антисоциальные действия[66].

Таким образом, преступление, согласно взглядам Д. Абрахамсена, яв­ляется следствием инстинктивных влечений человека, т.е. его биологической природы, а преступника можно выделить из среды других людей по психо­со­матическим расстройствам, т.е. снова по биологическим признакам. Все это позволяет нам прийти к выводу, что теория, развиваемая Д. Абрахамсеном, представляет собой разновидность типичной биокриминологической кон­цеп­ции.

Идея болезнетворности конфликта влечений сама по себе не лишена оснований. Она была выдвинута пав­ловской школой независимо от учений З. Фрейда. Советская медицинская наука не отрицает зависимость функцио­нальных и органических расстройств от различного рода психологических конфликтов. В медицинской прак­тике встречаются и больные неврозами, у которых нервное заболевание возникло в результате конфликта, связанного с сексуальной стороной жизни. Но это не может служить доказательством осо­бой роли сексуального инстинкта. Нервозы в этом случае находят объяс­не­ние в том, что эта сторона жизни человека связана с семейными и другими общественными отношениями. Возникающие в связи с этим конфликтные ситуации могут привести к перенапряжению нервных процессов и срыву вне­шней нервной деятельности[67]. Как отметил Ф.В. Бассин, ложность пути Фрейда заключается не в том, что он уделил много внимания проблеме кон­фликта, а в том, как он эту проблему поставил. Фрейд совершенно не учи­ты­вал, что невроз может выражать лишь нарушение нормального соотношения нервных процессов и не иметь никакого отношения к психическому содер­жа­нию кон­фликта. Кроме того, своей концепцией символики Фрейд совершен­но извратил патогенез расстройств, при которых наблюдается связь между психологическим содер­жанием конфликта и характером функционального на­рушения. Такие связи существуют, однако нет никаких

 

оснований для того, чтобы рассматривать их как результат символического выражения подавленного влече­ния. Никаких объективных данных в пользу того, что невроз возникает в результате какого-либо особого процесса пред­варительной символической трансформации подавленных аффектов, у нас нет[68]. Тем более нет никаких оснований для того, чтобы этот ничем не до­ка­занный процесс рассматривать в качестве генезиса преступного поведения.

 

 

* * *

Как же решается фрейдистской теорией проблема оснований уголовной ответственности?

В том, что преступник должен отвечать за содеянное, никто из пред­ставителей психоанализа не сомневается. З. Фрейд говорил, что человек дол­жен отвечать за свои фантазии. Но как совместить такое решение вопроса с утверждением, что преступное поведение порождается неосознанными агрес­сивными тенденциями человека?

Подробное рассмотрение вопросов, связанных с ос­нованиями уголов­ной ответственности, мы находим в той же книге Ф. Александера и Г. Штауба.

Как мы видели, эти авторы считают, что причина со­вершения пре­ступ­ления состоит в том, что усвоенные лицом моральные требования общества оказываются слабее агрессивных бессознательных влечений и инстин­ктов. Другими словами, Ф. Александер и Г. Штауб счи­тают, что каждое пре­ступ­ле­ние имеет как бы два корня: один находится в сфере бессознательной пси­хи­ки чело­века, другой — в его отношении к моральным требова­ниям общества. Рассматривая пример со шкипером, ко­торый оставил тонущий корабль, не приняв меры к его спасению, авторы ставят вопрос, как шкипер стал лицом, которое может контролировать свой инстинкт самосо­хранения и действовать согласно этике своей профессии, не позволяющей ему спасать свою жизнь, даже если гиб­нет корабль? И отвечают: в результате воспитательного про­цесса, который основан на принципе ответственности. Поясняя свою мысль, они далее говорят, что шкипер стал

 

ответственным за свои поступки в результате того, что вдетстве его одоб­ря­ли, когда он действовал в соответствии с общепринятыми правилами пове­де­ния, и наказывали, когда он их нарушал. Ему внушался принцип личной от­ветственности, который должен был оказать влияние на его личность и ре­зультаты деятельности. На основе подобных рассуждений фрейдисты счита­ют возможным заявить, что преступниками не рождаются, а становятся.

Казалось бы, такие утверждения дают основание считать, что психо­анализ часть вины за преступное поведение перекладывает на общество, по­скольку именно оно оказывает воспитательное воздействие на человека. Но это не так. Ф. Александер и Г. Штауб нигде об этом не говорят. И это не слу­чайно. Оставаясь на позициях идеализма и будучи последовательными инде­терминистами, они видят причину преступного поведения лишь в особом со­стояния человеческой психики. Иного пути у них нет. На самом деле, если криминальность бессознатель­ных инстинктов и влечений является прирож­денной, а нравственные принципы сознательной личности форми­руются в результате воздействия внешней среды, то воз­ложение на нее ответствен­но­сти за преступное поведение равносильно отрицанию оснований применения репрес­сии к тому, кто совершил преступление. Но фрейдизм как раз стре­мит­ся к тому, чтобы снять ответственность за преступность с буржуазного обще­ства. Поэтому он вы­нужден искать решение проблемы во взаимодействии сознательной и бессознательной психики. По мнению Ф. Александера и Г. Штауба, основная ошибка тех, кто считает возможным связывать основа­ния ответственности с осознанными мотивациями, заключается в том, что они расценивают сознательную и подсознательную части личности как две полностью изолированные системы, без какой-либо внутренней связи. Они же убеждены в том, что внутренняя связь между двумя системами, созна­тельной и бессознательной, является двусторонним дви­жением. Не только подсознательные процессы влияют на сознательные, — пишут они, — но и сознательные про­цессы влияют на бессознательные.

