Главная | Обратная связь

Глава пятнадцатая. 25 февраля 1945 г.

Это факт, что мы всегда были вынуждены действовать в спешке. Для нас, действовать быстро, - было всегда сталкиваться с неожиданностями. Для того чтобы обрести дар терпения, нам нужно было иметь время и место, а у нас не было ни того, ни другого. Это русские счастливы иметь оба фактора, с происходящей от этого заторможенностью, которая является характерной чертой славянского темперамента.

Более того, благодаря марксистской религии, у русских теперь всё необходимое, чтобы сделаться терпеливыми. Русским теперь обещано светлое будущее, что существенно отличает марксизм от христианства, но опять же, только в пресловутом будущем. Еврей Мордехай Маркс, как и положено всякому порядочному еврею, каким он и был, ожидал Мессию. Маркс всего лишь поставил еврейского Мессию в контекст исторического материализма, признав, что земное, а не в загробной жизни счастье - это существенный стимул человеческой эволюции.

"Счастье достижимо в пределах вашей жизни, - сказал Маркс, - я вам это обещаю, но вы должны не препятствовать эволюции и не пытаться сами ускорить процесс" (Гитлер цитирует Маркса. - Прим. пер.).

Люди всегда покупаются на такие уловки.... У Ленина не оказалось времени, но Сталин проделал хорошую работу, и он делает и продолжает её делать... Марксизм - очень мощная сила. Но как мы должны оценить Христианство, чьё ложное руководство иудизировано до той степени, что они уже не борются с еврейскими христопродавцами. Поверьте мне, марксизм несравненно сильнее!

Так уж сложилось, что судьба отвела мне очень короткий отрезок времени человеческой жизни. К счастью, мой идеализм вполне реалистичен, основан на осмысленных фактах, из которых и проистекают мои вполне выполнимые обещания; но который запрещает мне сулить другие планеты. В то время как другие лидеры и пророки запросто распоряжаются вечностями, у меня было только несколько несчастных лет.Те, другие, знают, что на смену им придут следующие, которые с места перерыва продолжат, направляя тот же самый плуг по той же самой борозде. Я же теперь достиг стадии, когда мне остаётся только удивляться, найдётся ли среди моих ближайших соратников хоть один человек, предназначенный поднять и нести тот факел, который выпал из моих рук.

Это тоже было моей судьбой, что мне пришлось быть слугой народа с таким трагическим прошлым; народа, такого нестабильного, такого разнообразного, каким является германский народ; людей, которые в зависимости от обстоятельств, шарахаются из одной крайности в другую. С моей собственной точки зрения в идеальном варианте в первую очередь надо было обеспечивать будущее существование германского народа формированием новой молодёжи, взращённой на идеях социализма и национализма, - а уж неизбежную войну оставить вести следующим поколениям; если, конечно, наши враги не отпрянут, напуганные нашей новой, сильной сменой германского народа. В этом случае Германия была бы хорошо оснащена и материально, и морально. У неё была бы и своя собственная администрация, и своя собственная иностранная политика, и своя собственная армия, с младенчества воспитанные на идеях социализма национального, а не космополитического. Задача, которую я предпринял, ставя германский народ на подобающее ему место в мире, к сожалению, оказалась задачей, которую нельзя выполнить за время одного поколения, тем более одному человеку. Но я, хотя бы, открыл им глаза на их врождённое величие, и вдохновил их мыслью союза всех немцев в один нерушимый Рейх.

Но я посеял хорошее семя. Я дал немцам понять значение борьбы, которую необходимо вести за своё собственное существование. В один прекрасный день эти семена дадут свои ростки, и ничто на земле не сможет воспрепятствовать их всходу. Германский народ - это молодой народ, и сильный народ, которому предначертано великое будущее.

 

Глава шестнадцатая

Февраля 1945 г.

В действительности, я решился на выяснение отношения с Россией с помощью силы, как только я убедился, что Англия не изменит своей позиции. Черчилль оказался неспособным оценить мой рыцарский дух, когда я воздержался от их полного уничтожения под Дюнкерком (в мае-июне 1940 года Гитлер дал уйти остаткам разбитой английской армии через Ла-Манш. - Прим. пер.).

Мы были обязаны заставить англичан понять, что если бы они признали Германскую гегемонию на континенте, чему англичане были всегда самые ярые противники, то мы бы представили им неоценимые преимущества.

Уже к концу июля 1940 года, через месяц после разгрома Франции, я понял, что мир снова выскальзывает из наших рук. А парой недель позже я понял, что мы не успеем высадиться в Англии до начала осенних штормов, а также и потому, что мы ещё не достигли превосходства в воздухе. Иначе говоря, я понял, что Англия ускользает из наших рук.

