Здавалка
Главная | Обратная связь

ШАМАНИСТСКАЯ МАГИЯ И ПОИСКИ БЕССМЕРТИЯ



Сказания, выросшие вокруг имени Горакхнатха, свидетельствуют не только об огромном впечатлении, произведенном его магическими способностями на народное сознание, но также и о некоторых шаманистских элементах, что еще раз доказывает архаизм мифов и символов, обретших вторую жизнь в легендах о сиддхах. Широкоизвестный рассказ о засухе в Непале дошел до нас в нескольких версиях. Согласно одной из них, Горакхнатх, обидевшись на то, что при посещении какого-то дома ему не оказали положенных почестей, упрятал облака (либо нагов, которые облаками управляли) в мешок, сел на него и оставался в такой позе двенадцать лет, погрузившись в медитацию. Царь призвал Авалокитешвару (т. е. Матсьендранатха), обитавшего на горе Капотал (возле Камарупы), спасти страну; завидев своего приближавшегося гуру, Горакхнатх встал с мешка; облака взлетели, и начался дождь. После этой услуги Матсьендранатх-Авалокитешвара стал богом-покровителем Непала. Мимоходом отметим, что эта легенда наверняка относится к историческому событию: ведь именно из Камарупы (Непала) Матсьендранатх принес в Непал тантризм, или, точнее, новое «откровение» сиддхов и натхов. Другие варианты этого мифа позволяют увидеть нечто еще: говорят, Горакхнатх запер облака из-за того, что хотел побеседовать с Матсьендранатхом; последний пребывал в медитации на Капотале, однако Горакхнатх знал, что тот из сострадания мог бы прервать созерцание и прийти в Непал, чтобы спасти страну от великой засухи. Возможно, что таким способом Горакхнатх желал заставить своего наставника открыть тайны, в которые сам не в состоянии был проникнуть. Способность управлять дождем присуща всем шаманам и колдунам. Другие легенды еще более отчетливо демонстрируют шаманскую сущность сиддхов. Горакхнатх как-то оставил свое тело «спать на циновке» (т. е. он скорее вошел не в самадхи, а в шаманский транс) и спустился в подземный мир бога змей, чтобы взять магическое благовоние, которое могло бы помочь ему спасти жизнь одной женщины по имени Вачал. Это типичное шаманское схождение в ад (все элементы налицо: экстатический транс, путешествие под землю и особенно цель — спасение человеческой жизни). Как и шаман, Горакхнатх умеет превращаться в муху, лягушку и даже в железо. «Дабистан» рассказывает о его битве с неким санньяси, во время которой Горакхнатх обернулся жабой — это причудливо напоминает бои между шаманами в обличье животных. Он превращает колодезную воду в золото, а потом в хрусталь. Он вытягивает свою руку на сотни миль, чтобы прервать медитацию одного йогина и тем самым не позволить тому разрушить страну Синд. Он возвращает к жизни множество людей. Он творит людей из лошадиного навоза, затем обращает их в пепел, а потом воскрешает их, и так семь раз. В бенгальской поэме «Гопи-чандрер Панчали» рассказывается, что когда Горакхнатх посвящал принцессу Майянамати, он заставил за считанные часы вырасти из семечка банановое дерево (подобное чудо известно как «фокус с манго»). На том же посвящении Горакхнатх накормил 25 000 йогинов и учеников одним зернышком риса. Его ученики обладают не меньшими магическими способностями. Натхи могут летать по воздуху; Майянамати и Хадисиддха творят чудеса простым произнесением мантр. Хадисиддха превращает солнце и луну в серьги; сам Индра поклоняется ему, а Лакшми готовит для него пищу; он касается небес рукой, его ступни попирают сферы ада, волоски на его теле похожи на деревья и т. д. (Можно отметить макроантропологическую символику всех этих подвигов, символику, которая указывает на космическую структуру эмпирического опыта.) Хадисиддха произносит над метлой мантру — и внезапно бесчисленные метлы падают с неба и сами начинают подметать рыночную площадь. Он завязывает двенадцать узлов на тряпке и швыряет ее в реку — и река тут же высыхает. Когда