Главная | Обратная связь

Семинары и трансперсональные структуры

 

Современная психотерапия ввела в практику различные формы групповой работы. Отчасти это вызвано тем, что, вопреки мнению не­профессионалов, наведение группового транса достигается легче, чем при индивидуальной работе. Однако эта работа максимально генерали­зована. Поэтому структурная психосоматика с ее принципиальной ори­ентацией на конкретное человеческое существо, в целом, выступает против всевозможных массовых «оздоровительных сеансов», «групп психотренинга», «групповой психокоррекции» и т. д.

Вместе с тем, учебные и учебно-практические семинары стали ос­новной формой обучения и пропаганды для всех новых медицинских, психологических и родственных школ и направлений. Так происходи­ло и происходит с НЛП и различными телесно-ориентированными ме­тодиками. Так происходило и происходит и со структурной психосо­матикой, начиная еще с того времени, когда только закладывались ее базовые положения, а самого названия не существовало.

В ходе таких семинаров обычно проводились показательные сеан­сы терапии, и было отмечено, что часто достигаются очень хорошие результаты. Разумеется, такие показательные сеансы всегда были сугу­бо индивидуальной работой, которая проводилась публично, однако воздействие их и на других участников семинара было несомненным. Одновременно было замечено, что разъяснение пациентам базовых положений концепции и метода структурной психосоматики благопри­ятно влияет на результаты работы.

Учебные и учебно-практические семинары всегда проводились в достаточно узком кругу; при десяти-пятнадцати участниках, однако их снижение до четырех-шести человек позволило придать им со­вершенно новое качество - групповой терапевтической работы, ко­торая при этом сохранила все преимущества работы индивидуальной. Выяснилось, что при таком количественном составе, когда, кроме того, терапевт знакомится с проблемами и статусом участников до начала семинара, а во время него при необходимости проводит до­полнительную индивидуальную терапию, именно коллективная рабо­та в значительной степени способствует усилиям терапевта: она уси­ливает корректирующее воздействие, формирует благоприятную ат­мосферу, обеспечивает необходимую мотивацию. Более того, оказа­лось, что в рамках такого семинара часто нет необходимости использовать специальные техники: работу со знаковыми системами, телесными метафорам, сведение логических уровней и т. д., такой семинар представляет собой самостоятельную технику работы.

Он строится как учебно-практическое мероприятие. Семинар­ским занятиям предшествуют индивидуальные собеседования буду­щих участников с терапевтом, в ходе которых выясняются важные для дальнейшей работы обстоятельства: проводится первичная ка­либровка, выясняются проблемы пациента, его мотивация и жела­тельные (ожидаемые) «правила игры»[70], его образовательный уро­вень, определяются и четко обозначаются рамки взаимоотношений в ходе семинарских занятий.

Последнее очень важно: семинар не только выглядит как «нор­мальное обучение», но действительно является таковым; одна из целей терапевта - раскрыть суть концепции и метода структурной психосо­матики, передать участникам новые для них методы мышления и тем самым способствовать их «личной эволюции». Эта цель ставится явно и ясно. Другая цель: коррекция, терапия как таковая - подразумевает­ся. Разумеется, она понятна и пациентам, но присутствует как бы не­зримо. Это «дополнительная выгода» для них. На самом деле пациент часто с самого начала стремится получить именно терапевтическую помощь - в первую очередь, и лишь во вторую очередь - знания, одна­ко он чувствует себя комфортнее в рамках сценария «ученик-учитель», чем в рамках сценария «больной-врач». Снятие запретов, внутренних ограничений, противодействия, продиктованных социальными и культуральными стереотипами, очень важно, и в этом случае достигается как бы само собой. С другой стороны, именно при такой работе мы ясно видим, что задачи и конечные цели обучения и коррекции очень близки между собой, они едва ли не тождественны в том случае, когда речь идет о создании (педагогике) и воссоздании (терапии) полноцен­ной человеческой личности, т. е. о «личной эволюции». Терапия или коррекция переходит в педагогику, а последняя из директивной ука­зующей дисциплины превращается в наставничество (в истинном смысле этого слова), продуктивное и свободное обеспечение предпо­сылок личностного развития, которое происходит не внешней силой, а волей и трудом самого человека. Мы имеем в виду отношения, в чем-то схожие с традиционной системой «гуру-шишья парампара». Эти отношения во многом неформальны и более свободны, чем «школь­ные», но при этом обладают собственной внутренней дисциплиной, собственной - и очень определенной - строгостью. Самое важное, что ведущий семинара ни в коем случае не чиновник (подобно школьному учителю) и не гипнотизер; «укротитель» он - помощник или, лучше сказать, проводник, так сказать, профессиональный егерь, помогаю­щий профану «выследить зверя». Конечно, отношения внутри такого семинара в общем случае не достигают уровня «гуру-шишья парампары», в том смысле, что ведущий не берет на себя ответственность учи­теля (гуру) по отношению к ученику (парампара), а ученик, в свою очередь, не перепоручает всецело свою волю учителю. Такие взаимо­отношения тоже могут возникнуть, но они вовсе не обязательны и не являются видовым признаком данной техники.

В условиях малого семинара (когда «лечение» = «обучение»), явст­венно проявляется важнейшая терапевтическая установка структурной психосоматики: терапевт не может заменить своей волей волю пациен­та и не может подчинить своей работой его собственную корректи­рующую работу в процессе пересоздания структуры личности. Струк­турная психосоматика категорически возражает против традиционного сценария манипулирования, когда пациент рассматривается как абсо­лютно пассивная вещь, подлежащая ремонту. В ее представлениях те­рапевт - не манипулятор, не «часовщик», а проводник, учитель, даже «зеркало»... - его роль «только» в том, чтобы раскрыть перед пациен­том его проблемы, указать путь их решения и помочь на этом пути, взять за руку и повести, но не насильно переставлять ноги. Таким об­разом мы и приходим к заявленному тождеству «лечение=обучение». Разумеется, «лечение» и «обучение» представляют собой разные виды деятельности (наряду с такими видами, как «игра», «труд» и т. д.), и все же они очень близки, а в идеологии всех видов альтернативной меди­цины и педагогики почти тождественны. Действительно, здесь «лече­ние», «исцеление» - это, прежде всего, «обучение искусству быть здо­ровым», а «обучение» - это «излечение», «исцеление» отношений от жесткой заданности. И в случае болезни, и в случае «незнания» или, точнее, «невежества» (т. е. «неоформленности», «неотесанности», «за­грязненности сознания» и т. д.) состояние «инь», являющееся отклоне­нием от природной предрасположенности, врожденных качеств, долж­но быть переведено в состояние «юань», а уже затем - личными уси­лиями - в состояние «ян». Для перехода от «инь» к «юань» необходим «целитель», «учитель», «наставник». Для перехода от «юань» к «ян» не­обходимы уже только собственные усилия - здесь никто не может помочь, возможно лишь указание направления движения.

