НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЛЮБВИ...

Человек не может жить без любви! Взаимной и неразделенной, к людям и к себе, к родителям и детям, к Родине и природе, к окружающему миру и профессии... Всё его жизненное пространство – это пространство любви!

Но любовь может быть разной... Существует, к сожалению, и любовь, разрушающая душу. Это гипертрофированная любовь к себе, к деньгам, к карьерному росту...

Давайте разберёмся, как в литературе раскрываются все эти проявления любви. Предлагаем Вам темы для сочинения, небольшие тексты для размышления и два образца сочинений.

ПРОСТРАНСТВО ЛЮБВИ РОДИТЕЛЕЙ и ДЕТЕЙ

ПРИМЕРНЫЕ ТЕМЫ

ЛЮБОВЬ РОДИТЕЛЕЙ И ДЕТЕЙ
Чем опасна слепая материнская любовь?	«От любви к женщине родилось все прекрасное на земле» (А.М.Горький)	Любовь матери - путеводная звезда, которая не дает человеку сбиться с дороги жизни.
Может ли материнская любовь принести вред?	"Любовью дорожить умейте" (С.Щипачев)	Душа матери пропитана любовью...
Бывает ли любовь чрезмерной?	«Будущее нации - в руках матерей». (О. Бальзак)	Сила материнской любви – в её сердце...
Благодарны ли дети?	Рука, качающая колыбель, правит миром. (Петер де Вриес)	Подвиг матери

СОВЕТУЮ ПРОЧИТАТЬ...

Дмитрий Кедрин Сердце матери Дивчину пытает казак у плетня: -Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня? Я саблей добуду для крали своей И светлых цехинов, и звонких рублей!- Дивчина в ответ, заплетая косу: -Про то мне ворожка гадала в лесу. Пророчит она: мне полюбится тот, Кто матери сердце мне в дар принесет. Не надо цехинов, не надо рублей, Дай сердце мне матери старой твоей.

Я пепел его настою на хмелю, Настоя напьюсь - и тебя полюблю!- Казак с того дня замолчал, захмурел, Борща не хлебал, саламаты не ел. Клинком разрубил он у матери грудь И с ношей заветной отправился в путь Он сердце её на цветном рушнике Коханой приносит в косматой руке. В пути у него помутилось в глазах, Всходя на крылечко, споткнулся казак. И матери сердце, упав на порог, Спросило его: «Не ушибся, сынок?»

И.С.Тургенев Воробей (стихотворение в прозе) Я возвращался с охоты и шёл по аллее сада. Собака бежала впереди меня. Вдруг она уменьшила свои шаги и начала красться, как бы зачуяв перед собою дичь. Я глянул вдоль аллеи и увидал молодого воробья с желтизной около клюва и пухом на голове. Он упал из гнезда (ветер сильно качал берёзы аллеи) и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки. Моя собака медленно приближалась к нему, как вдруг, сорвавшись с близкого дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой её мордой - и весь взъерошенный, искажённый, с отчаянным и жалким писком прыгнул раза два в направлении зубастой раскрытой пасти. Он ринулся спасать, он заслонил собою своё детище... но всё его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою! Каким громадным чудовищем должна была ему казаться собака! И всё-таки он не мог усидеть на своей высокой, безопасной ветке... Сила, сильнее его воли, сбросила его оттуда. Мой Трезор остановился, попятился. Видно, и он признал эту силу. Я поспешил отозвать смущённого пса - и удалился, благоговея. Да, не смейтесь. Я благоговел перед той маленькой, героической птицей, перед любовным её порывом. Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.

В.Астафьев Записка (миниатюра из книги «Затеси») Записка "НА ПРОКОРМ ЛЕГКА, ХОТЯ И ОБЪЕСТЬ МОЖЕТ, НО НЕ ЗЛОВРЕДНА". Нет, это не из Гоголя и не из Салтыкова-Щедрина, и не из прошлого века. В наши дни, в век, так сказать, энтээра, из старой русской деревни, подбив продать домишко, родной сынок привез в город собственную мать, неграмотную, изношенную в работе, и "забыл" ее на вокзале. В карман выходной плюшевой жакетки матери вместо денег сынок вложил эту самую записку, как рекомендательное письмо в няньки, сторожихи, домработницы. Все же жаль порою бывает, что отменена публичная порка. Для автора этой записки я сам нарубил бы виц и порол бы его, порол до крови, до визга, чтоб далеко и всем было слышно.

Бесчеловечность самых близких – самое страшное на свете. Трудно поверить, что на такое способны люди. Оставить мать на произвол судьбы. "Забыть" ее на вокзале. Оставив лишь записку в кармане. Писатель иронизирует, описывая поведение "сынка". Сыном не может называться человек, который оставил свою мать.