он сидит в позе медитации в царском парке, кокосы падают возле него; Хадисиддха пьет их млечный сок, съедает их мякоть, и орехи возвращаются обратно на деревья. Он меняет местами головы цариц Адуны и Падуны, разрезает человека надвое и немедленно воскрешает его и т. д. Местные сказания полны описаний подобных магических подвигов. Большинство этих чудес принадлежит всеобщей магической традиции, но некоторые из них определенно имеют шаманистскую структуру и позже обратят на себя наше внимание. В данный же момент следует отметить расцвет мифов о бессмертии, которое обрели Горакхнатх и другие натхи и сиддхи. В бенгальской поэме «Горакшавиджая» знаменитый сюжет с «пленением» Матсьендранатха излагается следующим образом: узнав о том, что его учитель стал пленником женщин из страны Кадали, Горакхнатх спускается в царство Ямы. Увидев его. Яма сходит с трона, приветствует и спрашивает, что привело его в царство мертвых. Горакхнатх небрежно отвечает ему на это, напоминая, что тот не имеет права вмешиваться в дела сиддхов, и грозит разрушить все царство мертвых. И действительно, стоит ему только прочесть мантру хумкара, как подземная столица начинает трястись до основания. Охваченный паникой, Яма соглашается показать мастеру Книгу Судьбы; Горакхнатх внимательно исследует ее, находит лист, на котором записана судьба его гуру, и вычеркивает имя наставника из списка мертвых (Дасгупта, с. 254 — 55). Стоит обратить внимание на шаманистский характер этого схождения в преисподнюю, имеющего целью спасти душу близкого человека; подобное предприятие описывается во многих устных сказаниях (Центральной Азии, Полинезии, Северной Америки). Однако история в «Горакшавиджае» имеет для нас ценность и другого рода: она раскрывает йогический символизм смерти и бессмертия. Услышав о том, что его гуру — пленник женщин в Кадали, Горакхнатх понимает, что Матсьендранатху угрожает гибель; именно поэтому он и спускается в подземелье, где узнает об уготованной учителю печальной судьбе, и не возвращается обратно до тех пор, пока не изменяет ее. Затем он приходит к Матсьендранатху в Кадали и предстает перед ним в облике танцующей девушки; танцуя, он в то же время поет символические песни. Мало-помалу к Матсьендранатху возвращается память о его подлинной сущности; он понимает, что «путь плоти» влечет к смерти, что это его «ослепление» было, по сути, забвением его подлинной бессмертной природы и что «чары Кадали» — не что иное, как мираж профанной жизни. Горакхнатх воодушевляет учителя вернуться на путь йоги и сделать свое тело «совершенным» посредством каясадханы. А мы уже знаем, что это «совершенство», достигаемое алхимией и хатха-йогой, подразумевает абсолютное овладение телом и умом, что, конечно, недоступно для «пленника женщин». Достижение бессмертия — один из основных сюжетов в том обилии мифов и легенд, которые группировались вокруг Горакхнатха и его учеников. Вспомним, что «Горакшавиджая» начинается с того, что Дурга вопрошает Шиву: «Отчего это так, о мой Господь, что ты бессмертен, а я смертна? Поведай мне истину, о Господь, чтобы и я тоже могла стать навеки бессмертной». Тем не менее не кто иной, как Дурга способствовала «ослеплению», которое чуть не лишило Матсьендранатха его бессмертия; это она своими чарами набросила на него покров «забвения»: как позднее Горакхнатх объяснил своему наставнику, это завораживание означает вечное проклятие сетей невежества, которыми «природа» (Дурга) опутывает человека. Целый эпический цикл был создан о царице Майянамати (ученице Горакхнатха), ее муже Маникчандре и их сыне Гопичандре, которого Майянамати пытается посвятить в йогу, чтобы сделать его бессмертным. Борьба со смертью является центральным мотивом эпоса. Благодаря своим магическим талантам Майяна узнает, что ее мужу угрожает кончина, и она предлагает ему обучиться у нее махаджняне (тайнам йоги), дабы