В традиции все это понималось очень четко. Определение в Право­славии духовника как «лекаря человеческих душ» не случайно. Очень любопытно описание начального периода жизни Парсифаля в романах Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха (связь между легендами о Граале и эзотерической традицией не подлежит сомнению). Парси­фаль растет в «дикости» в полном смысле этого слова: мать, которая боится потерять его, искусственно изолирует сына от всего, что могло бы привести его на путь рыцарских подвигов, который предначертан ему по крови. Однако Парсифаль, встретив в глухом лесу, где «воспи­тывается», рыцаря, отправляется в странствие, почувствовав глубо­чайшую внутреннюю тягу к этому. Но он, в полном смысле слова, «не­вежественен» (в куртуазном лексиконе рыцарского романа это опреде­ляется как «лишенный вежества»), что приводит его к ряду тяжелей­ших ошибок, чуть не ставших роковыми. В ходе странствий он должен сперва образовать самого себя, и только после этого сможет проник­нуть в волшебный замок св. Грааля - Мунсельвеш. Этот замок и его хозяин, таинственный Король-рыболов, недостижимы не потому, что далеки (в первый раз Парсифаль встречает Короля-рыболова в самом начале своих странствий, но он просто неспособен осознать значение такой встречи), а потому, что соискатель должен быть готов к дости­жению. Аналогичным образом в буддизме махаяны сансара (профанический плен бытия) тождествен нирване (истинный его плен), и лишь «загрязненность» сознания не позволяет человеку переживать нирваничность окружающей жизни, он оказывается погружен в сансару, т. е. в страдание.

Таким образом, «дикость», «невежественность» не могут рассмат­риваться как «естественность» - они должны быть «образованы» или «исцелены», «инь» должно перейти в «юань». Телесный недуг, душев­ная «детренированность» (невладение элементарными приемами само­контроля и психотренинга), духовная невоспитанность - все это явле­ния одного плана, которые должны быть преодолены путем «лечения=обучения». Здесь «лечение» - дальнейшее развитие принципа ги­гиены (от гигиены «внешней» к гигиене внутренних органов и систем организма и самого образа жизни), а «обучение» - та же гигиена пси­хического и духовного уровней организации.

Итак, учебно-практический семинар оказывается одной из тера­певтических техник. Содержание занятий сводится к изложению раз­личных аспектов структурной психосоматики во всех ее преломлени­ях; оно примерно соответствует содержанию этой книги. Форма пре­дельно свободная, но при этом ведущий не должен ни на минуту вы­пускать происходящее из-под контроля. Обычно каждое занятие начинается с краткого повторения к предыдущих тем, когда необхо­димо установить, во-первых, степень погружения участников в мате­риал, т. е. насколько они поняли уже пройденное и - что главное -насколько владеют им в практическом смысле (иногда следует отка­заться от дальнейшего изложения, осветив пройденную, но не поня­тую и не воспринятую в виде навыка тему с другой стороны - лучше добиться хоть малого, но истинного успеха, чем удовлетвориться обилием информации, облетающей с умов слушателей, как шелуха, буквально через несколько часов после ее предъявления), а во-вторых, выяснить, какой отклик в их собственной структуре возник в связи с этим. Это очень важная фаза. Иногда несколько слов, сказан­ных кем-либо из участников, меняют планы терапевта - теперь он ориентируется на высказавшего их человека и целенаправленно воз­действует на него, уловив, что для этого наступил подходящий мо­мент. Вслед за вступительной фазой наступает фаза изложения ново­го материала. Здесь очень важно уметь преподнести каждую мысль с разных точек зрения и разных позиций, учитывая особенности всех участников: их модальность, жизненный опыт, структуру, склонно­сти, образовательный ценз и т. д. Кто-то лучше воспринимает ска­занное через формально-математическое представление (так было с И.), кто-то - через графическое (например, Р. О.), кто-то - через своеобразные формулы-афоризмы, через игру слов и т. д. Очень хо­рошо работают примеры из области культурального опыта человече­ства, из литературы, истории, биографические примеры, и передача традиционных представлений с расширением их подобия друг другу и психосоматическим идеям. Приходится по нескольку раз излагать одно и то же, но в разных видах - именно так мы строили и эту кни­гу. Скажем, излагая концепцию логических уровней сознания, необ­ходимо ввести их, исходя из всех возможных предпосылок: через когнитивные вопросы, через физиологию и признаки транса, через графические представления, через модель Глобального взаимодейст­вия, через феномены времени и скорости прохождения ощущений, через понятия центра осознания и вектора внимания, через традици­онное представление о чакрах и «телах» человеческого существа и т. д.; наконец, через собственные ощущения участников - их необхо­димо «провести» по логическим уровням настолько глубоко, на­сколько это возможно в каждом конкретном случае. В этом, послед­нем, т. е. в приобретении собственного опыта, и заключается видовая особенность учебно-практического семинара, его коренное отличие от лекции. Эта особенность и делает его не только учебным, но и терапевтическим мероприятием.

Действительно, чего мы добиваемся и в ходе реализации других терапевтических методик? Во-первых, погружения человеческого су­щества на глубинные уровни, к истокам самого себя, к незамутненным и неискаженным волениям ядра. Это само по себе способно привести к обновлению структуры на сущностных основах, к ее пересозданию. Если же и глубинные уровни (даже уровень самоидентификации) со­держат обширные зоны искажений, то мы, во-вторых, добиваемся ис­правления дефекта, заполнения пробела, т. е. проводим соответствую­щую коррекцию.

Это же самое происходит и на семинаре. Прежде всего, мы дости­гаем устойчивого раппорта, основанного на взаимодействии по сцена­рию «ученик-учитель», на совместном постижении нового. Во-вторых, мы погружаем участников семинара в состояние глубокого транса со­стояние, даже когда речь не идет собственно о логических уровнях сознания; наконец, мы обучаем новым методам мышления, даем пред­ставления о структуре, структурных феноменах, «личной истории», «личной эволюции», о дефектах и принципах их коррекции. Все это, в целом, уже корректирует личность, даже без специальной работы, на­правленной на каждого конкретного человека.

Здесь имеет смысл подчеркнуть, что понятие «логические уровни сознания» является центральным во всем концептуальном корпусе структурной психосоматики и, соответственно, важнейшей практиче­ской целью семинаров в их «учебной ипостаси». Является научение участников погружаться на глубинные логические уровни и устойчи­во пребывать на них, оперируя сознательно соответствующими категориями и приемами мышления. Уже это можно считать пред­посылкой коррекции, и в ряде случаев, собственно коррекцией, одна­ко условия работы в малых семинарах позволяют на фоне глубокого транса и готовности к терапевтическому воздействию (она формиру­ется как результат практически закрепленного знания основ струк­турной психосоматики) провести индивидуальную работу, четко ори­ентированную на конкретные проблемы и особенности структуры данного человека.

