Главная | Обратная связь

ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

В это утро Бим чуть не плакал. Солнце уже выше окна, а никто не идет.Он прислушивался к шагам жильцов подъезда, проходивших мимо его двери сверхних этажей или поднимавшихся снизу. Все шаги знакомые, а е_г_о нет инет. Наконец точно услышал туфельки Даши. Она! Бим голосом подал о себезнать. Его крик в переводе на человеческий язык означал: "Я тебя слышу,Даша!" - Сейчас, сейчас, - откликнулась та и позвонила Степановне. Обе они вошли к Биму. С каждой он поздоровался, затем бросился кдвери, стал там, повернув голову к женщинам, и потребовал, просящеповиливая хвостом: "Открывайте. Надо искать". Даша надела на него ошейник, на котором теперь во всю ширину былпрочно закреплен латунный жетон-пластинка с выгравированной надписью:"Зовут его Бим. Он ждет хозяина. Хорошо знает свой дом. Живет в квартире.Не обижайте его, люди". Даша прочитала надпись Степановне. - Какая же ты добрая душа! - всплеснула руками Степановна. - Любишь,значит, собак? Даша погладила Бима и ответила необычно: - Муж бросил. Мальчик умер... А мне тридцать лет. Жила на квартире.Уезжаю. - Одинокая. Ой ты, моя желанная! - запричитала Степановна. - Да ведьэто же... Но Даша отрубила: - Пойду. - А у двери добавила: - Пока не выпускайте Бима - не убежалбы за мной. Бим попробовал протиснуться в дверь вместе с Дашей, но она оттеснилаего и вышла со Степановной. Не более как через час Бим заскулил, потом и завыл с тоски в голос,так завыл, как про это говорят люди: "Хочется завыть собакой". Степановна выпустила его (Даша теперь далеко): - Ну, иди, иди. Вечером кулеша наготовлю. Бим даже и не обратил внимания ни на ее слова, ни на ее глаза, ашемером скатился вниз и - во двор. Челноком просновал по двору, вышел наулицу, чуть постоял, будто подумал, а затем стал читать запахи, строку застрокой, не обращая внимания даже на те деревья, где стояли росписисобратьев и читать которые обязана каждая уважающая себя собака. За весь день Бим не обнаружил никаких признаков Ивана Иваныча. Аперед вечером, как бы на всякий случай, забрел в молодой парк вновьотстроенного района города. Там четверо мальчишек гоняли мяч. Он посиделмалость, проверил окружающее, насколько хватал нос, и хотел было уходить,но мальчик лет двенадцати отделился от играющих, приблизился к Биму и слюбопытством смотрел на него. - Ты чей? - спросил он, будто Бим смог бы ответить на вопрос. Бим, во первых, поздоровался: повилял хвостом, но с грустинкой,склонив голову сначала на одну сторону, потом на другую. Это, кроме того,означало и вопрос: "А ты - что за человек?" Мальчик понял, что собака ему пока не доверяет полностью, и смелоподошел, протянул руку: - Здравствуй, Черное Ухо. Когда Бим подал лапу, мальчик крикнул: - Ребята! Сюда, сюда! Те подбежали, но остановились все же на отшибе. - Смотрите, какие умные глаза! - восхищался первый мальчик. - А может, он ученый? - спросил резонно пухленький карапуз. - Толя,Толька, ты скажи ему чего нибудь - поймет иль не поймет? Третий, более взрослый, чем остальные, авторитетно заявил: - Ученая. Видишь, табличка не шее. - И вовсе не ученая, - возразил худенький мальчишка. - Она не была бытакая тощая и унылая. Бим и в самом деле страшно похудел без Ивана Иваныча и потерял ужебылой вид: живот подтянуло, нечесаная шерсть свалялась на штанах ипомутнела на спине. Толик прикоснулся ко лбу Бима, а он осмотрел всех и выразил теперьполное доверие. После этого все поочередно гладили Бима, и он не возражал.Отношения сразу же сложились добрые, а в атмосфере полного взаимопониманиявсегда недалеко и до сердечной дружбы. Толик вслух прочитал написанное налатунной табличке: - Он - Бим! Один живет в квартире! Ребята, он есть хочет. А ну подомам и - сюда: тащите кто что может. Бим остался с Толиком, а ребятишки разбежались. Теперь мальчик сел наскамейку, а Бим лег у его ног и глубоко вздохнул. - Плохо тебе, наверно, Бим? - спросил Толик, поглаживая головусобаки. - Где же твой хозяин? Бим уткнулся носом в ботинок и так лежал. Вскоре появились один задругим те ребятишки. Пухленький принеси пирожок, взрослый - кусок колбасы,худенький - два блинчика. Все это они положили перед Бимом, но он даже ине понюхал. - Он больной, - сказал худенький. - Может, даже и заразный, - ипопятился от Бима. Пухленький зачем-то вытер руки о штанишки и тоже отошел. Взрослыйпотер колбасой нос Бима и закричал уверенно: - Не будет. Не хочет. - Мама говорила - все собаки заразные, - все опасался пухленький, - аэта и вовсе больная. - Ну и уходи, - сердито буркнул Толик. - Чтоб я тебя тут не видел..."