М.Горький. Сказки об Италии IX глава Прославим женщину — Мать, неиссякаемый источник всё побеждающей жизни! Здесь пойдет речь о железном Тимур-ленге, хромом барсе, о Сахиб-и-Кирани — счастливом завоевателе, о Тамерлане, как назвали его неверные, о человеке, который хотел разрушить весь мир. Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски! С того дня, как умер сын его Джигангир и народ Самарканда встретил победителя злых джеттов одетый в черное и голубое, посыпав головы свои пылью и пеплом, с того дня и до часа встречи со Смертью в Отраре, где она поборола его, — тридцать лет Тимур ни разу не улыбнулся — так жил он, сомкнув губы, ни пред кем не склоняя головы, и сердце его было закрыто для сострадания тридцать лет! Прославим в мире женщину — Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется Смерть! Здесь будет сказана правда о Матери, о том, как преклонился пред нею слуга и раб Смерти, железный Тамерлан, кровавый бич земли. Вот как это было: пировал Тимур-бек в прекрасной долине Канигула, покрытой облаками роз и жасмина, в долине, которую поэты Самарканда назвали «Любовь цветов» и откуда видны голубые минареты великого города, голубые купола мечетей. Пятнадцать тысяч круглых палаток раскинуто в долине широким веером, все они — как тюльпаны, и над каждой — сотни шелковых флагов трепещут, как живые цветы. А в средине их — палатка Гуругана-Тимура — как царица среди своих подруг. Она о четырех углах, сто шагов по сторонам, три копья в высоту, ее средина — на двенадцати золотых колоннах в толщину человека, на вершине ее голубой купол, вся она из черных, желтых, голубых полос шелка, пятьсот красных шнуров прикрепили ее к земле, чтобы она не поднялась в небо, четыре серебряных орла по углам ее, а под куполом, в середине палатки, на возвышении, — пятый, сам непобедимый Тимур-Гуруган, царь царей. На нем широкая одежда из шелка небесного цвета, ее осыпают зерна жемчуга — не больше пяти тысяч крупных зерен, да! На его страшной седой голове белая шапка с рубином на острой верхушке, и качается, качается — сверкает этот кровавый глаз, озирая мир. Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета губ красивой девушки. На земле, на коврах, каких больше нет, — триста золотых кувшинов с вином и всё, что надо для пира царей, сзади Тимура сидят музыканты, рядом с ним — никого, у ног его — его кровные, цари и князья, и начальники войск, а ближе всех к нему — пьяный Кермани-поэт, тот, который однажды, на вопрос разрушителя мира: — Кермани! Сколько б ты дал за меня, если б меня продавали? — ответил сеятелю смерти и ужаса: — Двадцать пять аскеров. — Но это цена только моего пояса! — вскричал удивленный Тимур. — Я ведь и думаю только о поясе, — ответил Кермани, — только о поясе, потому что сам ты не стоишь ни гроша! Вот как говорил поэт Кермани с царем царей, человеком зла и ужаса, и да будет для нас слава поэта, друга правды, навсегда выше славы Тимура. Прославим поэтов, у которых один бог — красиво сказанное, бесстрашное слово правды, вот кто бог для них — навсегда! И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали воины и шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана долетел крик женщины, гордый крик орлицы, звук, знакомый и родственный его оскорбленной душе, — оскорбленной Смертью и потому жестокой к людям и жизни. Он приказал узнать, кто там кричит голосом без радости, и ему сказали, что явилась какая-то женщина, она вся в пыли и лохмотьях, она кажется безумной, говорит по-арабски и требует — она требует! — видеть его, повелителя трех стран света. — Приведите ее! — сказал царь. И вот пред ним женщина — босая, в лоскутках выцветших на солнце одежд, черные волосы ее были распущены, чтобы прикрыть голую грудь, лицо ее, как бронза, а глаза повелительны, и темная рука, протянутая Хромому, не дрожала. — Это ты победил султана Баязета? — спросила она. — Да, я. Я победил многих и его и еще не устал от побед. А что ты скажешь о себе, женщина? — Слушай! — сказала она. — Что бы ты ни сделал, ты — только человек, а я — Мать! Ты служишь смерти, я — жизни. Ты виноват предо мной, и вот я пришла требовать, чтоб ты искупил свою вину, — мне говорили, что девиз твой «Сила — в справедливости», — я не верю этому, но ты должен быть справедлив ко мне, потому что я — Мать! Царь был достаточно мудр для того, чтобы почувствовать за дерзостью слов силу их, — он сказал: — Сядь и говори, я хочу слушать тебя! Она села — как нашла удобным — в тесный круг царей, на ковер, и вот что рассказала она: — Я — из-под Салерно, это далеко, в Италии, ты не знаешь где! Мой отец — рыбак, мой муж — тоже, он был красив, как счастливый человек, — это я поила его счастьем! И еще был у меня сын — самый прекрасный мальчик на земле... — Как мой Джигангир, — тихо сказал старый воин. — Самый красивый и умный мальчик — это мой сын! Ему было шесть лет уже, когда к нам на берег явились сарацины-пираты, они убили отца моего, мужа и еще многих, а мальчика похитили, и вот четыре года, как я его ищу на земле. Теперь он у тебя, я это знаю, потому что воины Баязета схватили пиратов, а ты — победил Баязета и отнял у него всё, ты должен знать, где мой сын, должен отдать мне его! Все засмеялись, и сказали тогда цари — они всегда считают себя мудрыми! — Она — безумна! — сказали цари и друзья Тимура, князья и военачальники его, и все смеялись. Только Кермани смотрел на женщину серьезно, и с великим удивлением Тамерлан. — Она безумна как Мать! — тихо молвил пьяный поэт Кермани; а