Такая работа, как мы видим, может начинаться уже на стадии предварительного обсуждения пройденного, она может вестись во время изложения нового материала, и ей, по большей части, посвя­щена третья, заключительная фаза семинарского занятия - свободное обсуждение темы занятия. В ходе такого обсуждения участники из­лагают свои мысли относительно услышанного, задают вопросы, приводят примеры, предъявляют проблемы и т. д. Общение предель­но свободно по форме, но оно должно быть, тем не менее, предельно управляемо терапевтом по содержанию, общему направлению и кан­ве своего развития.

Обычно терапевт еще перед занятием планирует корректирую­щее воздействие; он знает, кто из участников будет объектом инди­видуальной работы, в чей адрес он направляет все вербальные и не­вербальные воздействия. Семинар приобретает следующую структу­ру: терапевт-пациент (участник семинара, в отношении которого проводится целенаправленная индивидуальная работа) - аудитория (другие ученики; их роль не пассивна: они своим присутствием и своими реакциями усиливают воздействие терапевта, выступают как своеобразные редакторы). Однако реальные условия терапии, кон­кретика человеческих обстоятельств и развитие процессов пересоз­дания структуры часто вносят изменения в планы терапевта - он должен, ориентируясь на реакции участников, выбирать момент воз­действия и его форму оптимальным образом и работать с тем паци­ентом, кто наиболее готов к корректирующему воздействию. Такое воздействие может осуществляться с применением элементов других техник: техники разделения травматической склейки, работы с те­лесными метафорами или со знаковыми системами - или через предъявление неожиданных примеров, новых мыслительных схем, разбор конкретных случаев, традиционных систем, культуральных реалий и т. д. В данном случае само обучение, оставаясь таковым для других участников семинара, для адресата корректирующего воздей­ствия становится терапией. Часто терапия не ограничивается рамка­ми собственно семинара - для завершения коррекции проводятся специальные индивидуальные сеансы, но и они не выпадают из общего контекста, из ткани семинарской работы и сохраняют черты сценария «ученик-учитель».

Итак, семинар позволяет: а) провести подробнейшую калибровку пациента, детальный анализ его структуры в самых разных контек­стуальных зонах; б) постепенно приучить его к операциям в состоя­нии транса, подготовить к техникам структурной психосоматики, ввести в круг ее идей, представлений и методов, научить ориентиро­ваться в ее терминологии. Он обеспечивает благоприятную атмосфе­ру взаимного доверия, а мотивация пациента поддерживается благо­желательным отношением других участников. Все это позволяет ра­ботать в сложных случаях с высокой эффективностью. Однако, тех­ника семинара, как и любая другая, вовсе не универсальна. Она предъявляет определенные требования к пациенту (это - в первую очередь, способность работать в условиях учебно-практического ме­роприятия, определенный образовательный ценз, соответствующие мотивации и т. д.) и, разумеется, к терапевту. Обратимся к конкретным примерам.

В случае С. Н. погружение в область структурного дефекта - пер­вичной травматической склейки - произошло во время семинара, на втором занятии цикла. Терапевт планировал на этот день индивидуаль­ную работу именно с этим участником группы, но его реакции были неожиданными. Речь шла о знаковых системах, о содержании этого понятия[71], в качестве примера терапевт описал и продемонстрировал приемы работы с рисунками, с произвольным прямоугольником и точ­кой (как в случае А.).

Внезапно С. Н. заметил, что вспомнил или, точнее, начал вспоми­нать обстоятельства своей детской психотравмы. Но он находился в это время в глубоком трансовом состоянии - на пятом логическом уровне.

Высказывания С. Н., казалось бы, не имели никакого отношения к теме занятия, но были вполне понятны терапевту и содержательно, и структурно. Этот пациент обращался за помощью в связи со своими телесными проблемами. В ходе первого ознакомительного сеанса были выявлены характерные зажимы в области низа живота и определен круг характерных личностных проблем: напряженные отношения с матерью, связанные с детским воспоминанием, которое все время ус­кользало от С. Н., аномальная агрессивность, подкрепленная соответ­ствующими убежденческими схемами, которые декларировались даже с некоторым вызовом, наркомания. Одновременно выяснилось, что С. Н. интересуется вопросами психологии и традиционными психотехни­ками. Ему было предложено участвовать в семинаре - таким образом _он и оказался в группе.

Итак, С. Н. заявил, что начинает вспоминать обстоятельства психо­травмы: он вспомнил, как капризничал, как мать пыталась утихоми­рить его, а затем оставила одного среди незнакомых людей, вспомнил свой страх (позже он заметил, что подобные по силе эмоции не пере­живал больше никогда в своей жизни), затем следовал провал, и он помнил себя уже вместе с матерью, которая пыталась успокоить его. Это было через несколько часов. Эти часы все еще оставались вне зо­ны осознания и, вместе с тем, одна только мысль о них повергла С. Н. в панический ужас, в крайне нересурсное состояние.

В этой ситуации терапевту пришлось менять свои планы. Он пред­полагал работать с С. Н., но в рамках знаковых систем, а теперь пере­ключился на иную технику. Во-первых, было необходимо вывести С. Н. из нересурсного состояния, обратить его к конструктивной работе. Это было сделано очень быстро, когда терапевт отметил, что проник­новение С. Н. в «темную зону» собственными усилиями - это большая удача, свидетельствующая, кроме всего прочего, о силе его характера и присущей ему жизненной активности; теперь необходимо идти дальше и выяснить все до конца. После этого С. Н. заявил, что он чувствует связь «темной зоны» с зажимом в области живота и своими частыми ангинами, хотя это и кажется ему странным и нелогичным. Здесь тера­певту пришлось изменить тему занятия и перейти к травматическим склейкам. Дальнейшая работа велась в этой технике - зона первичной психотравмы была полностью вскрыта и проработана.

