 |
|
Вечер после похорон.
(Факер)
Сегодня днем мы похоронили Иру.
Мы – это ее мать, бабушка, я, несколько подруг и друзей детства. Всего нас человек десять.
Утром мы своим ходом заехали в морг, где тело два дня подвергали экспертизе и официально заявили, что имел место случай самоубийства.
На мне костюм от Alexander McQueen, светло-кремовая рубашка Lanvin, туфли Roberto Cavalli, галстук Paul Smith, серое пальто от Prada, и солнцезащитные очки.
Солнца нет. Я скрываю свой взгляд...мне просто стыдно...никто не знает, что вина в смерти девушки лежит на мне...от этого я чувствую себя еще хуже.
Я увидел гроб, стоящий под небольшим навесом. Ирка выглядела хорошо...я бы даже сказал, как живая. Будто спала. Хорошо загримировали.
Мы встали полукругом и мужик, ответственный за организацию похорон, сообщил, что тот, кто не поедет на кладбище, может попрощаться с телом сейчас. Таковых было две девушки – бывшие одноклассницы, помню их смутно. Они подошли к гробу, постояли, поцеловали Иру в лоб и что-то сказали. Я не расслышал, что именно. Да и важно ли это?
Четыре работника морга загрузили гроб в один из стоящих во дворе автобусов. Мы же сели в другой, пассажирский. Поехали на кладбище. Мать ехала с телом дочери. Я сидел рядом с ириной бабушкой и предпринимал невнятные попытки утешить ее. Старушка рыдала. Пускай порыдает, это полезно. Вместе со слезам уходить боль. Во всяком случае самая колючая ее часть.
Я смотрел в окно, за которым проносились серые пейзажи.
Друзья и подруги Иры, сидящие рядом, в основном молчали, прерывая напряженную тишину лишь негромкими репликами.
Приехали на кладбище. Гроб выгрузили из автобуса. Нужен был еще один человек, чтобы нести его. Вызвался я. Мне повязали на рукав ленточку. Так надо. Понесли. Гроб был удивительно легким, или же я просто не замечал его веса?
Мы остановились возле свежевырытой ямы, обнесенной небольшим заборчиком.
- Плиту положим через неделю, - объяснил кто-то, - и памятник поставим, после предоплаты.
А пока, будет стоять железный крест с табличкой. Интересно, была ли Ира верующей?
Молодой, но уже бородатый проповедник грустно читал молитву, обмахивая гроб и нас, вместе с ним, сладковатым дымом.
Потом, представитель администрации кладбища, стал с бумажки читать, каким хорошим человеком была Ира, и как мы все ее любили.
Любили...господи...что же я наделал...
Слышались слабые всхлипывания, кто-то дергал носом. Кто-то застонал.
- Попрощайтесь с телом, - сказали нам.
Все по очереди подходили, что-то говорили, целовали в лоб.
Мать ее устроила истерику: плакала и хваталась за гроб. Ее отвели в сторону подруги Иры.
Я подошел последним. Бесконечно долго смотрел на ее умиротворенное лицо... Думал о том...ошибка...моя ошибка. Наклонился и легонько поцеловал ее в губы...холодные и сухие.
- Я люблю тебя, Ира, - прошептал я, и почувствовал, как под стеклами темных очков, наворачиваются слезы...помолчал и добавил, тихо, - прости меня...я...я никогда себе это не прощу.
Резко выпрямился и отошел в сторону.
Двое рабочих, стали аккуратно опускать гроб в яму.
Мать всхлипнула и бросилась к ней. Я удержал ее, сказав что-то, пускай и банальное, но действенное.
Мы все бросили по куску земли. Она была свежей и мокрой.
Небо затянуло тучами, и на землю падал мокрый снег.
Рабочие стали забрасывать яму землей. Я обнимал безутешно плачущую мать за плечи.
Могилу засыпали, водрузили крест. Возложили цветы и венки.
- Дима, пойдем, - сказала мать Иры, и я вздрогнул от ее слов, которые оглушительно прозвучали в мертвой тишине.
Мы загрузились в автобус и поехали в какое-то кафе...на поминки...
И вот, сейчас вечер. Вечер того дня, когда мы похоронили Иру. Поминки уже окончены, я и пятеро ее одноклассников – два парня и три девушки – решили посидеть ее в пабе, выпить пива.
Я смутно помню их. Помню, что были такие в нашей школе, в других, младших классах, но, большего сказать не могу.
Одна девушка – Аня – очень миленькая, и я пытаюсь вспомнить что-то о ней. Ничего, провал в памяти.