царь — враг мира — сказал: — Женщина! Как же ты пришла из этой страны, неведомой мне, через моря, реки и горы, через леса? Почему звери и люди — которые часто злее злейших зверей — не тронули тебя, ведь ты шла, даже не имея оружия, единственного друга беззащитных, который не изменяет им, доколе у них есть сила в руках? Мне надо знать всё это, чтобы поверить тебе и чтобы удивление пред тобою не мешало мне понять тебя! Восславим женщину — Мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью вскормлен весь мир! Всё прекрасное в человеке — от лучей солнца и от молока Матери, — вот что насыщает нас любовью к жизни! Сказала она Тимур-ленгу: — Море я встретила только одно, на нем было много островов и рыбацких лодок, а ведь если ищешь любимое — дует попутный ветер. Реки легко переплыть тому, кто рожден и вырос на берегу моря. Горы? — я не заметила гор. Пьяный Кермани весело сказал: — Гора становится долиной, когда любишь! — Были леса по дороге, да, это — было! Встречались вепри, медведи, рыси и страшные быки, с головой, опущенной к земле, и дважды смотрели на меня барсы, глазами, как твои. Но ведь каждый зверь имеет сердце, я говорила с ними, как с тобой, они верили, что я — Мать, и уходили, вздыхая, — им было жалко меня! Разве ты не знаешь, что звери тоже любят детей и умеют бороться за жизнь и свободу их не хуже, чем люди? — Так, женщина! — сказал Тимур. — И часто — я знаю — они любят сильнее, борются упорнее, чем люди! — Люди, — продолжала она, как дитя, ибо каждая Мать — сто раз дитя в душе своей, — люди — это всегда дети своих матерей, — сказала она, — ведь у каждого есть Мать, каждый чей-то сын, даже и тебя, старик, ты знаешь это, — родила женщина, ты можешь отказаться от бога, но от этого не откажешься и ты, старик! — Так, женщина! — воскликнул Кермани, бесстрашный поэт. — Так, — от сборища быков — телят не будет, без солнца не цветут цветы, без любви нет счастья, без женщины нет любви, без Матери — нет ни поэта, ни героя! И сказала женщина: — Отдай мне моего ребенка, потому что я — Мать и люблю его! Поклонимся женщине — она родила Моисея, Магомета и великого пророка Иисуса, который был умерщвлен злыми, но — как сказал Шерифэддин — он еще воскреснет и придет судить живых и мертвых, в Дамаске это будет, в Дамаске! Поклонимся Той, которая неутомимо родит нам великих! Аристотель сын Ее, и Фирдуси, и сладкий, как мед, Саади, и Омар Хайям, подобный вину, смешанному с ядом, Искандер и слепой Гомер — это всё Ее дети, все они пили Ее молоко, и каждого Она ввела в мир за руку, когда они были ростом не выше тюльпана, — вся гордость мира — от Матерей! И вот задумался седой разрушитель городов, хромой тигр Тимур-Гуруган, и долго молчал, а потом сказал ко всем: — Мен тангри кули Тимур! Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Вот — жил я, уже много лет, земля стонет подо мною, и тридцать лет, как я уничтожаю жатву смерти вот этою рукой, — для того уничтожаю, чтобы отмстить ей за сына моего Джигангира, за то, что она погасила солнце сердца моего! Боролись со мною за царства и города, но — никто, никогда — за человека, и не имел человек цены в глазах моих, и не знал я — кто он и зачем на пути моем? Это я, Тимур, сказал Баязету, победив его: «О Баязет, как видно — пред богом ничто государства и люди, смотри — он отдает их во власть таких людей, каковы мы: ты — кривой, я — хром!» Так сказал я ему, когда его привели ко мне в цепях и он не мог стоять под тяжестью их, так сказал я, глядя на него в несчастии, и почувствовал жизнь горькою, как полынь, трава развалин! — Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Вот — сидит предо мною женщина, каких тьмы, и она возбудила в душе моей чувства, неведомые мне. Говорит она мне, как равному, и она не просит, а требует. И я вижу, понял я, почему так сильна эта женщина, — она любит, и любовь помогла ей узнать, что ребенок ее — искра жизни, от которой может вспыхнуть пламя на многие века. Разве все пророки не были детьми и герои — слабыми? О, Джигангир, огонь моих очей, может быть, тебе суждено было согреть землю, засеять ее счастьем — я хорошо полил ее кровью, и она стала тучной! Снова долго думал бич народов и сказал наконец: — Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина? Она откинула с лица черные волосы, улыбнулась ему и ответила, кивнув головой: — Так, царь! Тогда встал этот страшный старик и молча поклонился ей, а веселый поэт Кермани говорил, как дитя, с большой радостью: Что прекрасней песен о цветах и звездах? Всякий тотчас скажет: песни о любви! Что прекрасней солнца в ясный полдень мая? И влюбленный скажет: та, кого люблю! Ах, прекрасны звезды в небе полуночи — знаю! И прекрасно солнце в ясный полдень лета — знаю! Очи моей милой всех цветов прекрасней — знаю! И ее улыбка ласковее солнца — знаю! Но еще не спета песня всех прекрасней, Песня о начале всех начал на свете, Песнь о сердце мира, о волшебном сердце Той, кого мы, люди, Матерью зовем! И сказал Тимур-ленг своему поэту: — Так, Кермани! Не ошибся бог, избрав твои уста для того, чтоб возвещать его мудрость! — Э! Бог сам — хороший поэт! — молвил пьяный Кермани. А женщина улыбалась, и улыбались все цари и князья, военачальники и все другие дети, глядя на нее — Мать! Всё это — правда; все слова здесь — истина, об этом знают наши матери, спросите их, и они скажут: — Да, всё это вечная правда, мы — сильнее смерти, мы, которые непрерывно дарим миру мудрецов, поэтов и героев, мы, кто сеет в нем всё, чем он славен!