На этом этапе терапевт сосредоточился на детском травматиче­ском опыте С. Н., его структурных последствиях: первичной травмати­ческой склейке и телесном выражении последней - зажиме в области Манипуры. Работа со вторичными патологическими стратегиями: по­вышенной агрессивностью С. Н. и несущностной зоной уровня убеж­дений, сформировавшейся вокруг них, - проводилась на другом заня­тии. Оно было специально спланировано вокруг подробного и широко­го обзора культуральных, социальных и исторических примеров, свя­занных с вопросами социального поведения, с проблемой «общество-личность». Упрощенно говоря, рассматривался вопрос, может ли быть успешной и эффективной позиция агрессивного одиночки, действует ли на практике принцип «человек человеку - волк», достигает ли цели поведение, основанное на «праве сильного». Эти рассуждения велись в рамках общей темы занятия: «Несущностные имплантированные карты и социальные стереотипы»; причем формой занятия был открытый обмен мнениями. Работа продолжалась несколько часов, но своей цели терапевт достиг. Между прочим, в завершение сеанса С. Н. отметил, что «на самом деле» никогда до конца и не верил в правильность своих взглядов, но придерживался их по принципу: «Пусть это ошибка, но это - моя ошибка; я так поступаю, и будь что будет». Теперь он пони­мал, что его агрессия была защитной реакцией, не позволявшей разви­ваться первичной патологической стратегии, приводившей к тяжелому телесному страданию. Подобная реакция достаточно характерна. Сколь бы обширным ни был структурный дефект (даже если он приобретает характер «ложного центра», «ложного Я»), воления ядра всегда ощуща­ются личностью наподобие некой «точки отсчета», «истинного горизон­та». Все же подобная интроспекция не должна вводить нас в заблужде­ние - если пациент заявляет, что «всегда знал» о неистинности собст­венных убеждений, то это происходит лишь потому, что к моменту такого заявления терапия продемонстрировала ему чуждость этой зоны его структуры. Что же касается позиции «Я так поступаю, и будь что будет», то она говорит о наличии в этой контекстуальной зоне пробела - человек не умеет пока поступать иначе, у него нет истинных карт, и, хотя ложность прежних очевидна, этому еще нечего противопоставить.

В ходе сеанса терапевт специально спланировал и спровоцировал межличностную конфликтную ситуацию, подобную тем, которые раз­решались С. Н. раньше в русле встречной агрессии. Контекст семинара и отношения «учитель-ученик», а также готовность терапевта к воз­можной реакции пациента и отзеркаливание малейших изменений в его поведении не позволили развиться агрессивному ответу — тем не менее, никаких болезненных ощущений не возникло. В этот момент терапевт резко прервал ход дискуссии и обратил внимание С. Н. на это обстоя­тельство. Было подчеркнуто, что, поскольку первичная травматическая склейка разрушена и вся патологическая стратегия, связанная с бо­лезненным спазмом в области живота «вычищена» из его структуры, С. Н. лишен необходимости прибегать к каким-либо аномальным поведенческим ходам и должен теперь научиться жить нормальной социальной жизнью.

Здесь С. Н. и высказал свое давнее сомнение в справедливости собственных убеждений, добавив, что это сомнение побуждало искать его другой выход - и таким выходом были наркотики. Вопросу нарко­тиков было посвящено еще одно занятие, но в данном случае мы не можем утверждать, что был достигнут устойчивый успех, - для этого у нас было слишком мало материала[72].

К моменту семинара С. Н. уже около девяти месяцев не употреблял никаких наркотических средств. Подобные ремиссии бывали у него и прежде, а общий «опыт» наркотической зависимости в данном случае составлял более десяти лет. Данное пристрастие обставлялось в созна­нии С. Н. целым рядом убежденческих схем. Можно сказать, что он исповедовал «культурную наркоманию», как некоторые исповедуют «культурное пьянство»: следил за своим состоянием, за качеством по­требляемых препаратов, время от времени ложился в частную клинику для гемосорбции и восстановительной терапии. Само потребление наркотиков обставлялось определенным ритуалом, причем С. Н. пред­почитал считать себя не просто наркоманом (к таковым он относился отрицательно), а своеобразным исследователем «глубин психики». От­метим, что это характерно для большой группы наркоманов, так ска­зать, «интеллектуального типа». Другой пациент, С. Г., говорил, что его привлекает не сам «кайф», а процесс приготовления «зелья», - по его утверждению, это «подлинная алхимия». На этом основывалось утверждение «да, я наркоман, но не такой, как большинство» и пренеб­режительное отношение к потребителям готового героина. Истинный смысл любой эстетизации, героизации или интеллектуализации очеви­ден - это все те же имплантированные несущностные убежденческие схемы, обосновывающие для личности присутствие в ее структуре со­ответствующего дефекта - наркомании - и соответствующей патоло­гической стратегии - наркотической зависимости. Все люди этой груп­пы, известные авторам, пробовали самые разнообразные наркотиче­ские и психотропные средства, но предпочтение отдавали опиатам кус­тарного изготовления, неоднократно лечились и даже попадали в тюрьму в связи с «наркоманскими» статьями, но возвращались к нар­котикам, оправдывая себя аргументами убежденческого характера.

Употребление опиатов представлялось им «благородным кайфом», «аристократическим занятием» и т. д. В последнее время стали предъ­являться и аргументы, основанные на книгах Карлоса Кастанеды. Здесь мы ненадолго отойдем от основной темы и сделаем небольшое отступление.

Сторонники наркотиков и в особенности психотропных веществ, галлюциногенов читают Кастанеду только в этом контексте. Для них крайне привлекательной представляется концепция, проповедующая возможность «личной эволюции» путем применения микселина, дур­мана и других подобных средств, хотя «учение дона Хуана» вовсе не сводится к этому.

Вместе с тем, мы должны констатировать, рискуя вызвать неудо­вольствие большого количества кастанедианцев, что учение их кумира вовсе не безопасно и в достаточной степени сомнительно в самых раз­личных своих элементах. Его неустранимый недостаток - вырванность из общего контекста индейской культуры, механическое перенесение ее реалий в совершенно иные реалии - индустриального общества конца XX века. С точки зрения структурной психосоматики, это та же имплантация, но не на уровне личности, а на уровне культуры совре­менного западного общества.

Вот что пишет в своей статье о Карлосе Кастанеде известный со­временный философ-эзотерик Рам Тамм: «Основным качеством ра­бот Кастанеды, повсеместно признанных бестселлерами уже со вре­мени выхода в свет его первой книги, является их большая сугге­стивность. Его книги буквально приковывают внимание читателя: взывая к самым естественным сантиментам, они в то же время пред­лагают как бы жемчужину эзотерической мудрости, по которой так тоскует множество людей во всем мире. Более того, многие прини­мают работы Кастанеды как книги наставлений для использования этой мудрости на практике, надеясь с помощью чудотворной магии яки разрешить все жгучие проблемы человеческого существования. И венец всего - это то, что историю рассказывает не какой-нибудь индийский или китайский мудрец из забытого прошлого, а их совре­менник, ученый, специализирующийся в антропологии. Он задает дону Хуану те же вопросы, которые хотел бы задать читатель, пыта­ется критически анализировать свои переживания; он не верит, он рационалист и скептик; он все желает проверить на опыте, чтобы узнать действительную ценность того, через что ему приходится проходить. Однако со временем подобные попытки оканчиваются неудачей, и в конце концов мы видим, как прежде важничающий, позитивистски настроенный западный человек медленно превраща­ется в колдуна яки, в «человека знания», для которого нет разницы между реальностью и сном... натурфилософские взгляды которого основываются, в первую очередь, на магической практике и силе суг­гестивного воображения. Это как раз та метаморфоза, которую хоте­ли бы пережить многие западные люди, чтобы вернуться к гармони­ческому «золотому веку» ранней цивилизации, оставив позади все невзгоды и разочарования современного существования. Это то, чего многие в этом мире пытаются достичь с помощью религии, наркоти­ков, искусства, философии, различных социальных движений и даже насилия. И вдруг появляется живой пример (который, между прочим, так основательно «стер свою личную историю», что жизнь его уже стала мифом), и люди любой ценой стремятся поверить ему, как если бы это было их единственным «кубическим сантиметром шанса». В целом, книги Кастанеды оказались захватывающими, инакоборческими боевиками по отношению к западному позитивному стилю мышления, они в значительной мере помогли заполнить вакуум практического мистицизма, который в самом деле стал проблемой в западном мире».

