Главная | Обратная связь

Учебной и научной литературы 6 страница

Демокрит строит логику на эмпирической основе. Он один из создателей индуктивной логики, которая дальнейшее разви­тие получила в эпикурейской школе.

Демокрит, с одной стороны, выступал против «аподейктики» (т. е. против односторонности дедуктивного метода, свойствен­ного рационализму) и, с другой стороны, против «эпидейктики» (скептицизма софистов, их показного знания, прикрывавшего красноречием неверие в истину).

По свидетельству Секста Эмпирика (VIII, 327), в своих «Ка­нонах» Демокрит решительно высказался против аподиктиче­скою доказательства. Демокрит считает, что только на основе тщательного наблюдения фактов можно строить научные тео­рии Но эмпирические тенденции в логике и научной методоло­гии не делают его «ползучим» эмпириком. Его девиз: от опыта и через опыт к отражаемой последним объективной реальности.

Отвергая тот вид сенсуализма, который сводил все познание к ощущениям, понимаемым как чисто субъективные пережива­ния индивида, и таким образом приходил к ниспровержению на­учного знания как такового, Демокрит равным образом высту­пает против умозрений, оторванных от чувственных данных. Эта принципиальная позиция Демокрита очень четко выра­жена в его математических исследованиях, в которых он отвер­гает как чисто умозрительный метод математического знания,

представленный пифагореизмом, так и протагоровский эмпиризм, отрицавший математику как точную науку Истинный путь позна­ния, по Демокриту, состоит в том, чтобы исходить из чувствен­ного восприятия, из единичных фактов, из наблюдений и,, опираясь на них, постигать разумом подлинную объективную ре­альность

Научный метод Демокрита заключается в сведении сложного к простому, в разложении сложного на части, в отыскивании самых простых, далее неделимых элементов и в последующем объяснении всего сложного как суммы составляющих его эле­ментов Задача научного знания, по Демокриту, состоит в том, чтобы открыть простейшие элементы и из разнообразных спосо­бов их соединения вывести все сложные вещества и явления

Применяя этот метод к самой логике, Демокрит устанавли­вает первичные элементы мышления Таковыми являются еди­ничные данные чувственного восприятия, из соединения которых возникают простейшие суждения, состоящие из двух элементов-субъекта и предиката; далее следуют более сложные образова­ния, состоящие из сочетания суждений То, что субъект сужде­ния Демокрит называет «именем», а предикат — «глаголом», говорит о тесной связи мышления и языка в логике Демокрита По-видимому, Демокрит ставил вопрос об отношении между словом и обозначаемым им понятием По крайней мере извест­но, что он обратил внимание на следующие случаи, в которых отсутствует строгий параллелизм между словом и понятием: 1) когда одним и тем же словом обозначаются совершенно разные вещи; 2) когда одна и та же вещь обозначается различ­ными словами; 3) случаи перемены имен и 4) когда вещь не имеет имени и приходится для ее обозначения пользоваться описанием.

К Демокриту восходит понимание суждения как связи субъ­екта и предиката, как соединения или разделения их в соответ­ствии с тем, соединены или разделены вещи в самой действи­тельности

Определение Демокрит понимал как указание на то, из чего вещь состоит Например, понятие войска определялось им как совокупность индивидов, составляющих войско, понятие повоз­ки—суммой ее частей В физике Демокрита каждый предмет определяется числом, формой, положением и порядком атомов, образующих данный предмет, и заключающейся в нем пустотой

Если Парменид дал первую формулировку закона тождест­ва (в метафизическом его толковании), то у Левкиппа и Демо­крита имеется первая формулировка закона достаточного осно­вания в онтологическом его понимании: ничто не происходит беспричинно, но все имеет достаточное основание

Историческое значение логики Демокрита заключается прежде всего в том, что она положила начало особому направ-

лению в логике,, которое после него было представлена эпику­рейской школой, создавшей обширную литературу по этой от­расли знания. Демокритовско-эпикурейское направление в ло­гике является по своим основным положениям предвосхищени­ем логики Ф. Бэкона. Отдельные логические учения Демокрита были восприняты Аристотелем: можно отметить отдельные за­имствования из Демокрита в сочинениях Аристотеля «Катего­рии», «Первая Аналитика», «Метафизика» и «Топика» Но ввиду скудости дошедших до нас сведений о логике Демокрита нельзя составить полного представления о влиянии его логиче­ских учений на Аристотеля. Платон в ряде своих диалогов при­водит в целях полемики логические взгляды Демокрита без упо­минания имени последнего.

