Главная | Обратная связь

ДВОЕ В ОДНОЙ КОМНАТЕ

Гавриил Троепольский. Белый Бим Черное ухо

"...Читатель, друг! ...Ты подумай! Если писать только о доброте, тодля зла - это находка, блеск. Если писать только о счастье, то людиперестанут видеть несчастных и в конце-концов не будут их замечать. Еслиписать только о серьезно-печальном, то люди перестанут смеяться надбезобразным..." ...И в тишине уходящей осени, овеянный ее нежной дремотой,в дни недолгого забвения предстоящей зимы, ты начинаешь понимать: толькоправда, только честь, только чистая совесть, и обо всем этом - с_л_о_в_о.Слово к маленьким людям, которые будут потом взрослыми, слово к взрослым,которые не забыли, что были когда-то детьми. Может быть, поэтому я пишу о судьбе собаки, о ее верности, чести ипреданности. ...Ни одна собака в мире не считает обыкновенную преданность чем-тонеобычным. Но люди придумали превозносить это чувство собаки как подвигтолько потому, что не все они и не так уж часто обладают преданностьюдругу и верностью долгу настолько, чтобы это было корнем жизни,естественной основой самого существа, когда благородство души - само собойразумеющееся состояние. ...Вот так и среди нас, человеков: есть скромные люди с чистымсердцем, "незаметные" и "маленькие", но с огромной душой. Они-то иукрашают жизнь, вмещая в себя все лучшее, что есть в человечестве, -доброту, простоту, доверие. Так и подснежник кажется капелькой неба наземле..."

ДВОЕ В ОДНОЙ КОМНАТЕ

Жалобно и, казалось, безнадежно он вдруг начинал скулить, неуклюжепереваливаясь туда-сюда, - искал мать. Тогда хозяин сажал его себе наколени и совал в ротик соску с молоком. Да и что оставалось делать месячному щенку, если он ничего еще непонимал в жизни ровным счетом, а матери все нет и нет, несмотря ни накакие жалобы. Вот он и пытался задавать грустные концерты. Хотя, впрочем,засыпал на руках хозяина в объятиях с бутылочкой молока. Но на четвертый день малыш уже стал привыкать к теплоте рук человека.Щенки очень быстро начинают отзываться на ласку. Имени своего он еще не знал, но через неделю точно установил, что он- Бим. В два месяца он с удивлением увидел вещи: высоченный для щенкаписьменный стол, а на стене - ружье, охотничью сумку и лицо человека сдлинными волосами. Ко всему этому быстренько привык. Ничего удивительногоне было уже и в том, что человек на стене неподвижен: раз не шевелится -интерес небольшой. Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да ипосмотрит: что бы это значило - лицо выглядывает из рамки, как из окошка? Вторая стена была занимательнее. Она вся состояла из разныхбрусочков, каждый из которых хозяин мог вытащить и вставить обратно. Ввозрасте четырех месяцев, когда Бим уже смог дотянуться на задних лапках,он сам вытащил брусочек и попытался его исследовать. Но тот зашелестелпочему-то и оставил в зубах Бима листок. Очень забавно было раздирать намелкие части тот листок. - Это еще что?! - прикрикнул хозяин. - Нельзя! - и тыкал Бима носом вкнижку. - Бим, нельзя. Нельзя! После такого внушения даже человек откажется от чтения, но Бим - нет:он долго и внимательно смотрел на книги, склоняя голову то на один бок, тона другой. И, видимо, решил так: раз уж нельзя эту, возьму другую. Онтихонько вцепился в корешок и утащил это самое под диван, там отжевалсначала один угол переплета, потом второй, а забывшись, выволокнезадачливую книгу на середину комнаты и начал терзать лапами играючи, даеще и с припрыгом. Вот тут-то он и узнал впервые, что такое "больно" и что такое"нельзя". Хозяин встал из-за стола и строго сказал: - Нельзя! - и трепанул за ухо. - Ты же мне, глупая твоя голова,"Библию для верующих и неверующих" изорвал. - И опять: - Нельзя! Книги -нельзя! - Он еще раз дернул за ухо. Бим взвизгнул да и поднял все четыре лапы кверху. Так лежа на спине,он смотрел на хозяина и не мог понять, что же, собственно, происходит. - Нельзя! Нельзя! - долбил тот нарочито и совал снова и снова книгу кносу, но уже не наказывал. Потом поднял щенка на руки, гладил и говорилодно и то же: - Нельзя, мальчик, нельзя, глупыш. - И сел. И посадил наколени. Так в раннем возрасте Бим получил от хозяина мораль через "Библию дляверующих и неверующих". Бим лизнул ему руку и внимательно смотрел в лицо. Он уже любил, когда хозяин с ним разговаривал, но понимал пока всеголишь два