Сказанное очень легко разобрать в терминах структурной психо­соматики. Наличие в культуральной структуре западного общества существенного пробела (мы можем назвать это традиционным обра­зом - «кризисом духовности») приводит к легкой имплантации в эту науку всевозможных несущностных конгломератов - социально-политических, поведенческих, псевдомистических и т. д. С точки зрения механизма такой имплантации, содержательная сторона этих имплантантов не имеет значения; это может быть псевдоязыческая идеология нацизма, «культурная наркомания» или учение Кастанеды, причем, если некоторые из этих имплантантов в любых условиях не­сомненно несущностны, то другие, в другой социальной структуре в ряде своих элементов, могут оказаться вполне истинными.

Для индейца, живущего в условиях родового строя, поиски духа-помощника (сопряженные с огромными трудностями - постом, от­шельничеством и т. д.), вполне естественны. Так же естественно для обитателя мексиканской сьерры, например, современного индейца-уиголя, живущего по обычаям и укладу предков, совершать переходы до 500 км в поисках галлюциногенного кактуса пейотля, терпеть голод и жажду. Кактус нужен ему не для экспериментов над собой, не для заполнения душевной пустоты. Он используется один раз в году на священном ритуале в церемониальном центре племени (Тунике), куда за сотни километров стекаются все уиголи. Здесь они становятся уча­стниками сверхъестественной мистерии, цель которой - воссоздать, как они верят, обстановку, необходимую для обновления жизни на земле, дать новую жизнь богам и творимому - в который уже раз - их миру.

Согласитесь, что есть огромная разница между юношей-индей­цем, который, истощенный многодневным постом, претерпевающий все трудности и опасности одиночества, всеми силами стремится об­рести «тайного помощника», без чего не может стать «человеком», полноправным членом собственного народа, между паломником-уиголем, претерпевающим голод и жажду в пустыне в поисках «ду­ховного сердца « не ради самореализации, но для того, чтобы его племя могло в очередной раз восстановить связь с Нашими Предками, в мистическом ритуале обновить дряхлеющую Вселенную, и за­падным человеком, участником семинара по «магии древней Мекси­ки». Он заплатил свои пятьсот долларов, принял ванну в гостинич­ном номере и только что съел гамбургер - теперь он вправе ожидать, что его научат, как «двигать точку сборки» и «стирать личную исто­рию»... Он может позволить себе быть фанатиком.

Рам Тамм резюмирует: «Само учение профильтровано в книгах Кас­танеды через традиционную привычку позитивного «описания мира», и драматизм в большей степени возникает за счет эмоций и воображения автора. Поэтому этим писаниям нельзя доверять, как источнику ориги­нального учения или как практическому руководству по магии яки. Од­нако многие читатели (особенно в Восточной Европе, где вакуум мисти­цизма ощущается особенно остро) склонны принимать книги Кастанеды как Евангелие и - что еще хуже - подвергаются соблазну потреблять наркотики в надежде на развитие магических сил. Из-за упомянутых выше причин результаты, как правило, бывают очень грустными, потому что максимум, чего западный человек сможет достичь такой практикой, - это открыть себя всевозможным видам социального психоза и встать на путь духовной деградации».

Здесь следует отметить очень важный момент, свойственный им­плантации на любом уровне - на уровне личности или общества, безраз­лично: имплантант по сравнению с исходной формой, сущностной для какой-то иной структуры, всегда профанирован, искажен. Это вполне естественно - ведь он вырван из структуры, лишен многочисленных свя­зей с ней, а для лучшего «приживления» снабжен чуждыми себе элемен­тами, которые могут помочь ему укорениться на новом месте. Он везде маскируется подо что-то, чем на самом деле не является, он как кукуш­кино яйцо, подброшенное в чужое гнездо. Случаи излечения здесь еди­ничны и весьма показательны - они связаны с «личной эволюцией» лич­ности, с «внезапно» возникающим ощущением «мне это больше просто не надо». Пациент Л. именно так и описывал свои переживания: «Одна­жды утром я понял, что это мне больше просто не надо». Он неодно­кратно и безуспешно лечился, а после самостоятельно принятого реше­ния не употребляет наркотики уже двадцать лет. Похожее переживание испытал и А. И., который отказался от наркотиков под воздействием личных мотивов (любовь и женитьба) и воздерживается от них уже пят­надцать лет. В обоих случаях «внезапное решение» явилось конечным результатом большой внутренней работы, повлекшей за собой качест­венный скачок. В терминах структурной психосоматики мы можем оп­ределить это как «личную эволюцию» и «структурную пересборку».

Как минимум, личности здесь необходимо заполнить пробел структуры, который прежде заполнялся наркоманией, - заполнить сущностными убежденческими схемами. Разумеется, это редко можно сделать только путем личных усилий и никогда - только под внешним воздействием, без собственной внутренней работы.

В случае С. Н. терапевт постарался разрушить именно убежденческие схемы, сформированные вокруг наркотической зависимости и представляющие ее в качестве некоего «духовного деления», «стран­ствия», «занятия для избранных». Работа велась, опять-таки, с при­влечением обширного культорологического и исторического мате­риала. Разбирались традиционные взгляды на проблему наркотиков и массовые стереотипы, существующие по поводу этих взглядов. Те­мой занятия было «Чакровая система и измененные состояния созна­ния». Центральным тезисом был известный тезис авторитетов йоги: «Наркотики действительно «раскрывают» те или иные чакры и от­крывают путь к другим планам существования, но это суррогатное средство, не сравнимое с путем духовного совершенствования и к тому же очень опасное»[73].

В ходе занятия, которое также строилось как свободная дискуссия, С. Н. признал: «Да, действительно. Наркотики - это замена, паллиатив истинного развития, нет и не может существовать «культурной нарко­мании»». Тогда он высказал следующее утверждение: «Я понимаю те­перь, что просто обманывал себя, приукрашивая собственную сла­бость, но мне нравится наркотическое состояние, и поэтому я возвра­щаюсь к наркотикам вновь и вновь».