Система логики Демокрита была материалистической Она была учением об отражении объективной действительности в познании человека (поэтому она была включена Трасиллом в список физических сочинений Демокрита). Как таковая она противостоит идеалистической сократо-галатоновокой логике.

С именем Сократа (469—399 гг. до н э) связывают возник­новение объективного идеализма Как и софисты, Сократ инте­ресовался не столько познанием внешнего мира, сколько позна­нием человека, общественными и моральными проблемами. Он требует права свободного исследования разумом общепринятых верований, традиций, общественных нравов и государственных законов Но в противоположность абсолютному релятивизму софистов Сократ отстаивает абсолютную истину и абсолютную мораль, выступает, как и Демокрит, против релятивизма и скеп­тицизма, обосновывает положение, что объективная истина рас­крывается в общих понятиях Против стихийного бессознатель­ного догматизма первых философских систем Сократ выстав­ляет требование, что прежде всего необходимо познать путь, который ведет к истине

У Сократа на первый план выдвигается проблема метода. Сократовский метод исходит из идеи, что истинное знание дается общими понятиями. Это истинное знание он мыслит как задачу, которую предстоит еще решить. Поэтому философия для него есть не обладание истиной, а любовь к мудрости, по­иски истины, стремление к ней. Сократ говорил: «Я знаю толь­ко то, что ничего не знаю».

Но, не считая себя обладателем истинного знания, он верил, что обладает методом, посредством которого можно достигнуть истинного знания.

В чем же заключался этот метод? Сократ считал, что любой предмет может быть познан лишь в том случае, если его свести к общему понятию и судить о нем на основе этого понятия. Од­нако Сократ не разрабатывал теорию приемов этого сведения,

а лишь Показал, как они Непосредственно применяются практи­чески при решении отдельных проблем этики.

Особенность логических приемов Сократа заключается в том, что понятие развивается из обычных представлений лю­дей путем проверки их правильности и внесения в них все новых и новых исправлений. Сократовский метод требует прежде все­го самоиспытания, которое обнаруживает, что мы действитель­но знаем и относительно чего мы лишь думаем, что знаем.

Сущность сократовского приема, получившего название «ирония», состоит в том, что Сократ, сознавая свое незнание и побуждаемый потребностью знать, обращается к другим, чтобы у них поучиться тому, что они знают, но при этом обнаружи­вается несостоятельность их мнимого знания. Однако открытие собственного и чужого незнания оказывается возможным лишь благодаря тому, что Сократ сравнивает то или иное кажущееся знание с идеей истинного знания.

Следующим моментом в философском методе Сократа яв­ляется попытка создания истинного знания. Этой цели служат два введенных Сократом приема исследования: индукция и де­финиция. Аристотель в «Метафизике» (XIII, 4) сообщает, что Сократ ввел прием индукции, ведущий от единичных вещей к определению общего понятия. В борьбе с абсолютным реляти­визмом и субъективизмом софистов Сократ находит опору в понятии понятия, которое понимается им как пребывающее вечно неизменным и остающееся всегда одинаковым для всех индивидов.

Сократовская индукция есть процесс образования понятий. Сократ исходит из самых обычных представлений людей, обра­щается к примерам из обыденной жизни, к известным всем общепризнанным положениям. У него — случайный, несистема­тический подбор примеров, нет полноты и критичности в его со­ставлении. Этот Недостаток он старается компенсировать искус­ственным сопоставлением противоположных мнений.

Посредством приема индукции выясняется, что принадле­жит к сущности обсуждаемого предмета и что не принадлежит, и таким образом из представлений образуются понятия.

