СОВЕТУЮ ПРОЧИТАТЬ...

Н. Полякова Родина моя Что значит: Родина моя? Ты спросишь. Я отвечу: Сначала тропочкой земля Бежит тебе навстречу. Потом тебя поманит сад Душистой веткой каждой. Потом увидишь стройный ряд Домов многоэтажных.

Потом пшеничные поля От края и до края. Все это – Родина твоя, Земля твоя родная. Чем старше станешь и сильней, Тем больше пред тобою Она заманчивых путей Доверчиво раскроет.

К.Паустовский. Главы из книги «Мещёрская сторона» ОБЫКНОВЕННАЯ ЗЕМЛЯ В Мещёрском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха. Но все же край этот обладает большой притягательной силой. Он очень скромен - так же, как картины Левитана. Но в нем, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и все незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы. Что можно увидеть в Мещёрском крае? Цветущие или скошенные луга, сосновые боры, поемные и лесные озера, заросшие черной кугой, стога, пахнущие сухим и теплым сеном. Сено в стогах держит тепло всю зиму. Мне приходилось ночевать в стогах в октябре, когда трава на рассвете покрывается инеем, как солью. Я вырывал в сене глубокую нору, залезал в нее и всю ночь спал в стогу, будто в запертой комнате. А над лугами шел холодный дождь и ветер налетал косыми ударами. В Мещёрском крае можно увидеть сосновые боры, где так торжественно и тихо, что бубенчик-"болтун" заблудившейся коровы слышен далеко, почти за километр. Но такая тишина стоит в лесах только в безветренные дни. В ветер леса шумят великим океанским гулом и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам. В Мещёрском крае можно увидеть лесные озера с темной водой, обширные болота, покрытые ольхой и осиной, одинокие, обугленные от старости избы лесников, пески, можжевельник, вереск, косяки журавлей и знакомые нам под всеми широтами звезды. Что можно услышать в Мещёрском крае, кроме гула сосновых лесов? Крики перепелов и ястребов, свист иволги, суетливый стук дятлов, вой волков, шорох дождей в рыжей хвое, вечерний плач гармоники в деревушке, а по ночам - разноголосое пение петухов да колотушку деревенского сторожа. Но увидеть и услышать так мало можно только в первые дни. Потом с каждым днем этот край делается все богаче, разнообразнее, милее сердцу. И, наконец, наступает время, когда каждая и на над заглохшей рекой кажется своей, очень знакомой, когда о ней можно рассказывать удивительные истории. Я нарушил обычай географов. Почти все географические книги начинаются одной и той же фразой: "Край этот лежит между такими-то градусами восточной долготы и северной широты и граничит на юге с такой-то областью, а на севере - с такой-то". Я не буду называть широт и долгот Мещёрского края. Достаточно сказать, что он лежит между Владимиром и Рязанью, недалеко от Москвы, и является одним из немногих уцелевших лесных островов, остатком "великого пояса хвойных лесов". Он тянулся некогда от Полесья до Урала. В него входили леса: Черниговские, Брянские, Калужские, Мещёрские, Мордовские и Керженские. В этих лесах отсиживалась от татарских набегов древняя Русь. ЛЕСА Мещёра - остаток лесного океана. Мещёрские леса величественны, как кафедральные соборы. Даже старый профессор, ничуть не склонный к поэзии, написал в исследовании о Мещёрском крае такие слова: "Здесь в могучих сосновых борах так светло, что на сотни шагов вглубь видно пролетающую птицу". По сухим сосновым борам идешь, как по глубокому дорогому ковру,- на километры земля покрыта сухим, мягким мхом. В просветах между соснами косыми срезами лежит солнечный свет. Стаи птиц со свистом и легким шумом разлетаются в стороны. В ветер леса шумят. Гул проходит по вершинам сосен, как волны. Одинокий самолет, плывущий на головокружительной высоте, кажется миноносцем, наблюдаемым со дна моря. Простым глазом видны мощные воздушные токи. Они подымаются от земли к небу. Облака тают, стоя на месте. Сухое дыхание лесов и запах можжевельника, должно быть, доносятся и до самолетов. Кроме сосновых лесов, мачтовых и корабельных, есть леса еловые, березовые и редкие пятна широколиственных лип, вязов и дубов. В дубовых перелесках нет дорог. Они непроезжи и опасны из-за муравьев. В знойный день пройти через дубовую заросль почти невозможно: через минуту все тело, от пяток до головы, покроют рыжие злые муравьи с сильными челюстями. В дубовых