слова: "Бим" и "нельзя". И все же очень, очень интереснонаблюдать, как свисают на лоб белые волосы, шевелятся добрые губы и какприкасаются к шерстке теплые, ласковые пальцы. Зато Бим уже абсолютноточно умел определить - веселый сейчас хозяин или грустный, ругает он илихвалит, зовет или прогоняет. А он бывал и грустным. Тогда говорил сам с собой и обращался к Биму: - Так-то вот и живем, дурачок. Ты чего смотришь на нее? - указывал онна портрет. - Она, брат, умерла. Нет ее. Нет... - Он гладил Бима и вполной уверенности приговаривал: - Ах ты мой дурачок, Бимка. Ничего ты ещене понимаешь. Но прав был он лишь отчасти, так как Бим понимал, что сейчас играть сним не будут, да и слово "дурачок" принимал на свой счет, и "мальчик" -тоже. Так что когда его большой друг окликал дурачком или мальчиком, тоБим шел немедленно, как на кличку. А раз уж он, в таком возрасте, осваивалинтонацию голоса, то, конечно же, обещал быть умнейшей собакой. Но только ли ум определяет положение собаки среди своих собратьев? Ксожалению, нет. Кроме умственных задатков, у Бима не все было в порядке. Правда, он родился от породистых родителей, сеттеров, с длиннойродословной. У каждого его предка был личный листок, свидетельство. Хозяинмог бы по этим анкетам не только дойти до прадеда и пробабки Бима, но изнать, при желании, прадедового прадеда и прабабушкину прабабушку. Этовсе, конечно, хорошо. Но дело в том, что Бим при всех достоинствах имелбольшой недостаток, который потом сильно отразился на его судьбе: хотя онбыл из породы шотландских сеттеров (сеттер-гордон), но окрас оказалсяабсолютно нетипичным - вот в чем и соль. По стандартам охотничьих собаксеттер-гордон должен быть обязательно черный, с блестящим синеватымотливом - цвета воронова крыла, и обязательно с четко отграниченнымияркими отметинами, рыже-красными подпалинами, даже белые отметинысчитаются большим пороком у гордонов. Бим же выродился таким: туловищебелое, но с рыженькими подпалинами и даже чуть заметным рыжим крапом,только одно ухо и одна нога черные, действительно - как вороново крыло,второе ухо мягкого желтовато-рыженького цвета. Даже удивительно подобноеявление: по всем статьям - сеттер-гордон, а окрас - ну ничего похожего.Какой-то далекий-далекий предок взял вот и выскочил в Биме: родители -гордоны, а он - альбинос породы. В общем-то, с такой разноцветностью ушей и с подпалинками подбольшими умными темно карими глазами морда Бима была даже симпатичней,приметней, может быть, даже умнее или, как бы сказать, философичней,раздумчивей, чем у обычных собак. И право же, все это нельзя даже назватьмордой, а скорее - собачьим лицом. Но по законам кинологии белый окрас, вконкретном случае, считается признаком вырождения. Во всем - красавец, апо стандартам шерстного покрова - явно сомнительный и даже порочный. Такаявот беда была у Бима. Конечно, Бим не понимал вины своего рождения, поскольку и щенкам недано природой до появления на свет выбирать родителей. Биму просто не данои думать об этом. Он жил себе и пока радовался. Но хозяин-то беспокоился: дадут ли на Бима родословное свидетельство,которое закрепило бы его положение среди охотничьих собак, или оностанется пожизненным изгоем? Это будет известно лишь в шестимесячномвозрасте, когда щенок (опять же по законам кинологии) определится иоформится в близкое к тому, что называется породной собакой. Владелец матери Бима, в общем-то уже решил было выбраковать белого изпомета, то есть утопить, но нашелся чудак, которому стало жаль такогокрасавца. Чудак тот и был теперешним хозяином Бима: глаза ему понравились,видите ли, умные. Надо же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадутродословную? Тем временем хозяин пытался разгадать, откуда такая аномалия у Бима.Он перевернул все книги по охоте и собаководству, чтобы хоть немногоприблизиться к истине и доказать со временем, что Бим не виноват. Именнодля этого он и начал выписывать из разных книг в толстую общую тетрадьвсе, что могло оправдать Бима как действительного представителя породысеттеров. Бим был уже его другом, а друзей всегда надо выручать. Впротивном случае - не ходить Биму победителем на выставках, не греметьзолотыми медалями на груди: какой бы он ни был золотой собакой на охоте,из породных он будет исключен. Какая же все-таки несправедливость на белом свете!