Заразная"... Заразных ловят собачатники, а эта - вон с какой табличкой. Рассудительное доказательство подействовало: ребятишки вновь окружилиБима. Толик потянул за ошейник вверх. Бим сел. Толик завернул у негомягкую губу и увидел щелку в глубине челюсти, где кончаются зубы отломилкусочек колбасы и засунул в эту щелку - Бим проглотил. Еще кусочек - и ещепроглотил. Так покончили с колбасой под общее одобрение присутствующих.Все наблюдали сосредоточенно, а пухленький с каждым глотком Бима тожеглотал, хотя во рту ничего не было: он как бы помогал Биму. Кусочкипирожка никак нельзя было втолкнуть - они рассыпались, тогда Бим наконецвзял пирожок сам, лег на живот, положил пирожок на лапы, посмотрел на негои съел. Сделал он так явно из уважения к Толику. У него такие ласковыеруки и такой мягкий, даже чуть грустный взгляд, и так он жалеет Бима, чтотот не устоял против теплоты душевной. Бим и раньше относился к детямособо, а теперь он окончательно уверился, что маленькие люди все хорошие,а большие бывают разные, бывают и плохие. Он, конечно, не мог знать, чтомаленькие люди потом становятся большими и тоже разными, но это - несобачье дело рассуждать, как и почему из маленьких хороших вырастаютбольшие плохие люди, такие, как тетка или курносый. Он просто-напростосъел пирожок для Толика, и все. От этого ему стало легче, потому он неотказался и от блинчиков. И кроме того, за неделю Бим ел всего лишь второйраз. Первый после трапезы Бима заговорил Толик: - Попробуем узнать, что он может делать. Худенький сказал: - В цирке, если прыгать, кричать "ап!". Бим привстал и внимательно посмотрел на мальчика, будто спрашивал:"Через что - ап?!" Двое из них взялись за концы пояска, а Толик скомандовал: - Бим! Ап! Бим легко перепрыгнул через наивный барьер. Все были в восторге.Пухленький приказал четко: - Лежать! Бим лег (пожалуйста, для вас - с удовольствием!). - Сидеть, - попросил Толик. (Бим сел.) - Подай! - И бросил фуражку. Бим принес и фуражку. Толик обнял его от восхищения, а Бим со своейстороны в долгу не остался и лизнул его прямо в щеку. Конечно же, Биму стало куда легче с этими маленькими человечками. Нотут-то и подошел дядька, поигрывая палочкой тростью, подошел так тихо, чторебята и не заметили, его, пока он не задал вопрос: - Чья собака? С виду он был важный, в серой узкополой шляпе, при сером бантикевместо галстука, в сером пиджаке, серо-белых брюках, с короткой серойбородой, в очках. Он, не спуская глаз с Бима, повторил: - Так чья же собачка, дети? В два голоса одновременно ответили взрослый мальчик и Толик. - Ничья, - сказал один наивно. - Моя, - настороженно сказал Толик. - В эту минуту моя. Толик не раз видел серого дядьку: он важно прогуливался вокруг паркав одиночку. Как-то раз даже вел с собой собаку, которая упиралась и нехотела идти. А однажды подошел к ребятишкам и зудел им, что они и игратьто не умеют, как прежде, и вежливости у них нет, и воспитывают ихнеправильно, не так, как прежде, и что за них люди воевали даже еще вгражданскую, за вот этих, таких, а они не ценят и ничего не умеют, и чтовсе это стыдно. В тот далекий день, когда серый поучал их, Толику было девять лет.Теперь же двенадцать. Но дядьку этого он помнил. Сейчас Толик сидел, обнявБима, и сказал "моя". - Ну, так как же: ничья или его - спросил дядька, обращаясь ко всем иуказывая на Толика. - На ней вон табличка есть, - вмешался пухленький не в добрый час. Серый подошел к Биму, потрепал ухо и стал читать на ошейнике. Бим тотчас почуял, совершенно точно: от серого пахнет собаками,пахнет как-то отдаленно, многодневно, но пахнет. Он посмотрел ему в глазаи немедленно, тут же не поверил - ни в голос, ни в взгляд, даже и не взапахи. Не может быть, чтобы человек просто так вобрал в себя далекиезапахи разных собак. Бим прижался к Толику, пытаясь отцепиться от серого,но тот не отпускал. - Нельзя лгать, мальчик, - укорил он Толика. - По табличке - не твоясобака. Стыдно, мальчик. Тебя что, родители так приучили говоритьнеправду? Какой же ты будешь, когда вырастешь? Эх-хе-хе! - Он вынул изкармана поводок и пристегнул к ошейнику. Толик схватил за поводок и крикнул: - Не троньте! Не дам! Серый отвел его руку. - Я обязан доставить собаку по месту назначения. А может быть,придется протокол составить. ("Он так и сказал "протокол".) Возможно, егохозяина алкоголь заел. (Так и произнес - "алкоголь".) Если так, тогда надособаку изъять. Должность моя такая - делать все по честному, почеловеческому. Так-то. Найду его квартиру, проверю - правильно ли. - А табличке не доверяете? - укоризненно и почти плача спросил Толик. - Доверяю, мальчики, доверяю полностью. Но... - Он поднял палец вверхи поучительно произнес, почти торжественно: - Доверяй, но проверяй! - иповел Бима. Бим упирался, оглядывался на Толика, видел, как тот заплакал отобиды, но - что поделаешь! - потом пошел-таки за серым, поджав хвост иглядя в землю, сам на себя не похожий. Всем видом своим он говорил: "Такаяуж наша собачья жизнь, когда нигде нет хозяина". Тут бы и всего дела -укусить бы за ляжку и бежать, но Бим - собака интеллигентная: веди, кудаведешь. Шли они по улице, на которой стояли новые дома. Все новые. Все серыеи настолько одинаковые, что даже Бим мог бы в них заблудиться. В одном издомов-близнецов поднялись на третий этаж, при этом Бим заметил, что идвери все одинаковые. Открыла им женщина в сером платье: - Опять привел? Да господи боже мой! - Не гудеть! - строго оборвал серый. Он снял с Бима ошейник ипоказал: - На, смотри. - Женщина разбирала, надев очки, а он продолжал: -Понятия нет. Во всей республике я - единственный коллекционер собачьихзнаков. А эта табличка - вещь! Пятисотый знак! Ничего не было понятного для Бима, ровным счетом ничего, никакихзнакомых слов, никаких понятных жестов - ничего. Вот серый пошел изприхожей в комнату, с ошейником в руках. Оттуда позвал: - Бим, ко мне! Бим подумал подумал и осторожно вошел. В комнате осмотрелся, неподходя к серому, а так - сидя у двери. На чистой стене висели доски,обшитые бархатом, а на них рядами висели собачьи знаки: номерки, жетоны,медали серые и медали желтые, несколько красивых поводков и ошейников,несколько усовершенствованных намордников и другие доспехи собачьегообихода, даже капроновая петля для удушения, смысла которой Бим, конечно,не понимал. Где ее раздобыл владелец коллекции, понять невозможно даже ичеловеку, а для Бима она была обыкновенной веревкой, не больше. Бим смотрел внимательно, как серый повертел в руках его ошейник,плоскогубчиками снял табличку и прикрепил в середине одной из досок набархат так же поступил и с номерком, а затем надел ошейник на Бима исказал: - Ты - собака хорошая. Точно так же говорил когда-то хозяин, но теперь Бим не поверил. Онвышел в прихожую и стал у двери, говоря: "Выпускай! Мне тут делатьнечего". - Уж выпусти, - сказала женщина. - Чего сюда-то припер его? Снял бына улице. - Нельзя было - пацаны привязались. И сейчас нельзя: увидят они - безтаблички, могут довести до сведения... Так что пусть ночует до зари.Лежать! - приказал он Биму. Бим лег у двери: ничего не поделаешь! И опять же: стоило ему завыть вголос, заметаться по квартире, наброситься на серого, и все! Выпустил бы.Но Бим умеет ждать. Да и устал он, обессилел так, что даже у чужой дверина некоторое время задремал, хотя и тревожным сном. То была первая ночь, когда Бим не пришел домой, в свою квартиру. Онэто почувствовал, когда очнулся от дремоты, и не сразу сообразил, гденаходится. А сообразивши, затосковал. Он же снова видел во сне ИванаИвановича каждый раз, как только засыпал, видел его, а проснувшись, ощущалеще теплоту его рук, знакомых с малого щенячьего возраста. Где он, мойхороший и добрый друг? Где? Тоска невыносимая. Одиночество тяжкое, иникуда от него не денешься. А тут еще серый человек храпит, как заяц подборзой. И пахнет от всех этих бархатных досок умершими собаками. Тоска. ИБим заскулил. Потом чуть взлаял дважды, тоже с легким подвывом, какгончая, когда она добирает след зайца по вчерашней жировке. И наконец невыдержал - взвыл протяжно. "Ох-хо-хо-ой! Ой-ой, лю-ди-и, - плакал он. - Тяжко мне, ой тяжко бездруга. Отпустите вы меня, отпустите искать его. Ой-ой-ой, лю-юди-и, ой!" Серый вскочил, включил свет и стал молотить Бима палкой и шипеть: - Молчи, молчи, выродок! Соседи слышат. На тебе! На тебе! Бим уклонялся от ударов, инстинктивно оберегая голову, и стонал, какчеловек: "Ох... Ах-х... Ах-хр-р... Ох..." Но злой человек изловчился таки и саданул по голове. Бим на несколькосекунд потерял сознание, задрыгав лапами, но быстро опомнился, отскочил отдвери, уперся задом в угол и оскалил зубы. Впервые оскалил. Серый попятился от Бима: - Ишь ты! Укусит еще, черт... - и распахнул дверь. Но Бим не верил даже и в то, что дверь действительно открыта, неверил и тогда, когда серый говорил: - Ступай, ступай. Поди, Бим, гуляй. Иди, собачка, иди. Не