тот смог избежать приговора Ямы. Но царь отказывается. Когда посланники Ямы приходят во дворец с целью забрать душу ее мужа, Майяна шепчет мантры, магически превращается в богиню Кали и набрасывается на них с мечом, вынуждая отступить. Один из посланников, Годаяма, приходит к Шиве за советом. Воспользовавшись отсутствием Майяны, которая пошла к реке за водой, Годаяма «извлекает» царскую жизнь и улетает с ней, приняв форму пчелы. Однако Майянамати, чей дар йогического ясновидения позволяет ей понять происшедшее, следует за Годаямой в подземные сферы. Она хватает Годаяму и колотит его железной палкой. После многих эпизодов Годаяме вроде бы удается спастись, но Майяна вновь преследует его, причем оба постоянно меняют формы: Годаяма прячется в стогу сена — она становится змеей; он превращается в мышь — она в кошку; он принимает облик голубя, она — орла; наконец, ей удается вырвать у него душу своего мужа. Наряду с широко распространенными фольклорными мотивами («магическая погоня»), эти легенды используют явно шаманские сюжеты — схождение в ад, кражу души демоном смерти, ее возвращение усилиями шамана и т. д. В других сказаниях из того же эпоса описывается посвящение Майянамати. Увидев ее, когда она была еще только ребенком, Горакхнатх подумал, что и эта столь прекрасная и невинная девочка могла бы окончить свою жизнь так же, как и большинство людей. Поэтому он посвятил ее в йогу, которая и сделала ее бессмертной. Проведя инициацию, он провозгласил: «Сама смерть отныне дала клятву [не простирать свои лапы на Майяну]» (Дасгупта, с. 259); он уточнил, что Майяна впредь не могла умереть от огня, воды, оружия и т. д. И действительно, когда царица исполняла обряд сати (самосожжения) по своему покойному мужу и взошла на погребальный костер, огонь не смог коснуться ее. В другом случае ее собственный сын Гопичандра, подстрекаемый одной из своих жен, подверг ее ужасным пыткам, которые, впрочем, окончились ничем. К месту будет сказано, что все эти испытания носят характер инициации, точнее, шаманской инициации. Царицу Майянамати бросают в огонь, однако даже ее платье не пачкается от дыма; ее заталкивают в мешок и швыряют в реку — но богиня Ганга берет ее на руки, словно ребенка; она проходит по мосту, сделанному в виде волоска, и идет по лезвию бритвы; ее варят семь дней и ночей в котле с кипящим маслом; она пересекает любую реку в лодке, сделанной из шелухи пшеничного зернышка, и т. д. Она сама заявляет сыну: «Практикуя тайное знание, человек становится бессмертным (и течение его жизни будет направляться к бессмертию, вместо того чтобы, как раньше, двигаться к смерти), подобно тому как морская волна после прилива отливает обратно в море. Благодаря дару, полученному от Горакхнатха, я обрела бессмертие: я могу пребывать в акаше (пустоте) четырнадцать кальп, в воде — тринадцать кальп, в огне — двенадцать. Даже тогда, когда миры будут погружаться в хаос и разложение, когда земля исчезнет и все покроет вода, когда солнце и луна погаснут и Вселенная рухнет — то меня не коснется погибель, я избегну смерти». Дотоле лишь величайшие боги — Брахма, Нараяна — осмеливались так смело провозглашать свою неразрушимость и вечность в череде космических циклов. Если почувствовать, насколько велика была жажда бессмертия, выражавшаяся в этих эпических поэмах, то можно понять и их необычайное влияние во всех слоях индийского социума. Еще один ученик Горакхнатха, Хадисиддха — некоторые его факирские фокусы мы уже упоминали — тоже известен как покоритель смерти. Так, встретив Яму и одного из его служителей, он часов восемь избивает их. Именно Хадисиддху Майянамати избирает в качестве гуру для своего сына. Царица очень хорошо понимает, что, едва Гопичандра пройдет инициацию, как она уже не будет иметь сына, и потому горюет, что больше никто в мире не назовет ее «матерью», но желание сделать сына