ЗАПИСКИ ОХОТНИКА

В последние месяцы Бим незаметно вошел в мою жизнь и занял в нейпрочное место. Чем же он взял? Добротой, безграничным доверием и лаской -чувствами всегда неотразимыми, если между ними не втерлось подхалимство,каковое может потом, постепенно, превратить все в ложное - и доброту, идоверие, и ласку. Жуткое это качество - подхалимаж. Не дай-то боже! Но Бим- пока малыш и милый собачонок. Все будет зависеть в нем от меня, отхозяина. Странно, что и я иногда замечаю теперь за собой такое, чего раньше небыло. Например, если увижу картину, где есть собака, то прежде всегообращаю внимание на ее окрас и породистость. Сказывается беспокойство отвопроса: дадут или не дадут свидетельство? Несколько дней назад был в музее на художественной выставке и сразуже обратил внимание на картину Д._Бассано (Х век) "Моисей иссекает воду изскалы". Там на переднем плане изображена собака - явно прототип легавойпороды, со странным, однако, окрасом: туловище белое, морда же,рассеченная белой проточиной, черная, у_ш_и т_о_ж_е ч_е_р_н_ы_е, а носбелый, на левом плече черное пятно, задний кострец тоже черный. Измученнаяи тощая, она жадно пьет долгожданную воду из человеческой миски. Вторая собака, длинношерстная, т_о_ж_е с ч_е_р_н_ы_м_и у_ш_а_м_и.Обессилев от жажды, она положила на колени хозяина голову и смиренноожидает воду. Рядом - кролик, петух, слева - два ягненка. Что хотел сказать художник? Ведь за минуту до этого все они были в отчаянии, у них не было никапли надежды. И они говорили в глаза спасшему их от рабства Моисею: "О, если бы мы умерли от руки господней в земле египетской, когда мысидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта! Ибо вывел ты нас в этупустыню, чтобы всех собравшихся уморить голодом". Моисей с великой горестью понял, как глубоко овладел людьми духрабский: хлеб в достатке и котлы с мясом им дороже свободы. И вот он высекводу из скалы. И было в тот час благо всем, идущим за ним, что и ощущаетсяв картине Бассано. А может быть, художник и поместил собак на главное место как укорлюдям за их малодушие в несчастье, как символ верности, надежды ипреданности? Все может быть. Это было давно. Картине Д._Бассано около четырехсот лет. Неужели же черное и белое вБиме идет от тех времен? Не может того быть. Впрочем, природа естьприрода. Однако вряд ли это поможет чем-то отстранить обвинение против Бима вего аномалиях расцветки тела и ушей. Ведь чем древнее будут примеры, темкрепче его обвинят в атавизме и неполноценности. Нет, надо искать что-то другое. Если же кто-то из кинологов инапомнит о картине Д._Бассано, то можно, на крайний случай, сказатьпросто: а при чем тут черные уши у Бассано? Поищем данные ближе к Биму по времени. Выписка из стандартов охотничьих собак: "Сеттеры гордоны выведены вШотландии... Порода сложилась к началу второй половины ХХ столетия...Современные шотландские сеттеры, сохранив свою мощь и массивность костяка,приобрели более быстрый ход. Собаки спокойного, мягкого характера,послушные и не злобные, они рано и легче принимаются за работу, успешноиспользуются и на болоте, и в лесу... Характерна отчетливая, спокойная,высокая стойка с головой не ниже уровня холки..." Из двухтомника "Собаки" Л. П. Сабанеева, автора замечательных книг -"Охотничий календарь" и "Рыбы России": "Если мы примем во внимание, что в основании сеттера лежит самаядревняя раса охотничьих собак, которая в течение многих столетий получала,так сказать, домашнее воспитание, то не станем удивляться тому, чтосеттеры представляют едва ли не самую культурную ии_н_т_е_л_л_и_г_е_н_т_н_у_ю породу". Так! Бим, следовательно, собака интеллигентной породы. Это уже можетпригодиться. Из той же книги Л. П. Сабанеева: "В 1847 году Пэрлендом из Англии были привезены для подарка великомукнязю Михаилу Павловичу два замечательных красивых сеттера очень редкойпороды... Собаки были непродажныя и променены на лошадь, стоившую 2000рублей..." Вот. Вез для подарка, а содрал цену двадцати крепостных. Новиноваты ли собаки? И при чем тут Бим? Это непригодно. Из письма известного в свое время природолюба, охотника и собаководаС.В.Пенского к Л.П.Сабанееву: "Во время крымской войны я видел очень хорошего красного сеттера уСухово -Кобылина, автора "Свадьбы Кречинского", и желто-пегих в Рязани ухудожника Петра Соколова". Ага, это уже близко к делу. Интересно: даже старик имел тогдасеттера. А у художника - желто-пегий. Не оттуда ли твоя кровь, Бим? Вот бы! Но зачем тогда... Черное ухо?Непонятно. Из того же письма: "Породу красных сеттеров вел также московский дворцовый доктор Берс.Одну из красных сук он поставил с черным сеттером покойного императораАлександра Николаевича. Какие вышли щенки и куда они девались - не знаю.