верил он этому ласковому, вкрадчивому тону, этой лести изаискиванию после побоев. О, лесть после побоев - новое открытие Бима вего жизни. Тетка и курносый - люди просто нехорошие. А вот этот... ЭтогоБим уже ненавидел. Ненавидел! Бим начинал терять веру в человека. Да,именно так. Бим вытянул шею, оскалил зубы и... Пошел на серого, тихо, норешительно, медленно, но уверенно. Серый прижался к стене: - Ты что?! Ты что?! Женщина в ночной рубахе орала на серого: - Допрыгался! Укуси-ит! Бим увидел, что страшный дядька испугался его, что он его до страстибоится. От этого Бим укрепился в решимости: прыгнул, цапнул увернувшегосяврага за мягкое место и выскочил в распахнутую дверь. Бим бежал и ощущалво рту вкус человеческого мяса от задницы, которую он возненавидел всемсуществом. Нет, Бим не считал себя несчастным и жалким, наоборот, сейчасон был храбрым, а храбрость всегда совмещается с гордостью и чувствомсобственного достоинства - даже у хорька. В предрассветной мути бежал Бим по улице, хотя и в своем ошейнике, ноуже без номерка "24". Сначала он впопыхах направился не туда, то есть не вгород, а из города (дальше домов не было). Он вернулся обратно и попал втот же лабиринт одинаковых домов. Кружил, кружил, петлял, петлял да ипопал к тому же дому, из которого выскочил. Тут уж он заспешил в нужномнаправлении, чему помогло совершенно закономерное обстоятельство, малоизвестное людям: вчера, когда его вели здесь, он уловил на одном углуроспись какого-то собрата, на другом углу - второго, теперь же, пробежавот знакомого по этому признаку угла до следующего, он и взял нужныйориентир. Поистине нужно отличное чутье, чтобы не только найти здесь дом,но и выбраться отсюда. Бим обладал отличным чутьем и замечательнойсметкой. Уже засветло он прибежал к своему дому, поднялся к своей роднойдвери, поцарапался. Ответа не было. Еще поцарапался - то же самое: тишина.Главное, у двери не было следов Ивана Ивановича. И еще слишком рано, чтобыСтепановна услышала в зоревом сне позывные Бима. Он посидел у двери взадумчивости. Болело все от побоев, стучало в голове и сильно тошнило, сил не было.Но он все же пошел. Искать пошел своего друга. Да и кто же, кроме Бима,будет его искать? По городу бежала с виду унылая собака, но преданная, верная и смелая.

СЛУЧАЙ НА СТРЕЛКЕ

Дни шли за днями. Бим их уже не замечал. Он регулярно обследовалгород и узнал его во всех подробностях. Теперь он ходил по заранеенамеченному маршруту. Если бы люди догадались, то они могли бы проверятьпо Биму свои часы. Появись он у парка - пять утра, у вокзала - шесть, узавода - половина восьмого, на проспекте - двенадцать, на левобережье -четыре часа дня и так далее. Завелись и новые знакомые среди людей. Бим установил, что большинствоиз них - добрые, но такие шли по улицам молча, а нехорошие всегда многоболтали. Нашел и людей, пахнущих маслом и железом (раньше он встречал ихпоодиночке). Эти ежедневно, около восьми утра, текли сплошным потоком вворота, потом в двери будки. Здесь они были говорливы, как грачи, так что разобрать, пожалуй,ничего нельзя, да это, впрочем и не интересовало Бима. Он садился встороне от потока и смотрел, и ждал. - Эй, Черное Ухо! Привет! - здоровался каждое утро паренек в синемкомбинезоне и выкладывал перед Бимом припасенный сверток с едой. - Жив,курилка? Здравствуй! - и подавал Биму свою добрую человеческую лапу,грубую, но теплую. Иные молча протягивали ему ладонь, здоровались и спешили дальше.Никто ни разу здесь не обидел Бима. Теперь Бим мало-помалу научился различать людей по сортам. Вот,например, часто попадается ему на пути белая бабочка, ноги - бутылками,всегда такая довольная, добрая, на лице счастье, но, встречаясь с Бимом,она фыркала кошкой, плевалась, поднимала сумку с продуктами на уровеньпышной груди и каждый раз твердила одно и то же: - Фу, какая гадость! Неужели нельзя подушить всех собак, чтобы нетрепали нервы? Вот вам, пожалуйста: "Моя милиция меня бережет". Как же!