В.М.Шукшин.Рассказ «Материнское сердце»Витька Борзенков поехал на базар в районный городок, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги), пошел в винный ларек "смазать" стакан-другой красного, Потом вышел, закурил... Подошла молодая девушка, попросила: -- Разреши прикурить, Витька дал ей прикурить от своей папироски, а сам с интересомразглядывал лицо девушки -- молодая, припухла, пальцы трясутся. -- С похмелья? - прямо спросил Витька, -- Ну, - тоже просто и прямо ответила девушка, с наслаждениемзатягиваясь "беломориной". -- А похмелиться не на что, - стал дальше развивать мысль Витька,довольный, что умеет понимать людей, когда им худо. -- А у тебя есть? (Никогда бы, ни с какой стати не подумал Витька, что девушка специально наблюдала за ним, когда он продавал сало, и что у ларька она его просто подкараулила.) -- Пойдем, поправься. -- Витьке понравилась девушк -- миловидная,стройненькая... А ее припухлость и особенно откровенность, с какой онапризналась в своей несостоятельности, даже как-то взволновали. Они зашли в ларек... Витька взял бутылку красного, два стакана... Сам выпил полтора стакана, остальное великодушно налил девушке. Они вышли опять на крыльцо, закурили, Витьке стало хорошо, девушке тоже. Обоим стало хорошо. -- Здесь живешь? -- Вот тут, недалеко, -- кивнула девушка, -- Спасибо, легче стало. -- Может, еще хочешь? -- Можно вообще-то... Только не здесь. -- Где же? -- Можно ко мне пойти, у меня дома никого нет... В груди у Витьки нечто такое сладостно-скользское вильнуло хвостом.Было еще рано, а до деревни своей Витьке ехать полтора часа автобусом -- можно все успеть сделать. -- У меня там еще подружка есть, -- подсказала девушка, когда Витька соображал, сколько взять. Он поэтому и взял: одну белую и две красных. -- С закусом одолеем, -- решил он. -- Есть чем закусить? -- Найдем. Пошли с базара, как давние друзья. -- Чего приезжал? -- Сало продал... Деньги нужны -- женюсь. -- Да? -- Женюсь. Хватит бурлачить. -- Странно, Витька даже и не подумал, что поступает нехорошо в отношении невесты -- куда-то идет с незнакомой девушкой, и ему хорошо с ней, лучше, чем с невестой, -- интересней. -- Хорошая девушка? Как тебе сказать?.. Домовитая. Хозяйка будет хорошая. -- А насчет любви? -- Как тебе сказать?.. Такой, как раньше бывало, -- здесь вот кипятком подмывало чего-то такое, -- такой нету. Так... Надо же когда-нибудь жениться. -- Не промахнись. Будешь потом... Непривязанный, а визжать будешь. В общем, поговорили в таком духе, пришли к дому девушки. (Ее звали Рита.) Витька и не заметил, как дошли и как шли -- какими переулками. Домик как домик -- старенький, темный, но еще будет стоять семьдесят лет, не охнет. В комнатке (их три) чистенько, занавесочки, скатерочки на столах -- уютно. Витька вовсе воспрянул духом. "Шик-блеск-тру-ля-ля", -- всегда думал он, когда жизнь сулила скорую радость. -- А где же подружка? -- Я сейчас схожу за ней. Посидишь? -- Посижу. Только поскорей, ладно? -- Заведи вон радиолу, чтоб не скучать. Я быстро. Ну почему так легко, хорошо Витьке с этой девушкой? Пять минут знакомы, а... Ну, жизнь! У девушки грустные, задумчивые, умные глаза, Витьке то вдруг становится жалко девушку, то охота стиснуть ее в объятиях. Рита ушла. Витька стал ходить по комнате -- радиолу не завел: безрадиолы сердце билось в радостном предчувствии. Потом помнит Витька: пришла подружка Риты -- похуже, постарше,потасканная и притворная. Затараторила с ходу, стала рассказывать, что она когда-то была в цирке, "работала каучук". Потом пили... Витька прямо тут же за столом целовал Риту, подружка смеялась одобрительно, а Рита слабо била рукой Витьку по плечу, вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. "Вот она -- жизнь! -- ворочалось в горячей голове Витьки, -- Вот она -- зараза кипучая. Молодец я!" Потом Витька ничего не помнит -- как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором... Долго мучительно соображал, где он, что произошло. Голова гудела, виски вываливались от боли. Во рту пересохло все, спеклось. Кое-как припомнил девушку Риту... И понял: опоили чем-то, одурманили и, конечно, забрали деньги. Мысль о деньгах сильно встряхнула. Он с трудом поднялся, обшарил все карманы: да, денег не было, Витька прислонился к забору, осмотрелся... Нет, ничего похожего на дом Риты поблизости не было. Все другое, совсем другие дома. У Витьки в укромном месте, в загашнике, был червонец -- еще на базаре сунул туда на всякий случай... Пошарил -- там червонец. Витька пошел наугад -- до первого встречного, Спросил у какого-то старичка, как пройти к автобусной станции. Оказалось, не так далеко: прямо, потом налево переулком и вправо по улице опять прямо. "И упретесь в автобусную станцию". Витька пошел... И пока шел до автобусной станции, накопил столько злобы на городских прохиндеев, так их возненавидел, паразитов, что даже боль в голове поунялась, и наступила свирепая ясность, и родилась в груди большая мстительная сила. -- Ладно, ладно, -- бормотал он, -- я вам устрою... Что он собирался сделать, он не знал, знал только, что добром все это не кончится. Около автобусной станции допоздна работал ларек, там всегда толпились люди. Витька взял бутылку красного, прямо из горлышка выпил ее всю додонышка, запустил бутылку в скверик... Были рядом с ним какие-то подпившие мужики, трое. Один сказал ему: -- Там же люди могут сидеть. Витька расстегнул свой флотский ремень, намотал конец на руку -- оставил свободной тяжелую бляху как кистень. Эти трое подвернулись кстати. -- Ну?! -- удивился Витька. -Неужели люди? Разве в этом вшивомгородишке есть люди? Трое переглянулись. -- А кто же тут, по-твоему? -- Суки! Каучук работаете, да? Трое пошли на него, Витька пошел на троих... Один сразу свалился от удара бляхой по голове, двое пытались достать Витьку ногой или руками, берегли головы. Потом они заорали: -- Наших бьют! Еще налетело человек пять... Попало и Витьке: кто-то сзади тяпнулбутылкой по голове, но вскользь -- Витька устоял. Оскорбленная душа его возликовала и обрела устойчивый покой, Нападавшие