зарослях бродят безобидные медведи-муравьятники. Они расковыривают старые пни и слизывают муравьиные яйца. Леса в Мещёре разбойничьи, глухие. Нет большего отдыха и наслаждения, чем идти весь день по этим лесам, по незнакомым дорогам к какому-нибудь дальнему озеру. Путь в лесах - это километры тишины, безветрия. Это грибная прель, осторожное перепархивание птиц. Это липкие маслюки, облепленные хвоей, жесткая трава, холодные белые грибы, земляника, лиловые колокольчики на полянах, дрожь осиновых листьев, торжественный свет и, наконец, лесные сумерки, когда из мхов тянет сыростью и в траве горят светляки. Закат тяжело пылает на кронах деревьев, золотит их старинной позолотой. Внизу, у подножия сосен, уже темно и глухо. Бесшумно летают и как будто заглядывают в лицо летучие мыши. Какой-то непонятный звон слышен в лесах - звучание вечера, догоревшего дня. А вечером блеснет наконец озеро, как черное, косо поставленное зеркало. Ночь уже стоит над ним и смотрит в его темную воду,- ночь, полная звезд. На западе еще тлеет заря, в зарослях волчьих ягод кричит выпь, и на мшарах бормочут и козятся журавли, обеспокоенные дымом костра. Всю ночь огонь костра то разгорается, то гаснет. Листва берез висит не шелохнувшись. Роса стекает по белым стволам. И слышно, как где-то очень далеко - кажется, за краем земли - хрипло кричит старый петух в избе лесника. В необыкновенной, никогда не слыханной тишине зарождается рассвет. Небо на востоке зеленеет. Голубым хрусталем загорается на заре Венера. Это лучшее время суток. Еще всё спит. Спит вода, спят кувшинки, спят, уткнувшись носами в коряги, рыбы, спят птицы, и только совы летают около костра медленно и бесшумно, как комья белого пуха. Котелок сердится и бормочет на огне. Мы почему-то говорим шепотом - боимся спугнуть рассвет. С жестяным свистом проносятся тяжелые утки. Туман начинает клубиться над водой. Мы наваливаем в костер горы сучьев и смотрим, как подымается огромное белое солнце - солнце бесконечного летнего дня. Так мы живем в палатке на лесных озерах по нескольку дней. Наши руки пахнут дымом и брусникой - этот запах не исчезает неделями. Мы спим по два часа в сутки и почти не знаем усталости. Должно быть, два-три часа сна в лесах стоят многих часов сна в духоте городских домов, в спертом воздухе асфальтовых улиц. Однажды мы ночевали на Черном озере, в высоких зарослях, около большой кучи старого хвороста. Мы взяли с собой резиновую надувную лодку и на рассвете выехали на ней за край прибрежных кувшинок - ловить рыбу. На дне озера толстым слоем лежали истлевшие листья, и в воде плавали коряги. Внезапно у самого борта лодки вынырнула громадная горбатая спина черной рыбы с острым, как кухонный нож, спинным плавником. Рыба нырнула и прошла под резиновой лодкой. Лодка закачалась. Рыба вынырнула снова. Должно быть, это была гигантская щука. Она могла задеть резиновую лодку пером и распороть ее, как бритвой. Я ударил веслом по воде. Рыба в ответ со страшной силой хлестнула хвостом и снова прошла под самой лодкой. Мы бросили удить и начали грести к берегу, к своему биваку. Рыба все время шла рядом с лодкой. Мы въехали в прибрежные заросли кувшинок и готовились пристать, но в это время с берега раздалось визгливое тявканье и дрожащий, хватающий за сердце вой. Там, где мы спускали лодку, на берегу, на примятой траве стояла, поджав хвост, волчица с тремя волчатами и выла, подняв морду к небу. Она выла долго и скучно; волчата визжали и прятались за мать. Черная рыба снова прошла у самого борта и зацепила пером за весло. Я бросил в волчицу тяжелым свинцовым грузилом. Она отскочила и рысцой побежала от берега. И мы увидели, как она пролезла вместе с волчатами в круглую нору в куче хвороста невдалеке от нашей палатки. Мы высадились, подняли шум, выгнали волчицу из хвороста и перенесли бивак на другое место. Черное озеро названо так по цвету воды. Вода в нем черная и прозрачная. В Мещёре почти у всех озер вода разного цвета. Больше всего озер с черной водой. В иных озерах (например, в Черненьком) вода напоминает блестящую тушь. Трудно, не видя, представить себе этот насыщенный, густой цвет. И вместе с тем вода в этом озере, так же как и в Черном, совершенно прозрачная. Этот цвет особенно хорош осенью, когда на черную воду слетают желтые и красные листья