Терапевт поставил перед С. Н. такой вопрос: «Кому нравится нар­котическое состояние - вам или кому-то в вас?». В первый момент это повергло С. Н. в полное недоумение, но затем, после тщательного раз­бора субмодальностей, связанных с наркотиками и наркотическим опь­янением, он признал: «Да, у меня создается впечатление, что все это нужно не мне, а кому-то во мне». Терапевт заметил, что состояния из­мененного сознания, доступные в ходе «личной эволюции», по своему качеству несравнимы с наркотическим опьянением, и С. Н. была Дана возможность погрузиться в одно из них[74].

После этого терапевт сообщил С. Н., что его пристрастие к нарко­тикам полностью закрывает для него путь к таким состояниям и он должен выбирать, чего он хочет для себя: развития собственного Я или развития «ложного Я» в себе, которому наркотики действительно не­обходимы.

После терапии С. Н. находился в полной растерянности. Он заявил, что происшедшее меняет в корне все его отношение к миру и собст­венной жизни, но он просто не готов ни оценить эти перемены, ни сде­лать какие-либо выводы. В данный момент он не знает, как будет жить дальше, что произойдет в плане его отношения к наркотическим сред­ствам. «Действительно, - заметил он, - «естественные» измененные состояния сознания несравнимы с теми, которые дают наркотики». Он просто не знал, что делать со своим новым опытом. Невербальные ре­акции, происходившие в это время, свидетельствовали о начале струк­турной пересборки всего существа С. Н.: были заметны характерные «изменения осей симметрии» телесной структуры и т. д.

К сожалению, по житейским обстоятельствам дальнейшая работа с С. Н. была невозможна. По сведениям, которые есть у авторов, к мо­менту написания настоящей книги (спустя шесть месяцев после завер­шения работы) С. Н. к употреблению наркотиков не вернулся; таким образом, он воздерживался от них уже пятнадцать месяцев - это самая длительная ремиссия в истории его болезни. Вместе с тем, мы не мо­жем утверждать, что здесь достигнуто излечение.

Приходится констатировать, что наркомания — это очень сложная терапевтическая проблема, требующая специальных исследований и специальных корректирующих средств. Она связана с феноменом «ложного Я», развивающегося в наркомане и подчиняющего себе все его существо, причем сама проблема носит трансперсональный харак­тер и напрямую связана с социальными и культуральными реалиями. В связи с этим, она требует коррекции на уровне общества в той же мере, как и на уровне личности. В этих своих особенностях наркомания по­добна гомосексуализму[75].

Мы можем сколько угодно проявлять свою «цивилизованность» и «просвещенность», демонстрируя терпимость к «сексуальным меньщинствам», и тем не менее никто не может доказать, что гомосексу­альная ориентация имеет сущностный характер.

Признание несущностности гомосексуализма и терпимость в от­ношении гомосексуалистов абсолютно совместимы между собой. Это _ разные проблемы или, по крайней мере, разные аспекты проблемы. Действительно, отношение к геям и лесбиянкам как к роду изгоев или даже преступников - это пережиток средневековья, следствие своеоб­разного социально-психологического «отсечения» проблемы. Так не­когда поступали с прокаженными: изгоняя их из общества, общество как бы защищает себя от проказы как таковой. Так сейчас поступают с инвалидами. Массовое сознание не хочет ничего знать об инвалидах, будто бы такое незнание способно защитить его носителя от несчаст­ного случая и инвалидной коляски. Однако случай гомосексуализма значительно сложнее. Здесь мы не можем констатировать болезнь в обычном смысле этого слова. Но мы можем говорить онесущностности гомосексуального поведения. Действительно, оно противоречит волению «Я хочу быть!» в его родовом и видовом выражениях[76].

Мы не беремся предсказывать, как будет развиваться общество в этом плане, однако заметим, что переход гомосексуализма из «первой сферы» в область «принятого и дозволенного» во все времена было неблагоприятным симптомом, предвестием краха очередной общест­венной формации. В этом легко убедиться на примере Спарты перед Пелопонесскими войнами или Римской империи периода упадка. В среде сокрушивших Рим варваров гомосексуализм воспринимался как безусловная аномалия. Любопытно, что героизация, интеллектуализа­ция и эстетизация «однополой любви» присуща гомосексуалистам в еще большей степени, чем подобные явления свойственны наркома­нам, причем в качестве примеров очень часто обращаются именно к императорскому Риму и поздней Спарте. Разумный подход очевиден: человек в своей конкретик, как личность, как партнер в общении, дол­жен оцениваться и восприниматься независимо от его сексуальной ориентации, при этом гомосексуализм должен рассматриваться как отклонение, несущностная аномалия, терапевтическая проблема. Вряд ли терапевт должен пытаться «лечить» гомосексуальность своих паци­ентов, однако он должен задумываться о возможности коррекции фе­номена возрастающего гомосексуализма на общественном уровне ор­ганизации структуры антропосферы.

Подобным образом развивается и отношение общества к наркомании. Рассуждения о дозволенности «легких наркотиков» - это только первый признак возможных перемен. Мы, конечно, далеки от утвер­ждения, что в грядущем общественная мораль полностью примет нар­котики и наркоманию в качестве «нормальных» элементов социальной жизни, но такая возможность есть, и ее надо учитывать. По крайней мере, групповая мораль в различных слоях общества претерпевает здесь существенные изменения[77] - наркоманы входят в моду.

Какие-либо запретительные или разъяснительные меры здесь ма­лоэффективны, как и главные инвективы или высокоморальные пропо­веди. Необходима сознательная коррекция в смысле структурной пси­хосоматики на государственном и общественном уровнях, коррекция, структурная по своей сути. Однако сегодня мы можем говорить только о необходимости такой коррекции, о ее теоретических и методологи­ческих основах: мы не знаем ни способов, ни средств, необходимых для ее осуществления, мы не располагаем и соответствующими воз­можностями. С другой стороны, мы должны констатировать, что структурная психосоматика способна предложить и способы, и средст­ва - это вопрос соответствующих исследований. Не существует прин­ципиальной разницы между структурами разных уровней организации - все они подчиняются одним и тем же законам. Более того, говоря о любой терапевтической работе строго, мы должны говорить о группо­вой структуре пары «терапевт-пациент», а не об одной лишь структуре пациента.

Возвращаясь к случаю С. Н. в плане техники малых семинаров, отметим, что здесь мы видим воздействие собственно семинарского занятия, самого его процесса, на структуру пациента: приближение к травматической склейке, не запланированное терапевтом, и запланиро­ванная им коррекция уровня убеждений - все это происходило без ис­пользования других технических приемов. И, вместе с тем, другие тех­нические приемы использовались - по мере необходимости. Струк­турная работа тем и сильна, что не предполагает жестких технических рамок; ее жесткость в другом: в безусловном следовании концептуаль­ным и методологическим основам с точки зрения планирования и про­ведения терапии и принципу «экологичности» - с точки зрения практи­ки работы.