бессмертным пересиливает материнскую любовь, и поэтому она совершает значительные усилия, чтобы убедить его забыть своих жен и возжелать посвящения. Когда Гопичандра углубляется в джунгли вместе с Хадисиддхой (эта изоляция в лесной глуши — тоже преимущественно инициатический мотив), он не в состоянии поспевать за наставником и на какое-то время отстает от него. Слуги Ямы, воспользовавшись этим, «извлекают его жизнь» (шаманская тема) и устремляются с ней в ад. Возвратившись в поисках ученика, Хадисиддха находит безжизненное тело юного царевича; рассерженный, он велит всем тиграм в джунглях охранять тело, а сам спускается в подземелье и колотит Яму вместе со всей его свитой, пока тот не отпускает душу Гопичандры. Все эти рискованные приключения в поисках бессмертия, эти драматические схождения в преисподнюю с целью сразиться со смертью и вызволить украденные ее слугами души, эти победы над смертным, ничтожным уделом человека действовали на воображение поэтов и отвечали заветным чаяниям народа; здесь, как и повсюду, эти инициатические темы сформировали великие литературные сюжеты, заботливо оберегаемые неискушенной аудиторией. Все местные индийские литературы в конечном счете основаны на йогической мифологии и фольклоре. Их огромный успех показывает нам, как индийское сознание понимало йогу: последняя считалась непревзойденным средством покорения смерти, достижения «чудесных способностей», осуществления абсолютной свободы уже при жизни. Несмотря на появление темы магических подвигов, которые всегда привлекали воображение народа, идеальный образ повелителя смерти, представленный в фольклоре и литературе, точно соответствовал дживанмукте, человеку, «освобожденному при жизни», — высшей цели всех школ йоги. Конечно же, фольклор и мифы, героями которых стали Горакхнатх и другие сиддхи, могли отвести слишком мало места идеям и практикам, делавшим достижение бессмертия реальной возможностью. Однако достаточно и тех немногих упоминаний, которые встречаются в текстах, особенно в «Горакшавиджае»; благодаря им можно сделать вывод, что использовались методы тантризма, хатха-йоги и алхимии. Небольшой трактат, «Йогаджива», рассказывает о том, что существует два типа тел — «незрелое» (апаква) и «созревшие» (паква) — и что второе обретается в практике йоги (и потому оно называется йогадеха, т. е. «тело йоги»). Здесь мы опять сталкиваемся с алхимической проблематикой par excellence, т. е. с «незрелым» (несовершенным) и «зрелым» (совершенным, «свободным») металлом. Бессмертие есть не что иное, как состояние Шивы; это помогает объяснить, почему Матсьендранатх, Горакхнатх и другие сиддхи были отождествлены с Шивой. Как мы уже видели, божественного статуса достигает тот, кто реализует в своем теле соединение двух полярных принципов — Шивы и Шакти. Школа натхов и сиддхов использовала широкоизвестную його-тантрическую практику, улта садхану (или уджана садхану), т. е. «регрессивного» процесса, или «движения против течения». Имеется в виду полная трансформация образа жизни человека, начиная от способа дыхания (вместо обычного режима дыхания устанавливается режим пранаямы) и кончая сексуальным поведением (которое регулируется практикой «возврата семени»). Иначе говоря, мы вновь обнаруживаем здесь дисциплину тантрической йоги и алхимии. Высшим идеалом школы является не только свобода, но и совершенное здоровье (аджара), а также бессмертие (амара), что не должно нас удивлять, если вспомнить, что Горакхнатх считался «изобретателем» хатхайоги. Естественно, все эти технические детали, несмотря на то что в источниках они упоминаются, были оттеснены на задний план; именно эффекты йоги разожгли интерес «публики», над которой властвовали мифические образы абсолютной свободы и бессмертия. Реальное значение йоги в духовном богатстве всей Индии не представлено лучше, чем в этих мифах и местных литературах.