Если понимать бессознательное в том смысле, как его

 

понимает советская наука, то это последнее утверждение следовало бы при­знать правильным, но и в этом случае мы не получили бы никаких доказа­тельств того, что бессознательное может влиять на социальный характер че­ловеческого поведения, минуя сферу его сознательной психики. Следова­тельно, мы не вправе утверждать, что бессознательные психические про­цес­сы могут служить основанием уголовной ответственности лица.

Любопытный пример того, во что психоаналитическая концепция пре­ступления выливается на практике, представляет собой заключение, которое дал один из ав­торов рассматриваемой работы, Ф. Александер, выступая в ка­честве эксперта по уголовному делу, разбиравшемуся в германском суде в довоенное время. Это заключе­ние было опубликовано в 1937 году в журнале «Психоаналитическое обозрение».

Суду был предан девятнадцатилетний молодой человек, совершивший убийство своего брата и его друга. Об­виняемый сделал два признания, но позднее от одного отказался. Согласно первому признанию, он был со своим братом и его другом в квартире своих родителей. Брат упрекнул его за беспо­рядок на книжной полке. Возникла ссора, перешедшая в драку, во время ко­торой он в бесчувственном состоянии выстрелил в своего брата и его друга. Согласно второму признанию, он первый вы­стрелил в друга, а затем в брата, который вмешивался в ссору. В этом втором признании он объяснил, что его состояние было вызвано оскорбительным замечанием в адрес его бывшей по­други. Суд признал правильным первое заявление, которое было повторено во время судебного разбирательства. Однако эксперт пришел к заключению, что обвиняемый может быть подвергнут ответственности в соответствии с тем и другим признанием. На основании чисто психоаналитических рассуж­де­ний он сделал вывод, что подросток сам не знал истин­ных мотивов своего поведения. «У меня, — пишет он, — создалось впечатление, что эти два при­знания не исключают друг друга, по крайней мере того, что касается мотива совершения преступления. Напротив, оба заявления дополняют и подтвер­ждают друг друга психологически. Его поведение, в соответствии с учением психологии о бессознательном, было предопределено и обуслов-

 

лено различными мотивами. Два признания представляют собой убедитель­ный пример, как в таком эмоциональ­ном поведении лицо, совершившее пре­ступление, не зна­ет истинных мотивов и должно как-то последовательно объ­яснять поведение другим и самому себе. Различным заявлениям кор­рес­пон­дируют различные мотивы, которые обусловили действие. Только через по­знание этих неосознанных мотивов можно понять патологические и противо­речивые элементы характера Марка»[69].

Таким образом, по мнению видного представителя современной пси­хо­аналитической школы, возможно привлечение человека к уголовной ответ­ственности и назначение ему наказания на основании проявившихся в его психике бессознательных мотивов, вызванных патологическими элементами личности. Нужно ли говорить о том, что ссылками на такого рода обстоя­тельства можно оправдать самый дикий произвол, самое явное отступление от буржуазной законности?

Психоаналитическая школа, однако, идет дальше. Не ограничиваясь предоставлением буржуазным судебным органам теоретического материала, способного оправдать необоснованное применение уголовной репрессии, фрейдизм пытается дать научное обоснование применению к преступникам самых суровых карательных мер. Поскольку человек, по теории З. Фрейда, нередко бессознательно испытывает чувство вины за свои глубоко укоре­нив­шиеся подсознательные тенденции, то одной из основных причин соверше­ния им преступления может явиться потребность в наказании. Если лицо на­казано недостаточно, то оно неосознанно может испытывать желание совер­шить более тяжкое преступление. Более того, наказание, как пишут Ф. Алек­сандер и Г. Штауб, уменьшает ту силу его сознания, которая удерживает от совершения преступления. После сурового наказания он чувствует себя в своих отношениях с обществом более свободным, чем перед совершением антисоциального действия[70]. Отсюда следует вывод: чем суровее наказа-

 

ние, тем лучше, чем строже наказан преступник, тем он свободнее. Снимает­ся проблема индивидуализации уголовной ответственности, оправдывается самый беззастенчивый произвол. Автор книги прямо заявляет, что уголовная ответственность должна быть определена в соответствии с типом преступни­ка. О характере преступления они вообще не говорят. Одни преступники, продолжают они, могут благоприятно реагировать на наказание, другие тре­буют заключения в тюрьму, соединенного с терапией, и те, и другие не име­ют иной альтернативы, кроме постоянного изолированного содержания[71]. Ре­акционный характер этих далеких от истин теоретических положений не вы­зывает сомнений. Как отмечает М.Д. Шаргородский, «постулируя известные прирожденные и свойственные самой природе человека причины преступ­но­сти, фрейдисты тем самым обосновывают теоретическую невозможность лю­бой борьбы с преступностью, за исключением физического уничтожения преступника, кастрации и стерилизации, изоляции его на всю жизнь или на длительное время»[72].

Глава III