матерились, бестолково кучились, мешали друг другу,советовали -- этим пользовался Витька и бил. Прибежала милиция... Всем скопом загнали Витьку в угол -- между ларьком и забором. Витька отмахивался. Милиционеров пропустили вперед, и Витька сдуру ударил одного по голове бляхой. Бляха Витькина страшна еще тем, что с внутренней стороны, в изогнутость ее, был налит свинец. Милиционер упал... Все ахнули и оторопели. Витька понял, что свершилось непоправимое, бросил ремень... Витьку отвезли в КПЗ. Мать Витькина узнала о несчастье на другой день. Утром ее вызвалучастковый и сообщил, что Витька натворил в городе то-то и то-то. -- Батюшки-святы! -- испугалась мать. -- Чего же ему теперь за это? -- Тюрьма. Тюрьма верная. У милиционера травма, лежит в больнице. За такие дела -- только тюрьма. Лет пять могут дать. Что он, сдурел, что ли? -- Батюшка, ангел ты мой господний, -- взмолилась мать, -- помогикак-нибудь! -- Да ты что! Как я могу помочь?.. -- Да выпил он, должно, он дурной выпимши... -- Да не могу я ничего сделать, пойми ты! Он в КПЗ, на него уже,наверно, завели дело... -- А кто же бы мог бы помочь-то? -- Да никто. Кто?.. Ну, съезди в милицию, узнай хоть подробности. Но там тоже... Что они там могут сделать? Мать Витькина, сухая, двужильная, легкая на ногу, заметалась по селу. Сбегала к председателю сельсовета -- тот тоже развел руками: -- Как я могу помочь? Ну, характеристику могу написать... Все равно, наверно, придется писать. Ну, напишу хорошую. -- Напиши, напиши, как получше, разумная ты наша головушка. Напиши, что -- по пьянке он, он тверезый-то мухи не обидит... -- Там ведь не будут спрашивать, по пьянке он или не по пьянке... Ты вот что: съезди к тому милиционеру, может, не так уж он его и зашиб-то. Хотя вряд ли... -- Вот спасибо-то тебе, ангел ты наш, вот спасибочко-то... -- Да не за что... Мать Витькина кинулась в район. Мать Витькина родила пятерых детей, рано осталась вдовой (Витька еще грудной был, когда пришла похоронка об отце в 42-м году), старший сын ее тоже погиб на войне в 45-м году, девочка умерла от истощения в 46-м году, следующие два сына выжили, мальчиками еще ушли по вербовке в ФЗУ и теперь жили в разных городах. Витьку мать выходила из последних сил, все распродала, но сына выходила -- крепкий вырос, ладный собой, добрый... Все бы хорошо, но пьяный -- дурак дураком становится. Вотца пошел -- тот, царство ему небесное, ни одной драки в деревне не пропускал. В милицию мать пришла, когда там как раз обсуждали вчерашнеепроисшествие на автобусной станции. Милиционера Витька угостил здорово -- тот действительно лежал в больнице. Еще двое алкашей тоже лежали в больнице -- тоже от Витькиной бляхи. Бляху с интересом разглядывали. -- Придумал, сволочь!.. Догадайся: ремень и ремень. А у него тут целая гирька. Хорошо еще -- не ребром угодил... И тут вошла мать Витьки... И, переступив порог, упала на колени, и завыла, и запричитала: -- Да ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Да способитесь вы как-нибудь с вашей обидушкой -- простите вы его, окаянного! Пьяный он был... Он тверезый последнюю рубаху отдаст, сроду тверезый никого не обидел... Заговорил старший, что сидел за столом и держал в руках Витькин ремень.Заговорил обстоятельно, спокойно, попроще -- чтоб мать все поняла. -- Ты подожди, мать. Ты встань, встань -- здесь не церква. Иди,глянь... Мать поднялась, чуть успокоенная доброжелательным тономначальственного голоса. -- Вот гляди: ремень твоего сына... Он во флоте, что ли, служил? -- Во флоте, во флоте -- на кораблях-то на этих... -- Теперь смотри: видишь? -- Начальник перевернул бляху, взвесил на руке. -- Этим же убить человека -- дважды два. Попади он вчера кому-нибудь этой штукой ребром -- конец. Убийство. Да и плашмя троих уходил так, что теперь врачи борются за их жизни. А ты говоришь: простить. Ведь он же трех человек в больницу уложил. А одного при исполнении служебных обязанностей. Ты подумай сама: как же можно прощать за такие дела, действительно? Материнское сердце, оно -- мудрое, но там, где замаячила беда родному дитю, мать не способна воспринимать посторонний разум, и логика тут ни при чем. -- Да сыночки вы мои милые! -- воскликнула мать и заплакала. -- Да нечто не бывает по пьяному делу?! Да всякое бывает -- подрались... Сжальтесь вы над ним!.. Тяжело было смотреть на мать. Столько тоски и горя, столько отчаяния было в ее голосе, что становилось не по себе, И хоть милиционеры -- народ до жалости неохочий, даже и они -- кто отвернулся, кто стал закуривать... -- Один он у меня -- при мне-то: и поилец мой, и кормилец. А еще вот жениться надумал -- как же тогда с девкой-то, если его посадют? Неужто ждать его станет? Не станет. А девка-то добрая, из хорошей семьи -- жалко... -- Он зачем в город-то приезжал? -- спросил начальник. -- Сала продать, На базар -- сальца продать. Деньжонки-то нужны, раз уж свадьбу-то наметили, где их больше возьмешь? -- При нем никаких денег не было, -- Батюшки-святы! -- испугалась мать. -- А иде ж они? -- Это у него надо спросить. -- Да украли небось! Украли!.. Да милый ты сын, он оттого, видно, и в драку-то полез -- украли их у него!.. Жулики украли... -- Жулики украли, а при чем здесь наш сотрудник -- за что он его-то? -- Да попал, видно, под горячую руку. -- Ну, если каждый раз так попадать под горячую руку, у нас скоро и милиции не останется. Слишком уж они горячие, ваши сыновья! – Начальник набрался твердости, -- Не будет за это прощения, получит свое -- по закону, -- Да ангелы вы мои, люди добрые, -- опять взмолилась мать, --пожалейте вы хоть меня, старуху, я только теперь маленько и свет-то увидела... Он работящий парень-то, а женился бы, он бы совсем справный мужик был. Я бы хоть внучаток понянчила... -- Дело даже не в нас, мать, ты пойми. Есть же прокурор! Ну, выпустили мы его, а с нас спросят: на каком основании? Мы не имеем права. Права даже такого не имеем. Я же не буду вместо него садиться, -- А может, как-нибудь задобрить того милиционера? У меня холст есть, я нынче холста наткала -- пропасть! Все им готовила... -- Да не будет