ЙОГА И ШАМАНИЗМ

Мы не раз уже встречали «шаманские» черты в мифах и легендах о сиддхах. Теперь нужно определить взаимоотношения между йогой и шаманизмом в более систематической форме. Прежде всего отметим, что поздний буддизм, в его ламаистском варианте, ощутимо повлиял на шаманизм Северной Азии и Сибири; другими словами, символика, идеи и практики шаманизма, которые и сегодня можно встретить у маньчжуров, тунгусов, бурят и других северных народов, претерпели изменения под воздействием буддизма и в конечном счете индийской магии. Но это лишь один пример более общего феномена. Индийская культура, и особенно магикорелигиозный дух Индии распространялись во всех направлениях. Например, следы сильного влияния Индии были найдены на юго-востоке Азии и даже в Океании. С другой стороны, подобные влияния, особенно в двусмысленной форме тантрической магии, испытывали и некоторые местные народы в самой Индии, например байги и санталы. Из всего этого можно заключить, что тантрический синкретизм, используя большое количество элементов доарийского происхождения, аборигенные верования и культы, распространился очень далеко за пределы Индии, достигнув, через Тибет и Монголию, крайнего севера Азии, а через индийский архипелаг — Южных морей. Впрочем, это сравнительно поздние культурные явления, начало которых совпадает с расцветом тантризма (VI — VII вв.). Если же вспомнить, что тантризм, особенно в его «популярных» формах (ритуальная магия, мантраяна и др.), использовал довольно много аборигенных элементов, неизбежно напрашивается следующий вывод: не Индия Вед или брахман, но Индия, подвергшаяся сильной «азианизации», несла столь далеко свое послание. Иначе говоря, Азия и Океания были оплодотворены той культурой Индии, которая уже впитала и усвоила верования и культы своих собственных автохтонных народностей. Сказанное, однако, не разрешает еще проблему взаимоотношений шаманизма и йоги: несмотря на то что индийское влияние, через ламаизм, трансформировало различные виды шаманизма Северной и Южной (Малайзия и др.) Азии, оно ведь само не произвело на свет явление шаманизма как таковое. Ибо есть бесчисленные виды шаманизма, которых никогда не касалось воздействие индийских магико-религиозных элементов (Северная и Южная Америка, Африка, Австралия). Чтобы определить специфику вопроса более отчетливо, мы должны повторить, что шаманизм в собственном смысле слова нельзя смешивать с массой «магических» идей и практик, засвидетельствованных почти повсюду в мире, на всех уровнях культуры. Есть весьма важные «магические» комплексы, которые не содержат никаких элементов шаманизма, например земледельческая магия, т. е. ритуалы и обычаи, связанные с плодородием почвы и щедрыми урожаями. В Индии подобные ритуалы и верования имеют весьма древнее происхождение и очень распространены; мы уже отмечали их сращивание с той или иной формой йоги, и еще вернемся к этому вопросу. Однако подчеркнем, что все подобные магико-религиозные комплексы никоим образом не относятся к шаманизму. Среди элементов, формирующих шаманизм и присущих ему, следует выделить самые основные, а именно: 1) инициацию, состоящую в символическом расчленении тела кандидата, его смерти и воскрешения; последнее, среди прочего, подразумевает также схождение в преисподнюю и восхождение в небеса; 2) способность совершать экстатические путешествия в роли целителя или психопомпа (проводника душ): он отправляется искать душу заболевшего человека, украденную демонами, захватывает ее и возвращает в тело; он препровождает душу в преисподнюю и т. д.; 3) «власть над огнем» (шаман касается раскаленного железа или идет по горящим угольям и т. д., без всякого для себя вреда); 4) способность принимать обличья