Знаю только, что одного из них вырастил у себя в деревне граф ЛевНиколаевич Толстой". Стоп! Не тут ли? Если твоя нога и ухо черны от собаки ЛьваНиколаевича Толстого, ты счастливая собака, Бим, даже без личного листкапороды, самая счастливая из всех собак на свете. Великий писатель любилсобак. Еще из того же письма: "Императорского черного кобеля я видел в Ильинском после обеда, накоторый государь пригласил членов правления московского общества охоты.Это была очень крупная и весьма красивая комнатная собака, с прекраснойголовой, хорошо одетая, но сеттериного типа в ней было мало, к тому женоги были слишком длинны, и одна из ног совершенно белая. Говорят, сеттерэтот был подарен покойному императору каким-то польским паном, и слухходил, что кобель-то был не совсем кровный". Выходит, польский пан облапошил императора? Могло быть. Могло этобыть и на собачьем фронте. Ох уж этот мне черный императорский кобель!Впрочем, тут же рядом идет кровь желтой суки Берса, обладавшей "чутьемнеобыкновенным и замечательной сметкой". Значит, если даже нога твоя, Бим,от черного кобеля императора, то весь-то ты вполне можешь быть дальнимпотомком собаки величайшего писателя... Но нет, Бимка, дудки! Обимператорским - ни слова. Не было - и все тут. Еще чего недоставало. Что же остается на случай возможного спора в защиту Бима? Моисейотпадает по понятным причинам. Сухово-Кобылин отпадает и по времени, и поокрасу. Остается Лев Николаевич Толстой: а) по времени ближе всех б) отец его собаки был черным, а мать красная. Все подходяще. Ноотец-то, черный-то, - императорский, вот загвоздка. Как ни поверни, о поисках дальних кровей Бима приходится молчать.Следовательно, кинологи будут определять только по родословной отца иматери Бима, как у них полагается: нет белого в родословной и - аминь. Атолстой им - ни при чем. И они правы. Да и в самом деле, этак каждый можетпроисхождение своей собаки довести до собаки писателя, а там и самомунедалеко до Л._Н._Толстого. И действительно: сколько их у нас, толстых-то!Ужас как много объявилось, помрачительно много. Как ни обидно, но разум мой готов уже смириться с тем, что Биму бытьизгоем среди породистых собак. Плохо. Остается одно: Бим - собакаинтеллигентной породы. Но и это - не доказательство (на то и стандарты). - Плохо, Бим, плохо, - вздохнул хозяин, отложив ручку и засунув встол общую тетрадь. Бим, услышав свою кличку, поднялся с лежака, сел, наклонив голову насторону черного уха, будто слушал только желто-рыженьким. И это было оченьсимпатично. Всем своим видом он говорил: "Ты хороший, мой добрый друг. Яслушаю. Чего же ты хочешь?" Хозяин сразу же повеселел от такого вопроса Бима и сказал: - Ты молодец, Бим! Будем жить вместе, хотя бы и без родословной. Тыхороший пес. Хороших собак все любят. - Он взял Бима на колени и гладилего шерстку, приговаривая: - Хорошо. Все равно хорошо, мальчик. Биму было тепло и уютно. Он тут же на всю жизнь понял: "хорошо" - этоласка, благодарность и дружба. И Бим уснул. Какое ему дело до того, кто он, его хозяин? Важно - онхороший и близкий. - Эх ты, черное ухо, императорская нога, - тихо сказал тот и перенесБима на лежак. Он долго стоял перед окном, всматриваясь в темно-сиреневую ночь.Потом взглянул на портрет женщины и проговорил: - Видишь, мне стало немножко легче. Я уже не одинок. - Он не заметил,как в одиночестве постепенно привык говорить вслух ей или даже самомусебе, а теперь и Биму. - Вот и не один, - повторил он портрету. А Бим спал. Так они и жили вдвоем в одной комнате. Бим рос крепышом. Очень скороон узнал, что хозяина зовут "Иван Иваныч". Умный щенок, сообразительный. Имало-помалу он понял, что ничего нельзя трогать, можно только смотреть навещи и людей. И вообще в_с_е н_е_л_ь_з_я. Если не разрешит или даже не прикажет хозяин. Так слово "нельзя"стало главным законом жизни Бима. А глаза Ивана Иваныча, интонация, жесты,четкие слова приказы и слова ласки были руководством в собачьей жизни.Более того, самостоятельные решения к какому либо действию никоим образомне должны были противоречить желаниям хозяина. Зато Бим постепенно сталдаже угадывать некоторые намерения друга. Вот, например, стоит он передокном и смотрит, смотрит вдаль и думает, думает. Тогда Бим садится рядом итоже смотрит и тоже думает. Человек не знает, о чем думает собака, асобака всем видом своим говорит: "Сейчас мой добрый друг сядет за стол,обязательно сядет. Походит немного из угла в угол и сядет и будет водитьпо белому листку палочкой, а та будет чуть-чуть шептать. Это будет долго,потому посижу-ка и я с ним рядом." Затем ткнется носом в теплую ладонь. Ахозяин скажет: - Ну, что, Бимка, будем работать, - и правда садится. А Бим калачиком ложится в ногах или, если сказано "на место", уйдетна свой лежак в угол и будет ждать. Будет ждать взгляда, слова, жеста.Впрочем, через некоторое время можно и сойти с места, заниматься круглойкостью, разгрызть которую невозможно, но зубы точить - пожалуйста, тольконе мешай. Но когда Иван Иваныч закроет лицо ладонями, облокотившись на стол,тогда Бим подходит к нему и кладет разноухую мордашку на колени. И стоит.