Случаи И. и Р. О. представляют собой еще большее переплетение и смешение техник. Здесь основные результаты были достигнуты во время семинарских занятий, и другие техники, в том числе применяв­шиеся во время индивидуальных сеансов, все равно проводились в об­щем контексте семинарской работы. В этом плане можно сказать, что семинар не ограничивается рамками учебного занятия, теми несколь­кими часами, когда группа собирается вместе; его границы иные: уже подготовленная беседа с будущим участником, первичное общение, устанавливающее рамки сценария будущего «действия» представляет собой некую психологическую границу, пересекая которую, пациент вовлекается в терапевтическое мероприятие. И до тех пор, пока сохра­няется взаимодействие «учитель-ученик», это мероприятие продолжа­ется - иногда дни и недели спустя после формального завершения цик­ла. В этом смысле семинар можно рассматривать не как череду разных сеансов, продолжительностью 3-4 часа каждый, а как один сеанс, длящийся несколько недель, Изменения, которые происходят с паци­ентом, когда он остается наедине сам с собой, вообще очень важны в практике структурной психосоматики, а в условиях семинара они при­обретают первостепенное значение. Терапевт постоянно должен ана­лизировать текущие телесные ощущения участников, их воспомина­ния, сновидения, направление их мыслей и деятельности (как «внеш­ней», так и «внутренней»), поэтому опрос с целью выявления любой динамики в этой сфере необходим перед каждым занятием. Хорошо, если он ненавязчиво включается в начальную фазу. Тогда же выявля­ются все невербальные признаки, которые могут служить предвестием серьезных структурных сдвигов. Очень хорошо, если одновременно терапевт работает с членами группы в телесных техниках - пусть это даже простой релаксационный «массаж» безо всякой работы с телес­ными метафорами и каких-либо суггестивных задач. Такая практика дает возможность наилучшим образом контролировать все нюансы статуса пациента, все метафоры его состояния и постоянно «возобнов­лять» присоединение на уровне тела, восстанавливать в своей памяти цельный образ психосоматики каждого участника группы.

Именно так проводилась работа в тех группах, членами которых были И. и Ф., и постоянные краткие сеансы телесной терапии в этих случаях очень помогли терапевту в других аспектах работы.

Выше мы подробно описали работу с Р. О. В этом случае особен­ности техники малых семинаров как метода коррекции особенно оче­видны - необходимые изменения структуры пациента происходили под действием, казалось бы, чисто учебного мероприятия и часто в ходе него. Вместе с тем, они продолжались и между занятиями и требовали также индивидуальной работы вне временных и ситуационных рамок собственно обучения.

Отметим, что Р. О., когда работа адресовалась другому, был пре­красным помощником терапевта. Он в достаточной мере понимал на­правленность и характер воздействия терапевт, и своим поведением, вербальными и невербальными реакциями поддерживал его. Это же можно сказать об И. Вообще в малых группах такая ситуация весьма характерна - уже на втором-третьем занятии, когда участники начи­нают минимально ориентироваться в рамках структурной психосома­тики, их поведение становится осмысленным и направляется к дости­жению общей цели. Это можно интерпретировать и так, что в данном случае мы имеем дело со структурной коррекцией трансперсонального уровня, - такая группа обретает свою структуру и свой структурный и содержательный статус. Проблемы каждого приобретают общий ха­рактер, сущностные перемены, происходящие в каждом из участников, воспринимаются как общее достижение и влияют на всех.

Это действительно так, и это имеет огромное значение. В настоя­щий момент структурная психосоматика в основном ориентирована на индивидуальную коррекцию. Но ее концептуальная база, ее метод и методология позволяют работать с любыми уровнями организации антропосферы: с малыми группами, социальными и культуральными общностями и т. д. Пока подобная работа ограничивается исключи­тельно анализом соответствующих феноменов и процессов. Но в ходе малых семинаров мы имеем дело с первыми систематическими попыт­ками практической коррекции на трансперсональном уровне. Если быть предельно строгим, подобная работа встречается и при индиви­дуальной терапии, особенно когда дело касается детей: здесь почти невозможно эффективно воздействовать на пациента, не затрагивая уровень семейных отношений, не «пролечивая» одновременно роди­телей[78].

Однако в этом случае групповая работа оказывается как бы слу­чайным дополнительным фактором, ответвлением основной линии терапии. Происходит, так сказать, нормализация социального фона - и только. В случае работы в семинаре, если, разумеется, терапевт вполне осознает это обстоятельство, работа изначально ориентирована на трансперсональный уровень. Проводя коррекцию конкретной лично­сти, терапевт работает с отдельными группами зажимов, отдельными зонами карт, отдельными патологическими склейками, однако успех в одной области сказывается на общем статусе пациента. Точно так же, работая в семинаре, терапевт воздействует на отдельных его участни­ков - и тем самым воздействует на всю структуру группы и на каждого ее участника. Общее воздействие, адресованное равно всем («учеба»), оборачивается воздействием на каждого, индивидуальное воздействие («терапия») - воздействием на всех.

Так, стремительный прогресс Р. О. непосредственно сказался на ситуации И. и послужил «катализатором» структурных изменений по­следнего. Это было особенно заметно после занятия, на котором Р. О. преодолел вторую барьерную мембрану. Признаки глубокого транса и пересборки всего существа Р. О. были очевидными не только для те­рапевта, но и для остальных участников семинара. Можно сказать, что все они - и терапевт в том числе - испытали сильнейшие переживания, в чем-то сравнимые с переживанием Р. О. Терапевт является такой же частью группы, как и пациенты. Его положение выделено, но все же он не расположен «вне» того социального образования, перестройка кото­рого происходит, и мы должны констатировать, что результат такой групповой работы для ведущего иногда по ценности равен результа­там, полученным его партнерами. Так, в случае Р. О. опыт, приобре­тенный терапевтом, был просто неоценим.

То же - или почти то же — было и в случае И. Его перестройка не была столь стремительной и столь последовательной, как перестройка Р. О., причем индивидуальная работа за пределами учебных занятий занимала больше времени. Она сводилась и к телесной терапии - в том числе к необходимой терапии привычных травм И., и к обсуждению его переписки с женой, и к свободной работе с различными убежденческими составляющими его структуры.

На первый взгляд, космограмма и уровень убеждений И. представ­ляли собой противоречивое и странное соперничество двух «центров тяжести». С одной стороны, можно было констатировать гипертрофи­рованный культ мужественности и целый ряд связанных с этим убеж­денческих схем патриархального толка. С другой стороны, И. - всяче­ски подчеркивал рациональность, современность и, так сказать, осоз­нанную западную ориентацию своего мышления. Он говорил о правах индивидуальности, о личной инициативе, свободном предпринима­тельстве и т. д. Выделенность вербально-логических и формальных конструкций в его сознании действительно имела место: еще со школы И. наиболее силен был именно в математике, а, скажем, физика, где формульных операций с некоторыми абстрактными объектами часто недостаточно и возникает необходимость осознания «физического смысла» математических выражений[79], давалась ему с трудом.