животных (шаман летает подобно птицам и т. д.) и делаться невидимым. Шаманистский религиозный комплекс очень архаичен: он встречается, в полном или частичном объеме, у аборигенов Австралии, индейцев обеих Америк, в Приполярье и других местах. Основной, определяющий признак шаманизма — экстаз: шаман считается знатоком сакральных областей, способным покидать тело и совершать дальние путешествия, будучи «восхищенным в духе» (т. е. находясь в трансе). «Одержимость духами», хотя и присуща многим видам шаманизма, не является, по-видимому, его основополагающим, первостепенным элементом. Одержимость скорее есть дегенерация, поскольку основная цель шамана — оставление своего тела и последующее затем восхождение в небеса или спуск под землю — не позволяет ему подчиниться помогающим ему духам, демонам или душам мертвых; идеал шамана — покорить этих духов, но самому не подпасть под их иго. («Одержимость» гандхарвой и даже спиритуалистическая практика установления сообщения между земным и небесным миром посредством медиума зафиксированы уже в «Брихадараньяке» (III, 7,1), но в них нет ничего «шаманского».) Если оставить в стороне поздние влияния (тантрические и ламаистские), оказанные Индией на шаманизм Азии и Сибири, наша проблема сведется к двум отдельным вопросам: 1) необходимо определить индоевропейские и доарийские признаки шаманизма, которые могли рассматриваться индийцами как принадлежащие именно ему; 2) следует выделить среди этих признаков такие, которые показывают определенное сходство с йогическими техниками. В другой работе мы уже исследовали шаманизм в Индии, поэтому не станем повторять помещенные в ней сведения, тем более что в предыдущих главах уже были приведены некоторые феномены, характеризующие шаманизм (например, «магический жар», получаемый в процессе тапаса, ритуалы и мифы, касающиеся восхождения в небо, магического полета, нисхождения в ад). Мы сумели также привлечь и другие элементы, известные еще ведической Индии, — например, возвращение души больного человека усилиями жреца или чародея. Поэтому уместно ограничиться исследованием тех шаманистских символов и практик, для которых можно найти параллели в той или иной разновидности йоги или факирских сиддхи. Только проведя этот ряд сравнений, мы окажемся в состоянии приступить к проблеме структурных отношений между шаманизмом и йогой. Поскольку же самое популярное факирское чудо — так называемый «фокус с веревкой» и поскольку он долгое время считался примером йогических сверхспособностей, мы возьмем его за отправной момент нашего исследования. Когда Будда в первый раз после просветления посетил родной город Капилавасту, он продемонстрировал некоторые из своих «чудесных способностей». Чтобы убедить родственников в своем духовном могуществе и подготовить их к обращению, он взлетел в воздух, расчленил там тело на части, позволив конечностям и голове пасть на землю, затем снова соединил их, как раньше, и все на глазах изумленной публики. Даже Ашвагхоша описывает это чудо («Буддхачарита», XIX, 12 -13), однако очевидно, что оно является частью общеиндийской магической традиции, став типичным трюком факирского искусства. В знаменитом фокусе с веревкой создается иллюзия, что очень высоко в небо поднимается веревка; по приказу мастера ученик карабкается по ней, до тех пор пока не исчезает из поля зрения зрителей; тогда факир бросает свой нож в воздух — и «рассеченные» части тела юноши падают одна за другой на землю. Этот трюк имеет в Индии долгую историю, но о нем знают также и в таких отдаленных от нее краях, как Китай, Ява, Древняя Мексика, средневековая Европа. Марокканский путешественник Ибн Баттута видел фокус с веревкой в Китае в XIV в. Мэлтон наблюдал его в Батавии