берез и осин. Они устилают воду так густо, что челн шуршит по листве и оставляет за собой блестящую черную дорогу. Но этот цвет хорош и летом, когда белые лилии лежат на воде, как на необыкновенном стекле. Черная вода обладает великолепным свойством отражения: трудно отличить настоящие берега от отраженных, настоящие заросли - от их отражения в воде. В Урженском озере вода фиолетовая, в Сегдене - желтоватая, в Великом озере - оловянного цвета, а в озерах за Прой - чуть синеватая. В луговых озерах летом вода прозрачная, а осенью приобретает зеленоватый морской цвет и даже запах морской воды. Но большинство озер все же - черные. Старики говорят, что чернота вызвана тем, что дно озер устлано толстым слоем опавших листьев. Бурая листва дает темный настой. Но это не совсем верно. Цвет объясняется торфяным дном озер - чем старее торф, тем темнее вода. Я упомянул о Мещёрских челнах. Они похожи на полинезийские пироги. Они выдолблены из одного куска дерева. Только на носу и на корме они склепаны коваными гвоздями с большими шляпками. Челн очень узок, легок, поворотлив, на нем можно пройти по самым мелким протокам. РОДИНА ТАЛАНТОВ На краю Мещёрских лесов, недалеко от Рязани, лежит село Солотча. Солотча прославлена своим климатом, дюнами, реками и сосновыми борами. В Солотче есть электричество. Крестьянские кони, согнанные в ночное на луга, дико смотрят на белые звезды электрических фонарей, повисшие в далеком лесу, и всхрапывают от страха. Я жил первый год в Солотче у кроткой старушки, старой девы и сельской портнихи, Марьи Михайловны. Ее звали вековушей - весь свой век она коротала одна, без мужа, без детей. В ее чисто умытой игрушечной избе тикало несколько ходиков и висели две старинные картины неизвестного итальянского мастера. Я протер их сырым луком, и итальянское утро, полное солнца и отблесков воды, наполнило тихую избу. Картину оставил отцу Марьи Михайловны в уплату за комнату неизвестный художник-иностранец. Он приезжал в Солотчу изучать тамошнее иконописное мастерство. Он был человек почти нищий и странный. Уезжая, он взял слово, что картина будет ему прислана в Москву в обмен на деньги. Денег художник не прислал - в Москве он внезапно умер. За стеной избы по ночам шумел соседский сад. В саду стоял дом в два этажа, обнесенный глухим забором. Я забрел в этот дом в поисках комнаты. Со мной говорила красивая седая старуха. Она строго посмотрела на меня синими глазами и комнату сдать отказалась. За ее плечом я разглядел стены, увешанные картинами. - Чей это дом? - спросил я вековушу. - Да как же! Академика Пожалостина, знаменитого гравера. Умер он перед революцией, а старуха - его дочь. Их там две живут старухи. Одна совсем дряхлая, горбатенькая. Я недоумевал. Гравер Пожалостин - один из лучших русских граверов, работы его разбросаны всюду: у нас, во Франции, в Англии, и вдруг - Солотча! Но вскоре я перестал недоумевать, услышав, как колхозники, копая картошку, заспорили, приедет ли в этом году в Солотчу художник Архипов или нет. Пожалостин - бывший пастух. Художники Архипов и Малявин, скульптор Голубкина - все из этих, рязанских мест. В Солотче почти нет избы, где не было бы картин. Спросишь: кто писал? Отвечают: дед, или отец, или брат. Солотчинцы были когда-то знаменитыми богомазами. Имя Пожалостина до сих пор произносится с уважением. Он учил солотчан рисовать. Они ходили к нему тайком, неся завернутые в чистую тряпицу свои холсты на оценку - на хвалу или поругание. Долго я не мог свыкнуться с мыслью, что рядом, за стеной, в темноватых комнатах старого дома, лежат редчайшие книги по искусству и медные гравированные доски. Поздно ночью я выходил к колодцу напиться воды. На срубе лежал иней, ведро обжигало пальцы, ледяные звезды стояли над безмолвным и черным краем, и только в доме Пожалостина тускло светилось окошко: дочь его читала до рассвета. Изредка она, вероятно, поднимала очки на лоб и прислушивалась - стерегла дом. На следующий год я поселился у Пожалостиных. Я снял у них старую баню в саду. Сад был заглохший, весь в сирени, в одичалом шиповнике, в яблонях и кленах, покрытых лишаями. На стенах в пожалостинском доме висели прекрасные гравюры - портреты людей прошлого века. Я никак не мог избавиться от их взглядов. Когда я чинил удочки или писал, толпа женщин и мужчин в наглухо