он у тебя ничего брать, не будет! -- уже кричалначальник, -- Не ставь ты людей в смешное положение, действительно. Это же не кум с кумом поцапались! -- Куда же мне теперь идти-то, сыночки? Повыше-то вас есть кто или уж нету? -- Пусть к прокурору сходит, -- посоветовал один из присутствующих. -- Мельников, проводи ее до прокурора, -- сказал начальник. И опять повернулся к матери, и опять стал с ней говорить, как с глухой или совсем уж бестолковой: -- Сходи к прокурору -- он повыше нас! И дело уже у него, И пусть он тебе там объяснит: можем мы чего сделать или нет? Никто же тебя не обманывает, пойми ты! Мать пошла с милиционером к прокурору. Дорогой пыталась заговорить с милиционером Мельниковым. -- Сыночек, что, шибко он его зашиб-то? Милиционер Мельников задумчиво молчал. -- Сколько же ему дадут, если судить-то станут? Милиционер шагал широко. Молчал. Мать семенила рядом и все хотела разговорить длинного, заглядывала ему в лицо. -- Ты уж разъясни мне, сынок, не молчи уж... Мать-то и у тебя небось есть, жалко ведь вас, так жалко, что вот говорю -- а кажное слово в сердце отдает. Много ли дадут-то? Милиционер Мельников ответил туманно: -- Вот когда украшают могилы: оградки ставят, столбики, венки кладут... Это что -- мертвым надо? Это живым надо. Мертвым уже все равно. Мать охватил такой ужас, что она остановилась, -- Ты к чему же это? -- Пошли. Я к тому, что будут, конечно, судить. Могли бы, конечно,простить -- пьяный, деньги украли: обидели человека. Но судить все равно будут -- чтоб другие знали. Важно на этом примере других научить... -- Да сам же говоришь -- пьяный был! -- Это теперь не в счет. Его насильно никто не поил, сам напился. А другим это будет поучительно. Ему все равно теперь -- сидеть, а другие задумаются. Иначе вас никогда не перевоспитаешь, Мать поняла, что этот длинный враждебно настроен к ее сыну, и замолчала. Прокурор матери с первого взгляда понравился -- внимательный. Внимательно выслушал мать, хоть она говорила длинно и путано -- что сын ее, Витька, хороший, добрый, что он трезвый мухи не обидит, что как же ей теперь одной-то оставаться? Что девка, невеста, не дождется Витьку, что такую девку подберут с руками-ногами -- хорошая девка... Прокурор все внимательно выслушал, поиграл пальцами на столе... заговорил издалека, тоже как-томудрено: -- Вот ты -- крестьянка, вас, наверно, много в семье росло?.. -- Шестнадцать, батюшка. Четырнадцать выжило, двое маленькие ишо померли. Павел помер, а за ним другого мальчика тоже Павлом назвали... -- Ну вот -- шестнадцать. В миниатюре -- целое общество. Во главе -- отец. Так? -- Так, батюшка, так. Отца слушались... -- Вот! -- Прокурор поймал мать на слове. -- Слушались! А почему? Нашкодил один -- отец его ремнем. А брат или сестра смотрят, как отец учит шкодника, и думают: шкодить им или нет? Так в большом семействе поддерживался порядок. Только так. Прости отец одному, прости другому – что в семье? Развал, Я понимаю тебя, тебе жалко... Если хочешь, и мне жалко -- там не курорт, и поедет он, судя по всему, не на один сезон. По-человечески все понятно, но есть соображения высшего порядка, там мы бессильны... Судить будут. Сколько дадут, не знаю, это решает суд. Мать поняла, что и этот невзлюбил ее сына. "За своего обиделись". -- Батюшка, а выше-то тебя есть кто? -- Как это? -- не сразу понял прокурор. -- Ты самый главный али повыше тебя есть? Прокурор, хоть ему потом и неловко стало, невольно рассмеялся: -- Есть, мать, есть. Много! -- Где же они? -- Ну, где?.. Есть краевые организации... Ты что, ехать туда хочешь? Не советую. -- Мне подсказали добрые люди: лучше теперь вызволять, пока не сужденый, потом тяжельше будет... -- Скажи этим добрым людям, что они... не добрые. Это они со стороны добрые... добренькие. Кто это посоветовал? -- Да посоветовали... -- Ну, поезжай. Проездишь деньги, и все. Результат будет тот же. Я тебе совершенно официально говорю: будут судить. Нельзя не судить, не имеем права. И никто этот суд не отменит. У матери больно сжалось сердце... Но она обиделась на прокурора, а оэтому вида не показала, что едва держится, чтоб не грохнуться здесь и не завыть в голос. Ноги ее подкашивались. -- Разреши мне хоть свиданку с ним... -- Это можно, -- сразу согласился прокурор. -- У него что, деньгибольшие были, говорят? -- Были... Прокурор написал что-то на листке бумаги, подал матери: -- Иди в милицию. Дорогу в милицию мать нашла одна, без длинного -- его уже не было.Спрашивала людей. Ей показывали. В глазах матери все туманилось и плыло... Она молча плакала, вытирала слезы концом платка, но шла привычно скоро, иногда только спотыкалась о торчащие доски тротуара... Но шла и шла, торопилась. Ей теперь, она понимала, надо поспешать, надо успеть, пока они его не засудили. А то потом вызволять будет трудно. Она верила этому. Она всю жизнь свою только и делала, что справлялась с горем, и все вот так – на ходу, скоро, вытирая слезы концом платка. Неистребимо жила в ней вера в добрых людей, которые помогут. Эти -- ладно -- эти за своего обиделись, а те-- подальше которые -- те помогут. Неужели же не помогут? Она все им расскажет -- помогут. Странно, мать ни разу не подумала о сыне, что он совершил преступление, она знала одно: с сыном случилась большая беда. И кто же будет вызволять его из беды, если не мать? Кто? Господи, да она пешком пойдет в эти краевые организации, она будет день и ночь идти и идти... Найдет она этих добрых людей. -- Ну? -- спросил ее начальник милиции. -- Велел в краевые организации ехать, -- слукавила мать, -- А вот -- насвиданку. -- Она подала бумажку. Начальник был несколько удивлен, хоть тоже старался не показать этого. Прочитал записку... Мать заметила, что он несколько удивлен. И подумала: "А-а". Ей стало маленько полегче. -- Проводи, Мельников. Мать думала, что идти надо будет далеко, долго, что будут открываться железные двери -- сына она увидит за решеткой, и будет с ним разговаривать снизу, поднимаясь на цыпочки... А сын ее сидел тут же, внизу, в подвале. Там, в коридоре, стриженые мужики играли в домино... Уставились на мать и на милиционера. Витьки среди них не было. -- Что, мать, -- спросил один мордастый, -- тоже пятнадцать сутоксхлопотала? Засмеялись. Милиционер подвел мать к камере, которых по коридору было три иличетыре, открыл дверь... Витька был один, а камера большая и нары широкие. Он лежал на нарах...