Мы пьем пиво. Я плачу, как самый старший...самый виноватый...
Все прощаются, расходятся, и мы остаемся с Аней вдвоем.
Вспоминаем Иру...
Аня говорит, что помнит меня по школе. Я вру, что тоже.
Мы выпиваем еще по пиву. Девочка уже дошла до кондиции.
На ней симпатичный реглан Tom Tailor и черные, подчеркивающие достоинства великолепной фигуры, джинсы Motor...
Заканчивается все в чилл-ауте паба. Она спиной к стене, я, соответственно, лицом к ней.
Я целую ее шею.
- Дима, милый, - шепчет Аня.
- Дима, Димочка, солнышко, - шептала мне Ира.
Я залажу девочке под реглан и начинаю ласкать через лифчик сосок.
Нас могут увидеть. По хуй.
- Да, да, - шепчет Аня.
- Солнышко мое, Димочка, - шептала Ира.
Аня стащила с себя джинсы и бросила их прямо на пол, обхватила мои ноги своими. Я приспустил брюки и стал медленно входить в нее.
- Да, Дима, да... – шепчет Аня.
- Димочка, это не правильна, - просила меня Ира.
Просила...предал...не смог.
Не думать ни о чем...только дырка и мой член. Как и тогда. Я чувствую, как горло сводят спазмы, кишки подступают к нему... На глазах выступают слезы и стекают по щекам.
Я жмурюсь. Нет слезам...
Нет ничего...
Только пизда и хуй. Хуй и пизда. Влечение, законы физики...так должно быть.
- Да, милый, да, - шепчет в порыве страсти Аня.
Я вхожу в нее смело, твердо, решительно.
Трахаю, фачу, жарю...
Нет пощады...
Трахать! Трахать!! Трахать!!!
Слезы текут из глаз ручьями, еле сдерживаю накатывающую волнами тошноту.
- Еще, еще, - жарко просит Аня.
- Еще, еще, - просила Ира.
Всем нужно одно и то же. Все одинаково. Все мы – одинаковы.
Разница лишь в размере и времени, которое необходимо к доступу.
Господи, да разве можно?
Сейчас кончу.
Можно...нужно...
Тошнит, кружиться голова...мне хорошо...очень хорошо...
Хуй и пизда! Туда и сюда! Кончаю сильно, страстно. Ее крик – восхищения, похоти.
Оргазм. Крик. Хуй и пизда.
Так было всегда! Так есть! Так будет! Всегда! Да!
Декабря.
(Лэдди)
Я пил водку из горлышка. Но омерзительный сладковатый запах уже не отпугивал меня так сильно - самого себя я ненавидел куда больше. Похоже, я не ел ничего уже два или три дня. Черт возьми, сегодня тридцать первое декабря! Этот кошмарный, нелепый, убийственно длинный и полный безысходности год должен был закончиться через несколько часов.
Я глотнул еще и, сделав несколько шагов, упал на колени. Грудная клетка сжимала легкие своими могучими костяными пальцами. Дыхание со свистом прорывалось через обожженное холодом и алкоголем горло. Мне было нечеловечески плохо. Настолько, что я даже не мог мечтать о такой благодати, как отбросить копыта прямо сейчас и здесь. Для этого надо было сделать несколько шагов, но сил на это уже не осталось. Кишки жили какой-то своей таинственной жизнью, шевелились в брюхе как клубок змей, завязывались в узлы и ползали. Ребра сжали грудь еще сильнее. Похоже, в легких скопились все смертоносные газы, выработанные моим организмом за последнее время. Я не мог подняться. Засунул пальцы в глотку и попробовал проблеваться. Сначала ничего не выходило, затем кишки судорожно дернулись, и по моему подбородку потекла маленькая вонючая струйка.
Удивительно, но оказалось возможно сделать надо собой усилие, и я выблевал огромную лужу чего-то совершенно жуткого, какие-то черные комочки перемешивались с зеленоватой кашицей. Я и не знал, что у меня в желудке такой отстойник. Стало легче и я смог подняться.
Я стоял посреди двора в каком-то малознакомом районе. Тридцать первое декабря! Когда-то у меня была наглость считать себя лучше таких людей, как Стомп или Кэп, а теперь я полный отброс даже на фоне этих уродов. Когда-то я встречался с Маринкой и мы любили друг друга, а теперь я забыл как заниматься сексом. Когда-то у меня был свой стиль в одежде и поведении, а теперь а опустившийся алкаш и ничего больше.