Тот факт, что СССР летом 1940 года проглотил Прибалтику и Бессарабию, в то время как сами мы были заняты на западе, не оставил у меня никаких иллюзий относительно их дальнейших намерений. И даже если бы у меня какие-нибудь иллюзии оставались, то визит Молотова в ноябре был достаточен, чтобы развеять их окончательно. Предложения, которые Сталин сделал мне после возвращения своего министра иностранных дел, не обманули меня. Сталин, этот несравненный и невозмутимый шантажист, старался выиграть время, чтобы укрепить свои новые базы в Финляндии и на Балканах. Он пытался играть с нами "в кошки-мышки".

Трагедия, с моей личной точки зрения, заключалась в том, что я не мог атаковать раньше 15 мая 1941 года; но если я хотел сделать "Блицкриг" - это было существенно, чтобы я атаковал не позже этой даты. Сталин же, однако, мог атаковать и намного раньше. Всю зиму 1940-41 года, а весной 1941 года ещё больше меня мучила навязчивая мысль, что русские вот-вот нападут.

А тут ещё поражения итальянцев в Албании и Киренаике, которые подняли партизанское движение на Балканах. Косвенно эти поражения нанесли удар по нашей непобедимости, в которую уже уверовали как наши друзья, так и наши враги.

Одно только это стало причиной югославского "volte-face" ("смены лица"), события, которое вынудило нас влезть в войну на Балканах; а это было как раз именно то, чего я хотел избежать любой ценой. Потому что если мы уже влезали в это направление, то нам ничего уже не оставалось, как продвигаться в этом направлении дальше. Мне вряд ли надо было бы повторяться, но весной 1941 года мы могли быстро освободить Ближний Восток силами, которые составляли только небольшую часть войск, которые мы собирались задействовать в России.

Однако если мы в этот момент перебросили бы наши силы из нашего восточного боевого развёртывания, то это давало бы косвенный сигнал СССР атаковать нас. СССР атаковал бы нас летом, самое позднее - осенью. И уже при таких обстоятельствах, которые уже были для нас катастрофическими и без всякой надежды на победу.

Что касается еврейских демократий, то у русских здесь терпение как у слона.

(Далее следует просто гениальный параграф о России. - Прим. пер).

Русские знают абсолютно точно, что евреи рано или поздно, и даже безо всякой войны своё ярмо на них опять наденут; благодаря внутренним раздорам, которые разрывают русских; нескончаемым экономическим кризисам, из которых они, по-видимому, неспособны выбраться; и мощной приманке марксизма, которому они особенно подвержены.

Но русские также и знают, что в Третьем Рейхе ситуация совсем другая. Русские знают, что в каждой области, и в мирных условиях даже больше чем в войну, мы евреев везде изолировали.

Объяснение тому терпению, которое демонстрируют русские, надо искать в их складе характера, который позволяет им не рисковать, а выжидать: год, поколение, столетие - сколько необходимо, чтобы созрели условия для исполнения их планов. Для русских время, - не значит ничего. Марксизм им точно обещал рай на земле - естественно не сегодня и не завтра, а когда-нибудь - в туманном, бесконечном будущем.

Несмотря на это долготерпение, которое является хребтом их силы, русские не могут стоять в сторонке и наблюдать разгром Англии; поскольку в этом случае; если принять, что США и Япония взаимно выключатся; как это, собственно, и произошло; то Русские остаются с нами с глазу на глаз - и в одиночестве. А это, без всякого сомнения, означает, что при условии выбора нами времени и места, давний спор между нами будет решён в нашу пользу.

Если бы я был вынужден разобраться с Большевизмом с помощью оружия, и я пришёл бы к этому решению к годовщине подписания пакта о ненападении (т.е. к августу 1940 года. - Прим. пер.), то у меня есть право считать, что Сталин пришёл к этому же решению ещё до того, как он этот пакт подписал.

В течение целого года я лелеял надежду, что мирное существование, по крайне мере, если не дружеское, то честное, может быть установлено между Третьей Империей и СССР. Мне так казалось после 15 лет правления Сталина - реалиста, который давно освободился от мутной марксисткой идеологии; и который, как яд, придерживал её только для других. Бесцеремонная форма, в которой Сталин обезглавил еврейских интеллектуалов, безжалостно расправившихся с Императорской Россией, укрепила меня в этом мнении. Я предположил, что Сталин не хочет предоставить еврейским интеллектуалам шанс тем же манером разрушить и державу, которую построил он сам, и которая во всех отношениях является духовной наследницей Российской Империи Петра Великого.

В духе безупречного реализма с обеих сторон, мы могли бы создать ситуацию, в которой стало бы возможно мирное сосуществование, - посредством чёткого разграничения зон влияния, определённых за каждой стороной; и, ограничив наше соперничество только экономикой, и притом так, чтобы из этого извлекали взаимные выгоды обе стороны. Короче говоря, мирное сосуществование, наблюдаемое орлиным глазом и с пальцем на спусковом крючке!