в XVII столетии, а Саахун (Sahagun) почти в идентичных выражениях описывает свою встречу с ним в Мексике. Приводим сообщение Ибн Баттуты: «Фокусник взял деревянный шар с несколькими отверстиями, через которые протянуты были длинные веревки, и, схватив одну из них, швырнул ее в небо. Она взвилась так высоко, что мы сразу потеряли ее из виду. Остался только маленький кончик ремня, зажатого в руке фокусника, и тот приказал одному из помогавших ему мальчиков взяться за этот ремень и вскарабкаться вверх. Мальчик взобрался по веревке — и тоже пропал с глаз! Чародей трижды окликнул его, но, не услышав ответа, он как бы пришел в ярость, вытащил нож, взялся за ремешок, полез вверх — и тоже исчез! Вскоре он сбросил сверху одну из рук мальчика, потом ногу, другую руку, другую ногу, туловище и, наконец, голову! Потом он спустился сам, пыхтя и отдуваясь, в измазанной кровью одежде... Эмир отдал ему какой-то приказ... и затем наш приятель собрал части тела юноши, приставил их на свои места, дал пинка — и вот, совершенно неожиданно, мальчик ожил и встал пред нами! Все это поразило меня безмерно». Ибн Баттута затем вспоминает, как, увидев подобное представление в Индии, он тоже пришел в чрезвычайное изумление. И в Европе начиная с XIII в. источники описывают точно такие же трюки, которые исполняли волшебники, обладавшие еще и способностью летать и становиться невидимками, как шаманы и йогины. (Тем не менее все же нельзя с определенностью решить, является ли трюк с веревкой, исполнявшийся европейскими фокусниками, результатом влияния восточной магии или он происходит от древних местных шаманских обрядов. То обстоятельство, что, с одной стороны, этот трюк засвидетельствован в Мексике и что, с другой, ритуальное расчленение тела мага при инициации встречается также и в Австралии, Индонезии и Южной Америке, склоняет нас к предположению, что в Европе мы сталкиваемся с воскрешением местных, доиндоевропейских магических практик.) В этом «чуде» можно выделить два отчетливых признака шаманизма: 1) расчленение (инициатический ритуал) и 2) восхождение на небо. Сначала проанализируем первый. Как известно, во время своих «инициатических фантазий» будущие шаманы чувствуют, как их тело рассекают на части «духи» или «демоны», выступающие тем самым в роли учителей при посвящении; неофитам срезают головы, крошат тело на кусочки, очищают кости и т. д. — и, после всего этого, «демоны» заново собирают кости и покрывают их новым мясом. Иначе говоря, мы сталкиваемся здесь с экстатическими переживаниями, имеющими характер инициации: за символической смертью следует обновление органов тела неофита и его Воскресение. Уместно вспомнить, что подобные видения и переживания известны также австралийцам, эскимосам, племенам Северной и Южной Америки и Африки. Следовательно, перед нами очень архаичная техника. Если фокус с веревкой демонстрирует некоторые зрелищные моменты этой шаманской инициациатической схемы, то некоторые индо-тибетские ритуалы еще ближе к ней со структурной точки зрения. Роберт Блейхштайнер так описывает чод (gtchod), гималайский и тибетский тантрический ритуал, состоящий в том, что человек предлагает себя на съедение демонам: «Под бой барабана, сделанного из человеческого черепа, под звуки трубы, изготовленной из берцовой кости, начинается танец, и духи созываются на пиршество. Сила медитации вызывает богиню с обнаженным мечом; она появляется на голове жертвователя, отрубает ее и кромсает его тело на куски; затем демоны и дикие звери набрасываются на все еще шевелящиеся фрагменты тела, пожирают мясо и пьют кровь. Слова адепта, призывающего духов, являются аллюзиями на некоторые джатаки, в которых повествуется о том, как Будда в своих прошлых