Но ведь сегодня, блядь, тридцать первое декабря! Волшебный, нахуй, день. В моем разбавленном водкой мозгу родилось совершенно сумасшедшее желание. Я отправился домой. Сполоснулся под душем, помыл голову. Удалось найти несколько чистых шмоток, но фирменного милитари не вышло - ботинки давно развалились, и я надел кеды. Я вошел в комнату и застыл. Способен ли я на это?
Да, теперь я на все способен. Я позвонил Маринке.
- Алло.
- Привет.
- А... Привет…
- Как дела? - я хотел изобразить веселость, Новый год все же, но пропитый голос и глубокий нравственный упадок рвались наружу.
- Ничего. Ты как, живой еще?
- Марин, я решил вернуться.
- В смысле?
- Давай Новый год вместе отметим?
- Ну... нет... я договорилась уже...
- Марин, тебе не двоюродный племянник из Монголии звонит. А я.
- Лэдди... не обижайся, но нет. Точно.
Совершенно очевидно, какой вопрос мне хотелось ей задать, но я решил повременить, тем более, что после долгого перерыва я снова обрел способность планировать стратегию беседы.
- Ладно. Я позвоню еще?
- Звони...
Ужасно, если у нее кто-то есть. С другой стороны она симпатичная девушка, и с какой стати ей прозябать в одиночестве. Было уже около шести вечера. Чего там скрывать, я рассчитывал, что мы проведем Новый год вместе, и я вернусь туда, откуда ушел почти год назад. Праздновать с теми уродами, которые были моими постоянными спутниками за это время не хотелось абсолютно. Я мечтал о новой жизни, но без Марины эта жизнь была невозможна. В холодильнике оказались четыре бутылки пива. Немного подумав, я взял одну из них. Моя мимолетная трезвость улетучилась как мираж - с полбутылки я был уже косой.
- Марина... - я бубнил себе под нос сидя на облезлой кухонной табуретке, - как же так, черт… как же так… ты же там без меня просто не сможешь… помнишь как ты плакала, а тебя успокаивал… помнишь, как ты жаловалась на маму, а говорил, что родителей надо ценить… Помнишь как мы первый раз переспали, и я был первым кто довел тебя до оргазма… помнишь тот букет, который я привез тебе аж из далекого Амстердама… ты еще встречалась с кем-то, но хотела его бросить, а заявился с таким букетом, что ты… позвонила ему и сказала, что все... Черт! Позвонила! Бля, чертов телефон, по хрипам динамика надо догадаться, что теперь человек может жить и без тебя, а ты, мил человек, иди на хуй и не оглядывайся!
Я просидел на кухне долго. Очень долго. Но потом я понял сразу две вещи: что сейчас половина одиннадцатого, и что у меня до сих пор сохранились ключи от Маринкиной квартиры. Сил думать уже не было, я был пьян и терять было нечего. Я пьян, а она ненавидит меня пьяного. Подумаешь! Я и трезвого себя ненавижу, но это не помешает мне провести Новый год вместе с самим собой.
У нее в квартире никого не было. Я не смог найти выключатель. Может от того, что был слишком пьян, а может и потому, что его не оказалось на привычном месте. Огни окресных домов давали довольно освещения. И что теперь? Маринки нет, а я, в стельку пьяный сижу у нее дома. Надо позвонить, срочно. Свой сотовый я уже давно то ли потерял, то ли пропил, но городской оказался на прежнем месте. Ее квартира определенно изменилась, но как именно разглядеть было трудно. Набираю ее сотовый. Уж этот номер я помню наизусть. Сеть перегружена. Черт! Набираю еще и еще. Перегружена. Дозваниваюсь! Долгие гудки… жду… Где-то в недрах постели слышу веселенькую мелодию. Она не взяла телефон с собой!
Я. Не. Знаю. Что. Мне. Теперь. Делать. Вся это ситуация с сидением в чужой темной комнате, со звонками в никуда, с неудачным праздником это некая печальная аллегория всей моей блядской жизни за последнее время. Я что-нибудь придумаю, я не так сильно пьян, я через секунду приму решение, а пока мне надо подумать. Прикрыть глаза и подумать... прикрыть глаза…
Наверное я не заснул, а упал в обморок. И то и другое было вполне закономерно. Проснулся я поздним утром. Маринка сидела в кровати в рубашке и пила кофе.
- С Новым годом.
Что я мог ей ответить?
- Тебя тоже.
Что теперь делать?
Она вышла замуж?
И ли она ждала его?
Или, что лучше, она вышла замуж, но ждала его?