Знает, погладит. Знает, другу что-то не так. Но не так было на лугу, где оба забывали обо всем. Здесь можнобегать, резвиться, гоняться за бабочками, барахтаться в траве - все былопозволительно. Однако и здесь, после восьми месяцев жизни Бима, все пошлопо командам хозяина: "Поди поди!" - можешь играть, "назад!" - оченьпонятно, "лежать!" - абсолютно ясно, "ап!" - перепрыгивай, "ищи!" -разыскивай кусочки сыра, "рядом!" - иди рядом, но только слева, "ко мне!"- быстро к хозяину, будет кусочек сахара. И много других слов узнал Бим догода. Друзья все больше и больше понимали друг друга, любили и жили наравных - человек и собака. Но случилось однажды такое, что у Бима жизнь изменилась, и онповзрослел за несколько дней. Произошло это только потому, что Бим вдруготкрыл у хозяина большой, поразительный недостаток. Дело было так. Тщательно и старательно шел Бим по лугу челноком,разыскивая разбросанный сыр, и вдруг среди разных запахов трав, цветов,самой земли и реки ворвалась струя воздуха, необычная и волнующая: пахлокакой-то птицей, вовсе не похожей на тех, что знал Бим, - воробьев тамразных, веселых синиц, трясогузок и всякой мелочи, догнать какую нечего ипытаться (пробовали). Пахло чем-то неизвестным, что будоражило кровь. Бимприостановился и оглянулся на Ивана Иваныча. А тот повернул в сторону,ничего не заметив. Бим был удивлен: друг-то не чует. Да ведь он же калека!И тогда Бим принял решение _с_а_м_: тихо переступая в потяжке, сталприближаться к неведомому, уже не глядя на Ивана Иваныча. Шажкистановились все реже и реже, он как бы выбирал точку для каждой лапы,чтобы не зашуршать, не зацепить будылинку. Наконец запах оказался такимсильным, что дальше идти уже невозможно. И Бим, так и не опустив на землюправую переднюю лапу, замер не месте, застыл, будто окаменел. Это быластатуя собаки, будто созданная искусным скульптором. Вот она, перваястойка! Первое пробуждение охотничьей страсти до полного забвения самогосебя. О нет, хозяин тихо подходит, гладит чуть-чуть вздрагивающего втрепете Бима: - Хорошо, хорошо, мальчик. Хорошо, - и берет за ошейник. - Вперед...Вперед... А Бим не может - нет сил. - Вперед... Вперед... - тянет его Иван Иваныч. И Бим пошел! Тихо-тихо. Остается совсем чуть кажется, неведомоерядом. Но вдруг приказ резко: - Вперед!!! Бим бросился. Шумно выпорхнул перепел. Бим рванулся за ним и-и-и...Погнал, страстно, изо всех сил. - Наза-ад! - крикнул хозяин. Но Бим ничего не слышал, ушей будто и не было. - Наза-ад! - и свисток. - Наза-ад! - и свисток. Бим мчался до тех пор, пока не потерял из виду перепела, а затем,веселый и радостный, вернулся. Но что же это значит? Хозяин сумрачен,смотрит строго, не ласкает. Все было ясно: ничего не чует его друг!Несчастный друг... Бим как-то осторожненько лизнул руку, выражая этимтрогательную жалость к выдающейся наследственной неполноценности самогоблизкого ему существа. Хозяин сказал: - Да ты вовсе не о том, дурачок. - И веселее: - А ну-ка, начнем, Бим,по настоящему. - Он снял ошейник, надел другой (неудобный) и пристегнул кнему длинный ремень. - Ищи! Теперь Бим разыскивал з_а_п_а_х перепела - больше ничего. А ИванИваныч направлял его туда, куда переместилась птица. Биму было невдомек,что его друг видел, где приблизительно сел перепел после позорной погони(чуять, конечно, не чуял, а видеть видел). И вот тот же запах! Бим, не замечая ремня, сужает челнок, тянет,тянет, поднял голову и тянет верхом... Снова стойка! На фоне заката солнцаон поразителен в своей необычайной красоте, понять которую дано не многим.Дрожа от волнения, Иван Иваныч взял конец ремня, крепко завернул на руку итихо приказал: - Вперед... Вперед... Бим пошел на подводку. И еще раз приостановился. - Вперед!!! Бим так же бросился, как и в первый раз. Перепел теперь вспорхнул сжестким стрекотом крыльев. Бим опять ринулся было безрассудно догонятьптицу, но... Рывок ремня заставил его отскочить назад. - Назад!!! - крикнул хозяин. - Нельзя!!! Бим, опрокинувшись, упал. Он не понял - за что так. И тянул ременьвновь в сторону перепела. - Лежать! Бим лег. И еще раз все повторилось, уже по новому перепелу. Но теперь Бимпочувствовал рывок ремня раньше, чем тогда, а по приказу лег и дрожал отволнения, страсти и в то же время от уныния и печали: все это было в егооблике от носа до хвоста. Ведь так больно! И не только от жесткого,противного ремня, а еще и от колючек внутри ошейника. - Вот так-то, Бимка. Ничего не поделаешь - так надо. - Иван Иваныч,лаская, поглаживал Бима. С этого дня и началась настоящая охотничья собака. С этого же дня Бимпонял, что только он, только он один может узнать, где птица, и что хозяинто беспомощен, а нос у него пристроен только для виду. Началась настоящаяслужба, в основе ее лежали три слова: нельзя, назад, хорошо. А потом - эх! - потом