застегнутых сюртуках, толпа семидесятых годов, смотрела на меня со стен с глубоким вниманием. Я подымал голову, встречался взглядом с глазами Тургенева или генерала Ермолова, и мне почему-то становилось неловко. Солотчинская округа - страна талантливых людей. Недалеко от Солотчи родился Есенин. Однажды ко мне в баню зашла старуха в поневе - принесла продавать сметану. - Ежели тебе еще сметана потребуется,- сказала она ласково,- так ты приходи ко мне, у меня есть. Спросишь у церкви, где живет Татьяна Есенина. Тебе всякий покажет. - Есенин Сергей не твой родственник? - Поет? - спросила бабка. - Да, поэт. - Племянничек мой,- вздохнула бабка и вытерла рот концом платка.- Был он поет хороший, только больно чудной. Так ежели сметанка потребуется, ты заходи ко мне, милый. На одном из лесных озер около Солотчи живет Кузьма Зотов. До революции Кузьма был безответный бедняк. От бедности сохранилась у него привычка говорить вполголоса, незаметно - лучше уж не говорить, а помалкивать. Но от этой же бедности, от "тараканьей жизни" сохранилось у него и упрямое желание во что бы то ни стало сделать своих детей "настоящими людьми". В избе Зотовых появилось за последние годы много нового - радио, газеты, книги. От старого времени остался только дряхлый пес - никак не хочет умирать. - Как его ни корми, все равно тощает,- говорит Кузьма.- Такой у него на всю жизнь завод остался бедняцкий. Кто почище одет, тех боится, хоронится под лавку. Думает - господа! У Кузьмы трое сыновей-комсомольцев. Четвертый сын - еще совсем мальчик, Вася. Один из сыновей, Миша, заведует опытной ихтиологической станцией на озере Великом, около города Спас-Клепики. Как-то летом Миша привез домой старую скрипку без струн - купил ее у какой-то старухи. Скрипка валялась в старухиной избе, в сундуке,- осталась от помещиков Щербатовых. Скрипка была итальянской работы, и Миша решил зимой, когда на опытной станции будет мало работы, съездить в Москву - показать ее знатокам. Играть на скрипке он не умел. - Если окажется ценной,- сказал он мне,- подарю кому-нибудь из наших лучших скрипачей. Второй сын, Ваня,- учитель ботаники и зоологии в большом лесном селе, за сто километров от родного озера. Во время отпуска он помотает матери по хозяйству, а в свободное время бродит по лесам или по озеру по пояс в воде, ищет какие то редкие водоросли. Их он обещал показать своим ученикам, шустрым и страшно любопытным. Ваня человек застенчивый. От отца к нему перешли незлобивость, расположение к людям, любовь к душевным разговорам. Вася еще учится в школе. На озере школы нет - там всего четыре избы,- и Васе приходится бегать и школу через лес, за семь километров. Вася - знаток своих мест. Он знает каждую тропинку в лесу, каждую барсучью нору, оперение каждой птицы. Его серые прищуренные глаза обладают необыкновенной зоркостью. Два года назад на озеро приехал из Москвы художник. Он взял Васю себе в помощники. Вася перевозил художника на челне на другой берег озера, менял ему воду для красок (художник рисовал французскими акварельными красками Лефранка), подавал из коробки свинцовые тюбики. Однажды художника с Васей застигла на берегу гроза. Я помню ее. Это была не гроза, а стремительный, предательский ураган. Пыль, розовая от блеска молний, неслась по земле. Леса шумели так, будто океаны прорвали плотины и затапливают Мещёру. Гром встряхивал землю. Художник с Васей едва добрались до дому. В избе художник обнаружил пропажу жестяной коробки с акварелью. Краски были потеряны, великолепные краски Лефранка! Художник искал их несколько дней, по не нашел и вскоре уехал в Москву. Через два месяца в Москве художник получил письмо, написанное большими корявыми буквами. "Здравствуйте,- писал Вася.- Отпишите, что делать с вашими красками и как их вам переслать. Как вы уехали, я их искал две недели, все обшарил, пока нашел, только сильно простыл, потому уже были дожди, заболел и не мог вам раньше отписать. Я чуть не помер, но теперь хожу, хотя еще очень слабый. Так что не сердитесь. Папаня говорил, что было у меня воспаление в легких. Пришлите мне, если есть у вас какая возможность, книжку про всякие деревья и цветных карандашей - охота мне рисовать. У нас уже падал снег, но только стаял, а в лесу под елочкой - смотришь - и сидит заяц! Остаюсь Вася Зотов".