Когда вошел милиционер, он не поднялся, но, увидев за ним мать, вскочил. -- Десять минут на разговоры, -- предупредил длинный, И вышел. Мать присела на нары, поспешно вытерла слезы платком, -- Гляди-ка -- под землей, а сухо, тепло, -- сказала она. Витька молчал, сцепив на коленях руки. Смотрел на дверь. Он осунулся за ночь, оброс -- сразу как-то, как нарочно. На него больно было смотреть. Его мелко трясло, он напрягался, чтоб мать не заметила хоть этой тряски, -- Деньги-то, видно, украли? -- спросила мать. -- Украли. -- Ну и бог бы уж с имя, с деньгами, зачем было драку из-за нихзатевать? Не они нас наживают -- мы их. Никому бы ни при каких обстоятельствах не рассказал Витька, как его обокрали, -- стыдно. Две шлюхи... Мучительно стыдно! И еще -- жалко мать. Он знал, что она придет к нему, пробьется через все законы, -- ждал этого и страшился. У матери в эту минуту было на душе другое: она вдруг совсем перестала понимать, что есть на свете милиция, прокурор, суд, тюрьма... Рядом сидел ее ребенок, виноватый, беспомощный... И кто же может сейчас отнять его у нее, когда она -- только она, никто больше -- нужна ему? -- Не знаешь, сильно я его?.. -- Да нет, плашмя попало... Но лежит, не поднимается. -- Экспертизу, конечно, сделали... Бюллетень возьмет... -- Витькапосмотрел на мать. -- Лет семь заделают. -- Батюшки-святы!.. -- Сердце у матери упало. -- Что же уж такмного-то? -- Семь лет!.. -- Витька вскочил с нар, заходил по камере. -- Всепрахом! Все, вся жизнь кувырком! Мать мудрым сердцем своим поняла, какое отчаяние гнетет душу ееребенка... -- Тебя как вроде уж осудили! -- сказала она с укором, -- Сразу уж --жизнь кувырком. -- А чего тут ждать? Все известно... -- Гляди-ка, все уж известно! Ты бы хоть сперва спросил: где я была, чего достигла?.. -- Где была? -- Витька остановился. -- У прокурора была... -- Ну? И он что? -- Да вот и спроси сперва: чего он? А то сразу -- кувырком! Какие-то слабые вы... Ишо ничем ничего, а уж... мысли бог знает какие. -- А чего прокурор-то? -- А то... Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысливыкинет из головы... Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права, а ты, мол, не теряй время, а садись и езжай в краевые организации. Нам, мол, оттуда прикажут, мы волей-неволей его отпустим, Тада, говорит, нам и перед своими совестно не будет: хотели, мол, осудить, но не могли. Они уж все обдумали тут. Мне, говорит, самому его жалко... Но мы, говорит, люди маленькие. Езжай, мол, в краевые организации, там все обскажи подробно... У тебя сколь денег-то было? -- Полторы сотни. -- Батюшки-святы! Нагрели руки... В дверь заглянул длинный милиционер: -- Кончайте. -- Счас, счас, -- заторопилась мать. -- Мы уж все обговорили... Счас я,значит, доеду до дому, Мишка Бычков напишет на тебя карахтеристику... Хорошую, говорит, напишу. -- Там... это... у меня в чемодане грамоты всякие лежат со службы...возьми на всякий случай... -- Какие грамоты? -- Ну, там увидишь. Может, поможет. -- Возьму. Потом схожу в контору -- тоже возьму карахтеристику... С голыми руками не поеду. Может, холст-то продать уж, у меня Сергеевна хотела взять? -- Зачем? -- Да взять бы деньжонок-то с собой -- может, кого задобрить придется? -- Не надо, хуже только наделаешь. -- Ну, погляжу там. В дверь опять заглянул милиционер: -- Время. -- Пошла, пошла, -- опять заторопилась мать. А когда дверь закрылась, вынула из-за пазухи печенюжку и яйцо. -- На-ка поешь... Да шибко-то не задумывайся -- не кувырком ишо. Помогут добрые люди. Большие-то начальники -- они лучше, не боятся. Эти боятся, а тем некого бояться -- сами себе хозяева. А дойти до них я дойду. А ты скрепись и думай про чего-нибудь -- про Верку хоть... Верка-то шибко закручинилась тоже. Даве забежала, а она уж слыхала... -- Ну? -- Горюет. У Витьки в груди не потеплело оттого, что невеста горюет. Как-то так, не потеплело. -- А ишо вот чего... -- Мать зашептала: -- Возьми да в уме помолись.Ничего, ты -- крещеный. Со всех сторон будем заходить. А я пораньше из дому-то выеду -- до поезда -- да забегу свечечку Николе-угоднику поставлю, попрошу тоже его. Ничего, смилоставются. Похоронку от отца возьму... -- Ты братьям-то... это... пока уж не сообщай. -- Не буду, не буду. Только лишний раз душу растревожут. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком. А если уж дадут, так год какой-нибудь -- для отвода глаз. Не семь же лет! А кому год дают, смотришь -- они через полгода выходют, Хорошо там поработают, их раньше выпускают. А может, и года не дадут. Милиционер вошел в камеру и больше уже не выходил. -- Время, время... -- Пошла. -- Мать встала с нар, повернулась спиной к милиционеру, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала: -- Спаси тебя Христос. И вышла из камеры... И шла по коридору, и опять ничего не видела от слез. Жалко сына Витьку, ох, жалко. Когда они хворают, дети, тоже очень их жалко, но тут какая-то особая жалость -- когда вот так, тут -- просишь людей, чтоб помогли, а они отворачиваются, в глаза не смотрят. И временами жутко становится... Но мать -- действовала, Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, кого ей надо успеть охватить до отъезда, какие бумаги взять. И та неистребимая вера, что добрые люди помогут ей, вела ее и вела, мать нигде не мешкала, не останавливалась, чтоб наплакаться вволю, тоже прийти в отчаяние, -- это гибель, она знала. Она -- действовала. Часу в третьем пополудни мать выехала опять из деревни -- в краевые организации. "Господи, помоги, батюшка, -- твердила она в уме беспрерывно. -- Не допусти сына до худых мыслей, образумь его. Он маленько заполошный -- как бы не сделал чего над собой". Поздно вечером она села в поезд и поехала. "Ничего, добрые люди помогут". Она верила, помогут.