ружье! Выстрел. Перепел падал, как ошпаренныйкипятком. И догонять его, оказывается, вовсе не надо, его только найти, поднятьна крыло и лечь, а остальное сделает друг. Игра на равных: хозяин безчутья, собака без ружья. Так теплая дружба и преданность становились счастьем, потому чтокаждый понимал каждого и каждый не требовал от другого больше того, что онможет дать. В этом основа, соль дружбы. К двум годам Бим стал отличной охотничьей собакой, доверчивой ичестной. Он знал уже около ста слов, относящихся к охоте и дому: скажиИван Иваныч "подай" - будет сделано, скажи он "подай тапки" - подаст,"неси миску" - принесет, "на стул!" - сядет на стул. Да что там! По глазамуже понимал: хорошо смотрит хозяин на человека, и Биму он - знакомый с тойже минуты, недружелюбно глянет - и Бим иной раз даже и взрычит, даже лесть(ласковую лесть) он улавливал в голосе чужого. Но никогда и никого Бим неукусил - хоть на хвост наступи. Лаем предупредит ночью, что к коструподходит чужой, пожалуйста, но укусить - ни в коем случае. Такая ужинтеллигентная порода. Что до интеллигентности, то Бим даже умел так: научился сам, дошелсвоим умом, царапаться в дверь, чтобы открыли. Бывало, заболеет ИванИваныч и не идет с ним гулять, а выпускает одного. Бим побегает малость,управится, как и полагается, и спешит домой. Поцарапает в дверь, став назадние лапы, чуть поскулит просяще, и дверь открывается. Хозяин, тяжелошлепая по прихожей, встречает, ласкает и снова ложится в постель. Этокогда он, пожилой человек, прихварывал (кстати, побаливал он все чаще,чего Бим не мог не заметить). Бим твердо усвоил: поцарапайся в дверь, тебеоткроют обязательно двери и существуют для того, чтобы каждый мог войти:попросись - тебя впустят. С собачьей точки зрения, это было уже твердоеубеждение. Только не знал Бим, не знал и не мог знать, сколько потом будетразочарований и бед от такой наивной доверчивости, не знал и не мог знать,что есть двери, которые не открываются, сколько в них ни царапайся. Как оно там будет дальше, неизвестно, но пока остается сказать одно:Бим, пес с выдающимся чутьем, так таки и остался сомнительным -свидетельство родословной не выдали. Дважды Иван Иваныч выводил его навыставку: снимали с ринга без оценки. Значит - изгой. И все же Бим - не наследственная бездарь, а замечательная, настоящаясобака: он начал работать по птице с восьми месяцев. Да еще как! Хочетсяверить, что перед ним открывается хорошее будущее.

ВЕСЕННИЙ ЛЕС

А во втором сезоне, то есть на третьем году от рождения Бима, ИванИваныч познакомил его и с лесом. Это было очень интересно и собаке ихозяину. В лугах и на поле, там все ясно: простор, трава, хлеба, хозяинавсегда видно, ходи челноком в широком поиске, ищи, найди, делай стойку ижди приказа. Прелесть! А тут, в лесу, совсем иное дело. Была ранняя весна. Когда они пришли впервые, вечерняя заря только начиналась, а междеревьев уже сумерки, хотя листья еще и не появились. Все внизу в темныхтонах: стволы, прошлогодние темно коричневые листья, коричнево-серые сухиестебли трав, даже плоды шиповника, густо рубиновые осенью, теперь,выдержав зиму, казались кофейными зернами. Ветки слегка шумели от легкого ветра, жидко и голо они будтоощупывали друг друга, то притрагиваясь концами, то чуть прикасаясьсерединой сучьев: жив ли? Верхушки стволов легонько покачивались - деревьяказались живыми даже и безлистые. Все было таинственно шуршащим и густопахучим: и деревья, и листва под ногами, мягкая, с весенним запахом леснойземли, и шаги Ивана Иваныча, осторожные и тихие. Его ботинки тоже шуршали,а следы пахли куда сильнее, чем в поле. За каждым деревом что-тонезнакомое, таинственное. Поэтому-то Бим и не отходил от Ивана Иванычадальше двадцати шагов: пробежит вперед - влево, вправо - и катит назад исмотрит в лицо, спрашивая: "Мы зачем сюда попали?" - Не поймешь, что к чему? - догадался Иван Иваныч. - Поймешь, Бимка,поймешь. Подожди малость. Так и шли, присматривая друг за другом. Но вот они остановились на широкой поляне, на пересечении двухпросек: дороги на все четыре стороны. Иван Иваныч стал за куст орешника,лицом к заре, и смотрел вверх. Бим тоже там стал высматривать. Вверху было светло, а здесь, внизу, становилось все темнее и темнее.Кто-то прошуршал по лесу и притих. Еще прошуршал и опять притих. Бимприжался к ноге Иван Иваныча - так он спрашивал: "Что там? Кто там? Может,пойдем посмотрим?" - Заяц, - еле слышно сказал хозяин. - Все хорошо, Бим. Хорошо. Заяц.Пусть его бегает. Ну, раз "хорошо", значит, все в порядке. "Заяц" - тоже понятно: нераз, когда Бим натыкался на след зверька, ему повторяли это слово. Аоднажды видел и самого зайца, пытался его догнать, но заработал строгоепредупреждение и был наказан. Нельзя! Итак, недалеко прошуршал заяц. А дальше что? Вдруг вверху кто-то, невидимый и неведомый, захоркал: "Хор-хор!..Хор-хор!.. Хор-хор!.." Бим услышал это первым и вздрогнул. Хозяин тоже.