Уберегут... А тут каждый кобель среди бела дня запросто может спустить стебя юбку. А что милиция? Милиции мы - пятая нога собаке. Ввиду того, что она часто повторяла одно и то же, Бим, по простотесобачьей, почел, что бабочку так и зовут - пятая нога. Но он знал точно: кэтой подходить нельзя. Мало ли что он не понимал ее слов, кроме ее жеклички, зато он слышал и видел, потому и взял за правило: к таким - нишагу, не связываться. Потом он как-то стал (чутьем, что ли?) определять,кого надо обходить и сторониться. Добрых было огромное большинство, злых -единицы, но все добрые боялись злых. Бим же - нет, не боялся, но ему былотоже не до них. Познание человеков расширялось и углублялось, а с собачьейточки зрения, он уже не казался каким-то вылощенным дилетантом иидеалистом, готовым вилять хвостом каждому прохожему. Бим за короткоевремя стал худущим, но серьезным псом, и у него была цель жизни - искать иждать. И вот однажды ранним утром, проверяя запахи одного из тротуаров, онопешил от радости. Он остановился, фыркнул и побежал, как бешеная собака,ничего не разбирая и не видя впереди. Но так могло показаться со стороны,а на самом деле он бежал по свежему следу: здесь прошла Даша! Она толькотолько что была тут. След привел его к вокзалу. Пройти в помещение не было никакойвозможности: люди, люди и люди без конца даже на улице, у какого-тоокошка, они мяли друг друга, кричали, пыхтели, вопили, будто гончиеприспели до зайца и рвут его в клочья, не слушаясь ни арапника, ни рога. Втакой обстановке оказалось невозможным уловить след Даши - след пропал.Тогда Бим дал круг по над вокзалом и вышел на перрон. Здесь люди стоялигруппами около дверей длинных домиков на колесах, не рычали, не толкались,а, наоборот, обнимались, целовались и даже плясали в одном месте, у дверидомика. Никому не было дела до Бима, потому он свободно сновал челнокомпод ногами и сосредоточенно вчитывался в перрон. И вдруг у одной из дверей пахнуло Дашей. Бим потянул к порогам, ноженщина с большим жетоном на груди отогнала его. Однако Бим не сдавался:он стал пронюхивать окна и всматриваться в них. Потом заметил, чтопоследним вошли в домик две женщины в белых халатах. Он бросился было кним, но домики потихоньку поехали. Бим кинулся к окнам. В его собачьем умевозникли совершенно, казалось, правильные заключения: Даша там, люди вбелых халатах там, значит, Иван Иванович может быть там тоже. Может! Неувезли ли его люди в белых халатах? И Бим, бедный Бим, теперь уже несчастный Бим, сначала легко бежалвровень с домиками, заглядывая в окно. Тут-то и увидела его Даша. - Бим! Би-им!! - закричала она. - Милый Бим! Пришел проводить! Мойдобрый Бим! Би-и-м! Би-и... Голос ее становился все тише и тише. Домик убегал. А Бим, как нистарался, как ни напрягался изо всех сил, все отставал и отставал. Потом он бежал некоторое время за последним домиком, до тех пор, покатот не скрылся из виду, бежал и дальше, по той же дороге, потому что онаникуда не сворачивала. Долго бежал. И наконец, еле переводя дух, пал междурельсами, вытянув все четыре лапы, задыхаясь и тихонько скуля. Надежды неоставалось никакой. Не хотелось никуда идти, да он и не смог бы, ничего нехотелось, даже жить не хотелось. Когда собаки теряют надежду, они умирают естественно - тихо, безропота, в страданиях, не известных миру. Не дело Бима и не в егоспособностях понять, что если бы не было надежды совсем, ни одной капли наземле, то все люди тоже умерли бы от отчаяния. Для Бима все было проще:очень больно внутри, а друга нет, и все тут. Как лебедь умирает послепотери любимой, взмывая вверх и бросаясь оттуда камнем, как журавль,потеряв родную и единственную журавлиху, вытягивается плашмя, распластавкрылья, и кричит, кричит, прося у луны смерти так тогда и Бим: лежал,видел в бреду единственного и незаменимого друга и готов был ко всему,даже не сознавая этой готовности. Но он теперь молчал. Нет на земле ниединого человека, который слышал бы, как умирает собака. Собаки умираютмолча. Ах, если бы Биму сейчас несколько глотков воды! А так, наверно, он невстал бы никогда, если бы... Подошла женщина. Она была в ватном пиджаке и ватных же брюках, головаповязана платком. Сильная, большая женщина. Видимо, она сперва подумала,что Бим уже мертв, - наклонилась над ним, став на колени, и прислушалась:Бим еще дышал. Он настолько ослабел со времени прощания с другом, что ему,конечно, нельзя было устраивать такой прогон, какой он совершил запоездом, - это безрассудно. Но разве имеет значение в таких случаях разум,даже у человека! Женщина взяла в ладони голову Бима и приподняла: - Что с тобой, собачка? Ты что, Черное Ухо? За кем же ты так бежал,горемыка? У этой грубоватой на вид женщины был теплый и спокойный голос. Онаспустилась под откос, принесла в брезентовой рукавице воды, сноваприподняла голову Бима и поднесла рукавицу, смочив ему нос. Бим лизнулводу. Потом, в бессилии закачав головой, вытянул шею, лизнул еще раз. Истал лакать. Женщина гладила его по спине. Она