Индукция составляет основу дефиниции. Оба эти приема со­кратовской философии тесно связаны между собой. Из опреде­лений понятия следует «разделение вещей по родам». Этим це­лям служит сократовское искусство спора. Сократ называл свой метод «майевтикой», т. е. искусством повивальной бабки. Его метод преследовал задачу «помочь родиться мысли». Сократ приписывал себе роль «акушера», при помощи которого в науч­ной беседе у принимающих в ней участие рождались правиль­ные взгляды на обсуждаемые проблемы. Сократ обычно тре­бует от своего собеседника дефиниции, например, что такое спра­ведливость, храбрость, красота и т. п. В качестве ответа он по-

лучает поверхностное, непродуманное определение понятия. Он начинает проверять правильность данного определения на от­дельных случаях, взятых из повседневной жизни, и в результа­те этого испытания данное определение оказывается ошибоч­ным или недостаточным и подвергается исправлению. Получен­ная новая дефиниция в свою очередь проверяется на новых слу­чаях, также исправляется, что приводит к следующей дефиниции, с которой производится та же логическая операция, и т. д.

Прекрасными примерами применения этого метода являются «сократические» диалоги Платона, написанные им в то время, когда он еще придерживался как содержания, так и формы фи­лософии своего учителя Сократа, а также беседы Сократа, пе­реданные Ксенофонтом в его «Меморабилиях». Например, Ксе-нофонт излагает беседу Сократа, в которой отыскивается дефи­ниция понятия несправедливости. В качестве несправедливых вначале называются такие действия, как лганье, обман, делание зла, обращение в рабство и т. п. Но затем обнаруживается, что эти действия, если они применяются в войне с врагами, не под­ходят под понятие несправедливости. Следовательно, первона­чальное определение должно быть ограничено: они являются несправедливыми только по отношению к друзьям. Дальнейшее исследование показывает, что и новое определение недостаточно. Кто обманом заставляет своего больного ребенка принять лекар­ство или отнимает меч у своего друга, в отчаянии желающего ли­шить себя жизни, тот не совершает несправедливого поступка. Следовательно, только тот совершает несправедливость против друзей, кто это делает с намерением им повредить.

Приведем другой пример из «Меморабилий» Ксенофонта (III, 3). Ход рассуждения Сократа развертывается следующим образом Во всяком деле люди предпочитают повиноваться тем, кого они считают наилучшими знатоками. В болезни мы обра­щаемся к тому, кого считаем наилучшим врачом; в плавании предпочитаем того, кто считается наилучшим кормчим; в земле­делии— того, кто слывет наилучшим земледельцем. Отсюда ин­дуктивно получается общее положение, которое затем дедуктив­но применяется к новому специальному случаю. Следовательно, и во всадническом деле люди предпочтут повиноваться тому, кто наиболее сведущ в нем. В результате все рассуждение в це­лом представляет собой умозаключение по аналогии.

Утверждению Протагора, что у каждого индивида своя исти­на, Сократ противопоставляет свое учение о всеобщем человече­ском познании, о единой истине для всех людей. Эта его идея находит свое внешнее выражение в самой диалогической форме рассуждений, которая несовместима с индивидуальной изолиро­ванностью отдельного субъекта в познании.

Всеобщее человеческое познание, которое является единст­венным истинным познанием для всех, Сократ понимает как познание общего в понятиях. Для этого от эмпирического много-

образия единичных вещей необходимо возвыситься до того, что есть у них общего, надо отыскать ту общую познаваемую разу­мом форму, под которую подходит данное эмпирическое много­образие содержания. Для Сократа индукция не есть просто средство для определения общего понятия. Последнее есть ре­альность, к познанию которой подводит индукция.

Таким образом, в диалектике Сократа заключались уже за­чатки объективного идеализма, которые затем были развиты Платоном.

Поскольку у Сократа не было философской системы, его уче­ники стали развивать отдельные стороны его учений и разби­лись на несколько школ. Кроме Платона, известны четыре со-кратовца, основавшие свои философские школы: Евклид5, Фе-дон, Антисфен и Аристипп.

