Главная | Обратная связь

Русский мир и иранская воля

Предложение Игоря Чубарова рассмотреть нынешнего президента Ирана Махмуда Ахмадинежада как потомка Заратустры заставило меня задуматься о взаимосвязи культур народов России и Ирана.

Взаимосвязь эта начинается на самом раннем этапе российской истории. Возможно, иранские корни имеет само название первого восточно-славянского государства Русь. Вопрос о происхождении этого имени стал причиной почти трехвековой дискуссии, порой перераставшей в проблему национального престижа. Одни исследователи полагают, что основа этнонима рос имеет сармато-аланскую, иранскую форму. Другие передвигают место происхождения этнонима южнее, обращая внимание на народ хрос или хрус, обитавший в VI в. в Приазовье. Есть направление, разрабатывающее теорию скандинавского происхождения этнонима русь. Наконец, существует концепция независимого происхождения корневых основ рос- и рус-, а также производных от них, что представляется наиболее убедительным.

То же самое — с названием восточнославянской столицы Киева. В знаменитом пересмешничании российской истории в «Сатириконе» наличествует такой фрагмент:

«Киев так понравился Олегу, что в порыве восторга он приказал ему: — Будь матерью городов русских! Сказав эти слова, Олег поселился в Киеве. Киев же, несмотря на свою явную принадлежность к мужскому роду, не посмел ослушаться грозного князя и стал матерью».

Такой ли это курьез? Ряд учёных, в частности, М. И. Артамонов, отмечают, что имена мифических братьев-основателей города, в частности Кия (Kuya) — не славянского, а хорезмийского, т.е. восточно-иранского происхождения. В это время по Днепру проходила хазарская граница, и Киев изначально был заложен как хазарский гарнизонный город, в котором регулярная хазарская наёмная пограничная армия была укомплектована выходцами из представлявшего тогда часть Ирана Хорезма. Город на Днепре в те времена назывался Куяба (Kuyaba), что воспринималось как вполне женское название, которое постепенно было адаптировано, а заодно и сменило пол — для большей жёсткости.

В определенной симметрии к этим гипотезам находится мнение о славянских корнях основателя первой мировой религии Заратустры (Заратуштры). Указания на то, что иранские племена ариев пришли в Южную Азию с севера, имеются в Ригведе и Авесте. По типу захоронений в Аркаиме (Южный Урал) можно утверждать, что в городе жили протоарии. Существует гипотеза о том, что именно в окрестностях Аркаима находится могила и легендарного пророка.

Видный исследователь жизни и деятельности Заратустры Мэри Бойс в своей книге «Зороастрийцы», относя деятельность пророка к 1700–1500 гг. до н.э., утверждает, что он был общеарийским пророком и жил в азиатских степях к востоку от Волги. Именно эта версия происхождения Заратустры легла в основу фильма пермского продюсера и журналиста В. Кальпиди «В поисках Заратуштры», ставшего призером IX-го международный фестиваль телевизионных программ и телевизионных фильмов 2005 года «Золотой Бубен» в Ханты-Мансийске. Основываясь на мнении археолога Г. Здановича, астролога и публициста П. Глобы и других, создатели фильма проводят мысль, что древнейшая из цивилизаций мира находилась на Урале, и что пророк Заратуштра, родился там, где ныне расположена Пермская область.

* * *

Основоположник исследований «Петербургского текста» русской культуры В.Н.Топоров, вызвавший настоящую революцию в современном российском гуманитарном знании, воспринимается теперь, — возьму на себя смелость это сформулировать, — и как основоположник Иранского текста русской культуры. В своих работах «Об иранском элементе в русской духовной культуре», «Из “Русско-персидского” дивана. Русская сказка 301A, B и “Повесть о Еруслане Лазаревиче” — “Шах-наме” и авестийский “Зам — язат — яшт” (Этнокультурная и историческая перспективы)» он показал масштаб и глубину ирано-славянских средневековых контактов.

Им были выделены три основных этапа (и соответственно — среды) культурно-языкового взаимодействия.