поняла все: кто-то любимыйуехал навсегда, а это страшно, тяжко до жути - провожать навсегда, это всеравно что хоронить живого. Она каялась Биму: - Я вот - тоже. И отца, и мужа провожала на войну... Видишь, ЧерноеУхо, старая стала... А все не забуду... Я тоже бежала за поездом... И тожеупала... И просила себе смерти... Пей, мой хороший, пей, горемыка... Бим выпил из рукавицы почти всю воду. Теперь он посмотрел женщине вглаза и сразу же поверил: хороший человек. И лизал, лизал ее грубые, втрещинах, руки, слизывая капельки, падающие из глаз. Так второй раз вжизни Бим узнал вкус слез человека: первый раз - горошинки хозяина, теперьвот эти, прозрачные, блестящие на солнышке, густо просоленные неизбывнымгорем. Женщина взяла его на руки и снесла с полотна дороги под откос. - Лежи, Черное Ухо. Лежи. Я приду, - и пошла туда, где несколькоженщин копались на путях. Бим смотрел ей вслед мутными глазами. Но потом с огромным усилиемприподнялся и, шатаясь, медленно побрел за нею. Та оглянулась, подождалаего. Он приплелся и лег перед нею. - Хозяин бросил? - спросила она. - Уехал? Бим вздохнул. И она поняла. Подошли они к той группе работающих. Все здесь были женщины, одетытак же, как и хороший человек, а сбоку стоял мужчина, в треухе на затылкеи с трубкой в зубах. Он спросил сердито: - За собакой увязалась, Матрена? А кто будет работать? Эх ты,Матрена, Матрена... Одно слово - Матрена, - и тыкал пальцем в ее сторону. Бим уловил: хороший человек - это Матрена. Она приказала ему лежать уобочины, а сама взяла какие-то огромные клещи и вцепилась ими в шпалувместе с другими женщинами. - Раз-два, взяли! - рявкнул мужчина. - Еще разик! Еще раз! - орал онподбоченясь и даже гордо. На каждый его крик женщины отвечали дружными рывками так, что бревноподчинялось и ползло за ними, зажатое со всех сторон клещами. При каждомтаком рывке лица женщин напрягались до красноты, а у одной из них,худосочной и квелой, наоборот, лицо бледнело и даже синело. Эту Матренаотстранила рукой и сказала ей так, как когда-то говорил хозяин Биму,отгоняя его: - У_й_д_и! Отдохни, а то богу душу отдашь. - И к мужчине: - Ну,кричи, что ль, антихрист! - Раз-два, взяли! - гаркнул тот и, поправив треух, стал выводить какбы с огромным трудом: - Ой, бабочки, еще раз! Муж уехал на Кавказ! Недоехал до Кавказа! Оженился там, зараза! Стоп! Ложи струмент! Слово "зараза" Бим уже слышал от курносого дядьки: плохое слово.Других слов он не понял. А женщины положили в сторону клещи, взяли железные клинья и стализабивать их тяжелыми и длинными молотками. Матрена легко, вроде быиграючи, вколачивала штырь тремя ударами, а квелая при каждом ударе охала,стонала: - Ах-ха! Ох-ха! - Давай, давай! - покрикивал зараза, набивая трубку. - Давай, давай,Аксинья! - Он приблизился к женщине: - С потягом бей, с потягом на себя -легче пойдет. Анисья - это квелая. Она дольше других возилась с каждым клином и вконце концов оказалась на отшибе. Странное для женщин произошло тутсобытие и непонятное: Бим подошел к Анисье расслабленной походкой и тоже,как Матрене, полизал горькие брезентовые рукавицы. Все приостановилиработу и с удивлением смотрели на Бима. Потом они, по приказу заразы, сели все под кустами и обедали, каждаяиз своего узелка. И покормили Бима. Он ел. Теперь он уже брал пищу из рукхороших людей. Это было его спасением. К вечеру он забеспокоился: подходил к Матрене, садился, вяло семенилпередними лапами, смотрел ей в лицо, снова отходил, ложился, но вскореопять подходил и снова отдалялся. - Уйти хочешь, Черное Ухо, - догадалась Матрена. - Ну, иди, ступай,Черное Ухо. Куда же я тебя дену? Некуда. Иди. Бим попрощался и пошел, медленно, шагом, не по-собачьи пошел вдольжелезной дороги обратно. Дорога есть дорога, она указывает, куда идти, -никогда не собьешься, если взял правильное направление. Только вот всетело мучительно ныло от вчерашних побоев серого, трудно было дышать находу, но - что поделаешь! - идти надо, благо он подкрепился у добрыхженщин, да и тропинка по бровке была гладкой и ровной. Постепенновтянувшись, он легонько и затрусил. Как же живучи собаки и отходчивы! Если посмотреть со стороны, ничего особенного в этом не было: пополотну железной дороги семенила хворая собака. И только. Ближе к городу из одного пути стало два: еще пара железныхнепрерывных полос потянулась рядом. Потом их стало три. Недалеко отбудочки неожиданно заморгали поочередно два красных глаза: левый, правый,левый, правый - метались из стороны в сторону. Красное