Евклид основал мегарскую школу, наиболее видными представителями которой были Евбулид, Диодор Крон и Стиль-пон. Мегариков называли в древности эристиками и диалектика­ми. Евклид соединил сократовский взгляд на истинное познание как на познание общего в понятиях с элейским учением о един­стве сущего и о противоположности между чувственным и ра­зумным познанием. Он пришел к положению, что чувственное познание показывает нам только становящееся и изменчивое, и лишь мышление открывает нам неизменное истинно сущее. Это учение Евклид выработал совместно с Платоном, с которым он находился в дружеском общении. Евклид отбросил сократов­скую индукцию, говоря, что привлечение подобного не делает предмет рассуждения более ясным, а неподобное не относится к предмету рассуждения.

Сократовское требование поисков истины в понятиях мега-рики поняли как задачу, уже осуществленную в языке. В обо­значении вещей в речи они усматривали готовое и завершенное знание в понятиях, производя таким образом подмену понятий обычными представлениями. То, что для Сократа было искомым (понятие), для них стало известным само по себе. В результате подмены понятий готовыми застывшими представлениями мега-рики пришли к отрицанию движения, так как при допущении движения пришлось бы признать изменение понятий, а последние признавались ими неизменными.

В самой метафизике мегариков было заложено зерно глубо­кого скепсиса. Если действительность есть абсолютное единст­во, то тем самым уничтожается основная функция мышления — составление суждений, а вместе с этим и само мышление в це­лом. С их точки зрения возможно лишь интуитивное постиже­ние всеединого.

5 Не путать с выдающимся математиком. 60

Мегарики изолировали понятия как от чувственных вещей, так и друг от друга. Поэтому они делили субстанции, обладаю­щие многими качествами, на части по числу этих качеств. По уче­нию мегариков, то, что различается по понятию и по дефиниции, то и реально различно. Мегарики доказывали, что в суждении мы имеем «Л есть не-Л», всякое понятие в суждении есть вместе с тем не оно само. Если же субъект суждения есть нечто отлич­ное от него самого, то получается, что все может быть всем, что всякий субъект может вообще иметь все мыслимые предикаты и любой предикат может быть присущ вообще всем мыслимым субъектам, т. е. все одновременно может быть истинным. Рав­ным образом доказывается, что утверждение и отрицание одно­го и того же могут быть одновременно истинными.

К мегарикам, вероятно, восходит следующее ложное умоза­ключение, приводимое Аристотелем в «Софистических опровер­жениях» (гл. V): «Кориск есть человек. Человек есть нечто иное, чем Кориск. Следовательно, Кориск есть нечто иное, чем Кориск». Цель этого софизма — показать несостоятельность ло­гической формы суждения вообще.

В целях дискредитации логической функции суждения мега-рики также строили ложные умозаключения, основанные на отождествлении слова «есть», выполняющего роль связки суж­дения, со словом «есть», указывающим на существование пред­мета (отождествление копулятивного и экзистенциального бы­тия) . Имеются суждения, которые несуществующему предмету приписывают положительный предикат (об этом предмете разъ­ясняется, что он есть то-то и то-то), и имеются суждения, кото­рые о существующем предмете говорят, что он не есть что-ни­будь. Указывая на это, мегарики заявляли, что такое примене­ние суждения заключает в себе предпосылки, что несуществую­щее существует и существующее не существует; следовательно, суждение в самом себе абсурдно.

Мегарики стремились доказать, что тот, кто не придержива­ется основного их положения об изолированности понятий (как от м^ира явлений, так и от других понятий), неизбежно впадает в неразрешимые противоречия. Здесь источник всех эристических фокусов мегариков. Для этой цели ими была выработана специ­альная техника ведения рассуждений с характерной, в высшей степени вымеренной и скупой на слова точностью выражения (Прантль).

Положительная часть учения Евклида и мегарской школы была очень скудной и чрезмерно абстрактной, зато мегарики развернули обширную полемику против учений других философ­ских школ и в этой борьбе проявили большое остроумие. Их эри-стические доказательства были облечены в катехизическую форму, причем запрещались всякие другие ответы, кроме «да» и «нет». Обычно они нападали не на посылки своих противников,

а на заключения и прибегали к косвенному доказательству (de-ductio ad absurdum). Мегарской школе приписывалось семь со­физмов и парадоксов: «Лжец», «Спрятанный», «Электра», «По­крытый», «Куча», «Рогатый» и «Лысый».