Олег Митяев Почти у каждого из нас бывает драма, Она, казалось бы, решается легко: Одна в осеннем городе скучает мама, И этот город расположен далеко.

И мы сначала ничего не замечаем, И дни разлуки складываются в года… Мы обещаем написать и забываем, И наши мамы нас прощают, как всегда

К.Кабанец. К родителям любовь не рвется в клочья, Нельзя сказать, что любишь больше мать. Для них обоих я все так же дочка. Пусть иногда не в силах их понять. Родителей, как жизнь, не выбирают, Они нам всем дарованы судьбой. Спасибо им за то, что воспитали, За то, что сердцем рядышком со мной. Родители, как крылья за спиною, Не для полета... по Земле идти,

Тот счастлив, кто имеет крыльев двое, Не растерять бы где-то по пути. Своим детишкам крылышками станем, Молить о счастье будем в тишине... Родители любить нас не устанут С молитвой засыпают обо мне. К родителям любовь не рвется в клочья, Они нужны как воздух оба мне. У Господа прошу я каждой ночью Чтоб дольше жили рядом, на Земле.

Выжимки из книги Анатолия Некрасова «Материнская любовь» Рассмотрим подробнее конкретный случай (а он типичен), на примере которого можно проиллюстрировать многое из сказанного. Женщина вышла замуж по любви, в положенное время родила сына, с которым не было проблем ни во время беременности, ни при родах, ни в последующем. Как и любая мать, она уделяла сыну необходимое внимание и, как большинство матерей, даже больше нужного. А где эта грань? Её определить сложно, тем более девочкам и девушкам не объясняют их главные задачи, не учат любить мужей, не говорят о том, что это исключительно важно. Как правило, молодые мамы берут пример со своих родителей и повторяют жизнь в ещё более худшем варианте, накручивая семейные проблемы из поколения в поколение. В результате получилась типичная ситуация — любовь к ребёнку оказалась большей, чем к мужу. Заметного ухудшения отношений в семье не наблюдалось, всё было вроде бы нормально. Но эта «нормальность» на самом деле таила в себе большие опасности. Никто и нигде не учит тому, что семья создаётся не только для продолжения рода, а в основном для раскрытия личности, для духовного роста человека. Поэтому считается, что если в семье всё «нормально»: муж не пьёт, не гуляет, деньги домой приносит, то это хорошая семья, а если они ещё и любовь сохранили — то вообще, отлично! А ведь в настоящей семье должен происходить непрерывный духовный рост, увеличение Пространства Любви и счастья! И это постоянно, на протяжении всей жизни. Эволюцию отменить невозможно. Продолжаем рассказ об этой семье. Рождается второй сын, но так как любви между родителями уже меньше, второй ребёнок оказался болезненным. Мать начинает уделять ему повышенное внимание, отодвигая на вторые планы старшего сына и мужа. Жалость к маленькому, к более слабому, делает своё дело. Вы скажете: «Но это же естественно! Больному ребёнку нужно больше внимание». Да, но не в ущерб любви к себе и мужу! Необходимо уяснить простую истину: если есть дефицит чего-то, то нужно хотя бы распределять правильно! И если ребёнок болеет, то в первую очередь родителям нужно раскрывать любовь друг к другу! В Пространстве Любви родителей ребёнок быстро выздоровеет. Необходимо понять, что ребёнку нужна не столько любовь непосредственно к нему, сколько любовь между родителями, наличие сильного Пространства Любви в семье. Чем оно больше, тем естественнее идёт развитие ребёнка — он растёт как дерево, которому достаточно солнца и воды. *** Часто можно услышать слова, произносимые с гордостью и с вызовом: «Я всё отдала своим детям! Я им посвятила всю свою жизнь!» Я перевожу подтекст этих слов следующим образом: «Я не смогла раскрыть себя, свою любовь, стать женщиной и поэтому не сотворила счастливую семью. И я выбрала не очень мудрый, но более лёгкий путь — отдать свою любовь детям, чем и создала им проблемы в жизни». Именно так надо понимать ту любовь, которую женщина отдаёт детям. Попробуйте честно посмотреть на свою жизнь — нет ли там подобных примеров? Избыточное материнское чувство создаёт большой пласт проблем последующим поколениям в плане создания семьи. Только об одном этом можно написать книгу. Именно матери чаще всего вмешиваются (конечно, из благих побуждений!) в процесс становления детей на собственный путь развития и тем самым препятствуют их счастливой жизни. Женщина, педагог по музыке, попросила объяснить, почему её сыну не везёт в жизни, ему уже за тридцать, а он не может полюбить девушку? Я ей привёл музыкальный образ, который будет понятен многим. Представьте, что играет духовой оркестр: большие трубы, тубы, барабаны, тарелки… В середине этого оркестра стоит Ваш сын. А к оркестру подходит девушка и пытается играть на скрипке мелодию любви. Разве она будет услышана в этом грохоте материнской любви?

МЫСЛИ ВСЛУХ

Януш Корчак. Не жди, что твой ребенок будет таким, как ты или таким, как ты хочешь. Помоги ему стать не тобой, а собой.

Перл Бак.Дети, которых не любят, становятся взрослыми, которые не могут любить.

Цицерон. Любовь к родителям — основа всех добродетелей.

Ш.А. Амонашвили Ребенок становится счастливым, как только ощущает к себе искреннюю и бескорыстную любовь.

Признание в любви Настоящее уважение проявляется через благодарность. Хочу сказать большое спасибо своим родителям: 1.За то, что изменили свою жизнь ради меня. 2.За то, что не спали по ночам. 3.За то, что воспитали. 4.За то, что всегда рядом. 5.За то, что дали мне жизнь.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