Иван Алексеевич Бунин У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Как горько было сердцу молодому, Когда я уходил с отцовского двора, Сказать прости родному дому! У зверя есть нора, у птицы есть гнездо, Как бьётся сердце, горестно и громко, Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом С своей уж ветхою котомкой!

Н.Рубцов Ось Как центростремительная сила, Жизнь меня по всей земле носила! За морями, полными задора, Я душою был нетерпелив - После дива сельского простора Я открыл немало разных див! Нахлобучив мичманку на брови, Шел в театр, в контору, на причал, Полный свежей юношеской крови, Вновь, куда хотел, туда и мчал! Но моя родимая землица Надо мной удерживает власть - Память возвращается, как птица, В то гнездо, в котором родилась, И вокруг любви непобедимой К селам, к соснам, к ягодам Руси Жизнь моя вращается незримо, Как Земля вокруг своей оси!

Вскоре после начала Крымской войны молодой поручик Лев Толстой по личной просьбе был переведен в Севастополь, где участвовал в защите осажденного города, проявляя редкое бесстрашие. Был награжден орденом св. Анны «За храбрость» и медалями «За защиту Севастополя». Армейский быт и эпизоды Крымской войны дали писателю обширный материал для творчества. Сначала это были художественные очерки, написанные на фронте, после войны они были обработаны и получили название «Севастопольских рассказов». Сборник состоит из трех рассказов, больше тяготеющих к жанру небольших повестей, описывающих разные периоды обороны Севастополя. Рассказы, повествующие о храбрости и мужестве русских солдат, рисующие беспощадно достоверную картину войны, произвели огромное впечатление на русское общество. В них война впервые предстала безобразной кровавой бойней, противной человеческой природе