1) Парадокс «Лжец»:

«Если кто-нибудь говорит, что он лжет, то лжет ли он или го­ворит правду?»

2) Парадокс «Куча»:

«Одно зерно еще не есть куча. Равным образом, если мы бу­дем прибавлять все время по одному зерну, кучи еще не будет. Когда же прибавление одного зерна образует кучу?»

3) Парадокс «Лысый»:

«Если вырвать один волос, человек не становится лысым, равным образом, если вырвать еще один волос, еще один и т. д. С которого по счету вырванного волоса человек становится лысым?»

4) Софизм «Рогатый»:

«Чего ты не потерял, то у тебя есть.

Рогов ты не терял. Следовательно, ты рогат».

Парадокс «Куча» был уже сформулирован Зеноном Элейским. Парадоксы «Спрятанный», «Покрытый» и «Электра» являются лишь различными формами одного парадокса: «Знаешь ли ты спрятанного? Знаешь ли ты покрытого? Знала ли Электра своего брата прежде, чем он назвал себя?» Дается на эти вопросы ответ «нет» и отсюда делается заключение: «Следовательно, ты не знаешь того, кого знаешь».

С отрицанием категории становления в мегарской школе свя­зано отрицание категории возможности. Мегарики учили, что возможно только действительное. То, что было бы только возможным, но не действительным, одновременно существовало бы и не существовало. Переход от возможности к действитель­ности для мегариков, отрицавших становление, представлял не­преодолимые трудности. Считая действительное возможным, бо­лее ранние мегарики под действительным понимали то, что су­ществует в настоящее время.

Диодор учил, что будущее однозначно определено действи­тельным положением вещей. Его известное доказательство про­тив допущения реальной возможности гласило: «Из возможного не может следовать невозможное». Невозможно, чтобы что-либо прошедшее было бы иным, чем оно есть. Поэтому если бы нечто было возможно в более раннее время, то из возможного следова­ло бы невозможное. Следовательно, оно невозможно. Вместе с тем невозможно, чтобы происходило что-нибудь, что не происхо­дит в действительности.

Таким способом Диодор доказывал свой тезис, что возможно только то, что или существует действительно или будет действи­тельным. А такого возможного, которое не станет действитель-

ностью, нет. если бы из двух противоположных возможностей одна стала бы действительностью, то другая возможность тем самым стала бы невозможной. Следовательно, в этом случае воз­можное стало бы невозможным, что нелепо.

Диодор Крон дал четыре доказательства против возможности движения, отличие которых от аргументов Зенона Элейского состоит в том, что, отрицая самое движение тела, он вводит не­которое не совсем понятное положение «тело подвинулось».

Первое доказательство: если бы что-нибудь двигалось, оно должно было бы двигаться или в пространстве, в котором оно есть, или в пространстве, в котором оно не есть; но в первом нет места для движения, так как оно заполнено данным телом, во втором же (где его нет) оно не может ни действовать, ни испытывать что-либо.

Второе доказательство: то, что движется, находится в про­странстве; но что есть в пространстве, то покоится; следователь­но, движущееся покоится.

Третье доказательство исходит из предпосылки существова­ния неделимых мельчайших частиц материи и пространства. Пока такая частица материи находится в соответствующей ча­стице пространства А, она не движется, ибо она вполне напол­няет ее; но точно так же она не движется, если находится в ближайшей частице пространства В, ибо если она достигла ее, то ее движение уже прекратилось; следовательно, она вообще не движется.

Четвертое доказательство присоединяет к предпосылке су­ществования неделимых мельчайших частиц материи различе­ние частичного и полного движения. Всякое движущееся тело должно сначала двигаться частью своих частиц, прежде чем двигаться всеми частицами. Но немыслимо, чтобы неделимое мельчайшее тело двигалось частью своих частиц.

Из этих четырех доказательств Диодор делает заключение, что ни о чем никогда нельзя сказать: «Оно движется», но всегда лишь: «Оно подвинулось».