для всех зверейнеприятно. Волк, например, не в силах даже перепрыгнуть линию красныхфлажков, а лисица, обложенная ими, остается в кольце на двое трое суток ибольше. Так что Бим решил обойти громадные красные живые глаза. Он сошелна третью линию рельсов, остановился, вглядываясь в моргающее красное, ещене решаясь идти дальше. И вдруг под ногами что-то скрежетнуло... Бим взвыл от страшной боли, но никак не мог оторвать лапу от рельсов:на стрелке лапа попала в могучие тиски. Из воя Бима и можно было понятьтолько одно: "Ой, больно! Помоги-ите-е!" Людей поблизости нет. Люди не виноваты. Отгрызть собственную лапу,как это делает иногда волк в капкане, собака не может, она ж_д_е_т помощи,она н_а_д_е_е_т_с_я на помощь человека. Но что это? Два огромных ярких белых глаза осветили путь и самогоБима, они ослепили его, надвигаясь медленно и неумолимо. Бим сжался вкомок от боли и страха. И замолчал в предчувствии напасти. Но гремящеесущество с такими глазами остановилось шагах в тридцати, а в зону светавпрыгнул из темноты человек и подбежал к Биму. Потом, сразу же, появился ивторой. - Как же ты попал, бедняга? - спросил первый. - Что же делать? - спросил у первого второй. От них пахло почти так же, как от шоферов, оба были в фуражках сбольшими медалями. - За остановку нам влетит, хоть мы и рядом со станцией, - сказалпервый. - Теперь все равно, - отозвался второй и пошел в будочку. Наш бедный Бим понял по интонации (не по словам): это его спасители.Он слышал, как пронзительно зазвонил в будочке звонок, а через минутутиски отпустили лапу. Но Бим не двигался, он оцепенел. Тогда его взялчеловек и отнес за линию дороги. Там Бим закрутился волчком на месте,зализывая раздавленные пальцы. И однако (до чего же собаки наблюдательны!)он слышал говор из окон и дверей поезда теперь, не ослепленный светом, онвидел поезд из темноты сбоку разные голоса повторяли слова "собака" и"охотничья", слова очень понятные. Бим был благодарен хорошим, добрым людям. Вот так. Где-то кто-топеревел стрелку той дороги, по которой доверительно шел Бим. И никакому"кто-то" нет теперь дела до того, что какой-то собаке защемило ногу и онастала калекой. Как бы там ни было, но теперь он уже никогда не пойдет пожелезной дороге: это он понял так же, как понял еще в юности, что там, гдебегут автомобили, ходить нельзя. Бим попрыгал на трех ногах, измученный, изуродованный. Он частоостанавливался и лизал онемелые и уже припухшие пальцы больной лапы, кровьпостепенно утихла, а он все лизал и лизал до тех пор, пока каждыйбесформенный палец не стал идеально чистым. Это было очень больно, нодругого выхода не было: каждая собака это знает: больно, но терпи, больно,а ты лижи, больно, но молчи. ...К родной двери он прихромал далеко за полночь. Нет! Опять нетследов Ивана Иваныча. Бим хотел поцарапаться в дверь, как и обычно, но,оказалось, нельзя: с больной ногой невозможно не только встать на задниелапы, но даже и сесть, - только стоять на трех ногах или лежать плашмя.Тогда он уткнулся носом в угол двери и проверил запахи внутри: хозяина небыло. Значит, уехал совсем. Так он стоял долго, как бы поддерживая головойослабевшее тело. Затем подошел к двери Степановны и громко, коротко, вотчаянии сказал: "Гав!" (Я тут.) Степановна ахнула: - Ах, боже ж ты мой! Да где же тебя так-то? - Открыла дверь, впустилаи вошла с ним в его квартиру. - Ой ты собака, собака, несчастная собака,что же мне с тобой делать-то теперь? И что скажет И_в_а_н И_в_а_н_ы_ч? Бим только было лег посреди комнаты, вытянув ноги, но... Как так?"Иван Иваныч"? Бим поднял голову, повернул ее с усилием к Степановне исмотрел, смотрел на нее, не спуская глаз, он явно спрашивал: "Иван Иваныч?Где?" Степановна не умела обращаться с собаками, не знала, как кормить иухаживать, она, однако, умела жалеть. Может быть, чувство жалости ипомогло ей теперь понять Бима, догадаться, что слова "Иван Иваныч"пробудили в больной собаке проблеск надежды. - Да, да, Иван Иваныч, - подтвердила она. - Подожди-ка: я сейчасприду. - Торопливо выйдя, она сразу же и вернулась с письмом в руках,поднесла его к носу Бима: - Видишь вот? Письмо прислал Иван Иваныч. Бим, бедный Бим, умиравший и воскресший, раздавленный и спасенный,больной и без капли надежды, Бим задрожал. Он уткнул нос в письмо, потомпрошелся ноздрями по краям: да, да, да... Вот о н сильно провел пальцамипо конверту туда сюда... Когда Степановна подняла конверт с пола и вынулаиз него письмо, Бим с усилием встал и потянулся к ней. Теперь она досталаиз того же конверта совершенно чистый лист бумаги и положила его передБимом. Он завилял хвостом: здесь написан запах пальцев Ивана Иваныча, да,это он нарочито тер пальцами. - Тебе прислал-то, - сказала Степановна. - Так и пишет: дайте Бимуэтот чистый лист. - Она близко указывала на бумагу, приговаривая: - ИванИваныч... Иван Иваныч... Бим вдруг расслабленно опустился на пол и вытянулся, положив головуна лист. Из глаз его покатились слезы. Бим плакал первый раз в жизни. Этобыли слезы надежды, счастливые слезы, скажу я вам, лучшие в мире слезы, нехуже, чем слезы радости встреч и счастья. ...