Оба смотрели вверх, только вверх... Неожиданно на фоне багряно -синеватойзари вдоль просеки показалась птица. Она летела прямо на них, изредкавыкрикивала так, будто это не птица, а зверек, летит и хоркает. Но то былавсе-таки птица. Она казалась большой, крылья же совершенно были бесшумны(не то что перепел, куропатка или утка). Одним словом, незнакомое летеловверху. Иван Иванович вскинул ружье. Бим, как по команде, лег, не спускаявзора с птицы... В лесу выстрел был таким резким и сильным, какого раньшеБим не слышал никогда. Эхо прокатилось по лесу и замерло далеко далеко. Птица упала в кусты, но друзья быстренько ее отыскали. Иван Иванычположил ее перед Бимом и сказал: - Знакомься, брат: в_а_л_ь_д_ш_н_е_п. - И еще раз повторил: -Вальдшнеп. Бим обнюхивал, трогал лапой за длинный нос, потом сел, подрагивая иперебирая передними лапами в удивлении. Конечно же, он этим и говорил просебя: "Таких носов еще не вида-ал. Вот это действительно но-ос!" А лес слегка шумел, но все тише и тише. Потом и совсем затих как-тосразу, будто кто-то невидимый легонько взмахнул могучим крылом наддеревьями в последний раз: хватит шороху. Ветви стали недвижны, деревья,казалось, засыпали, разве что изредка вздрагивая в полутьме. Пролетели и еще три вальдшнепа, но Иван Иваныч не стрелял. Хотяпоследнего они уже и не видели в темноте, а только слышали голос, но Бимбыл удивлен: почему друг не стрелял даже и в тех, каких хорошо видно. Отэтого Бим волновался. А Иван Иваныч или просто смотрел вверх, или,потупившись, слушал тишину. Оба молчали. Вот уж когда не надо никаких слов - ни человеку, ни тем более собаке! Только напоследок, перед уходом, Иван Иваныч проговорил: хорошо, Бим! Жизнь начинается вновь. Весна. По интонации Бим понял, что другу сейчас приятно. И он ткнул егоносом в колено, повиливая хвостом: хорошо, дескать, о чем речь! ...Второй раз они приходили сюда поздним утром, но уже без ружья. Ароматные набухшие почки березы, могучие запахи кореньев, тончайшиеструйки от пробивающихся ростков трав - все это было поразительно ново ивосхитительно. Солнце пронизывало в лесу все насквозь, кроме сосняка, да итот кое где изрезан золотом лучей. И было тихо. Главное - было тихо. Дочего же хороша весенняя утренняя тишина в лесу! На этот раз Бим стал смелее: все отлично просматривается (не то чтотогда в сумерках). И он носился по лесу вволю, не упуская, однако, из видухозяина. Все было великолепно. Наконец Бим наткнулся на ниточку запаха вальдшнепа. И потянул. Исделал классическую стойку. Иван Иваныч послал "вперед", а стрелять-то емуи нечем. Да еще приказал лежать, как полагается при взлете птицы.Абсолютно непонятно: видит хозяин или нет? Бим искоса поглядывал на негодо тех пор, пока не убедился - видит. По второму вальдшнепу все получилось так же. Что-то похожее на обидуБим теперь все таки выражал: настороженный взгляд, пробежка сторонкой,даже попытки к неповиновению - одним словом, недовольство назревало иискало выхода. Именно поэтому-то Бим и погнался за взлетевшим, третьимуже, вальдшнепом, как обыкновенная дворняга. Но за вальдшнепом далеко непоскачешь: мелькнул в ветвях, и нет его. Бим вернулся недовольный, да ктому же еще был наказан. Что же, он лег в сторонке и глубоко вздохнул(собаки здорово умеют так делать). Все это еще можно было перенести, если бы не добавилась вторая обида.Бим на этот раз открыл новый недостаток у хозяина - извращенное чутье: ибез того бесчутый, да еще... А дело было так. Остановился Иван Иваныч и смотрит, смотрит по сторонам и нюхает (тудаже!). Потом шагнул к дереву, присел и тихонечко, одним пальцем, погладилцветок, малюсенький такой (для Ивана Иваныча он почти без запаха, а дляБима вонючий до невозможности). И что ему в том цветке? Но хозяин сидел,улыбался. Бим, конечно, сделала вид, что ему тоже вроде бы хорошо, но этотолько исключительно из уважения к личности, а на самом деле он был немалоудивлен. - Ты посмотри, посмотри-ка, Бим! - воскликнул Иван Иваныч и наклонилнос собаки к цветку. Такого Бим уже не мог вынести - он отвернулся. Затем незамедлительноотошел и лег на полянке, всем видом выражая одно: "Ну и нюхай свойцветок!" Расхождения требовали срочного выяснения отношений, но хозяинсмеялся в глаза Биму счастливым смехом. И это было обидно. "Тоже мне,хохочет!" А тот опять к цветку: - Здравствуй, первенький! Бим понял точно: "Здравствуй" сказано не ему. Ревность закралась в собачью душу, если можно так выразиться, вот чтослучилось. Хотя дома отношения как будто и наладились, но день для Бимаполучился неудачный: была дичь - не стреляли, побежал сам за птицей -наказали, да еще - цветок тот. Нет, все-таки и у собаки жизнь бываетсобачья, ибо она живет под гипнозом трех "китов": "нельзя", "назад","хорошо". Только не ведали они, ни Бим, ни Иван Иваныч, что когда-то этот день,если бы они вспомнили, показался бы им огромным счастьем.