Движением является всякое изменение, исчезновение, станов­ление, а Диодор отрицает эти категории. Так, Диодор доказывал, что нельзя умереть, ибо умереть человек не может ни в то вре­мя, когда он еще живет, ни в то время, когда он уже не живет; следовательно, вообще нельзя умереть. Подобным же образом он доказывал невозможность уничтожения стены. Стена еще не уничтожается, пока камни находятся вместе, так как стена стоит. Но тем более нельзя сказать, что она уничтожается, если камни уже разобраны, ибо ее уже более нет.

По поводу этих аргументов Диодора существовал такой анек­дот. Диодор вьшихнул себе плечо и обратился за помощью к вра­чу Герофилу, знаменитому родоначальнику медицинской школы опытного направления. Герофил шутя сказал Диодору: «Или

плечо сдвинулось с места, на котором оно было, или с места, на котором оно не было. И то и другое невозможно. Следовательно, плечо не сдвинулось».

В духе мегарской школы Диодор учил, что нет двусмыслен­ных слов, бывают лишь слова, смысл которых темен. Двусмыс­ленных слов, по Диодору, не может быть потому, что никто, вы­сказывая что-нибудь одно, не говорит о другом или о многом, т. е. высказывая что-нибудь, каждый мыслит нечто определенное.

Большой (популярностью пользовался мегарик Стильлон. Истинно ценным в жизни человека он считал только познание вечных духовных сущностей, лежащих по ту сторону мира явле­ний Только они, по Стильпону, являются подлинно существую­щими. Что же касается единичных чувственно воспринимаемых вещей, то они суть простая видимость, лишенная сущности

Исходя из этого, Стильпон, например, доказывал, что гово­рящий с ним человек есть никто, так как он столько же этот, как и не этот (иной). Однажды принесли ему кочан капусты. Стильпон сказал. «Это не есть капуста. Капуста существовала раньше бесконечное число лет. Следовательно, это не-есть ка­пуста» Таким образом, Стильпон противопоставлял общее по­нятие человека, капусты и т. д. единичным предметам, считая только понятие реальным, а единичный предмет видимостью. Утверждая, что нельзя общее понятие относить к какой-либо единичной вещи, так как оно означает нечто отличное от нее, Стильпон отрицал всякое отношение родовых понятий к миру явлений.

Стильпон прямо называл образование нетавтологаческих су­ждений заблуждением. Он отвергал какое бы то ни было со­единение субъекта с предикатом, ибо всякое понятие отлично от другого понятия, а две вещи, понятия о которых различны, не могут быть тождественными

Элидо-эретрийская школа (основатель Федон) была по своим учениям родственна мегарокой. Наиболее видным пред­ставителем этой школы был Менедем, который выступал про­тив крайностей мегарской диалектики. Когда мегарик Алексин обратился к нему с вопросом: «Перестал ли ты бить своего от­ца?»,— он ответил: «Я его не бил, а потому не перестал». Когда же тот возразил, что, по правилу школы, можно отвечать толь­ко «да» или «нет», Менедем сказал, что следует отказаться от этого правила.

Мегарская и элидо-эретрийская школы славились диалекти­ческими тонкостями и остроумными парадоксами. Представите­лей этих школ называли диалектиками. В частности, Секст Эм­пирик называет Диодора Крона «диалектичнейшим». Но их ди­алектика есть самая настоящая метафизика.

Киническая школа, основателем который был уче­ник Сократа Антиофен, выступила против реализма мегарской,

элидо-эретрийской и платоновской школ и s противоположность им разрабатывала теорию дознания на номиналистической осно­ве. Представители этой школы считали, что существуют только единичные вещи, а общие понятия суть лишь имена. Подобно мегарикам, киники сочетали отдельные стороны философии Сократа с элейским учением и с софистикой. Антиофен прини­мает учение Сократа о понятии. Но он вносит поправку, вместо определения понятия, как того, что есть «каждая вещь», он на­зывает понятием то, что «вещь есть и чем она была»; этим он хочет отметить, что понятия обозначают пребывающую сущ­ность вещей. Выступая против реализма, в особенности против теории идей Платона, Антисфен критикует превращение общих понятий у Платона в самостоятельные духовные сущности. Он смотрит на понятия как на простые произведения человече­ского мышления.