Это было специально проверено терапевтом и полностью подтвер­дилось. Операции с формально-логическими конструкциями были для И. приятной и занимательной игрой, тогда как переход от них к содер­жательной стороне, конкретным объектам и явлениям, которые симво­лизируются через абстрактный математический аппарат, представляли заметную проблему. Наконец, важной областью убежденческих конст­рукций И. было глубокое и, как показала работа, сущностное в своей основе, православное мировоззрение. Его религиозность была резуль­татом сознательного пути и сформировалась уже в зрелом возрасте. Как всякая истинная в психосоматическом смысле этого слова убежденческая зона, православие И. было лишено фанатизма и ксенофобии - он с большим уважением отзывался об исламе и знакомых ему му­сульманах, отмечая, в частности, искренность и силу их веры. Вместе с тем, он четко различал сущностные и несущностные религиозные убе­ждения других людей и прекрасно понимал опасность таких феноме­нов, как сектантское сознание, в том числе и в православной среде.

В принципе, эти три группы убеждений не являются непримири­мыми и антагонистическими - они могут при определенных условиях образовывать продуктивный синтез, формируя целостную и сущно­стную космограмму. В данном случае было иначе: противоречия вы­ражались в том, что в нескольких контекстуальных зонах И. одно­временно давал несколько взаимоисключающих оценок, его поведение было противоречивым, целеполагание неопределенным. Наибо­лее уязвимой зоной была зона отношений с собственной женой. Здесь превалировали патриархальные установки, но одновременно декларировалось, что «женщина должна быть свободна», излагались вполне языческие взгляды на структуру семьи и при этом говорилось о священных основах брака, его «церковности», отрицалась возмож­ность прощения (прежде всего, «нелояльность» в отношении мужа, малейшего «предательства» его интересов). Важно, что это были не только слова, - на практике И. действовал точно таким же образом. К примеру, он поощрял свою супругу проводить время вне дома, с подругами и без него (подкрепляя это «современными» взглядами на роль и права женщины), точно так же он поощрял ее учиться, делать карьеру, но когда в результате такой повышающейся социальной ак­тивности жены какие-то мелочи бытового плана оказывались невы­полненными, когда она задерживалась где-то, причем по вполне объяснимым причинам, он устраивал сцены. Он делил обязанности на «женские» и «мужские», причем «зарабатывание денег» относил к последним, и, что называется, «слышать не хотел» об «ее деньгах», «ее вкладе в бюджет семьи» и т. д.

Другой конфликтной зоной была зона личных жизненных целей и желательных достижений. Здесь и декларации, и поступки И. были столь же противоречивыми. На вопрос: «Чего вы хотите? К чему стре­митесь?» - он неизменно отвечал: «К успеху». Но вот сам успех он формулировал то в плане чисто западной модели делового успеха, то совершенно иначе - в плане личного развития, причем в различных областях - от чисто физической до психотехнической и духовной. Как мы понимаем, первое и второе вполне совместимы между собой, но в сознании И. эти цели противопоставлялись. Даже декларируя свою «западность», он одновременно говорил о неприменимости «западных» норм к условиям России и об особом избранном ее пути. Эта мысль также сама по себе может иметь вполне сущностную ориентацию, она .вполне возможная, как базис некоторого анализа и целеполагания, в данном случае представляла собой сугубо негативную, отрицательную убежденческую конструкцию по принципу: «Это нельзя, это не так». Вопросы «Что можно?» и «Что так?» просто не возникали, не говоря уже о вопросах четвертого логического уровня «Почему это нельзя?» и «Почему это не так?».

Третий конфликт лежал в области самооценки, формирования «идеального образа мужчины», которому он и хотел бы следовать.

Анализ всех этих противоречий показывал, что суть проблем И. коренится в его гипертрофированном культе мужественности, кото­рый, в свою очередь, был построен как «зеркальное отражение» образа и поведения его отца - «неудачника», «слабого интеллигента» и «алкоголика». Точно так же - «зеркальным образом», формировались и карты семейных отношений. Более того, его супруга имела сход­ные проблемы, и эта пара образовалась по принципу «взаимной до­полнительности искажений», как в описанном выше случае Ж. М. Однако в семье И. «гармония недостатков» не установилась - по той причине, что оба супруга к моменту брака находились еще в середи­не собственной «личной истории» и сохранили большой потенциал развития. Они менялись, пробелы в структуре заполнялись, и кон­фликт из области возможности перешел в область реальности. Оба супруга хотели измениться, измениться должна была и их семья, но на пути перемен встали структурные дефекты, принявшие форму об­ширных несущностных зон убежденческого уровня, искажений космограммы и уровня самоидентификации.

С точки зрения текущей темы изложения, важно отметить, что анализ проблем И. и вся корректирующая работа с ним проводились в рамках малого семинара. Именно в этих условиях были реализова­ны стандартные техники - сведение логических уровней сознания, работа с телесными метафорами, работа со знаковыми системами -как «показательные сеансы». В чисто телесных техниках решались проблемы телесных зажимов и привычных травм пациента (и те и другие, как отмечалось выше, коренились в дефектах уровня убежде­ний, в конфликтах контекстуальных зон семейных отношений, т. е. имели, с точки зрения ортодоксальной терапии, чисто психологиче­ские и социально-психологические причины). Прогресс был доста­точно явным, но резкое изменение статуса И. было достигнуто, когда терапевт перешел к обучению нелинейным приемам мышления, т. е. к тому, что мы должны считать основой «личной эволюции». В дан­ном случае И. был готов к ней и большая часть его структуры нужда­лась в дальнейшем развитии, однако обширные пробелы и зоны де­фектов не позволяли подойти к порогу перемен собственными уси­лиями - терапевт своей работой, которая в данном случае наиболее точно воплощает тождество «обучения» и «лечения», позволил паци­енту сделать решающий шаг.

В этом еще одна - и очень важная - особенность техники малых семинаров: они прекрасно подходят на роль инициации «личной эво­люции»; возможно, именно «личная эволюция» и является их истин­ной и конечной целью. Но в этом же заключено и естественное огра­ничение этой формы работы: если цель «личной эволюции» по ряду причин не может быть поставлена в плане конкретной человеческой личности, если для этого нет предпосылок, нет условий или нет мо­тивации, то вместо семинарской работы значительно разумнее воспользоваться другой техникой и реализовать ее в ходе «обычной» парной терапии.

Таким образом, мы еще раз приходим к выводу, что «личная эво­люция» является «конечной целью» структурной психосоматики, по­добно тому как психосоматический постулат является ее базовой кон­цептуальной посылкой, структурный анализ - базовым методологиче­ским приемом, логические уровни сознания - центральным понятием, Глобальное взаимодействие - общей моделью «личности-и-Универсума», а принцип экологичности - основой мировоззрения.