 |
|
Деконструкция красоты.
Модернистское искусство начало деконструирование красоты, в том числе и красоты мужского тела, под флагом борьбы за реализм и естественность. Но очень скоро "естественность" тоже стала проблематичной.
Вообще говоря, в этом нет какой-либо "телесной" или "мужской" специфики. С мужским телом поступили точно так же, как со всеми прочими сущностями. "Расколдование мира", о котором писал Макс Вебер, несовместимо с наивностью.
Интерес к факту, возвещенный когда-то Мазаччо, означает критическое отношение ко всякой кажимости и видимости. Но при этом вещи, включая и человеческий облик, утрачивают привычные строгие очертания и распадаются на составные части. Поскольку это делает сам познающий субъект, в центре внимания оказывается его собственный внутренний мир, а рационалистический оптимизм сменяют "чувства тоски, одиночества, разочарования, тяжелые предчувствия и ностальгия по "светлому прошлому".
Эта разрушительная работа приоткрывает такие стороны и провалы человеческого существования, куда прежние художники предпочитали не заглядывать. Темные фантазии, которые раньше оставались вне сферы искусства, теперь могут быть рассказаны и показаны, но их больше невозможно приукрашивать. Вместо прекрасного тела объектом искусства XX в. становится уродливое, вместо радостного - страдающее, вместо цельного - расчлененное, вместо подлинного - играющее или играемое, вместо постоянного - исчезающее тело.
 Рис. 21
|  Рис. 22
|  Рис. 23
|  Рис. 24
|
Эпигонам классицизма все это кажется регрессом и деградацией. На самом же деле - это просто новый виток познания и самопознания.
Ярче всего это видно на автопортретах художников. Знаменитый австрийский экспрессионист Эгон Шиле (1890 - 1918) написал целую серию своих обнаженных автопортретов (рис.21, 22,23), на одном из них запечатлен даже акт мастурбации (рис.21). Если сравнивать это тело или тело написанного тем же Шиле "Борца" (рис.24) с телом нарисованного Давидом царя Леонида, образы Шиле, конечно, выглядит отталкивающими. Но у Шилео совсем другие задачи. Тяжело больной, умирающий художник не любуется и не хвастается своим изможденным телом, он, подобно Дюреру, скрупулезно и придирчиво изучает его. Выставляя свою наготу напоказ, он бросает вызов окружающим самодовольным бюргерам и одновременно пытается преодолеть собственное смущение и страх перед наготой и сексуальностью. Этот образ не столько эксгибиционистский, сколько мазохистский.
За изменившимся обликом мужского тела стоят не только новая психологияи эстетика, но и новые социальные реалии, включая трагический опыт Первой, а затем и Второй мировой войны. Художник, прошедший войну, до конца жизни не может отделаться от зрелища грязных, кровоточащих, изуродованных и мертвых тел, одним из которых мог бы оказаться он сам. А ведь эти страшные, расчлененные тела были преимущественно мужскими. Поэтизировать и приукрашивать убийство - значит лгать. Изможденные полутрупы узников фашистских концлагерей, чьи обнаженные тела зачастую не имеют даже признаков пола, не могут быть эстетически прекрасными и эротически соблазнительными. Требовать от художника, чтобы он забыл об этом опыте и "сделал нам красиво" не только неразумно, но и безнравственно. Безобразное, уродливое, искалеченное мужское тело - такая же социальная и психологическая реальность, как холеное и натренированное тело атлета. При этом голое тело гораздо разнообразнее театрализованного и загримированного нагого.