перерождениях предлагал себя на съедение голодным животным и демонам-людоедам. Похожие инициатические ритуалы встречаются повсеместно, например, в Австралии или в некоторых североамериканских племенах. В случае же ритуала чод мы имеем мистическое переосмысление шаманской инициации. Ее «зловещий» характер — скорее кажущийся, чем реальный; понятно, что переживание неофитом своей смерти и воскресения, подобно всем другим переживаниям подобного рода, воздействует «ужасающим» образом. Индо-тибетский тантризм даже еще более радикально спиритуализовал инициатический мотив «смерти в лапах демонов». Приведем примеры некоторых тантрических медитаций, объектом которых является сдирание плоти и созерцание йогином своего скелета. Йогина учат визуализировать свое тело как труп, а свой ум — как злобную богиню, держащую в руках нож и чашу в виде черепа. «Представляй, что она отъединяет голову от тела... и режет туловище на кусочки и швыряет их в чашу как подношение божествам». Еще одно упражнение состоит в том, что йогин созерцает себя как сверкающий белый скелет громадных размеров, из которого вырывается пламя, такое огромное, что оно заполняет пространство вселенной. «И, наконец, в третьей медитации перед йогином ставится задача созерцания самого себя как превращенного в гневную дакини, сдирающую куски кожи с его тела. Текст продолжает: «Визуализируй... как ты сдираешь с себя кожу и простираешь ее вовне, так, что она покрывает три мира пустоты, и как потом на ней вырастают все твои кости и мышцы. Затем, когда роскошный пир для злобных духов будет в полном разгаре, вообрази, что Гневная Дакини берет кожу и скатывает ее в рулон... и с силой швыряет ее вниз, превращая ее со всем ее содержимым в кашицеобразную мясисто-костную массу, которой кормятся множество диких зверей, произведенных с помощью сознания». Возможно, созерцаниями именно такого типа занимаются на кладбищах некоторые индийские йогины. Это же духовное упражнение знакомо и арктическим шаманам. Когда Кнуд Расмуссен спрашивал эскимосских шаманов об их способности созерцать самих себя в форме скелета, те отвечали уклончиво, поскольку вопрос касался великого таинства. Расмуссен пишет: «Впрочем, ни один шаман не в состоянии объяснить себе, как и почему он может, посредством каких сверхспособностей сознания, погружаться в тело из плоти и крови, до тех пор, пока для него не остается ничего, кроме костей... Видя себя таким беззащитным, и вместе с тем освобожденным от тленных изменчивых вещей плоти и крови, он посвящает себя, если использовать сакральный язык шаманов, великой задаче — продлить в определенных частях своего тела после смерти противодействие влиянию солнца, ветра и погоды»1. Эта редукция шаманского тела к скелету, способность шамана созерцать себя как скелет, означает выход за пределы профанного человеческого мира — т. е. инициацию или освобождение. Как известно, элементы ритуального костюма сибирских шаманов часто имитируют расположение костей в скелете. Эта же символика в изобилии зафиксирована в Тибете и Гималаях. Согласно одной легенде, Падмасамбхава взобрался на крышу и станцевал мистический танец, будучи одетым только «в семь украшений из кости». Хорошо известно, какое значение имеют человеческие черепа и берцовые кости в тантрических и ламаистских церемониях. Танец скелета особенно важен в драматических мистериях цам (tchams), которые, среди прочего, знакомят зрителей с грозными образами, возникающими в состоянии бардо, т. е. в промежуточном состоянии между смертью и новым воплощением. С этой точки зрения танец скелета следует рассматривать как инициацию, ибо он «повествует» о некоторых посмертных переживаниях.







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.