Первый

связан со скифо-сарматской окраиной Юго-Восточной Европы, где происходило становление будущей восточнославянской этнической группировки и — соответственно этому — языка. Для этой эпохи или отдельных ее периодов в рамках (примерно) между IV–III вв. до н.э. и IV–V вв. н.э., видимо, можно было бы реконструировать ситуацию культурно-языкового симбиоза иранцев и «славян» (или их балтоязычных предков), способствовавшего выработке системы «язычкового пересчета» между славянской и иранской речью.

Второй период

славяно-иранских контактов определяется по мощному слою влияний в восточнославянской культуре со стороны манихейства (условно — между IV и IX–X вв. н.э.), отложившемуся как в самой идее религиозного дуализма, так и в некоторых установках гностического характера.

Третий период

связан с обнаруживающимся в культуре русского Средневековья персидским влиянием (при посредничестве тюркской и кавказской культуры), с чем связано наиболее известное культурное заимствование эпизодов из поэмы «Шах-наме» в повести о Еруслане Лазаревиче.

Речь идет не только об этапах, но и о структуре Иранского текста, сыгравшего важную роль в становлении культуры и самой государственности Киевской Руси. Из шести или семи божеств восточнославянского языческого пантеона двое были бесспорно иранскими, Хорс (бог Солнца) и Симург (бог-птица, выступающая в «Шах-наме» орудием судьбы, покровительствуя Рустаму).

Можно говорить о своего рода эквивалентности Хорса и Дажьбога, т.е. удвоении их функциональной позиций, дифференцированных по этнокультурному признаку. По наблюдению В. Топорова, выдвижение в соседство с Перуном Хорса (вместо вытесняемого Волоса) могло бы пониматься как оттеснение социальной проблематики (Перун — покровитель дружины) более архаичной природно-космической (гром — молния/Перун/ — солнце /Хорс/). Однако на самом деле это было выражением славяно-иранского компромисса в условиях хазарско-еврейско-иранского сеттльмента (сосуществования замкнутых общин).

Социальная и этническая структуры Киева при каганате реконструировалась Топоровым следующим образом: администрация — хазары, воины — хорезмийцы, торгово-ремесленный элемент — евреи. В этих условиях включение в киевский пантеон иранских божеств было шагом к отрыву среднеиранского хорезмийского гарнизона от иных сред, что обнаруживает в князе Владимире великого мастера смелых решений, которые, в конце концов, оказываются мудрыми компромиссами. Показательно, что первым объектом заигрывания князя Владимира был именно иранский этнический элемент. С одной стороны, он представлял собой вооруженную военную силу, с другой, он был, видимо, экономически и отчасти социально пассивен. Почитание сияющего Солнца и Симурга воинами-хорезмийцами киевского гарнизона было, видимо, последней (ближайшей) причиной появление их в кругу «Владимировых» богов.

«Похоже, что опытный политик, оказавшийся в сложном положении, князь Владимир едва ли серьезно относился к религиозному аспекту введения в древнерусский пантеон иранских божеств (впрочем, и сам пантеон, как полагают многие исследователи, относился, по крайней мере отчасти, к числу волевых конструкций князя Владимира в религиозно-мифологической сфере)», — пишет В. Топоров. Через несколько лет, сделав иранскую часть населения нейтральной, Владимир пошел на следующий рискованный шаг, связанный с желанием принять иудаизм. Лишь после этого было принято решение о христианском выборе.

Особая тема — показанное В. Топоровым наличие митраического комплекса, митраического «мирового» текста в русской культуре, обусловленного происхождением слова «мир» от имени не попавшего в «официальный» славянский пантеон, но наличествовавшего в славянском сознании иранского бога Митры. «Митра — мир — народ — собирать — сводить воедино»: «Это сопоставление… связывает воедино формулы, которые представляют собой основу всей митраической мифологии (и более того — идеологии) и всей социальной структуры русского крестьянского мира».

Важное значение имеет также указание на русское соответствие божественной пары Митра — Варуна, первое божество из которой находится в центре и означает организацию, структуру, а второе, периферийное — аморфность, непереработанный хаос. Попытка ментального синтеза — выражения мирволить, мирвол.

Воля

— это порыв вовне, не всегда положительный, тогда как свобода — обращение к самому себе, бытие-у-себя-самого. «Но русский крестьянский мир, почувствовавший волю и выстрадавший ее как светлую идею в своих мечтах, — выходит в итоге на современность В. Топоров, — по разным причинам не нашел пути к свободе и распался».