Л.Н. Толстой. «Севастопольские рассказы» Фрагмент рассказа «Севастополь в декабре месяце» Итак, вы видели защитников Севастополя на самом месте защиты и идете назад, почему-то не обращая никакого внимания на ядра и пули, продолжающие свистать по всей дороге до разрушенного театра, – идете с спокойным, возвысившимся духом. Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, – и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитросплетенных траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели ее в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя. То, что они делают, делают они так просто, так малонапряженно и усиленно, что, вы убеждены, они еще могут сделать во сто раз больше… они все могут сделать.Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, – любовь к родине. Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нем не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его и все-таки не было ни малейшего сомнения, что он не отдастся неприятелю, – о временах, когда этот герой, достойный древней Греции, – Корнилов, объезжая войска, говорил: «Умрем, ребята, а не отдадим Севастополя», – и наши русские, не способные к фразерству, отвечали: «Умрем! ура!» – только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью, фактом. Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский… Севастополь 1885 года, 25 апреля

Вениамин Баснер С чего начинается Родина С картинки в твоем букваре С хороших и верных товарищей Живущих в соседнем дворе А может она начинается С той песни что пела нам мать С того что в любых испытаниях У нас никому не отнять

С чего начинается Родина С заветной скамьи у ворот С той самой березки что во поле Под ветром склоняясь растет А может она начинается С весенней запевки скворца И с этой дороги проселочной Которой не видно конца

Евгений Александрович Евтушенко Идут белые снеги, как по нитке скользя... Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя. Чьи-то души бесследно, растворяясь вдали, словно белые снеги, идут в небо с земли. Идут белые снеги... И я тоже уйду. Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду. я не верую в чудо, я не снег, не звезда, и я больше не буду никогда, никогда. И я думаю, грешный, ну, а кем же я был, что я в жизни поспешной больше жизни любил? А любил я Россию всею кровью, хребтом – ее реки в разливе и когда подо льдом, дух ее пятистенок, дух ее сосняков,

ее Пушкина, Стеньку и ее стариков Если было несладко, я не шибко тужил. Пусть я прожил нескладно, для России я жил. И надеждою маюсь, (полный тайных тревог) что хоть малую малость я России помог. Пусть она позабудет, про меня без труда, только пусть она будет, навсегда, навсегда. Идут белые снеги, как во все времена, как при Пушкине, Стеньке и как после меня, Идут снеги большие, аж до боли светлы, и мои, и чужие заметая следы. Быть бессмертным не в силе, но надежда моя: если будет Россия, значит, буду и я.

С.Есенин. Гой ты, Русь, моя родная... Гой ты, Русь, моя родная, Хаты — в ризах образа... Не видать конца и края — Только синь сосет глаза. Как захожий богомолец, Я смотрю твои поля. А у низеньких околиц Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом По церквам твой кроткий Спас. И гудит за корогодом На лугах веселый пляс. Побегу по мятой стежке На приволь зеленых лех, Мне навстречу, как сережки, Прозвенит девичий смех. Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою».

И.В.Варавва, кубанский поэт Мой друг! Что может быть милей Бесценного родного края? Там солнце кажется светлей, Там радостней весна златая, Прохладней лёгкий ветерок, Душистее цветы, там холмы зеленее, Там сладостней звучит поток,

Там соловей поёт звучнее, Там всё нас может восхищать, Там всё прекрасно, там всё мило, Там дни, как молнии, летят, Там нет тоски унылой, Там наше счастие живёт, Там только жизнью наслаждаться!

Этой легендой можно завершить сочинение, обыграв её в нескольких словах Однажды ветер решил свалить могучий дуб, который рос на холме. Но дуб только гнулся под ударами ветра. Спросил тогда ветер у величественного дуба: «Почему я не могу победить тебя?». Дуб отвечал, что не ствол его держит. Сила его в том, что он в землю врос, корнями за нее держится.

В этой бесхитростной истории выражена мысль о том, что любовь к родине, глубинная связь с национальной историей, с культурным опытом предков делает народ непобедимым

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