Что касается логических учений Антисфена, то кроме критики реализма в теории понятия ему принадлежали следующие поло­жения. Он утверждал, что возможны только тавтологические суждения: о предмете А мы можем только утверждать, что он есть А. Поэтому нечему противоречить и нет никаких противоре­чащих и никаких ложных высказываний. По отношению к тому, кто противоречит, нужно не противоречить в ответ, а следует на­учить его. Безумствующего не излечивают тем, что сами также безумствуют. Противоречие есть безумие, так как тот, кто проти­воречит, делает нечто такое, что по природе вещей невозможно.

Эти взгляды Антисфена примыкают к учению софистов (Горгий, Ликофрон) и мегариков о том, что единое не может быть многим и одну и ту же вещь нельзя называть многими име­нами. Отсюда и выводилось заключение, что о человеке можно сказать, что он человек, но нельзя его называть добрым и т. д. Добро есть добро, а человек есть человек. Таким образом, ме­тафизическое отделение понятий доводилось до крайнего преде­ла, и такое абсолютное их разобщение, полная их изолирован­ность друг от друга приводили к разрушению всякого научного знания.

Антисфен учил,.что только простое изолированное понятие может быть собственно логическим выражением всякой отдель­ной вещи; что же касается приложения нескольких предикатов к одной вещи, то это разрушает абстрактное единство понятия. На этом основании он выступает против попыток образовать понятие и отграничить его от других посредством существенных признаков (предикатов). Отсюда у Антисфена отрицание дефи­ниций, которые невозможны, потому что суждение, содержащее определение, есть нечто составное, а это противоречит простоте вещей: простая сущность должна оставаться простой и, следова­тельно, логическое выражение ее есть именно отдельное наиме­нование, а не определение. В угом смысле Антисфен говорил,

что понятие есть то, что выражает внутреннюю сущность вещей. Поэтому Антисфен считал, что каждую вещь можно называть лишь соответствующим ей словом, и никакому субъекту нельзя приписывать предикат, отличный от понятий субъекта. Он при­знавал только суждения тождества. Понятие субъекта может быть предикатом только самого себя.

Если слово, обозначающее вещь, принадлежит только одной этой вещи и не может быть перенесено ни на что другое (и по­этому не может стать предикатом), то оно есть собственное имя вещи. Если ничто не может быть объяснено 'при посредстве чего-нибудь другого, то все существующее индивидуально; общие понятия не выражают сущности вещей, а суть только мнения людей о вещах. Поэтому в споре с Платоном Антисфен сказал: «Лошадь я вижу, а лошадности не вижу».

Знаменитое в древности выражение Антиофена: «Нельзя про­тиворечить» (противоречивые суждения невозможны) обосновы­вается у него следующей аргументацией. Поскольку собственно логическое выражение всякой вещи является единственным (может быть выражено лишь одним словом), то, если два лица говорят об одном и том же предмете, они могут говорить только одно и то же, если же они говорят не одно и то же, то, следова­тельно, они говорят не об одном и том же предмете и, таким образом, они друг другу не противоречат. В этом пункте Анти­сфен сходится с мегариками. Подобно ему, Диодор учил, что нет двусмысленных слов. С каждым словом говорящий связывает определенное значение. Нет слов без значения. И поэтому невоз­можно противоречие.

Антисфеновское отрицание каких-либо высказываний о ве­щах, кроме их имен и тавтологических суждений, приводит не только к невозможности ложных суждений, но и вообще к не­возможности любых суждений. Если я говорю: «Человек добр», т. е. высказываю о понятии что-либо другое, отличное от него самого, то высказанное мной, по Антисфену, вовсе не суждение; я лишь провожу сравнение двух понятий.

По учению Антисфена, все действительное индивидуально, & индивидуальное неопределимо. У отдельных субъектов впечат­ления различны. Поэтому во всех случаях утверждение и отри­цание равно истинны. Нет вообще ложного высказывания, нет обмана. Все истинно. Антисфен обосновывает это положение следующим аргументом. Суждение есть нечто cyoi.ee. Если бы суждение было ложным, то сущее было бы не сущим. А так как это невозможно, то всякое суждение необходимо истинно. В теории суждения Антиофена слышится отзвук положения Пар-менида о том, что несуществующего нельзя ни мыслить, «и вы­сказать.