Дай-то бог, дорогой читатель! Но верь мне: сеттер умеет смеяться иплакать. ...Степановна начинала понимать собаку, но она поняла и то, что ей несправиться, не осилить одной, не может. Долго она сидела около Бима идумала о своей жизни. И так ей захотелось в деревню, где она родилась ивыросла, так стало тоскливо в этих каменных клетках, где люди годами незнают друг друга, живя в одном доме, даже в одном подъезде. Но все жедогадалась она дать Биму воды. ой как надо было ему воды! Он, чуть привстав, пил жадно, теряя каплина пол, а потом снова лег в том же положении. Бим закрыл глаза, казалось,забылся. Уже перед рассветом Степановна вышла, так тихо, будто бояласьпобеспокоить тяжело больного человека. А посреди комнаты лежала всего лишь одинокая собака. Сколько Бим проспал, несколько часов, может, и сутки. Проснулся отжгучей боли в ноге. Был день, потому что светило солнце. Несмотря на боль,он понюхал листок. Запах хозяина стал слабее и дальше, но это было уженеважно. Главное в том, что он есть, где-то есть, и его надо искать. Бимвстал, напился из миски и заходил по квартире на трех ногах было больно,но он ходил, ходил, ходил из комнаты в прихожую и обратно, кружил покомнате. Инстинкт ему подсказывал: если отлежал один бок, если больно, тонадо ходить. Вскоре приспособился передвигаться, не причиняя болираздавленной лапе: ее надо слегка поднимать вверх, а не волочить над полом- тогда боль меньше. Когда же Степановна принесла еду, он уже повилял ейхвостом, порадовал, а потом поел. И почему, собственно, не поесть, еслипоявилась надежда и возникли в собачьей голове два магических слова -"искать" и "ждать". Но сколько он ни просился, сколько ни требовал, Степановна невыпускала его. (Сиди дома, ты - больной.) Но наконец и тут она уяснила,что Бим - существо живое, что ему тоже надо выйти по надобности. Она,безусловно, не знала, что были случаи, когда собаки умирали от разрывакишечника или задыхались при запорах, если тех собак не выпускали болеетрех дней. А такие случаи были не раз. Большая человеческая жалость и доброта души руководили Степановной вее жизни. Только и всего. Она прицепила поводок к ошейнику и пошла. А Бимзахромал рядом. Во дворе, в дальнем углу, стояли двое: старая седая женщина и хромаяхудущая собака - вот такая получилась картина. Ребятишки выскакивали из подъездов, спешили в школу, но многие из нихподбегали и спрашивали: - Бабушка, бабушка, почему Бим на трех ногах? Или так: - Бимка, больно тебе? Но в школу бежать надо: это большая ответственность - ходить в школу,самая первая ответственность в жизни - перед семьей, перед учителем, переддрузьями. Потому они и не задерживались, убегали. Это обстоятельствооказалось очень важным и для Степановны, и для Бима, хотя они ничего неподозревали, а просто ушли домой, когда наступило к тому время. У подъезда встретил их Палтитыч (Павел Титыч Рыдаев) и обратился кСтепановне: - Такое дело, значит. Кобель этот - собака стоящая, и ее надо беречь.Раз уж хозяин дал тебе поручение, то вот тебе совет: привяжи на цепь.Обязательно. Иначе убежит. Не укараулишь. Выскочит в дверь, и - каюк. - Да разве ж можно такую умную собаку на цепь? - не очень уверенновозразила Степановна. - Что, и тебя надо воспитывать? Учти: без хозяина и без цепи кобельпочует волю. И - каюк. - Да он же обозлеет, цепной сделается. - Пойми ты, темный ты человек! Обозлеет - зато жив будет. На цепь, нацепь - вот тебе и вся моя инструкция. Добра желаючи говорю: на цепь! Не подчиниться председателю домкома Степановна не могла, поэтому онакупила цепочку за рубль десять и на ней выводила Бима во двор. Но домаотцепляла ее от ошейника и бросала в уголок. Хитрая бабушка Степановна - иволки сыты, и овцы целы. Впрочем, ей самой пришлось выходить с Бимом всеголишь два-три раза, причиной чего оказались необыкновенные события,развернувшиеся вокруг имени Бима.