ЗАПИСКИ ХОЗЯИНА

В уставшем от зимней тягости лесу, когда еще не распустилисьпроснувшиеся почки, когда горестные пни зимней порубки еще не далипоросль, но уже плачут, когда мертвые бурые листья лежат пластом, когдаголые ветви еще не шелестят, а лишь потихоньку трогают друг друга, -неожиданно донесся запах подснежника! Еле-еле заметный, но это запахпробуждающейся жизни, и потому он трепетно радостный, хотя почти и неощутим. Смотрю вокруг - оказалось, он рядом. Стоит на земле цветок,крохотная капля голубого неба, такой простой и откровенный первовестникрадости и счастья, кому оно положено и доступно. Но для каждого, исчастливого, и несчастного, он сейчас - украшение жизни. Вот так и среди нас, человеков: есть скромные люди с чистым сердцем,"незаметные" и "маленькие", но с огромной душой. Они-то и украшают жизнь,вмещая в себя все лучшее, что есть в человечестве, - доброту, простоту,доверие. Так и подснежник кажется капелькой неба на земле... А через несколько дней (вчера) мы были с Бимом на том же месте. Небоокропило лес уже тысячами голубых капель. Ищу, высматриваю: где же он, тотсамый первый, самый смелый? Кажется, вот он. Он или не он? Не знаю. Их такмного, что того уже не заметить, не найти - затерялся среди идущих за ним,смешался с ними. А ведь он такой маленький, но героический, такой тихий,но до того напористый, что, кажется, именно его испугались последниезаморозки, сдались, выбросив ранней зарей белый флаг последнего инея наопушке. Жизнь идет. ...А Биму ничего из этого недоступно понять. Даже обиделся в первыйраз, заревновал. Впрочем, когда было уже много цветов, он и тогда необращал на них внимания. При натаске же вел себя - не ахти: расстроилсябез ружья. Мы с ним на разных ступенях развития, но очень и очень близки.Природа творит по устойчивому закону: необходимость одного в другомначиная с простейших и кончая высокоразвитой жизнью, везде - этот закон...Разве смог бы я вынести столь жуткое одиночество, если бы не было Бима? ...Как _о_н_а_ была мне необходима! _О_н_а_ тоже любила подснежники.Прошлое как сон... А не сон ли - настоящее? Не сон ли это - вчерашний весенний лес сголубизной на земле? Что ж: голубые сны - божественно целительноелекарство, пусть и временное. Конечно, временное. Ибо если бы даже иписатели проповедовали только голубые сны, уходя от серого цвета, точеловечество перестало бы беспокоиться о будущем, приняв настоящее каквечное и будущее. Удел обреченности во времени и состоит в том, чтонастоящее должно стать только прошлым. Не во власти человека приказать:"Солнце, остановись!" Время неостановимо, неудержимо и неумолимо. Все - вовремени и движении. А тот кто ищет только устойчивого покоя, тот весь ужев прошлом, будь он молодым радетелем о себе или престарелым - возраст неимеет значения. Голубое имеет свой звук, оно звучит как покой, забвение,но только временное, всего лишь для отдыха такие минуты никогда не надопропускать. Если бы я был писателем, то обязательно обратился бы так: "О беспокойный человек! Слава тебе вовеки, думающему, страдающемуради будущего! Если тебе захочется отдохнуть душой, иди ранней весной влес к подснежникам, и ты увидишь прекрасный сон действительности. Идискорее: через несколько дней подснежников может и не быть, а ты не сумеешьзапомнить волшебство видения, подаренного природой. Иди, отдохни.Подснежники - к счастью, говорят в народе". ...А Бим дрыхнет. И видит сон: подрыгивает ногами - бежит во сне.Этому подснежники "до лампочки": голубое он видит только серым (так ужустроено зрение у собаки). Природа создала как бы очернителядействительности. Поди убеди его, милого друга, чтобы он видел с точкизрения человека. Хоть голову отруби, а видеть будет по своему. Вполнесамостоятельный пес.